Текст книги "Шутка Приапа, или Обречение смолоду"
Автор книги: Виктор Широков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 6 страниц)
Когда он сбегал с уроков и коротал время в читальном зале, его нередко экзаменовали молодые библиотекарши, наскучась служебной рутиной, требуя пересказать содержание (он брал книгу обычно однократно и прочитывал средней толщины том за два-три часа, никогда специально не обучаясь скорочтению, тогда об этом тоже не слыхивали). Как же стыдно было пересказывать в десять лет "Приключения авантюриста Феликса Круля" Т. Манна, а девицы на выдаче книг, сами восемнадцатилетние, видимо, обожали тормошить малолетку и требовали подробностей. Многое сейчас забылось, но голые коленки королевы Марго из "Юности короля Генриха IV" Г. Манна как стояли всю юность перед гординскими глазами, так и сейчас нет-нет да и вспыхнут приглашающими к путешествию светофорами в городской сутолоке. Какой восхитительный мираж!
Много позже там же неподалеку от уже снесенного городскими властями дядиного дома жили Виктор Евстафьев и Лев Могендович, писатели, с которыми Гордин знался в студенческие годы, посещал их на дому, запросто брал у них читать книги, пытался в свою очередь услужить тем же, о чем-то беседовал, исподволь учился, если не обманчивой легкости литературному рукомеслу, то образу творческой жизни, манерам литературного поведения (Гордин был достаточно духовно пластичен и переменчив о ту пору, да и сейчас не совсем закостенел, только что-то удача стала подводить его чаще). А вот что привлекало их, сорокалетних тогда, в семнадцати-восемнадцатилетнем пареньке? Наверное, не его литературная одаренность, которая тогда проявлялась неочевидно, ведь стихи Владимира Гордина тогда редко кому кроме него самого нравились, хотя и довольно часто публиковались в "Молодогвардейском вестнике", возможно, просто завораживал духовный напор и энергия молодости, а может, он своей наивностью и искренностью, и тогда уже нечастых, развлекал областных метров, забавно им было смотреть на него, словно на говорящего попугая или ученую обезьяну?.. Этого сейчас уже не узнать, а хотелось бы.
Гордин очнулся. Давно умер Лев Могендович, учитель Кроликова, будто бы, как тому хотелось, впрочем, и на здоровье, а его единственный сын-наследник стал врачом-хирургом и как живет, неизвестно. Громко знаменитый и творчеством, и постоянными перебеганиями из одного литературного лагеря в другой, нередко прямо противоположный, Евстафьев транзитом через Петрозаводск – давно возвратился на свою малую родину, в деревню Ячменевка, что под славным городом К.
Гордин остановился в раздумьях. Он приехал в город П. в пятницу. Сегодня была, следовательно, суббота. Все присутствия были очевидно закрыты. Друзей у него в городе юности практически не осталось. Виктор Водченко и Вася Пиков – явно не в счет. Знакомых, конечно, хватало, но всех перед появлением на пороге надо было извещать предварительно, лучше всего позвонив по телефону. А не все телефоны он сейчас знал и не все были под рукой. Неплохо было бы повидаться с Петром Коврижниковым, главным редактором частного издательства и бывшим мужем Ирины Малофейкиной, которой он когда-то вполне платонически симпатизировал, чтобы перекинуться словом, закинуть удочку может быть, удалось бы договориться о каком-то переиздании его переводов Агаты Кристи (она по-прежнему хорошо раскупается на российском рынке) или возможном составительстве, впрочем, нет, вряд ли Петя настолько влиятелен, там руль держит золотозубый татарин, Петя просто фикция, технический исполнитель. Вдобавок, он же почти спился, с ним можно только пить, но Гордин, как вы знаете, был небольшим любителем алкоголя, разве только на халяву, а халявы много не бывает. Даже в России. Даже в городе П.
Купив в ближайшей палатке по килограмму яблок, апельсинов и бананов, Владимир Михайлович удовлетворенно сел на трамвай и поехал обратно, к родителям под крыло. Он думал в дороге о своем новом герое Евгении Витковском: каково же тому жилось в Берлине конца девятнадцатого века? Наверное, неплохо, кому же с деньгами плохо живется. Но вот его страсть, его безумная любовь к Тане Паниной не совсем была Гордину понятна. Лично он никогда не любил до озверения, разве что Марианну Петровну? Попробовала бы она с ним развестись лет так двадцать пять назад, он бы ей устроил варфоломеевскую ночку, он бы ей показал, где раки зимуют и кузькину мать...
Так вот, Евгений Витковский, поделился бы с Гординым опытом, каково совершенствовать мастерство хирурга, неся тяжеленный нравственный крест? И что его сделало "аскетом": собственная воля, неосознанная (или наоборот осознанная) жажда искупления или интуитивные поиски своей особой стези? Был он, Евгений, красавец, после перенесенных испытаний шевелюру имел все-таки густую, только тронутую благородной ранней сединой, но зачем он носил загнутые колечком усики по тогдашней моде, он-то, человек особой стати? И потом, странно, что многие очевидцы, отмечая властное лицо и характерный нос с горбинкой, заметно выделяющийся среди европейских скул, ничего не говорили про его глаза, которые, если хорошо присмотреться, были разные: левый – серо-голубого цвета, а правый – карий с зеленым фрагментом на радужке...
4
После обеда Гордин отказался от дневного морфея, предложенного радушными родителями. "Успею ещё на том свете выспаться", – мрачно пошутил он и опять отправился в путешествие по земле обетованной. Вечный скиталец, он только недавно решил, что слово это этимологически происходит от "скиталы" – шифровки, писавшейся на ремне, обернутом вокруг палки автора письма. Чтобы прочесть написанное, требовалось навернуть ремень на точно такой же посох. Скитала использовалась спартанскими властями для пересылки тайных сообщений полководцам. Так что с настоящими скитальцами ухо надо держать востро!
Владимир Михайлович вошел в центральный книжный магазин, располагавшийся рядом с ЦУМом. Занимавший весь первый этаж длинного четырехэтажного дома, он раньше казался и выше, и наряднее. Может быть, восприятию сейчас мешала грязно-зеленая краска, которой выпачкали (отнюдь не выкрасили) дом; должно быть, когда привыкнешь взглядом, то раздражение сникает, все милее и параднее постоянному жильцу, ведь уже не замечаешь ни выщербин, ни недостатков, которые всегда видны свежему ревнивому глазу.
Одним словом, с испорченным уже настроением Гордин вошел в магазин. Внутри были те же приметы нового времени, что и в столице, и, видимо, по всей стране... Вместо книг на полках стояли видеокассеты, аудиокассеты, пачки стирального порошка, детские игрушки, словом, книжный магазин напоминал лавку сельхозкооперации застойных времен, только с переизбытком забитую всевозможными товарами.
Отыскалось и два чисто книжных прилавка, где мирно соседствовали детские издания, фантастика, детективы и справочные пособия. Здесь-то и узнал Гордин, что иных давешних продавцов уж нет, а те – далече. Оказывается, давно умерла Стелла, величественная полная брюнетка царившая за прилавком в годы его провинциальной юности. Она была на три-четыре года постарше (в юности это значительный разрыв, особенно, если старше женщина), на неё многие засматривались, но Владимир Михайлович свято блюл ряд важных заповедей, главной из которых считал таковую: не люби – где живешь, а где любишь – не живи, старался он не нарушать сексуальное табу и относительно мест работы и книжных магазинов, приравниваемых по важности для него, а то и превосходящих работу. Но в этот раз он был сражен наповал: в отделе стояло белокурое совершенство, причем правая часть лица была закрыта волнистой прядью и левый голубовато-серый глаз смотрел куда-то поверх голов загадочно и эфемерно. Одето совершенство было в легкие светлые шифоновые брюки, мягкими и одновременно упругими волнами теряющимися за прилавком (так прячет хвост русалка) и такой же волнующийся и волнительный пиджачок.
"Пропал казак", – почему-то озорно и весело подумал Владимир Михайлович, брошенный год назад любимой супругой и с той поры не смотревший на лучшую половину человечества без внутренней дрожи и испуга, он попробовал подступиться к совершенству с каким-то книжным вопросом, но услышан не был, наконец, он все-таки понял, что спрашивал таким тихим от волнения голосом, что услышать его мог только глухонемой, в совершенстве читающий по губам собеседника.
Гордин не стал усугублять свое и так незавидное положение и, ничего не купив, ретировался на улицу. Оставшиеся до закрытия книжного магазина полтора-два часа он провел в соседнем ЦУМе, пересмотрев дважды, а то и трижды все отделы, все прилавки, все витрины на четырех этажах, приобретя в качестве сувениров селенитовые яйца кунгурской камнерезной фабрики и пару каменных же подсвечников.
Белокурое совершенство вышло точно в 19 часов, правая волнистая прядь по-прежнему закрывала пол-лица. Владимир Михайлович сначала пристроился в кильватере, потом догнал девушку и зашагал рядом.
– Извините, скажите, пожалуйста, вы не бываете в Москве около памятника Пушкину, – начал он отработанную тираду, чтобы навести мосты. Совершенство молчало, чуть повернув к нему голову и радостно светясь левым глазом.
– Девушка, дайте мне интервью, я – из столичной газеты "Макулатура и жизнь", специально приехал узнать ваше мнение о будущем нашей книготорговли, – продолжил Гордин чуть более уверенно. "Зацепило, – подумал он. – Клюнуло. Надо подсекать". (В детстве Вова был неплохим рыболовом, хотя последние тридцать-тридцать пять лет рыбачил только на бумажную удочку).
– Меня зовут Владимир, а вас как? – разыгрывал как по нотам свою сольную партию соблазнителя Владимир Михайлович.
– Света, – ответило совершенство неожиданно низким грудным голосом и стала по-прежнему сосредоточенно смотреть перед собой.
– Света, а вы любите поэзию? – гнул свое Гордин.
– Терпеть не могу. Я вообще читать не умею, – со смешком отрубила Света.
– Жаль, а я написал много-много книг, между прочим, о любви, прихвастнул Владимир Михайлович, издавший, если вы помните, всего одну стихотворную брошюру именно в городе П.
– То-то вы пешком ходите, а не на машине, – не совсем логично констатировала Света.
– А вы куда? Домой? А где вы живете? – продолжал наступление Гордин. Может вам подвезти?
– Мне два квартала пешком, – удостоила его оценивающим взглядом спутница.
– Можно я вас провожу? – настаивал Владимир Михайлович.
– Что ж, если не боитесь осложнений, пожалуйста, – уже откровенно насмешливо посмотрела на него Светлана.
– А чего мне бояться?
– У меня поклонники очень сердитые и спортсмены, между прочим, добавилась издевательская нотка в голосе совершенства.
– И я совсем недавно спортом занималась.
– Что-то не верится. Если только шашками.
Тут спутница попала не бровь, а в глаз. Гордин действительно был чемпионом института по поддавкам в незабываемые годы учебы. Так сладкая парочка, препираясь и подтрунивая друг над другом, подошли к кварталу, где начинались владения медицинского института, хорошо знакомые Гордину по восьми годам занятий в данном учебном заведении: сначала шесть лет студентом лечфака, потом два года ординатором, с двухлетним перерывом между годами ординатуры, потраченными на службу в Советской Армии.
Оказалось, что Света живет прямо напротив главного корпуса института, который, правда, уже перестал быть главным, в небольшом коттеджике, сохранившемся с незапамятных пор и стоявшем здесь задолго до учебы не только Гордина, но может быть, ещё и его матери, также окончившей местный мединститут.
– Ну вот я и пришла, – стала откланиваться Света.
– А телефон у вас есть?
– Конечно. Сумеете запомнить: 32-42-37.
– Уже запомнил, но все-таки запишу, я же писатель все-таки, – сказал Гордин и быстренько нацарапал номерок на бумажке, спрятав её поглубже в нагрудный карман пиджака.
Интересно, что же думал о случайной любви многомудрый и не менее энергичный Евгений Витковский? Вернувшись в родительский дом, Владимир Михайлович после обильного ужина опять со спиртным растекшийся на приютившем его просторном диване терзал так и эдак переплетенную в веселенький сине-зеленый с оранжевыми цветочками ситчик рукопись "Трех могил", выискивая столь насущные и высказываемые нечасто мысли.
5
Владимир Михайлович любил почитать Кальдерона на ночь. "Жизнь есть сон", – повторял он улыбчиво за испанским автором, а следовательно, "сон есть жизнь".
Сны у Владимира Михайловича были цветные, панорамные и даже стереоскопические, причем он всегда участвовал в сновидении в качестве главного героя. В раннем детстве ему снилось, что он летает, впрочем, и сегодня иногда этот юношеский дар возвращался к нему; любопытно, что в своих подростковых снах он часто разрастался в великана, человека прямо-таки космической величины, когда ноги его упирались в один континент, а голова почивала на другом, так что икры порой касались океанской волны, провисая между островками суши. И с каждым годом, даже с каждым днем сюжеты снов становились все более разветвленными, интрига все запутаннее, а сам Владимир Михайлович представал то Чингиз-ханом, то – Наполеоном, а то и вовсе – Франциском Ассизским.
Когда на очередном дне рождения он попытался посоветоваться со своим однокурсником Алешей Аховым, ставшем с годами видным психиатром, доктором наук и фээсбэшным полковником, руководителем секретной лаборатории по выработке радиоуправления людьми, тот успокоил его, мол, это не шизофрения и не маниакально-депрессивный психоз, а просто рудиментарная форма атараксии (воспоминания, основанного на переселении душ).
Когда он ощутил себя Тимуром, он проснулся ещё затемно. Судя по тому, что горели факелы и стража исправно несла службу, одновременно приглядывая за светильниками. Полог юрты был спущен, закрывая вход наглухо. Каждый раз, просыпаясь, он словно заново рождался, глядя на мир удивленными глазами, в которых окружающие читали власть и всезнание.
Он приподнялся на локтях. Начальник стражи, заслышав движение, приблизился к ложу повелителя и, не доходя пяти метров до него упал на оба колена, опустив голову, показывая тем самым, что он не достоин лицезреть владыку и смиренно ждет приказания.
Он лениво и властно махнул правой рукой. Внезапно что-то хрустнуло в локтевом суставе, руку пронзила сильная боль. Воздух перед глазами стал слоистым, как над сильным костром и совсем другой сюжет стал разворачиваться перед взором изумленного владыки, заставляя его испытывать неожиданные ощущения, для которых каким-то чудом находились слова...
Самолет из Турции опаздывал.
Владимир Михайлович, к счастью, успел принять душ, влезть в старый махровый эстонский халат, прилечь в таком виде на старый, ободранный кошками диван в гостиной, включить телевизор и два-три часа ещё покемарить, изредка просыпаясь и вздрагивая, переключаясь в короткий проблеск сознания с одной телепрограммы на другую при помощи электронного ручного пульта и опять ныряя в густой туман сонного небытия, чтобы снова, вздрагивая и просыпаясь, перепрыгивать со следующей телепрограммы на новую, думая между тем: вылетела жена с дочерью или ещё пребывают они на Эгейском побережье малоазийского полуострова, также нервничая и устав от аэропортовской толчеи и бесконечного ожидания.
Теща его, давно закончив приготовление праздничного ужина, сидела на боковой спинке все того же ободранного кошками дивана, как большая нахохлившаяся птица и молча клевала взглядом светящийся экран, не решаясь спорить с властолюбивым, как Чингиз-хан, зятем в выборе сюжета, озабоченная той же самой неотвязной думой: вылетели из далекой юной страны её горячо любимая дочь с ещё более любимой внучкой или ещё мыкаются, болезные, в тесноте и духоте турецкого аэропорта. Ее безусловно раздражал зять, пятидесятилетний увалень, разлегшийся под одеялом на диване и по-детски бездумно и несерьезно играющий переключателем программ вместо того, чтобы остановиться на приличном кинофильме или уже уснуть до прибытия опаздывающей родни по-настоящему и дать ей, старухе, возможность также незаметно отдохнуть.
Не звонил почему-то Андрей, муж внучки Златы, терпеливо ожидающий свою жену и тещу в Шереметьево и для этого арендовавший ещё с вечера служебную машину с шофером, чтобы не связываться со случайными лихачами и обдиралами. Андрей, по мнению Ядвиги Казимировны, был весьма дельным молодым человеком, сумевшим в последние годы сильно продвинуться по службе, не то, что муж её единственной дочери, якобы переводчик, а на самом деле спиногрыз и захребетник, большой знаток и потребитель импортного пива и разных соленых орешков в качестве пивной закуски, третий год толком не работавший и живущий за счет жены и отчасти за счет поступлений сдаваемой ею, одинокой усталой старухой, большой трехкомнатной квартиры на площади Восстания, заставляя между тем её ютиться в жуткой кладовке, заставленной почти сплошь ящиками с книгами и старыми рукописями, мало того, что она уже как-то жила в кладовке на заре семейной жизни дочери, устроив себе вынужденное лежбище на деревянной спинке отжившего свое дивана, положенной прямо на перевернутые горлышком вниз трехлитровые банки из-под соков и солений в далеком северном городе, куда её сослали за взрыв железной дороги, до сих пор не построенной внуками её палачей.
Звонка по-прежнему не было, и в дряхлую голову тещи лезли мысли одна другой несуразнее, а большой грузный усатый человек под одеялом, хозяйски похрапывающий на диване в гостиной, явная ошибка природы, ещё и умудрялся, как ребенок, играть телепереключателем, мешая ей сосредоточиться на одном каком-нибудь дельном сюжете. "Санта-Барбара" "Троиканка" или "Алундра" были её настоящей и требовательной жизнью, она знала наперечет имена, привычки и взаимоотношения героев этих увлекательных фильмов, почему-то обзываемых псевдоумными и якобы интеллигентными людьми навроде её самовлюбленного зятя "мыльными операми", хотя там никто не пел арий и тем более не взбивал мыльную пену, а наоборот все было как в жизни и даже лучше, потому что не было того безобразия, которое надоело вокруг, а если подобное и случалось, что сразу же разрешалось полнейшим благополучием телегероев.
Внезапно в дверном замке послышался скрежет заблудившегося ключа, не узнающего после двухнедельного отсутствия любимейшую точку приложения своих способностей и усилий хозяйки, домашние животные (два пса и три кошки) встрепенулись и выстроились в дверном проеме для встречи гостей, а в прихожую разом ввалились долгожданные путешественники, сопровождаемые Андреем и увешанные сумками, сумочками и пакетами, как новогодняя елка шарами, игрушками и тому подобной мишурой.
Увалень в халате, видимо не совсем протрезвевший от выпитого пива, по-пингвиньи выбрался из-под одеяла и доковылял до чемоданов и сумок, удивив старуху ещё раз тем, что схватив какой-то цветной пакет, немедленно убежал с ним в глубину гостиной, даже не поздоровавшись с прибывшими.
Общая встреча была краткой, внучка с зятем отбыли на той же машине к себе домой, обещая позвонить по прибытии, а Марианна Петровна, её ненаглядное солнышко, заключила в объятия сперва своего ненаглядного байбака, а потом совершенно сухо поцеловала в щеку свою мать и домоправительницу.
Была трогательная раздача экзотических подарков: Ядвиге Казимировне был вручен розовый халат, вышитый голубовато-зелеными павлинами, полы которого упадали на пол и требовали укорочения минимум на полметра, яркие орнаментированные шерстяные гетры и кожаные тапочки с загнутыми вверх носами, к вершинам которых были приделаны желтые позванивающие колокольчики; мужу своему и повелителю Марианна Петровна презентовала шахматную доску с фигурами, вырезанными из полудрагоценного оникса, и огромную трубку из мыльного камня, напоминающую отчасти рог изобилия. Трубка особенно разозлила тещу, не выносившую табачный дым и настрадавшуюся от никотинового зелья ещё при жизни своего супруга, садившего "Беломор" и "Север" только так, по две-три пачки в сутки, а тут вынужденную терпеть помимо зятя-байбака ещё и все его прихоти и причиндалы: книги, залежи различных бумаг, груды пустых пивных бутылок и банок, которые он не удосуживался сдать или выбросить, а то порой составлявший из них какие-то композиции и коллекции, и вот на тебе – ещё и очередная трубка, которых у знатока антиквариата и коллекционера, каковым считал себя Владимир Михайлович, было гораздо больше, нежели у Эренбурга, написавшего в свое время знаменитые "Тринадцать трубок".
– Спасибо, милая! Не трубка, а настоящее девятое чудо света, скороговоркой выпалил в очередной раз баловень судьбы, жадно схватив трубку, чубук которой был вырезан из мыльного камня кремового цвета и украшен помимо орнамента гирляндой эффектно вырезанных роз, обнявших утолщенную часть чубука, а мундштук имитировал искусно выделанный янтарь, на самом деле являясь хорошо подобранной пластмассой. – И сколько же стоит это чудо?
– Дареному коню в зубы не смотрят, сам же не раз меня учил, – смеясь, отговорилась жена, и жизнь семьи Гординых потекла по давно затверженному курсу. Вся троица переместилась в кухню, расположившись вокруг празднично убранного стола и вперемежку с разговором начала поглощать питье и закуски.
Разговор длился часа два-три и закончился в шестом часу утра в гостиной, когда Владимир Михайлович, индюк неблагодарный, как явно предвзято мыслила Ядвига Казимировна, стал судорожно зевать, противно щелкая челюстными суставами и закатывая картинно глаза, а Марианночка успела поведать большую часть увиденного и пережитого.
Разбрелись по постелям, а подарки остались частью на столе, а частью прямо на полу и обзор их завершили также взбудораженные возвращением хозяйки животные.
Владимир Михайлович проснулся позже обычного, в полдень, теща с женой уже потрапезничали и он, украдкой хлебнув водки прямо из горлышка, осторожно приоткрыв холодильник, чтобы не хлопнула дверца и не зазвенели бутылки, с аппетитом доел остатки вчерашнего пиршества.
Тут-то и решил он ещё раз рассмотреть преподнесенные ему лично подарки. Шахматы ему понравились, особенно массивная каменная доска в черно-белых квадратиках, искусно склеенная из трех частей и обрамленная снаружи металлической (под золото) рамкой. А вот трубка куда-то задевалась. Когда он приступил к домашним с расспросами, выяснилось, что каким-то загадочным образом она выскользнула из коробки, в которую была упакована и упала со стола на паркетный пол, разбившись на множество частей, которые даже не поддались бы склейке.
Хитроумный трубковладелец быстро сообразил, что без вредоносной тещи дело явно не обошлось, но вначале не знал, как приступить к допросу. Так и эдак подступался он к интересующей его теме, но не менее хитроумная и подготовленная к длительной осаде Ядвига Казимировна уклонилась от прямого признания своей вины, переведя разговор на необходимый ремонт сантехники в сдаваемой в наем квартире и намекая на расшалившихся не в меру животных, обрадовавшихся приезду хозяйки.
И только бесхитростная Марианна Петровна в отличие от своих напряженных собеседников продолжала вспоминать всевозможные подробности своего двухнедельного отдыха в Турции, поведав в частности, как чуть-чуть не умыкнула Злату банда смуглолицых развлекателей, в мгновение ока забросивших бедную девочку на гигантского верблюда, которые немедленно пустился вскачь по пересеченной местности и если бы не самоотверженность отлично вышколенного гида, сумевшего быстро разобраться в тревожной обстановке и с риском для собственной жизни догнавшего косматого лебедя каменного века и, схватив его мощной дланью за короткий недоуздок, остановить разбушевавшееся чудо пустыни.
Когда Владимир Михайлович снова перешел к разбитой трубке, за которую как оказалось было плачено целых сто двадцать пять долларов, на что здесь, в Москве, можно было бы приобрести дивную трубку из настоящей кости работы XVIII века, Марианна Петровна вдруг как-то бесхитростно посмотрела на своего благоверного выпуклыми зелено-карими глазами, причем правый зрачок был максимально расширен, а левый – наоборот – предельно сужен, что всегдашний зануда-супруг на мгновение замолчал, задумался, устыдился – и все это в одно мгновение – и сказав еле слышно: "Чудо ты мое! Девятое чудо света!", обнял это наивно-трепетное совершенство природы, и как ни странно это был точный по существу мужской жест.
Даже Ядвига Казимировна, толком не уяснив, что же произошло, помягчела ненадолго к надоедливому зятю и, забрав коробку с осколками трубки, пообещала торжественно склеить обломки необыкновенно прочным японским клеем, которые есть у её соседки и подруги по прежнему месту зжительства.
"Это жизнь не склеить, а такую ерунду – чего может быть проще", философически заметила она, хотя именно Марианна Петровна была в семье главным специалистом по всякого рода философии.
Владимир Михайлович поежился, открыл глаза и обнаружил, что он сжимает в своих объятиях свернутое в туловище ватное одеяло и нет ни Марианны Петровны, ни Ядвиги Казимировны и находится он сейчас в городе П. на очередной развилке судьбы.
6
Родителей дома не было. Владимира Михайловича это очень удивило, потому что отчим последнее время из-за перелома шейки бедра передвигался с большим трудом или с костылями, или опираясь на палку. Выпив воды, Гордин снова улегся на диван и погрузился в какое-то междувременье, провалился в зазор между сном и реальностью и может быть все-таки задремал.
Неожиданно загремел телефон. Владимир Михайлович, не вставая с дивана, нашарил рукой трубку и с удивлением узнал голос дочери. Злата звонила из Парижа, сообщила о благополучном прибытии и череде мелких радостей. Слышимость была замечательная. Гордин огляделся. Почему-то он очутился на старой, ещё не разменянной после развода с женой, квартире в Москве. Марианны Петровны, правда, не было. Гордин вспомнил, что сегодня – день рождения дочери и поздравил её с праздником, она, видимо, только этого и ожидала и защебетала по телефону с удвоенной энергией. Внезапно что-то щелкнуло в трубке и голос исчез. Гордин прошлепал босыми ногами на кухню, налил себе любимый коктейль из белого вермута и водки со льдом, выпил залпом и устроился за столом с ворохом нечитанных еженедельников, раскурив резную трубку из мыльного камня, привезенную в подарок из Турции несколько месяцев тому назад заботливой дочерью и не менее заботливой женой, которая сейчас, как он вспомнил, отправилась навестить квартиру своих родителей, где после кратковременного проживания очередных квартирантов требовался серьезнейший ремонт сантехники.
Курение перемежалось чаепитием под громогласную передачу радио "Надежда". Владимир Михайлович достал из холодильника любимый сыр в "дырках" (кажется, "Иммерталь"), и животные немедленно ринулись за подачкой, один из котов при этом задел в прыжке ручку настройки радиоприемника и вместо популярных песен в кухне зазвучал незнакомый механический голос, передающий одно и то же объявление.
Владимир Михайлович прислушался. Все тот же несколько унылый голос повторял:
– Приглашаются только мужчины старше пятидесяти лет с явными признаками облысения, пользующиеся для коррекции зрения очками или контактными линзами, имеющие дефекты зубов, конечностей, а также страдающие перемежающейся потерей памяти. Таковым совершенно бесплатно будет предложено уникальное лекарство фирмы "Максипримаэкстрасуперлюкс интернейшнл", излечивающее все мыслимые и немыслимые недуги. Адрес, по которому следует обратиться: Москва, Тверской бульвар, 25, флигель во дворе направо. Для глухонемых расставлены указатели. У входа во флигель вас встретит темнокожая девушка в белом костюме со значком фирмы, представляющим собой флюоросциирующий кружок красного цвета, на котором в центре находится ярко-зеленый крестик. Время посещения фирмы строго с шестнадцати до половины пятого вечера. Лицам женского пола и мужчинам моложе пятидесяти лет просьба не беспокоиться. Входные двери флигеля снабжены специальным считывающим возраст и пол желающих войти устройством на молекулярном уровне, не позволяющим проникнуть в здание нежелательным элементам. Благодарю за внимание.
И без всякой паузы снова:
– Приглашаются только мужчины старше пятидесяти лет...
Отговорив второй раз, голос умолк. Наступила потрескивающая тишина. Владимир Михайлович подождал немного и посмотрел на часы. Было тринадцать пополудни с минутами. Любопытно, что именно в шестнадцать часов возле памятника Пушкину у него было назначено деловое свидание с неким книжником Игорем, часто встречаемым в салоне у Чапкиной или в магазине на Новом Арбате, который обещал принести несколько раритетов по сходной цене (лето мертвый сезон для книжных операций), наиболее лакомыми из которых представлялись издания "Алисы в Стране Чудес" конца прошлого века. Дочь Злата поступала в аспирантуру Академии печати и будущая тема кандидатской диссертации была посвящена различным иллюстраторам дилогии Льюиса Кэрролла. А искомый дом на Тверском бульваре, названный по радио, располагался от памятника Пушкину рукой подать, тем более, что четверть века тому назад Владимир Михайлович имел честь учиться в институте, который тоже располагался по указанному адресу.
Пасьянс событий благополучно сходился, совпадая почти по всем параметрам за исключением одного: Владимир Михайлович решительно не верил никаким объявлениям и обещаниям. Из всей своей достаточно долгой жизни он вывел одно неукоснительное правило: никуда не ходить, ничего не желать, все равно обманут. Кто обманет было неясно, а вот объект обмана был всегда налицо – Владимир Михайлович Гордин, редактор и переводчик, собственной персоной, прошу любить и жаловать, да только не обжуливать. Бесплатный сыр бывает только в мышеловках.
И все-таки Фома неверующий стал после услышанного объявления действовать энергически: побрился, погладил светлые джинсы и такого же цвета джинсовую рубашку, заварил погуще растворимый кофе, выпил, оделся и вышел навстречу судьбе.
Транспорт (автобус и метро) довезли его до места встречи с книжником без проблем и заблаговременно. Тлевший в глубине души испуг перед возможным терактом (взрывом на транспорте) понемногу погас и улетучился. Озадачивало только то, что несмотря на дневное время повсюду было относительно малолюдно и сумрачно. В метро, где искусственный свет, Владимир Михайлович этого, естественно, не ощущал, но поднявшись по эскалатору и выйдя к фонтанам, решил было, что что-то перепутал: небо было мрачно-серым, почти черным, тускловато горели стилизованный под старину фонари возле памятника, ветра не было, но какой-то мистический сквозняк ерошил немногие волосы на макушке путника, приподнимая их словно в фильме ужасов. Скамейки около фонтанов были пустыми, только на пятачке около памятника национальному гению прохаживалось несколько поддатых лиц типично кавказской национальности неопределенного возраста и две-три непристроенные представительницы первой древнейшей профессии, причем, по внешнему виду давно списанные в тираж и не вышедшие на пенсию только по случаю затянувшейся перестройки, безуспешно пытались заарканить потенциальных клиентов. Брюнеты на все хитрые женские ухищрения реагировали довольно вяло, они хотели юных девочек, а принятый внутрь алкоголь, наверное, не действовал в полную силу, меняя точность и остроту зрения гигантов современного секса.
