Текст книги "Риса"

Автор книги: Виктор Потиевский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)

  Риса успокоила его, но поняла: её рысята внезапно повзрослели после тяжёлого испытания... Ну что ж, оно и к лучшему. Уже недалёк был тот час, когда они сами станут защищаться от врагов, и охотиться, и устраивать своё жильё.

  Свет дня снова стал спокойным, привычным, тучи ушли. Ветер и ливень совсем стихли, и в усталой, словно выполосканной ураганом тишине леса запели птицы. Неожиданно близко и громко прозвучал клич старого Карла. Он словно оповещал всех, что жив и цел, что ему-то ураганы не страшны, кто-кто, а он не может погибнуть, потому что нет в лесу другого такого ворона – старого и чёрного, всегда готового предупредить об опасности своим картавым криком, раскатистым и скрипучим:

  – Карл!

  Лес обновился после урагана, ветер выломал, а вода унесла много сухих ветвей и даже стволов, природа сама очистила лес, и он стоял праздничный. Буря всегда приносит обновление. Ведь отжившие сучья сами уже не трудятся вместе с деревом, не производят воздух для леса, не дают сока ветвям. Они обременительны. Но однажды приходит ураган. Нежданный и сильный. И он ломает отжившие сучья, вырывает из земли высохшие стволы и уносит их прочь. Уносит, чтобы оставить место для молодых побегов новой жизни.

  Цвет листьев стал ярче, зеленее, гуще. Даже лесные запахи словно сгустились. После наводнений, бурь, ливневых дождей и жестокой засухи деревья незаметно вытягивают свои цепкие узловатые корни, и листвой шуршат мелодичнее, и зеленеют ярче, опьянённые самыми глубинными, сокровенными земными соками.

  Неожиданно почти к самой пещере подошли кабаны. Риса и прежде видела кабанов, но это была очень большая семья. Несколько свиней опекали окрепших поросят. У тех уже исчезли полоски на спине, и они, видимо, считали себя взрослыми: то и дело забирались в кусты, отбивались от стада и, тотчас получая нахлобучку от старших, водворялись на место, похрюкивая и визжа. Могучий секач, с тяжёлым огромным торсом, горбатый от силы и матёрости, с совершенно седой холкой, постоянно стоял на страже. Он осматривал лес красными глазами, изредка наклонялся, пощипывая траву, смачно пережевывал её, подняв голову и снова вглядываясь в утреннюю лесную тишину.

  Риса хорошо знала, что значит иметь дело с кабанами. Она однажды видела, как матёрый секач вспорол брюхо волку своими кривыми и острыми клыками и поволок окровавленное тело зверя, перевёртывая его, подкидывая. Правда, волк тот был не очень опытен, молод, но два матёрых, бывших поблизости, в бой не вступили. Рисе запомнилась кровавая пена у волчьей головы. Как вечная памятка об осторожности на охоте вообще и в особенности на кабанов.

  Сейчас она, чуть оторвав голову от земли, сквозь густую траву внимательно наблюдала за стадом, опасливо поглядывая на вожака. Рысята, не шелохнувшись, лежали неподалёку.

  Риса долго шла за кабанами. К середине дня они дважды сменили пастбище, спокойно паслись, рыли землю, подрывали корни.

  Риса ждала. Ей так хотелось, чтобы маленький поросёнок, который рылся в земле в трёх-четырёх прыжках от неё, забрёл за куст и она могла бы его незаметно схватить. Но поросёнок не подходил. И голод, и желание накормить рысят, и азарт охоты, и осторожность – всё это скрутилось в запутанный узел. Так бывало всегда, когда Риса готовилась к нападению. И она напала. Сделав эти три прыжка, она схватила поросёнка за холку, но в тот же самый момент вдруг учуяла резкий запах секача. На неё буквально дохнуло грозным смрадом огромной кабаньей пасти. Непонятно, как он, коротконогий, успел, но он был уже рядом. Бросив добычу, рысь молнией метнулась в кусты. Кабан недолго преследовал её, и она вскоре остановилась. Рысята не отставали. Так же стремительно убежали они от кабаньего стада, почувствовав всю опасность положения. Риса недолго постояла. Рысята наблюдали за ней, ждали, куда она двинется, что предпримет. А Риса неожиданно повернула обратно к кабанам: она не могла уйти от стада просто так, едва лизнув добычу. Теперь она осторожно подходила к кабанам с подветренной стороны. Когда рыси подобрались ближе, стало слышно, как повизгивает раненый поросёнок. С ним заигрывали другие резвые и игривые поросята. Рядом стояла крупная мамаша. Вокруг шумел на ветру лес, а здесь, на опушке, где паслись кабаны, начиналось большое картофельное поле. Человеческое жильё было далеко отсюда, потому и решились кабаны промышлять днём. На счастье Рисы, и лес, и опушка, и край поля были окружены кустами можжевельника, здесь же густо рос молодняк осины, берёзы, ольхи. И было удобно подобраться к стаду почти вплотную.

  Но произошло всё очень просто. Кабаны стали уходить. Может быть, они почувствовали соседство рысей и это тревожило вожака, а может быть, решили поискать лучшее место для кормления – они сбились в табун и двинулись. Раненый поросёнок лежал на траве под кустом можжевельника и чуть слышно повизгивал. Он не мог идти дальше.

  Жизнь лесных обитателей нелегка. Им всегда надо бороться за существование. Поэтому остаются продолжать род не только самые стойкие, выносливые, сообразительные, но и самые осторожные. Осторожность помогает спастись от хищника. А хищнику собственная его осторожность облегчает охоту. И дорого стоит зверю промах, даже если он ещё не вырос.

  Закон леса суров. Не щадят там слабых. Потому что надо сохранить семью, табун, выводок. Надо выжить. И кабаны ушли, оставив раненого поросёнка...

  7. БОЙ БОЛЬШОГО УГА

  Уже несколько дней семья не возвращалась в пещеру. Приходилось чаще менять места охоты. Да и не тянуло сейчас в логово. Рысям нравилось залегать на днёвку в новых местах, в укрытиях, приготовленных для них заботливой природой. Это были небольшие ямки под кустами густого можжевельника или ниши под корнями вывороченных бурей сосен. Иногда они отдыхали на пышной и сухой опавшей листве, подгребая её под плотно лежащие одно к другому поваленные деревья, под которыми рыси пролезали, но кабан или медведь не смогли бы.

  Лес суров, но и приветлив. Прижавшись друг к другу, рыси спали своим чутким, насторожённым сном. Они слышали шорохи, чувствовали запахи во сне. Когда возникал подозрительный звук. Риса поднимала голову, тревожно вслушивалась, всматривалась, принюхивалась. Рысята всё это тоже слышали, но не особенно тревожились: мать была рядом, мать была на страже.

  Сегодня их сон нарушил громкий и грозный лосиный рёв. Этот голос был хорошо знаком Рисе, но рысята его слышали впервые. Они забезпокоились, прижались к матери, поджав свои острые пушистые уши.

  – У-у-у-у-г-г-г... – гремело на всю округу. Казалось, последние алые листья осин и жёлтые листья берёз вздрагивали, срывались с ветвей и падали к сырой и холодной земле, насмерть перепуганные этим трубным, грозящим, мощным голосом, вырывающимся из сильной звериной груди. Настало время любви у лосей. И смелый Уг бросал вызов своим соперникам-быкам, таким же, как и он, да и всему лесу: деревьям, скалам, волкам, кабанам – всем. Всем, кто осмелится принять его вызов. Ветер и эхо далеко уносили этот клич...

  И всякий, кто его слышал, понимал, что лес живёт. Что в лесу прокладываются новые звериные тропы, рождается новая жизнь. Кто-то умирает. А кто-то крупными глотками утоляет великую жажду, наслаждаясь ледяной и безконечно чистой водой лесного ручья или тайного родника, упрятанного за большим тёмно-красным валуном.

  Белогрудый хотел вскочить, но Риса ему не позволила, придержав лапой. Это понял и Рыжий. Риса знала, что Большой Уг, в общем, безобиден. Однако не всегда. Сейчас, когда он издавал свой боевой клич, ему нельзя попадаться на глаза. Потому что он мог любого, кого увидит, принять за противника. И убить. Сокрушительным ударом тяжёлого переднего копыта или своими широкими, твёрдыми, как можжевеловый корень, рогами.

  Рыси лежали в густом кустарнике и, приподняв головы, наблюдали. Неподалёку на склоне холма стоял этот крупный лось. Они хорошо видели через сплетения ветвей, как он нетерпеливо сильными ударами передних ног рыл землю. Его тяжёлая голова была низко опущена, большие глаза налились кровью, тёмно-рыжая шерсть на холке встала дыбом. Он ждал соперника. И тот пришёл. Глухо, басисто и протяжно крикнул он что-то злое и, ломая кусты, с шумом выскочил на тропу навстречу Угу. Когда они ударились рогами, казалось, хвойные лапы, нависающие над тропой, вспыхнут от искр. Треск от этого удара – рогами в рога – был такой сухой и пронзительный, словно неожиданная молния поразила соседнюю сосну. Противник Уга был моложе и почти такой же крупный. Оба они изогнулись и напряглись. Каждый хотел сначала сдвинуть, а потом смести соперника с этой узкой тропы, по которой победно должен пройти только один. Выпуклые мускулы быков на груди, на спине и на бедрах вздулись и набрякли. Копыта их начали уходить в землю.

  Затаив дыхание, рыси следили за этой свирепой битвой двух гигантов. Это была ещё одна тайна жизни, которую родной лес открывал рысятам. Тайна соперничества, борьбы в своём племени.

  Быки ещё стояли в предельном напряжении, ещё ничего вроде бы не изменилось, но вдруг в какой-то момент стало ясно, что Уг победил. В следующее мгновение у соперника вдруг подогнулись ноги, он попытался отпрянуть назад, оступился, упал на бок, вскочил, суетливо и неуклюже перебирая ногами, разбрасывая в стороны комья земли. Большой Уг не преследовал его. Лениво и несильно поддав ему рогами в бок, Уг, высокомерно задрав морду, прошёл по тропе несколько шагов следом. Остановился, презрительно скривив коричневые с фиолетовым отливом губы, фыркнул и из огромных ноздрей, нависающих над губами, со свистом выпустил пар. Это был вздох облегчения или просто усталости. Затем он, ещё возбуждённый, высоко задирая передние ноги, неторопливо прошествовал по тропе и скрылся за елями, где, должно быть, ждала его подруга, невидимая отсюда, с рысьей лёжки.

  Когда Большой Уг ушёл, Риса повела рысят в другую сторону. Безшумно вышли они на опушку, слушая рассветную тишину. После битвы, которую они наблюдали, лес показался им притихшим, замершим перед началом нового дня. Восходящее солнце сделало особенно яркими осенние цвета листьев, трав, стволов, земли. Лес словно пылал, и совсем неслышно скользили три рыси. Они ступали так, что даже листья – хрупкие и звонкие – почти не шуршали под их ногами.

  В этот день Рыжий впервые поймал тетерева. Белогрудый уже ловил тетеревов, да и других птиц он ловил чаще. Он осторожнее брата подползал к будущей добыче и стремительно нападал. Рыжему охота на птиц давалась труднее. И только сегодня поймал он эту, такую желанную, крупную птицу. Тяжёлый косач с чёрным, отливающим синим перламутром оперением и изящной лирой широкого хвоста – большая награда рысёнку за долгое, почти непосильное для него терпение, которое он проявил, когда, прилипая к земле, полз так медленно, что сам едва замечал своё передвижение. И почти не дышал, пока полз.

  Птица лежала на жёлтой траве осени. Риса и рысята рвали её на части. За едой рысята уже не ссорились. Мать не позволяла.

  Увядающий осенний лес притих. Он стал спокоен и задумчив. И чуден не только своими ослепительными красками... Облетая, лес обновлял свою жизнь, готовился обрести новую молодость с приходом весны. Опадающие листья позже, растворяясь в земле, дадут пищу корням, корни крепче обнимут родную землю за её доброту, за её мудрость, которая не щадит листья ради всего дерева, ради жизни.

  Всегда горько видеть погибшую птицу, но в лесу ничего не происходит зря. И, погибая, птица тоже даёт жизнь. Так же, как и листья, дающие жизнь корням после своей смерти, она погибает ради жизни другого зверя или птицы, которые тоже являются частью леса, его необходимой живой частью, его листьями.

  8. РАССТАВАНИЕ

  Ночь была светлой. Самой луны не было видно, но её свет струился через тонкую пелену облаков, и лес казался пронизанным насквозь этим мягким бледным светом.

  Давно уже был подо льдом и снегом ручей Рисы. Высокие снега отражали свет невидимой луны, и ночь казалась ещё светлей.

  Рысята играли на пологом снежном холме. Было очень тихо. Рыжий прятался, а Белогрудый нападал, искал его и снова нападал Рыжий зарывался в снег с головой и, когда братец находил его, с восторгом прыгал на Белогрудого, они катались в снегу, взбивая снежную пыль, однако всё время молча, потому что мать запрещала шуметь, особенно ночью, и они уже привыкли играть молча.

  А Риса, напряжённо вслушиваясь в светлую ночь, лежала сбоку от заячьей тропы, проходившей в низине у холма, на противоположной стороне которого играли рысята. Лежала, ожидая и надеясь на добычу. На этот раз ей не пришлось выжидать слишком долго. Длинноногий заяц появился из-за ёлки, едва рысь залегла в засаду. Он делал несколько прыжков, замирал, присев на задние лапы, прислушивался, снова прыгал. Рысь схватила его, когда он остановился в двух прыжках от неё.

  Риса побежала с добычей в зубах к рысятам, она миновала низину, ступила на снежный склон и вдруг замерла. Чуть выше её по склону, совсем рядом, стоял незнакомый зверь: небольшого роста, тёмный, мохнатый, кряжистый. Он явно готовился напасть на Рису и отобрать её добычу, угрожающе показывал свои неровные, уродливые, острые и, видимо, очень крепкие зубы. И хотя зверь был меньше Рисы, вид его, такой суровый и уверенный, встревожил её. Широко расставив мохнатые лапы, он закрывал ей путь на холм, к её рысятам. Но Риса была не из тех, кто легко отдаёт свою добычу врагу. Злобно зашипев, она уронила зайца на снег и сделала шаг вперёд. Отсюда до зверя оставался прыжок. Рысь рванулась, но зверь проворно отступил в сторону, и она промахнулась. Они сцепились в жестокой схватке. Риса хотела ухватить его зубами за холку, но он, жилистый и крепкий, увернулся, и у неё в зубах осталась его вонючая шерсть. Острый запах незнакомого зверя, запах выделений его мускусных желез буквально забил рыси глотку. К её злобе прибавилось бешенство. Зверь пытался вцепиться Рисе зубами в горло, но она тоже выскользнула. Он дважды поранил ей спину острыми когтями. Риса, взбешённая, вонзила зубы ему в бок, забыв про удушливый запах, и, обняв зверя, стала торопливо рвать ему другой бок когтями, левой передней лапой всё время защищаясь от его зубов. Зверь неожиданно перевернулся на спину, пытаясь притянуть рысь к себе. Но она вовремя поняла опасность, увидев приготовленные к удару острые когти мощных задних ног зверя.

  Риса отпрыгнула и, схватив зайца, о котором всё время помнила, побежала вверх по склону. Зверь тоже дёрнулся в сторону зайца, но, конечно, не успел. Негромко и злобно рычал он вслед уходящей рыси.

  Риса никогда раньше не встречала редкую в этих местах росомаху – злобного, коварного, осторожного и смелого зверя.

  Когда она поднялась на вершину холма, рысята всё ещё играли. Один отыскивал другого по следу, петляющему в снегу. Второй лежал, зарывшись в сугроб по уши, не шелохнувшись, наблюдая за братом. Будто ничего нет на свете, кроме этого весёлого и увлекательного занятия. Минутная эта радость прекрасна. Увлечённые игрой, они забыли обо всём на свете: о страхах ночного леса, об опасностях, о матери. Забыли, потому что мать рядом, потому что она-то о них не забудет. Это чувство беззаботности, присущее детству, у них сразу же исчезнет, как только они станут жить отдельно от матери.

  Следующей ночью Риса почувствовала безпокойство. Она вообще плохо спала в этот день и вечер, наверное, из-за особенно жгучего воздуха, который сейчас, ночью, буквально обжигал горло. Днём не было так холодно, но Риса, словно предчувствуя беду, устроилась дневать с рысятами под вывороченным корнем старой, сваленной ураганом сосны. Глубокая узкая яма под вздыбленными корнями дерева позволила семье рысей надёжно укрыться. Риса не помнила таких холодов за всю свою жизнь. На усах мгновенно нарастали льдинки, нельзя было облизать не только лапу, но даже облизнуться. Язык прихватывало, он прилипал к шерстинкам. Не зря накануне она так упорно искала надёжное убежище, не стала ложиться на отдых прямо в снегу, как это часто случалось. Это и спасло рысят от беды. Прижавшись друг к другу, они грелись в узкой яме. Высунув морду наружу, пытаясь облизнуть обледенелые усы, Риса вдруг поняла, что нельзя вылезать из этой спасительной норы. Страшный мороз не только не принесёт удачи на охоте – ведь никто не выйдет на тропу в такую ночь, – можно замёрзнуть самим. И рыси не вышли из убежища. Согревая друг друга, они дремали, пережидая суровую ночь. Голодные, но согретые, звери делили общее тепло, и им было хорошо.

  К полудню пошёл крупный снег, и лютый мороз отступил. Стало теплее, и гонимые голодом рыси вышли на охоту, едва на землю спустились сумерки.

  Прошли морозные дни и ночи, когда снег скрипел и взвизгивал даже под мягкими рысьими лапами, когда было тихо и по ночам над лесом висела луна и большие мёрзлые звёзды.

  Наступило вьюжное время зимы. Ночи стали тёмными, луна почти не появлялась над деревьями, и днём было пасмурно. Снег то мягко кружил – нежный и пушистый, как шерсть рыси, – то, гонимый сильным ветром, свивался в позёмку и хлестал по глазам – жёсткий и колючий, как чёрные голые ветки осин или щетинистые кусты можжевельника.

  Потеплело. Сугробы стали пушистыми и глубокими. Не надо было тщательно заботиться о местах лёжки. На любом месте в снегу можно было хорошо отдохнуть, без боязни встретиться с волками или замёрзнуть.

  Пришло время расставания в рысьей семье. Белогрудый и Рыжий были уже не рысята. Они так и не дотянулись до матери – слишком крупной была Риса. Но уже выросли, окрепли, научились охотиться, скрадывать жертву, прятаться от врагов – всему, чему их могла научить мать. Они уже чувствовали, что пора жить самостоятельно. И во время последней охоты не очень слушались Рису. Последняя совместная добыча – крупный тетерев – была разорвана, съедена, и они разошлись.

  Риса долго ещё стояла, глядя вслед то одному, то другому. Потом и она пошла обычным своим мягким шагом. Крупные снежинки садились на её усы, касались тёмно-коричневого носа и таяли. Хлопья снега опускались в следы Рисы, и скоро место, откуда разошлась по лесным неведомым дорогам семья рысей, покрылось ровной снежной пеленой.

  Риса знала, что рысята ушли насовсем. Но ещё долго они будут оставаться в её памяти, приходить в воспоминаниях, во сне. Зимний белый лес, полный запахов, шорохов и неожиданностей, стал для Рисы уже не таким, как раньше. Теперь он был без её рысят... Она возвратилась к своему обычному рысьему образу жизни – к одиночеству.

  У одиночества свои преимущества: оно позволяет более сосредоточенно наблюдать окружающий мир, не отвлекаясь на общение с подобными себе, на выяснение старшинства, на взаимные обязанности. Одинокий житель леса свободен от этого.

  Но он не может рассчитывать и на помощь сородичей, на их поддержку. И он повышенно, осторожен, потому что совсем одинок. Он должен рассчитывать только на себя, на свой опыт, на свои силы, на свою удачу.

  – Карл!

  Риса остановилась. Это был он, старый знакомый, чёрный ворон. Он тоже давно не видел Рису и, видимо, просто поздоровался. И вдруг она поняла, что незаметно начался день, что жизнь её изменилась с уходом рысят и что эта чёрная старая самодовольная птица чем-то близка ей. По крайней мере, сейчас Риса с удовольствием услышала голос Карла. Он словно напомнил ей, что она в своём родном старом лесу, где её знают, где она у себя дома.

  И, пожалуй, она была ему рада, потому что в одиночестве самым близким становится тот, кто умней, кто – над всем, благодаря своему уму, опыту, высоте своей. Как этот Карл.

  9. ВЫСТРЕЛ

  После ухода рысят Риса, во время охоты, снова навестила человеческое жильё, которое теперь пустовало, заметённое тяжёлым снегом. Подошла к крыльцу. Там не пахло человеком, всё было покинуто, заброшено на зиму. Она пересекла замёрзшее озерко, чувствуя себя ещё более одинокой, чем раньше. Вспомнила даже своего давнего приятеля – серого самца, который жил в этих же местах, но уже давно не появлялся. Как-то, ещё в начале лета, когда рысята были совсем маленькими, он вышел на поляну, где играли малыши. Тогда Риса – мощная, своенравная – так на него зашипела, что он надолго исчез с её глаз. Он был отцом этих рысят, но из-за крутого характера Рисы и излишней заботы её о безопасности малышей ему ни разу не довелось поиграть с ними.

  В эту ночь Риса рано легла на днёвку. Ещё окончательно не рассвело, когда она выбрала углубление под деревом и улеглась.

  В лесу было тихо. Деревья стояли не шелохнувшись, словно устали от мглы и боялись спугнуть приближающийся рассвет.

  Вьюжная пора зимы прошла. Днём снег подтаивал на солнце, ночью подмерзал – слежавшийся, колючий, покрытый твёрдой коркой наста.

  По утрам по этой звонкой ледяной корке, шурша, проносилась позёмка, ветер гнал по скользким склонам крупинки снега, будто торопился очистить тайгу от следов февраля, и звонко и протяжно подвывал, зазывая в лес уже близкую весну. На деревьях обозначились почки, внутри стволов, в самой их глубине, уже бродили соки жизни.

  В такие ночи Риса хорошо спала. Может быть, близкое дыхание тепла, предчувствие весеннего лесного оживания убаюкивало её, вливало успокоение в её насторожённое, взволнованное сердце. Но покой этот был недолгим...

  Её разбудил выстрел. Он прогрохотал где-то совсем близко. Она подняла голову и увидела, как неподалёку быстрым галопом бежал Большой Уг. Ему было трудно бежать. Он проваливался, наст не держал тяжёлого зверя. Хорошо ещё, что снег здесь, на опушке, был неглубок. Но наст резал ноги Угу. Рисе были хорошо видны красные брызги на снегу, там, где пробежал Уг. Его преследовал человек, он быстро скользил на лыжах по насту, настигая лося. Лось бежал, высоко вскидывая передние ноги, подняв голову и широко разинув рот. Он, казалось, хотел вдохнуть весь лесной, родной воздух, чтобы найти силы для спасения. И Риса поняла вдруг, что Угу конец. Она прижалась к дереву, мелкая нервная дрожь пробежала по её лапам, по хвосту. Человек выстрелил ещё раз, но, видимо, второпях снова промахнулся, потому что Уг продолжал бежать. Острое ощущение гибели придало сил опытному быку. Он сообразил, где его спасение, – резко повернул в сторону, в гору, на южный склон холма, где лежала Риса и где слой снега немного стаял. Человек не мог его преследовать в гору на лыжах, и лось, быстро взбежав на склон, скрылся за соснами. Человек стоял, держа ружьё на изготовку. И вдруг он увидел рысь, прижавшуюся к корням дерева. У него не бывало колебаний перед выстрелом. Он был готов убить всё живое в лесу. И, едва увидев направленный на неё чёрный глаз ствола. Риса поняла это. Бежать было некуда, и она резко прижалась к земле, стараясь вдавиться в слежавшийся снег, слиться с ним, растянувшись серым живым пластом на снегу.

  В это мгновение и ударил выстрел. Человек видел, что рысь так и осталась лежать, не шелохнувшись. Только от головы её поплыло по снегу алое пятно. Он подошёл к зверю. Никогда не встречал он такой крупной рыси. Пнул её носком сапога, повернул на спину – она откинулась, по-мёртвому раскинув лапы и разинув пасть. Он взял её за задние ноги, взвалил на плечо и понёс к машине, стоявшей здесь же, на лесной дороге. Что-то негромко сам себе напевая, он швырнул Рису на грязные доски кузова и сел в кабину.

  Жил он в городе, почти в центре, имел свой дом с огородом. Эти старые дома давно собирались снести и построить на их месте новый микрорайон, но всё никак не сносили. Он жил здесь, разводил кроликов, выращивал картошку. Вся его семья – жена, он сам, двое почти взрослых сыновей – прилежно работала на огороде, поддерживала порядок в доме. И непонятно, как в этом трудолюбивом человеке возникла холодная жестокость ко всему лесному. Он в общем-то скрывал свою жестокость. Скрывал и от своей семьи, и от соседей. И, пожалуй, только в лесу был самим собой: ставил запрещённые ловушки, петли, загонял лосей по насту, травил дымом барсуков...

  Когда он бросил Рису на крыльцо дома, все домочадцы увидели её. Был выходной, и его ждали с охоты. Жена смотрела издалека, а парни стали ощупывать шерсть, лапы, голову зверя.

  – Пап, да она живая! – вскрикнул один из них.

  – Ну да... – засмеялся отец. – Уже часа два, как едем, она уж холодная, шкуру трудно снимать будет.

  – Да ты потрогай, глянь, она дышит!

  – Вот чудеса! – удивился отец. Он внимательно осмотрел рану на голове рыси и не нашёл пулевого отверстия. Он стрелял зарядом, приготовленным для лося, ранение оказалось касательным, и пуля, скользнув, рассекла только кожу лба. От удара Риса потеряла сознание. Перед выстрелом она прижалась к земле, это и спасло её от гибели – пуля прошла чуть выше, едва коснувшись головы.

  – Ну и дела, – сказал браконьер.

  Победное, торжественное выражение, которое минуту назад было на его лице, сменилось растерянностью. Сейчас этот большой сильный зверь очнётся – и что тогда? Он потянулся к ружью...

  – Пап, да ты что? – спросил младший.

  – Да нет, сынок, пусть, конечно, живёт. Только что мы с ней делать-то будем?

  – Посмотри, да она закольцованная, – заметил старший сын, – вон на ухе алюминиевая серёжка!

  – А давай её вместо Тимки привяжем! Его-то уже нет, – посоветовала жена.

  – Да ну, мам, рысь ведь, зверь-то какой! И потом, сорвёт она цепь.

  – Не сорвёт, цепь железная, да и ошейник толстый кожаный, – вмешался отец. – Пусть дом охраняет, делом займётся зверюга. А мы её кормить будем. И, выходит, не зазря.

  – Ни у кого такого сторожа нет! – обрадовался младший.

  И на рысь напялили ошейник, принадлежащий собаке, давно погибшей на охоте, и оставили лежать около собачьей будки на снегу. Было тепло, текло с крыш. Но младший сын хозяина всё равно притащил подстилку, постелил её в собачьей будке и втащил туда ещё безчувственного зверя.

  Очнулась Риса ночью, когда над городом висели звёзды. Долго не могла припомнить, что с ней произошло, но постепенно память вернулась. Риса вспомнила выстрел и поняла, что она у людей. Очень ломило голову, и хотелось пить. Принюхалась, стараясь разобраться в запахах. Все они были тревожными. Риса поднялась. И её сразу испугал совсем близкий звякающий звук. Постояла. Снова двинулась – опять звякнуло. Снова замерла. Ведь она не знала цепей! В конце концов решила, что это не опасно. Осторожно вышла из будки. Вокруг было тихо, только отдалённый незнакомый шум ночного города напоминал ей, что это необычная ночь. Что она не у себя дома, в лесу, и что сейчас нельзя пойти в соседний овраг на охоту. Поискала воду, нашла. Вода была отвратительной: пахла человеком, железом и ещё чем-то неприятным, чужим. А ей очень хотелось, пить, тошнило от жажды, и она вылакала всю миску. Стало легче. Но ошейник раздражал. Ей казалось, он душит её.

  Было так же тихо. Человеческое жильё молчаливой горой стояло рядом. Риса знала, что это обманчивая тишина. Там люди. Живые и сильные. Она решила уйти. Рванулась в сторону от человеческого дома, но цепь звякнула и остановила Рису. Стало ясно, что просто так не освободиться. Сначала в порыве отчаяния она пыталась грызть железную цепь, рвалась прочь, надеясь, что цепь отпустит её. Рису тошнило. Всю ночь она провела в тревожной дремоте. Есть не хотелось. Она обречённо ждала утра, словно утром должно было произойти что-то самое страшное.

  Но утром ничего не произошло. Несколько раз люди проходили мимо её убежища, где она лежала, ощетинившись, приготовившись к последнему бою. Один из сыновей хозяина, младший, подошёл ближе других – Риса зашипела, и он ушёл. Она видела, как он поставил на землю миску, и тут же почувствовала приятный запах еды. Но не шелохнулась. Люди куда-то ушли и вернулись под вечер. Прошли несколько раз мимо Рисы и скрылись в своём жилище. Она всё лежала, ощетинившаяся, насторожённая, в ожидании беды. Перед рассветом решилась подойти к тому, что оставил около неё человек. Понюхала. Слюна заливала ей рот, горло. Очень хотелось есть. Но от еды пахло человеком и железом, так же, как и от капкана, в который чуть не угодила Риса, и от ловушки, в которую она попалась. И всё-таки пахло не совсем так. Потому что в ловушках было сырое мясо или живой зверёк. А здесь стояла варёная пища. Но осторожная Риса голодной вернулась в будку, так и не тронув еды.

  До утра она пыталась дремать, но запах пищи раздражал её, не давая уснуть. Когда она всё-таки засыпала, ей снилась еда. Утром люди снова ушли. Весь следующий день она так же не выходила из будки, с опаской косилась на еду, шипела, когда невдалеке проходили люди. Поздно ночью, почти под утро, не выдержала и торопливо, озираясь, вылизала всё.

  Теперь Риса не сжималась в жёсткий ощетинившийся комок. Она была настороже, но уже наблюдала через входное отверстие будки за всем, что происходило во дворе. Её внимание привлекла крупная, как тетерев, птица с ярким оперением. Важно ходила она по двору, склёвывала что-то в земле, гордо подняв голову, наблюдала за будкой, где лежала Риса.

  Петух напоминал Рисе старого Карла. И Карл, и этот петух держались очень гордо, но во всей позе Карла чувствовался ум птицы, а в гордой позе петуха была видна надменная его глупость. Очень уж не похож он был на лесных жителей, которых она помнила. Зелёно-жёлтое переливчатое оперение сверкало на весеннем солнце, ярко-алый гребешок, венчающий голову, как бы подчёркивал его избранность среди остального, тусклого, животного мира.

  Первое желание Рисы было поймать эту самоуверенную птицу. Но рысь смутно понимала, что она в неволе и не может, как в лесу, охотиться на петуха или на другое животное здесь, во дворе. С рассветом петух взлетал на забор и пел. Сначала это безпокоило Рису, потом она постепенно привыкла к его резкому крику.

  Вечером к будке пришёл хозяин дома, тот, кто стрелял в Рису. Он говорил спокойным голосом, обращаясь к ней, принёс в миске еду. Как только Риса увидела его, она вспомнила и Большого Уга, убегавшего по окровавленному снегу, и долгое эхо выстрелов в лесу, и свой ужас перед тем роковым выстрелом, который принёс ей неволю. Её трясло от ненависти и страха. Забившись в будку, она злобно шипела, приоткрыв зубастую пасть и приготовив переднюю лапу для удара. И он не решился подойти ближе. Когда он ушёл, рысь ещё долго не могла успокоиться. Но еду ночью съела, потому что была голодна и уже знала, что пищу, которая в миске, можно есть.

  Больше хозяин не подходил к будке. Проходя мимо, он иногда ворчал, говорил что-то недоброе в её адрес – это она понимала по тону.