Текст книги "Бомба времени (СИ)"

Автор книги: Виктор Маслов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

   – Извини, друг, – сказал я мертвецу, – тебе она теперь не нужна.

   Фуражка его валялась рядом, но была вся в грязи и, к тому же, почему-то порвана. Я решил ее оставить. Теперь я вполне мог сойти за местного жителя. Хотя, кто их знает, эти параллельные пространства, на каком языке здесь говорят, может, на китайском? Тогда я влип! Но опасения мои вскоре рассеялись, когда я, наконец, добрался до города. Говорили здесь на русском, и довольно чисто. Вот только содержание разговоров мне не понравилось. Я остановился на небольшой площади, зажатой между каменными трехэтажными домами. Похоже, здесь располагался рынок. Редкие голые деревья вдоль домов, желтая листва на влажной земле. Покупателей было мало, продавцы сидели за прилавками, разложив нехитрые товары, и скудные продукты. На меня бросали косые взгляды, однако с вопросами не лезли. Две пожилые женщины остановились рядом.

   – Вольский распустил правительство, и сразу начались грабежи и насилие, – пожаловалась одна, в длинной темной юбке, на голове ее был темный платок, – ходят слухи, красные в двух верстах. Что с нами будет?

   – Мой сын у красных, – отвечала вторая женщина, – за него переживаю. Жив ли Ванюша мой?

   – Говорят, большевики все отбирают и всех расстреливают. А цены-то, цены какие! Коробок спичек миллион стоит! Как дальше жить?

   Неожиданно женщина в платке повернулась ко мне.

   – Шел бы ты отсюда, касатик, – сказала она, – пропадешь ни за фунт лиха. Хоть бы погоны спорол, что ли!

   – Молчи, молчи! – испуганно вмешалась вторая, женщины поспешили уйти.

   Я покосился на свои плечи. А ведь верно, за это могут шлепнуть! Однако предпринять ничего я не успел. Люди закричали, женщины побросали вещи и побежали в переулок. Рынок мгновенно опустел. За домом затрещали выстрелы. Я повернулся, чтобы убраться восвояси, и наткнулся на троих крепышей. В кожанках, на рукавах красные повязки. В руках они держали примитивные ружья, такие у нас можно увидеть разве в музее. Лица этой троицы не предвещали ничего хорошего.

   – Офицер? – спросил один с нагловатой усмешкой. – Что же не сбежали, ваше благородие?

   – Может, у него здесь зазноба? – ухмыльнулся другой, со шрамом через всю щеку. Этот был явно сексуально озабочен.

   – Сейчас мы его с костлявой обвенчаем! – сказал первый. – Обыскать!

   Третий, молчун, ощупал мою одежду. Флягу и сухой паек отобрал, достал из кармана шинели документы, раскрыл.

   – Филлипов Андрей Михайлович, Народная армия Комуча. Что ж, одним офицером у белых будет меньше. Так ты, сволочь, чехам продался?

   К моему удивлению, кобуру они не нашли. Впрочем, пистолет мой значительно отличался от тех, что имелись здесь. Он был маленький, размером с зажигалку, какие я впоследствии встречал у местных курильщиков.

   Двадцать патронов скрывали в себе пули миллиметрового диаметра и длиной десять миллиметров. Пули были изготовлены из трансуранового элемента и весили прилично. Про этот металл знаю только, что назывался он Гомелием, по названию города, где его впервые синтезировали физики.

   Пули моего «удара» легко пробивали десятимиллиметровую броню. Про людей и говорить не приходится.

   – Здесь кончать будем, или к командиру отведем? – подал голос молчаливый, который меня обыскивал.

   – Может, Михась, ты его еще к самому комдиву Захарову потащишь? Забыл об устной директиве товарища Троцкого? Белых офицеров в плен не брать!

   Меня грубо пихнули к глухой стене кирпичного дома.

   – Товсь! – скомандовал наглый. Троица подняла свои древние ружья.

   Я хотел, было объясниться, сказать, что это ошибка, никакой я не Андрей Михайлович, а Сергей Иванович, и не из неизвестного мне Комуча, а из другой вселенной, но не успел. Да они бы все равно не поверили. Как говаривал старина Жора Заболотный: «Если крепко влип, не дергайся, а то сделаешь еще хуже». А я, похоже, влип по самые уши.

   Я ощутил сильный толчок в грудь, после чего провалился в блаженное небытие.

   Первое, что я увидел, открыв глаза, было очаровательное лицо молодой девушки в обрамлении светло-коричневой копны волос. Может, я уже на небе? Но тут я словно наяву услышал голос моего циничного приятеля, который по этому поводу говорил: «Если ты увидел лик ангела, не воображай, что попал в рай. Скорее у тебя белая горячка». Вообще, у него имелись цитаты на все случаи жизни. Он сам был словно ходячая цитата. Жаль только, что большинство цитат не смогла бы оценить общественность, цензура у нас строгая.

   – Где я? – язык мне плохо повиновался, поэтому вопрос прозвучал тихо. Я огляделся. Комната с высокими потолками, на окнах белые занавески в цветочек. Девушка поднесла палец к губам.

   – Вам надо лежать, у вас сотрясение мозга.

   Я все вспомнил. Голова гудит, интересно, я затылком стену не пробил? Грудь болит адски, там, наверняка, три огромных фиолетовых синяка. Мне повезло, что костюм выдержал выстрелы в упор. Словно услышав мои мысли, девушка сказала:

   – Мы не смогли вас раздеть, извините. Что у вас за странная одежда?

   – Кто вы? – вместо ответа спросил я: – И как я здесь оказался?

   Девушка не спешила с ответом. Она стояла напротив окна, залитая не по-осеннему ярким солнцем. И, на мой взгляд, вполне походила на ангела. Мягкий овал лица, прямой носик, пухлые губы. Сколько ей лет? Думаю, не больше двадцати-двадцати двух.

   – Давайте знакомиться, – предложил я, – меня зовут Сергей, а вас?

   – Добрые люди принесли вас сюда. Это квартира профессора Соболева, а я его дочь, Ирина. Вас едва не отвезли на погост вместе с другими покойниками.

   – А что, были и другие?

   – Он еще спрашивает! – она сердито сверкнула глазами. – Вы знали, что большевики вот-вот захватят город, почему не спороли погоны? Мне пришлось сделать это за вас! В конце концов, многие гражданские ходят в военных шинелях, а вы как будто специально лезли под пули.

   – Ну, не специально..., – промямлил я.

   – Скоро придет папа, тогда все расскажете, а сейчас отдыхайте. Когда я вас увидела, первое впечатление было, что вашей головой заколачивали гвозди.

   Она вышла в соседнюю комнату, а я остался лежать. Ныла грудь, голова гудела, слегка подташнивало. Тем не менее, я поднялся и направился в туалет, который любезно показала мне Ирина.

   Не удивительно, что они не справились с моим костюмом, магнитные застежки были изготовлены весьма хитро. В туалете заодно я полюбовался на черно-фиолетовые кляксы, на груди, три кляксы были как раз в тех местах, куда угодили пули. Я решил, что больше подставляться не буду, хватит!

   Потом я улегся в постель и продремал до вечера. Проснувшись, я почувствовал себя гораздо лучше. Тут пришел профессор Соболев, Иван Петрович, усталый после трудного дня. Это был бородатый, полный мужчина лет пятидесяти, с большими залысинами. Оказалось, к нему в больницу привезли много раненных красноармейцев, и он целый день провозился с ними. Вид у профессора был удрученный. Одного из его коллег большевики расстреляли «за связь с контрреволюцией».

   – Смотрят, как волки, того и гляди загрызут, – невесело усмехнулся профессор, когда мы уселись пить чай. На столе были хлеб, и вареная картошка. Тяжело было в городе с продуктами!

   – Меня к буржуям сразу причислили, все ждали, что я что-нибудь против новой власти скажу. Я бы сказал, да что толку, горбатого разве только могила исправит.

   – Ничего говорить не нужно, – встревожено сказала Ирина, – уж очень эти озверевшие люди скоры на расправу.

   – Скорее бы их загнали обратно в ту бездну, из которой они повылезали, – с чувством сказал профессор, – надеюсь, ждать не долго. Москва, Ярославль, Рыбинск, восстали. Говорят, летом пали Симбирск, Уфа, Екатеринбург и Казань. На Дону бьет большевиков генерал Краснов. Сумасшедший Ленин готов всю Россию продать немцам. Никак не пойму, что случилось с великой империей? Анархия, массовые убийства, дикие лозунги. Большевики эти неизвестно откуда объявились. Куда катимся?

   – Папа, на Руси это не первая смута, – сказала Ирина. Девушка работала сестрой милосердия с отцом в госпитале, но сегодня осталась дома, чтобы заниматься моим лечением. Подозреваю, ей двигало не только желание помочь, но, в большей степени, любопытство.

   Выяснилось, что я оказался в одна тысяча девятьсот восемнадцатом году, через год после революции. Меня забросило более чем на сто лет назад! На столе я увидел старую газету «Утро России», номер за июль 1918 года.

   – Пишут одни глупости, – заметил Иван Петрович, – сплошное смятение умов.

   – И все же я гляну?

   – Конечно, если вам интересно читать, о чем пишут эти щелкоперы, – великодушно разрешил он.

   Я мельком пробежал заголовки. Бросилась в глаза часто повторяющаяся буква «ять», от которой у нас избавились после февральских беспорядков. Заголовки гласили:

   «Красные в кольце окружения – конец Совдепии?»

   «Поможет ли Антанта Колчаку?»

   «Нужна ли нам такая демократия? В.М.Зензинов и Самарский Комитет Учредительного собрания (Комуч)».

   Последнюю статью я прочитал. И понял, что здесь в России, сколько людей, столько мнений. Каждая группировка тянула к себе. Шансов договориться между собой у них не было. Мне стало ясно, что в такой обстановке к власти, в конце концов, скорее всего, придет тирания.

   Я подумал о том мире, который оставил. У нас подобных потрясений пока не было. Мелкие конфликты не в счет. В прошлом веке, в феврале семнадцатого случились волнения, которые привели к установлению конституционной монархии. А вскоре началась гонка вооружений. Безумная и безудержная. Страны сбились в блоки и коалиции, в последнее время все чаще звучали призывы переделать мир. Все жаждали пространства и ресурсов. И каждый хотел, чтобы на него работали другие.

   В развитых странах энергетику питали электростанции с генераторами времени Лифшица. Мир, затаив дыхание, ждал, когда ученые, наконец, смогут создать давно обещанную бомбу времени. Наконец, финал, бомба испытана, старая вселенная осталась далеко, за порогом пространства-времени. А новая... воюет, стреляет, убивает. Не подозревая, кому, возможно, обязана своим существованием. Я посмотрел в угол, где висела потемневшая от времени икона какого-то святого. Молятся, небось, богу, а молиться нужно нашим яйцеголовым. В свое время я много читал о чудесных свойствах генераторов Лифшица, поэтому не было бы ничего удивительного, если именно они, сами того не подозревая, приложили руку к возникновению этой вселенной.

   – Может быть, Сергей, вы расскажете нам о себе? – оторвал меня от размышлений профессор. – Кто вы и каким образом убереглись от пуль красноармейцев. Ведь они в вас стреляли?

   Ирина буквально поедала меня своими большими глазами. Только сейчас я заметил, что они у нее голубые, как морская гладь. Что сказать этим добрым русским людям, которые поддержали меня в трудный момент?

   – Трое красноармейцев решили, что я белый офицер...

   – Разве вы не офицер? – живо спросил профессор.

   – Офицер, конечно, – тут я нисколько не покривил душой.

   – В каком роде войск?

   – Я летчик, летаю на всех видах самолетов.

   – В авиаторах у красных сейчас большая потребность, – заметил профессор, – не желаете послужить новой власти?

   – Они меня снова к стенке не поставят?

   Иван Петрович поморщился.

   – Скажете, что в белом движении не участвовали, желаете сражаться за рабочих и крестьян. У вас, кстати, родители живы?

   – Я сирота.

   – Замечательно! То есть, извините, конечно, я вам искренне сочувствую. Если что, отвечайте, что родители у вас были служащие, никаких дворянских корней! Большевики дворян терпеть не могут.

   – И вы действительно летали? – мечтательно произнесла Ирина. Я увидел в ее глазах, если не обожание, то откровенный восторг.

   – Летал, конечно. Сейчас многие летают, – ответил я. Мой равнодушный тон девушка приняла за природную скромность, коей я особенно не отличался.

   – Как раз, летают сейчас очень немногие, – поправил меня профессор, – ну так как, желаете стать военлетом?

   Я, разумеется, выразил полное согласие.

   – Тогда поступим следующим образом. Завтра вы отправитесь с нами в больницу, там лежит раненный красный авиатор, он скоро выписывается. Поговорите с ним на предмет службы. Если за вами не числится больших грехов, думаю, с этим проблем не будет.

   Я его горячо поблагодарил, он же, снова поморщившись, сказал: «Право, не стоит, мы русские люди, должны помогать друг другу!». Что ж, с этим нельзя было не согласиться.

   Утром после легкого завтрака мы вышли из дома. Было сумрачно, холодный ветер гнал по тротуару желтые листья. На мне снова была шинель, уже без погон. Избавиться от высотного костюма я отказался наотрез. Я объявил, что его мне еще до революции прислали из Японии, это сразу избавило от ненужных вопросов. Прохожих на улице не было видно, испуганные люди отсиживались по домам. Окна везде были наглухо зашторены, город словно вымер. Только раз нам навстречу попался отряд пестро одетых красноармейцев с винтовками. Некоторые были в шинелях, иные в кожанках. На одном я увидел матросский бушлат и брюки клеш. Бескозырка лихо сдвинута на затылок, грудь крест-накрест перепоясана пулеметными лентами. Почти у всех на фуражках красные банты. Большинство были обуты в ботинки, редко кто в сапоги, а кое-кто даже вышагивал в лаптях. Тем не менее, настрой у них был бодрый, они даже пели:

   Как родная меня мать провожала,

   Тут и вся моя родня набежала:

   "А куда ж ты, паренек? А куда ты?

   Не ходил бы ты, Ванек, да в солдаты!"

Я с опаской смотрел на них, как бы не привязались и снова к стенке не прислонили, однако, обошлось.

   Больница располагалась неподалеку, в соседнем квартале. В холле сновали сестры милосердия, иногда появлялись сосредоточенные доктора. По всей видимости, работы здесь было невпроворот. Все церемонно с нами здоровались. Резко пахло медикаментами, я с детства не терпел этот запах. Когда мне, подростку, удаляли аппендицит. С тех пор я обхожу больницы за версту.

   – Авиатор в пятой палате, – сказал профессор.

   – Иван Петрович! – к нам торопилась пожилая женщина в белом халате. – Там тяжелый больной, в двадцать первой, боюсь, как бы не помер.

   – Ирочка, – обратился профессор к дочке, – проводи Сережу к авиатору, я должен вас оставить.

   С этими словами он ушел.

   Мы с Ириной отправились в пятую палату.

   В палате лежали несколько человек, но только один привлек мое внимание. Я вошел и вдруг замер, как столб. У окна на кровати полусидел, полулежал, согнув одну ногу, в любимой, хорошо знакомой мне позе, мой закадычный приятель Жора Заболотный. Он посмотрел на меня, я увидел, как челюсть его отвалилась, в глазах сменилось сразу несколько выражений, страх, удивление, радость.

   – Ты же сгорел в самолете, упал, тебя белые подбили? – сказал он.

   – Как видишь, живой, – ответил я.

   – А я думала, вас знакомить придется, – сказала Ирина. Непонятно было, огорчилась она, или, напротив, обрадовалась. Скорее, второе. Меньше проблем с устройством в авиаполк. Жора поднялся с постели, было заметно, что он слегка хромает.

   – В ногу меня ранило, – сказал он, – дай-ка я тебя обниму!

   Он сгреб меня в охапку и сдавил.

   – Полегче, медведь, не задави!

   – Тебя задавишь! Ты, Серега, в огне не горишь, и в воде не тонешь. Кстати, я тут не так давно жену твою видел.

   – Жену? – я тупо уставился на него. Вот так сюрприз! Может, у меня здесь и дети есть?

   Краем глаза я заметил, как нахмурилась Ирина, как от нее словно бы холодом повеяло. Снежная королева, да и только!

   – Должен тебя огорчить, старина, она сбежала с каким-то белогвардейцем к Колчаку.

   – Скатертью дорога, мне вообще-то наплевать, – пробормотал я. Это было действительно так. Я ее в глаза не видел!

   – Правильно мыслишь. Баба с возу, кобыле легче. Тем более баба, которая путается с врагами. Ты про нее лучше забудь. Не было, и нет. Хлопот меньше.

   – Георгий Васильевич, Я хотела поговорить с вами об устройстве Сергея на службу, – официальным тоном сообщила Ирина Ивановна.

   – У меня все документы пропали, – добавил я.

   – Не беда, документы новые справим! – заявил Жора. – Завтра я выписываюсь, пойдешь со мной. Я тебя знаю, а мое слово в полку кое-что значит. Летать ты умеешь. К тому же, Гаврилов, наш комиссар, должен тебя помнить. Договорились?

   Я согласился. Грудь, правда, болела, но ничего, до свадьбы заживет. Конечно, «Ньюпор» не мой Змей-горыныч, максимальная скорость около двухсот, потолок максимум семь, но тут уж ничего не поделаешь. Летать мне хотелось. А красные это, белые, или какие-нибудь зеленые войска, мне было в настоящий момент глубоко безразлично. Авиацию я любил, и это было главное.

   Как и предполагал Жорж, приняли меня в авиационный отряд без лишних слов. Отряд состоял из шести самолетов разных типов. Поселили меня в общежитии. Выдали летную куртку с эмблемой на рукаве в виде пропеллера с крыльями. Я ее спорол и наклеил на эмблему физического агентства. Летчики между собой именовали такие эмблемы «утками». Техники на аэродроме носили фуражки с такими же «утками». Я узнал, что эмблемы эти остались еще от царского воздушного флота. Летунов у красных не хватало, чего нельзя было сказать о противнике. У белых были даже бомбардировщики «Илья Муромец», которые они применяли весьма успешно. Я думал, что придется долго учиться летать на «Ньюпоре». Потом вспомнились курсантские навыки. Доводилось когда-то пилотировать не только старые бипланы, но и летать на планерах. Очень скоро я вошел во вкус. В перерыве между боевыми вылетами проводились тренировки в бомбометании на полигоне, устроенном за городом. Бомбы, за неимением бомболюка приходилось складывать в специальный ящик и затем сбрасывать вручную.

   В очередном воздушном бою, а точнее, небольшой стычке, я взмыл вверх, закрутил петлю, затем зашел противнику в хвост. Очередь из пулемета, и белый летун потянулся к земле, оставляя за собой дымный шлейф. Жора Заболотный в таких случаях всегда произносил: «Отыгрался ... на скрипке!». Так на моем счету появился первый сбитый самолет.

   Вечером, когда мы с ребятами отмечали в общежитии мою первую победу, дверь открылась, и вошел человек, одетый в серое. Неуверенная, дерганая походка, взгляд властный, как будто ему одному должен принадлежать мир.

   – Вам приказано активировать устройство и немедленно возвращаться, – заявил этот наглец.

   – Убирайтесь, я вас знать не желаю! – ответил я, а сам подумал: «Как он меня нашел?». Видимо, в высотном костюме спрятан маячок. Возможно, такой же маячок был в самолете.

   – Вселенная здесь не стабильна, вы погибнете.

   Я его послал подальше, он добавил: «В таком случае мы сами доберемся до установки, а вас попросту спишут. Таких, как вы за воротами лопатой можно нагрести».

   Это он на безработицу, сволочь, намекал.

   Смотрю, у Жоры желваки заиграли. Намек мой приятель насчет лопаты хорошо понял. Он начал было подниматься со своего места, но я его опередил. Вытолкал наглеца в шею и спустил по лестнице. Ребята поспешили за ним, чтобы добавить тумаков, но вернулись разочарованные.

   – Исчез, как в воду канул, – развел Жора руками, – кто этот тип?

   – Впервые его вижу, – ответил я, и добавил, – наверное, сбежал из сумасшедшего дома.

   Кажется, я нашел правильные слова.

   Инцидент был исчерпан.

   Я задумался. А если мои бывшие хозяева обойдутся без меня?

   Вторую установку они не осилят. Ту, что находится в моем самолете, собирали лет десять. Это был самый сложный и дорогостоящий проект века. Но если припрется такой вот засланец, доберется до кабины и нажмет кнопку?

   В этот день меня ждал еще один сюрприз. В общежитие явилась заплаканная Ирина.

   Первой ее встретил Жора.

   – Мадам, что случилось? – галантно осведомился он.

   – Сергей, к нам утром заходили трое из ЧК, – сказала она, – интересовались тобой. Мол, слухи ходят, что тот, расстрелянный, чудом выжил.

   – Можешь не продолжать, – сказал я, – у одного шрам на щеке...

   – Этот, со шрамом, обещал завтра зайти, как он сказал, по личному вопросу. И так противно с сальной улыбочкой на меня посмотрел. Добавил многозначительно, что сегодня вечером у них важное совещание, а завтра они за контру как следует, примутся.

   – Это кто контра, Серега, что ли? – с угрозой произнес Жора.

   – Сережа, я боюсь, – сказала Ирина. Мне захотелось ее успокоить, но что я мог сделать? И вдруг меня осенило.

   – Георгий, а что, если нам заглянуть в ЧК? Ты подтвердишь, что я в красной авиации с семнадцатого года, и у белых не служил?

   – Сегодня у них совещание в восемь, все шишки и нижние чины соберутся. Нас к зданию близко не подпустят. Там охрана, знаешь какая? Если идти, то завтра. Только у меня завтра ответственный день, придется тебе сходить самому. Возьмешь комиссара Гаврилова. Он свой в доску, тебя с семнадцатого года помнит и в обиду не даст.

   Я, как бы между делом, задал главный вопрос.

   – Кстати, а где это?

   – ЧК? Гаврилов знает. Впрочем, могу на карте показать, – Жора подошел к висевшей на стене карте Самары и ткнул пальцем в окраину, – они здание на окраине присмотрели, наверное, для вящей секретности.

   Я часто летал над городом и дом этот был мне хорошо знаком.

   «Или чтобы никто не знал, какие беззакония там творятся», – мелькнула у меня мысль. Я успел на себе испытать тяжкую длань чрезвычайки.

   – Ирина Ивановна, позвольте вас проводить, – обратился я к девушке. Она вспыхнула, как мне показалось, от радости. Хорошая девушка, красивая и порядочная. У нас таких нет, у наших на уме только деньги. Простое, но стильное пальтецо на ней (по моде начала двадцатого века, конечно), изящные туфельки. На такой можно было бы и жениться. Признаться, в ту минуту у меня в мыслях ничего подобного не было. Мысль о женитьбе пришла позже. А сейчас я прокручивал в голове созревший план.

   Совещание должно было начаться в восемь вечера, сейчас половина шестого. Я проводил девушку до дома, затем, миновав рынок, вышел на проселочную дорогу. На рынке несколько десятков людей митинговали. На доме висел кумачовый плакат: «Вся власть советам!». Оратор на импровизированной трибуне, срывая голос, вещал что-то про нерушимый союз рабочих и крестьян. Дважды мне навстречу попадались красноармейские патрули, но, увидев удостоверение военлета, отходили. Встречались и конные разъезды, эти были в шинелях и фуражках с желтыми околышами, украшенными серебряными значками в виде конской головы в окружении серебряной подковы. Наверняка наследие царских времен.

   Наконец, я вышел к знакомому повороту. На миг сердце екнуло, а вдруг самолет исчез? Но нет, он по-прежнему был на месте, скрытый рисунком местности и потому почти невидимый. Времени оставалось более чем достаточно, поэтому я не торопился. Открыл фонарь, снял шинель, скатал ее и сунул рядом с креслом, уселся, подсоединил разъемы, активировал системы.

   В эфире слышался слабый треск, пищала морзянка. Я решил вылететь после восьми, чтобы ударить наверняка. Две ракеты «воздух-земля» на моем «Си-38», это не ахти чего, но для одного дома более чем достаточно. Главное, чтобы этих ракет хватило для известной мне троицы, в том числе, мужика со шрамом. И не надо говорить, что они принадлежали к той же армии, что и я. Меня Ленин с Троцким и вся их братия прельщали ничуть не больше, чем Краснов или Деникин. Я насмотрелся лозунгов. «Земля крестьянам!». Да кто ж им, сирым, ее отдаст? «Вся власть советам!». За таким лозунгом проще всего спрятаться кровавому диктатору. Аресты, массовые облавы? А я причем? Власть у советов, с них и спрашивайте! Все эти радетели интересов народа на самом деле грызлись за власть и, в конечном итоге, преследовали свои, корыстные интересы.

   Погода благоприятствовала моему замыслу, на холодном небе зажглись первые звезды. На западе багровел закат. Часовая стрелка перевалила цифру восемь. Пора!

   Полет прошел без сучка, без задоринки. Я развалил дом до основания. Наверное, с земли это было похоже на гнев божий. Перепуганные охранники все же пытались стрелять по самолету из винтовок. Возможно, они приняли «Си-38» за летающую тарелку. А может, решили, что это новое оружие белогвардейцев. Мне было все равно. Я добавил им пару ракет «воздух-воздух», мне они были без надобности. В сумерках то, что осталось от здания, пылало, как факел. А у меня перед глазами стояла наглая троица: командир, человек со шрамом и молчун Михась. Коли они там, на этом заседании, будь я проклят, если от них что-нибудь осталось. Вся операция заняла считанные минуты. Я сделал еще один прощальный круг, чтобы полюбоваться на пожарище и повернул обратно. Радости не было, только в душе странная пустота. Убивать людей, даже если это подонки, мне не хотелось. А вот пришлось.

   Я посадил самолет на прежнее место. Как мне с ним поступить? Самолет представлял собой огромную опасность. Лучше всего его было бы уничтожить. Но что-то удерживало меня от решительного шага. Вдруг он еще понадобится? Вскоре настал день, когда я пожалел, что не грохнул его немедленно об землю. Но в тот вечер я возвращался в общежитие с чувством исполненного долга.

   – Ты слышал, белые разбомбили здание Чрезвычайной Комиссии? – сообщил мне Георгий на следующее утро. – Там никого в живых не осталось. Сегодня комиссар собирает по этому поводу митинг.

   Во дворе общаги повесили плакат: «Смерть врагам революции!». Когда собрались летуны, комиссар Николай Гаврилов, суховатый, невысокого роста, в кожанке, с револьвером на поясе, принялся ругать белогвардейцев, которые не останавливаются ни перед чем, чтобы восстановить прогнивший царский строй. Не гнушаются идти на подлость, бомбить мирных граждан.

   Я его слушал, а у самого перед глазами стоял визитер из моей вселенной. Ученые там тоже боролись за возвращение к жизни своего мира. Им очень не хотелось кануть в лету. Я сравнил их с царизмом. И приходил к выводу, что они тоже насквозь прогнили.

   «Сами виноваты, кушайте блюдо, которое сами приготовили!», – злорадно подумал я.

   Комиссар словно вторил моим мыслям: «Царизм сам виноват в том, что произошла революция. Низы больше не могли жить по-старому, верхи не хотели. Возврата к прошлому не будет!». В душе я с ним согласился. «Надеюсь, Лифшиц здесь, если родится, никогда не будет заниматься физикой! – подумал я. – А физики пусть лучше атом расщепляют, а не трогают время!». Атом, конечно, тоже не подарок, но, по крайней мере, вселенную уничтожить с помощью реакции расщепления невозможно.

   На следующий день по городу прокатилась волна арестов. К счастью, ни профессора, ни его дочь, они не затронули. Оба трудились в больнице и, несомненно, приносили новой власти пользу.

   Нашу знакомую троицу, к моему удовлетворению, больше никто не видел.

   Для Чрезвычайной Комиссии подыскали другое здание, в центре города, прежнее восстановить не представлялось возможности.

   На днях я заглянул к Ивану Петровичу в гости. И старик профессор, и Ирина моему визиту были искренне рады. Я купил по дороге на рынке ароматные пироги с капустой, и мы с наслаждением пили с ними чай. Профессор поделился новостями из больницы.

   – К нам поступил раненный красноармеец, некий Петров, он служил в охране Чрезвычайного Комитета. Рассказывает фантастические истории. Будто налетел на них невиданный аэроплан без винтов, метал огненные стрелы. Неужели у белогвардейцев появилось новое секретное оружие? Англичане им танки поставили, теперь прислали летающих монстров?

   – Чепуха это, – сказал я, – научный прогресс предполагает постепенное развитие техники, а то, что вы рассказали, более похоже на фантастику. С танками все более-менее ясно. А вот на каких заводах могли изготовить подобный аппарат без винтов? Каков принцип его движения?

   – У Жюля Верна описаны похожие устройства, – заметила Ирина.

   – Фантастика, – повторил я, – кто-то из командиров прозевал массированный налет белогвардейской авиации, скорее всего, пары или тройки «Ильи Муромцев», а теперь пытается перевалить свою вину на чудо. Не бывает чудес, и точка!

   – Право, это скучно, – Ирина надула красивые губки, – меня всегда привлекало необычное.

   Она лукаво посмотрела на меня. Что мне оставалось? Я предложил ей сходить со мной в театр. При первой возможности, как только появится свободное от работы время.

   – А как же ваша жена? – сухо спросила она. Голос ее был заметно напряжен.

   Сказать, что я жену ни разу не видел и даже не знаю ее имени? Глупо получится!

   – Она уже далеко и не со мной, – я подпустил в голос немного грусти. Женщины, как правило, жалеют несчастных. Так и получилось. Вскоре мы стали регулярно посещать театр. Мне было с ней хорошо. После театра много гуляли. Это были лучшие вечера в моей жизни. Она читала мне Блока, я, в свою очередь моего любимого поэта Кедрова, безвременно погибшего во время февральских волнений:

   Люди, как листья с дерева жизни,

   Осень наступит, и листья кружат,

   Лист оторвался, лист закружился,

   Все преходяще, как листопад...

   Ирина удивлялась, почему она ничего не слышала об этом поэте. Неудивительно, может быть, он здесь вообще не родился.

   На этом история с бомбой времени не закончилась. Явился второй гонец, про себя я его окрестил «нытиком». С его появления я начал свое повествование. Он умолял меня вернуться.

   – Хорошо, я подумаю, – пообещал я, хотя для себя давно все решил, и он, счастливый, удалился. Как я хотел, чтобы они от меня отстали! Я надеялся напрасно.

   Тот день начался, как обычно. Разборка полетов, затем тренировочные бомбометания на полигоне.

   Мы с Георгием шагали по летному полю (язык не поворачивается назвать его аэродромом) к заправленным горючим и загруженным бомбами самолетам. Мой серебристый костюм, к которому все давно привыкли, вдруг замигал на груди красным кругом и завопил дурной сиреной. Я остолбенел. К нам сбежались техники и другие летуны. Все с изумлением уставились на пылающий красным сигнал.

   – Что случилось с твоей одежкой? – спросил Жора и пошутил: – Она что, сегодня не с той ноги встала?

   Военлеты засмеялись. Я молчал. Не мог же я сказать, что настроил сирену на случай, если датчик в костюме поймает сигнал от другого самолета. Который могли забросить сюда яйцеголовые. Сколько у меня в запасе времени, час, полчаса? Наверняка, не больше. Если не меньше. Мне чертовски повезло с этим учебным бомбометанием! Но что сказать ребятам?

   – Это иногда случается. Японцы с ним перемудрили, – пожал я плечами, имея в виду легенду о происхождении костюма.