Текст книги "Риса"

Автор книги: Виктор Потиевский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 5 страниц)

Потиевский Виктор Александрович
Риса (Повесть о рыси)

1. ОХОТА

  Вторую ночь ей не везло. Она пластом лежала на толстом суку осины, вытянувшись и застыв, как неживая. Её пушистый подбородок словно прирос к жёсткому дереву. Она будто сливалась с осиной, растворяясь в густом лесном мраке. Глаза её, холодные и жёлтые, пронизывали не только плотную мглу, но, казалось, и стволы, и кроны деревьев.

  Вторую ночь она напрасно ждала добычи. Терпеливо. Не шелохнувшись. Напряжённо вглядываясь в темень.

  Долгое ожидание утомляет, но оно таит в себе надежду. Чем сильней сидящий в засаде, чем больше он укреплён соками жизни, тем больше у него выдержки и терпения. В охоте из засады есть коварство, но – иначе не победить, не обмануть великую силу самосохранения, владеющую каждым живым существом. И даже сильные приспосабливаются. Каждый куст, навес скалы и густые ветви могут быть местом засады. Жизнь в лесу полна опасностей. Тень выглядит тревожно, за деревом прячется неизвестность...

  Жители леса всегда настороже.

  Большой пушистый барсук высунул нос на волю. На заросшем кустарником склоне незаметен выход из норы, прикрытый снеговым козырьком. И барсук высунул только нос, осторожно принюхался к лунному зимнему лесу. Ночь показалась ему тёплой. Вот он и решил выглянуть, а если не опасно, то и выйти погулять, подышать лесными запахами, посмотреть на далёкие звёзды. Потоптаться на лунном снегу.

  Яркая луна вышла из-за тучи. Длинные тени деревьев поползли по опушкам. И снег засветился изнутри.

  Рысь хорошо видит ночью. А лунная ночь для неё – словно яркий солнечный день для нас. Сейчас она видела барсука, видела даже маленькую обломанную ветку на той стороне поляны – на расстоянии десятка хороших прыжков. А зайцев она заметила бы и на краю опушки. Но с прошлой ночи эти лопоухие вовсе не появлялись. Обычно они резвились в такую пору. А тут словно пропали куда-то. Что их испугало?..

  В небе ярко мигали холодные февральские звёзды. Луна словно оголила лес, сделала прозрачным. В такие ночи смутная тревога заползала в её сильное сердце. Казалось, весь лес очутился во власти этой таинственной, всевидящей луны.

  Поддаваясь лунному зову, завыл волк. Он выл, жалуясь на судьбу, на голод и холод. Но была в его голосе и жёсткая угроза, вызов, готовность схватиться с любым соперником за право на добычу, за право жить. Ещё два сородича подтянули печальную песнь, вкладывая всю тоску волчьей души в этот вой. Так вот почему попрятались лопоухие...

  Риса хорошо знала волков. Знала их силу и безпощадность. Знала их ум. Волчье упорство и безстрашие. Но они не умели лазать по деревьям. И поэтому она смотрела на них как бы из другого мира. С любопытством и немного свысока. Никогда, однако, не забывая об осторожности.

  Знала Риса и эту волчью семью. Прошлой зимой, когда они приходили сюда, их было шестеро. Вожака звали Вой. За сильный, пронзительный голос. Когда он затягивал свою голодную песню, сородичи его немедленно откликались, а у тех, кто был слабее волков, леденели сердца. Даже Рисе – сильной и независимой – становилось как-то не по себе...

  Когда раздался голос вожака. Риса сразу узнала его. Вой! Летом эта семья уходила далеко, в края льдов и скал, где леса были невысокими, а холмы большими и где кочевали многочисленные стада оленей. В середине зимы волки охотились здесь, а в самое голодное время, в марте, уходили ещё южнее. Но с первым теплом снова возвращались туда. В том холодном краю, в низинах между сопками, и создалась эта суровая, безпощадная семья. Там весной и появились на свет молодые волки, подвывающие теперь могучему вожаку.

  Вслушиваясь в переливы волчьих голосов, Риса совсем потеряла надежду на охотничью удачу. И вдруг на другом конце поляны показался заяц. Выгнанный приближением волков из своего убежища, он стремительно нёсся по светящейся лунной тропе, мелькал между деревьями, быстро приближаясь к Рисе, замершей над тропой.

  Азарт охоты сжал её в жёсткую пружину. Даже кончик короткого хвоста трепетал, будто сотканный из нервов. Когда до прыжка оставалось несколько мгновений, она вдруг увидела их. Волков было шестеро. Они бежали один за другим, бежали быстро, захваченные азартом погони. Конечно, заяц – не добыча для голодной стаи. Но волк есть волк: пока голоден, он будет гнаться за любым зверьком.

  Осторожная Риса заколебалась, но голод, долгое ожидание и, наконец, раздражение, что у неё хотят отобрать её добычу, победили. И она прыгнула. И страх, и злобу на волков, и обострённое чувство опасности – всё вложила она в этот молниеносный прыжок. Беляк даже не успел почувствовать свою гибель... С добычей в зубах рысь в два прыжка взлетела на соседнее дерево под носом у голодных волков.

  Серые так обозлились, будто рысь перехватила у них не зайца, а лося. Они скалились, они клокотали от ярости, они закружились под деревом.

  Держа в зубах зайца. Риса наблюдала за волками. Немного выждав, начала есть. Облизываясь и поглядывая вниз, она видела, каким огнём горели эти шесть пар глаз. Ненавистью светились эти глаза. И завистью.

  Это была вовсе не их добыча – рысь не украла убитого ими зверя. Но надежды отобрать у неё ужин не было никакой. И волки завидовали.

  Даже при виде орла, терзающего добычу где-то на скале, на недоступной высоте, волки всегда раздражаются. Как будто никто, кроме них, не имеет права на добычу.

  Сейчас они были голодны. Но волки умные звери. И они ушли. Ушли, понимая безсмысленность ожидания. Молча, цепочкой, след в след...

  Солнечный день стоял над лесом. Резко крикнула сойка. Переливались голоса снегирей и синиц. Но Риса не видела искрящегося снега. Днём она привыкла спать. В своей уютной пещере с узким входом она чувствовала себя спокойно. Сладкая дремота отяжеляла ей веки. Сквозь дремоту она хорошо слышала всё, что происходило вокруг.

  Скалистый холм, возвышающийся над лесом, имел уступ, который, углубляясь в скалу, образовывал пещеру, неглубокую, но достаточную для того, чтобы в ней могли спрятаться пять таких зверей, как Риса.

  При выходе из логова Риса осматривала окрестности, замечая малейшее движение даже далеко внизу. Место было удобное, укрывало от непогоды, создавало почти незнакомое Рисе чувство покоя. Она дремала на сухой траве и на мягких остатках шкур пойманных ею зверей. Она любила подгребать под себя лапой эти шкуры. Они напоминали ей ночи охоты, вкусно пахли удачей, приятно щекоча ноздри уже слабым, хорошо знакомым запахом добычи. Но и без ароматной травы Риса тоже не могла. Она пучками срывала её неподалёку от пещеры, приносила в логово, не спеша жевала. Она знала вкус трав. А высыхая, травинки ещё сильней пахли дурманным, горьковатым духом июля в самую ледяную и метельную пору.

  За порогом логова сверкал день, а здесь было почти темно. Даже пронзительные звуки дня долетали сюда приглушённо и, натыкаясь на чёрные своды пещеры, глохли и умирали. Словно сама ночь притаилась здесь, в холодной глубине скалы, и, мерцая рысьими глазами, ждала своего часа.

  Сумерки застали Рису уже на ногах. Она мягко ступала по каменному карнизу скалы, пронзая жёстким взглядом сгущавшуюся мглу. Прошла по каменистой тропе до зарослей, спустилась в чащу, осторожно двигаясь между деревьями.

  И вдруг Риса почувствовала чьё-то быстрое приближение. Хотя звук летит быстрее самых быстрых лесных жителей, она, пожалуй, именно почувствовала, а не услышала это приближение. И поняла, что это где-то наверху, на деревьях. В одно мгновение Риса взлетела на толстую наклонную сосну, туда, где можно было перехватить добычу.

  Они возникли всё-таки неожиданно, хотя Риса напряжённо ждала. Впереди, спасаясь, бешено неслась белка, ужас неминуемой гибели ускорял её стремительные прыжки. И, настигая её, следом легко мчалась куница, точно рассчитывая каждый бросок с дерева на дерево.

  Риса тотчас остановила выбор на добыче покрупнее. Пропустив белку, она резко спружинила и, вытянувшись, зависла в длинном прыжке. Она хотела схватить куницу на лету или хотя бы сбить её лапой. Но быстрая куница вовремя заметила опасность. Уже в полёте резко вильнула хвостом и пролетела чуть правее. Этого оказалось достаточно – рысь промахнулась.

  Не всегда приходит удача на охоте. Рысь часто остаётся ни с чем – и после преследования, и после нападения из-за засады. Никто не хочет становиться добычей. Но в момент, предшествующий нападению, она уже словно бы чувствует в зубах свою жертву, ощущает её вкус, запах её крови. И, когда неожиданно добыча ускользает, Риса каждый раз испытывает недоумение. Удивление. Как же так? Её добыча – ушла. Её ужин – вдруг убежал по вершинам сосен. И Риса редко преследует ускользнувшую добычу...

  Воткнувшись в сугроб всеми четырьмя лапами, растерянно, как-то даже смущённо, смотрела Риса вслед ушедшей кунице. Она слышала и белку, которая убегала в противоположную сторону, невольно спасённая рысью от гибели.

  Затем, выбравшись на звериную тропу, рысь пошла дальше – спокойно и мягко, вслушиваясь в бездонную и зовущую тишину ночи.

  Риса промышляла постоянно в одной местности, на своих угодьях. Это был немалый кусок леса, примерно в два ночных перехода вдоль и поперёк. Но участок поменьше, где она обитала и охотилась чаще всего, был её любимым местом. Неподалёку протекал ручей, в котором она иногда купалась в жару, из которого любила пить холодящую горло воду. Ручей был чистым и быстрым, как все ручьи на севере. Он впадал в небольшое озеро. Другие рыси не имели права охотиться на её участке леса, в её угодьях. И по закону леса они не заходили на её территорию – Риса сурово наказала бы наглеца.

  Северный лес, где жила Риса, где она волею судьбы родилась, был просторен. Высокие сосняки на обомшелых песках, усыпанных сосновыми иглами, тёмные ельники в заболоченных низинах, заваленных буреломом, густые и солнечные берёзовые рощи – они звенели летом. И гудели зимой от ветра, трещали от мороза. Но согревали её тёплыми пушистыми снегами. И кормили. Кормили весь год. Каждый раз, просыпаясь, она радовалась лесу, шуму деревьев, плеску многочисленных озёр, журчанию своего ручья.

  Иногда летом, на восходе солнца, она ловила рыбу в ручье. Долго стояла, замерев, подняв переднюю лапу. Ждала. Знала, что даже тень её лапы не должна лечь на воду. Рыба тоже умела быть осторожной. Но рысь её ловила. Улучив момент, поддевала лапой и выбрасывала на берег серебристую, трепещущую, всю в пятнышках форель-пеструшку. И тотчас её съедала. Но это бывало летом.

  Теперь ручей тихо журчал подо льдом и снегом. Она едва слышала бег воды, потому что снег лежал толстым слоем на корке льда.

  С середины февраля волнение пришло в душу Рисы. Её всё время влекло куда-то. И вот сегодня наконец она услышала зов. Это был не очень длинный, певучий и громкий звук – зов самца. И она медленно, с волнением, двинулась в чашу, туда, куда звала её природа...

  Наступил март, а зимние метели никак не желали покидать лес. Крупные белые хлопья кружились меж стволов деревьев, продолжая наваливать сугробы. Но в иные дни, когда солнце пробивалось сквозь тучи, сразу теплело, и за какие-то полдня снег кое-где на высоких сугробах оседал и становился не пушистым, а ноздреватым.

  Последнее время Риса охотилась неподалёку – только там, откуда до рассвета можно было вернуться в логово. Прежде она спала не всегда в одном месте. Засыпала там, где заставал её день, где-нибудь на вершине холма или на краю поляны... Но недавно её вдруг потянуло в эту пещеру, в старое логово.

  Сейчас она ушла уже довольно далеко от своего дома. Приходилось идти. Искать. Голод гнал Рису.

  Она часто останавливалась, вслушиваясь, словно её безшумные шаги могли ей помешать уловить самый далёкий и самый желанный звук. Ночь незаметно прошла, и сквозь частокол леса уже протискивался серый рассветный туман.

  Рысь вздрогнула, заволновалась и замерла. От запаха, который неожиданно ударил в ноздри, даже голова закружилась – настолько он был сильным. Значит, они здесь, рядом! Она не решалась шевельнуться. Долгожданная добыча была почти в зубах. Стоило только броситься. Но Риса, не шелохнув ни лапами, ни хвостом, медленно повернула голову и огляделась. Знакомые лунки в снегу были действительно рядом, но до них было больше одного прыжка. А прыжок должен быть один. Очень медленно она подняла лапу и замерла. Беззвучно опустила её и перенесла вес тела вперёд. Осторожно, чтобы не хрустнул снег, переступила задними ногами и подобралась.

  Две-три секунды она готовилась. Затем молниеносно взлетела над сугробом и передними лапами накрыла ближайшую лунку. Тишина лесного рассвета раскололась резким хлопаньем крыльев. Белая снежная пелена окутала Рису, словно большая ель над ней отряхнулась по-собачьи.

  Держа в зубах крупного тетерева, рысь вышла на тропу, по которой пришла сюда. Огляделась, прошла несколько шагов. Снова огляделась. Прислушалась. Сошла с тропы в сторону и удобно устроилась в снегу, лёжа на животе, зажав в передних лапах убитого косача.

  Оставалась ещё половина птицы, когда Риса почувствовала себя сытой. Она слизнула с перьев остатки крови и, прежде чем встать, здесь же, в снегу, аккуратно передними лапами зарыла оставшуюся добычу. Она не всегда возвращалась доедать остатки, потому что в лесу есть живая дичь, которая вкуснее. И потом – какая это еда, какое пиршество, если ему не предшествовала охота: напряжённое выслеживание, скрадывание или подкарауливание жертвы и – успех, добытый завершающим охоту мощным прыжком. И всё-таки она прятала остатки, подчиняясь вековечному инстинкту запасливости. Этот инстинкт присущ, пожалуй, всему живому на земле. Разве только рысь заботится о запасе на чёрный день?..

  2. ГОЛОС ВОРОНА КАРЛА

  Этой ночью Риса поздно вышла из логова. После заката, с сумерками, почему-то не пришло к ней обычное чувство весёлой насторожённости, сразу прогонявшее сон. На этот раз вялость и дремота не хотели отпускать Рису. То ли она перенервничала прошедшей ночью и после долгожданной удачи наступившее наконец расслабление оказалось слишком глубоким, то ли просто занемогла.

  Так или иначе, но, когда она, выйдя из пещеры, ступила на холодный уступ скалы, уже высоко и ярко мигали крупные звёзды и тянули свою голодную песню старые её знакомые – волки.

  Она долго и осторожно шла по лесу, как обычно – с короткими остановками. Слушала темноту, стараясь различить за волчьим воем что-то другое, более приятное её слуху, ей назначенное.

  Она не только охотилась. Нет, не только ради добычи выходила она во мглу. Её влекла ночь, ночные звуки и запахи. Особенно новые, незнакомые ей. Риса была ещё молода. И её интересовало всё, что она видела, слышала, чувствовала. А каждая встреча для неё была событием. Она даже радовалась приходу волков: её обдавала сильная волна радостного возбуждения, смешанного с обострённым чувством опасности. В эти минуты она и видела дальше, и слышала лучше.

  Риса постояла. Взбежала на дерево – послушать ночной лес с высоты. Улеглась на удобный толстый сук и долго смотрела перед собой в чёрную тьму леса.

  И вдруг она вздрогнула. Совсем рядом, на дереве, жёстко уставясь на неё, голодным огнём светились два пронзительных глаза... До сих пор она всегда и всех замечала первой. Теперь застали врасплох её – и она растерялась.

  Вообще-то она знала, что здесь, наверху, не может быть никого, кто опасен ей. И тем не менее даже испугалась от неожиданности. Первое желание было – метнуться во тьму. Но привычка выжидания, при неподвижном противнике, победила: рысь не шелохнулась. Она пыталась разглядеть владельца этих глаз, но глаза словно гипнотизировали, не давали сосредоточиться, всмотреться во тьму.

  И вдруг гулко и резко, словно чёрный выплеск ночи, раскатился крик филина. Глаза погасли, и Риса ясно увидела, как большая птица взмахнула крыльями, покидая её общество. То ли филин не сразу заметил, что перед ним рысь, то ли только сейчас сообразил, что такое соседство может ему стоить жизни, – он улетел.

  Растерянность Рисы быстро сменилась сожалением при виде улетающей птицы. Она осталась лежать на суку, словно раздумывая о неожиданностях ночи и о прелести этих неожиданностей. Ибо мир прекрасен своими шорохами, звуками, запахами, подчас незнакомыми... Раскатится неожиданный трубный олений зов, взметнётся крик сороки, и затрепещут на ветру тонкие ветви берёз, чуткие, голые и звонкие. И нет ничего лучше ночи – лунной или метельной, ветреной или морозной и звёздной, когда слышно далеко-далеко и видно как днём...

  Иногда к Рисе приходили воспоминания, чаще когда лежала она в пещере и дремала. И в памяти неожиданно ярко вставали дни детства.

  Тогда всё было наоборот. Днём она ела и играла. Ночью спала. Её приучили спать ночью. Она была тогда маленькой рысью. И жила у людей. Она ещё не забыла их запах. У них, как у зверей, запах тоже был неодинаковый, у каждого свой. И Риса его помнила. Однако уже не так отчетливо, как, например, год назад. Зато перед её жёлтыми глазами всё так же ярко пылал день её ухода от людей.

  Именно пылал. Потому что это был день пожара.

  Риса жила в доме лесника. Как-то, в начале лета, он принёс маленького рысёнка своей дочери, которая тогда училась в седьмом классе. На зиму она уезжала в город, а всё лето проводила у отца, в этом доме на опушке леса.

  Девочка была рада новому другу. Часами играла с маленькой рысью, кормила молоком, ласкала. Лесной котёнок рос не по дням, а по часам. Однажды, разозлённый, он злобно заурчал на высокой ноте, перейдя в конце в шипенье: "Р-р-ри-с-с-са..." Тогда девочка и назвала рысёнка Рисой. И Риса откликалась на это имя.

  В доме лесника рысь прожила год. Она боялась собак хозяина – трёх крупных лаек, которые всегда злобно косились на неё и были не прочь – она это понимала – вонзить в неё свои зубы. Собаки так и остались в её памяти страшными, большими, непримиримыми. Она пряталась от них на шкафу. Потом, уже взрослой, живя в лесу, она видела собак, но решила, что это совсем другие, намного меньше тех собак её детства, которые казались ей огромными.

  В детстве – своё представление о предметах и живых существах, а потом всё изменяется до неузнаваемости... И всё-таки детство было для Рисы приятным давним полусном. И только страшным огненным кошмаром пылал в памяти тот последний день, день пожара.

  Она была в доме одна. Девочка с матерью куда-то уехали. Хозяин ушёл с собаками в лес. Риса оставалась в запертом лесном домике. Неизвестно, отчего дом загорелся. Может быть, хозяин, уходя, бросил спичку. Или кто-то поджёг снаружи... Вскоре после ухода хозяина Риса почувствовала тревожный запах. Он раздражал ноздри, заставлял кашлять. Её потянуло во двор, в лес, на воздух. С каждой минутой становилось всё труднее дышать.

  Она выскочила в сени и, впиваясь когтями в брёвна стены, быстро влезла по ней на чердак. Через слуховое окно выбралась на крышу. Шарахнулась в сторону от языков пламени, спрыгнула на высокую поленницу, стоящую впритык к стене избы, и затем покатилась по траве, кашляя от дыма. Дом уже пылал. И она бросилась в лес, словно боялась, что её могут снова впихнуть в дымный, пышущий жаром огромный деревянный дом, из которого уже рвалось косматое пламя...

  Она успокоилась далеко в лесу, среди сумрачной тишины. Замерла, вслушиваясь. Постояла. И осторожно пошла между деревьями, внимая каждому шороху, скрипу или движению.

  Запах гари, дыма, который её преследовал, напоминал о страшном пламени, из которого она едва вырвалась. И она шла, гонимая страхом перед огнём. Великим страхом, присущим всему живому, трепетом перед всесильным огнём, которым владеет только человек и который даже человеку не всегда подвластен. Рисе казалось, что остановиться нельзя, что огонь может опять появиться, догнать её. Она всё время чувствовала запах гари, потому что опалила усы и шерсть на морде.

  Весь день и часть ночи уходила она от этого страшного места. Потом отлёживалась в глухой чащобе до самого восхода.

  Так началась её новая, дикая жизнь, полная опасностей и приключений.

  Первым, на кого она обратила внимание в своей новой вольной жизни, был старый ворон. Сначала Риса увидела на земле крупную птицу с жёлто-серым крапчатым оперением. Это была тетёрка. Повинуясь вековечному инстинкту выслеживать и скрадывать всё живое, рысь неслышно двинулась в её сторону. Птица что-то сосредоточенно выклёвывала из земли. Когда она наклонялась и клевала, Риса безшумно ползла, буквально распластавшись по земле. Когда тетёрка поднимала голову, рысь замирала. Птица не могла её видеть и вдруг забезпокоилась, завертела головой, поглядывая вверх, на кроны сосен, и, захлопав крыльями, взлетела...

  Раздосадованная Риса встала в полный рост, двинулась, не таясь, к месту взлёта тетёрки. Ничего постороннего она не заметила, не учуяла, не услышала. Кто же испугал птицу?

  – Карл! – резко раздалось над головой. Риса быстро посмотрела вверх. Внимательно и недобро разглядывала она своего нового знакомого – старого чёрного ворона.

  – Карл! – басом повторил он. Его надменная поза словно говорила: "Да, это я предостерёг тетёрку. Может быть, и помешал тебе, но ничего не поделаешь, у нас, у птиц, своя солидарность..." Риса долго смотрела на него. Заявлял бы он так нагло о себе, этот Карл, если бы не его большие крылья, которые поднимают его выше самых высоких деревьев?..

  Теперь она стала жить по-своему, по-рысьи: днём в основном спала и поэтому редко видела старого Карла, так как он спал ночью. Но иногда Риса его встречала. Появлялся он и хрипло заявлял о себе всегда неожиданно. Всегда лез не в своё дело. И был недосягаем.

  Полная луна, совсем недавно ярко-жёлтая, потускнела, посеребрилась. Её края замерцали, будто покрылись инеем. И звёзды потускнели, перестали сверкать синим светом и совсем стали похожи на осколочки льда.

  Когда Риса выходила на поляну, она разглядывала звёзды, луну. Хотя знала, что они всегда бывают выше и сосен, и птиц, она всё-таки считала их живыми. Далёкими, незнакомыми, молчаливыми и безразличными ко всему. Но – живыми. Потому что они двигались там, в своём далеке. Даже за короткое время острый глаз Рисы замечал их медленное передвижение. Может быть, и звёзды охотились друг за другом?

  Ночь уходила. Уходила и рысь с ночной охоты. Не спеша прошла по каменному карнизу. Постояла. Не заметив ничего опасного, вошла в пещеру и тотчас легла мордой к выходу. Она знала, что любой зверь, учуяв её в пещере, никогда не сунется в этот узкий чёрный проход. Но из врождённого чувства осторожности всё-таки легла головой к выходу. Сон навалился сразу. Длинная и трудная ночь охоты утомила её.

  Сон был тревожным. Ей снились волки, окружившие дерево, на котором она сидела. Они никак почему-то не хотели уходить. И вдруг старый Вой, предводитель стаи, полез на дерево! Риса не боялась его одного. Но она ужаснулась во сне. Она вдруг поняла, что волки умеют лазать по деревьям, что ей несдобровать. Кто же поможет ей, если вся стая полезет на дерево?..

  – Карл! – громко ударило по ушам.

  Риса проснулась. Этот чёрный старик часто мешал ей днём спать. Но сейчас она была рада, что волки на дереве – только сон и что Карл прогнал страшное видение.

  Конечно, рысий сон – это в основном чуткая дремота. Риса всё слышит и во сне. Но Карл ей мешал. Его голос вызывал у неё раздражение, желание выйти из логова, посмотреть: чего это он так разорался, старый кликун? А при случае и припомнить ему всю его дерзость и болтливость.

  Спать больше не хотелось. Может быть, её слишком потревожили неприятные видения, и она боялась продолжения страшного сна...

  Риса вышла из пещеры. Был яркий полдень. Заснеженный лес, переполненный уже тёплым солнцем весны, был настолько ослепителен, что кололо в глазах. Она зажмурилась и, постепенно открывая веки, долго привыкала к полуденному слепящему свету. И к дневным звукам. Из пещеры эти звуки казались приглушёнными, не такими звонкими, а сейчас они просто оглушали. Птичьи голоса летели со всех сторон. Риса наблюдала за птицами с любопытством. С острым интересом. Ведь она давно уже не видела ничего, что происходит днём.

  Внизу, под скалой, на льду ручья появилась норка.

  Длинная, тёмная, неуклюжая, она всё-таки быстро бежала большими прыжками, нескладно подбрасывая заднюю часть тела. Пробежав немного, норка встала на задние лапы, вытянулась вертикально, как тонкий и высокий пенёк. Чуть покачиваясь, осматривалась...

  А вверху, на ёлках, на высоких ветвях, ссорились четыре вороны. Одна, сидевшая в стороне от трёх других, время от времени наклонялась в их сторону, вытягивала шею и зло и гортанно выкрикивала свои картавые вороньи слова. Хотя Риса не знала вороньего языка, она понимала, что ничего доброго эти звуки означать не могли. Как только ворона начинала, три другие отвечали ей дружно и тоже раздражённо – отругивались. А над всем этим криком, на верхушке самой высокой ели, царственно сидел старый ворон. Один раз, когда вороны смолкли, он важно и задумчиво произнёс:

  – Карл! – как окончательный приговор.

  Вороны после этого некоторое время молчали. Может быть, их пристыдил спокойный и торжественный голос старика. Или они обдумывали то, что он произнёс или имел в виду. Потом забыли о вороне и возобновили свой скандал.

  Рису всё это забавляло. Раздражал её только Карл. Тем, что он всегда был выше всех. Всегда был очень горд, доволен собой – это было ясно по его голосу. И всегда смотрел на Рису свысока.

  Рысь медленно шла по звериной тропе, по сверкающему солнечному березняку, и ей казалось, что она попала в другой мир, утерянный в те давние времена, когда она в памятный огненный день ушла от людей. В последнее время она как-то переменилась. Прежде всё живое, что она видела, ей хотелось поймать и съесть, и только очень редко она просто наблюдала – за птицами, например, которые были слишком высоко. Теперь Риса всё чаще останавливалась, с любопытством разглядывала птиц или белок, резвящихся на воле, или норку, как сегодня, – разглядывала, совсем не думая о том, что они пахнут свежей кровью, что они вкусны. Всё чаще её тянуло полежать в пещере, она уставала уже и от коротких переходов, далеко от логова теперь не уходила. Даже пять-шесть прыжков наперерез зайцу хоть чуть-чуть, но уже утомляли Рису.

  Весна наступила. Оплывали снега. Длинные усы Рисы шевелились от неожиданно тёплого ветра.

  Ручей, который Риса считала своим, уже промыл слой льда, сковывавшего его всю зиму, и вырвался наружу. Талые воды сделали его бурным. Ему некогда было разбираться, что у него на пути, он смывает и отмели, и корни подмывает у деревьев, и становится мутным. Лишь в мирное летнее время ручей, не подмывший ни одного дерева, может быть чистым. И он хранит свою добрую чистоту, чтобы напоить зверя, человека и птицу.

  В бурные весенние дни Риса пила из озера, но едва ручей успокаивался, становился прозрачным, она радовалась и приходила утолять жажду только к своему ручью.

  3. СТАРЫЙ ВОЖАК

  Они приехали в лесной пустующий домик, как только полностью стаял снег. Земля набухала жизнью. Озеро около дома очистилось ото льда, стало прозрачным и солнечным, словно приготовилось к приёму уток. Но пока птиц не было, оно казалось покинутым.

  С каждым днём всё вокруг оживало. Проклюнулась молодая трава. На голых ветках берёз набухли почки. И не смолкал, не смолкал птичий гомон.

  А люди осматривали ближайшие озёра и лесные участки, проверяли, живут ли барсуки в прошлогодней норе, не ушли ли норки с быстрого ручья, что бежит неподалёку в овраге.

  Людей было двое.

  Риса сразу заметила их появление. Как-то на рассвете, подходя к логову, она услышала в лесу стук. Громкий отчётливый стук по дереву. Риса замерла. Никто, кроме человека, не мог издавать такой звук. Она это знала. И хотя с человеком у неё были связаны в общем-то добрые воспоминания, всё-таки она насторожилась, почувствовала опасность. В этот день ей плохо спалось. Снилась маленькая девочка – дочь лесника. И те большие собаки, которые жили там, в ушедшем детстве.

  Тревога родилась в её душе. Но Рису всё равно тянуло к людям. Возможно, это было просто любопытство. Возможно, неосознанное стремление к общению, к дружбе с человеком. Ведь Риса выросла среди людей, помнила и не боялась их. Хотя врождённая осторожность заставляла всегда быть начеку...

  После того как старый Карл поднял её с днёвки, Риса всё реже и меньше спала днём. Она бродила по лесу, мягко ступая по оттаявшей земле. Рысь всегда ходит не спеша, часто останавливаясь. Если, конечно, обстоятельства не заставляют торопиться. Тогда она становится неожиданно стремительной.

  Она подходила к людям с подветренной стороны. Не очень близко, чтобы две собаки, которые были с ними, не почуяли её. Издали Риса видела своими острыми глазами, как люди подолгу что-то делали с деревом. Стучали. Пилили. Прибивали длинные и тонкие полоски... Люди что-то создавали из тонких деревянных стволов. Это были длинные коробки. Риса не знала, зачем всё это, но потом догадалась, когда увидела в таком ящике норку. Глупый зверёк, заметив рысь, заметался. Риса поняла, что норка в западне, и быстро скрылась в чащобе.

  Ночами, когда Риса охотилась, она приходила к дому, где поселились люди. Не каждую ночь, но приходила. Обходила вокруг, принюхивалась к давно забытым запахам. И хотя она делала круг на довольно большом расстоянии от дома, однажды её учуяли собаки и громко и злобно залаяли. Риса подолгу смотрела на окно, непривычно светлое в тёмном лесу, на загадочный свет, слабо льющийся из него. И ей казалось, что день не весь ушёл за горизонт, что маленький кусочек дня остался в этой деревянной избушке, у людей...

  Был тёплый весенний день, когда Риса, выбрав неподалёку от лесного домика сухой бугорок, покрытый короткой ещё, но уже ярко-зелёной травой, улеглась на нём. Бугорок был окружён кустарником, и она устроилась так, что в промежутке между ветвями ей были хорошо видны и люди, и собаки. Нежась на солнце, рысь не отрывала от них взгляда.

  Эти два человека внешне очень отличались друг от друга. Один был высок ростом, другой мал. У высокого лицо заросло густой чёрной бородой, а у того, который поменьше, лицо было гладкое, без волос. Риса отличала людей издалека. Они всё время, ходили от дома к озеру, что-то переносили. Говорили на своём человечьем языке.

  Тот, кто поменьше, вдруг что-то громко и встревоженно закричал бородатому. Высокий быстро подошёл на зов, присел на корточки рядом с товарищем. Когда подбежавшие к людям собаки злобно и громко зарычали, Риса вдруг поняла, что рассматривают её след. Она вся подобралась, напружинилась, как в момент опасности. Но не ушла. Её след уходил в другую сторону. Опасности пока не было. Ведь, прежде чем залечь здесь. Риса долго петляла по лесной чаще.