Текст книги "Жернова. Книга 2 (СИ)"

Автор книги: Вик Росс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 21 страниц)

Глава 11. Длинные тени прошлого

Морай пришел в сумерках, когда одинокие фонари еще не зажгли, и лабиринты улочек Канавы тонули во мгле. Едва Бренн склонился над горшком с тушеным кроликом, который притащил Дуги, за окном послышалось насвистывание мотива старинной песенки «любовь простушки Мери».

– Тебя пасли, афи? – поднялся из-за стола Бренн, еле дождавшись, пока кузнец отомкнет снаружи замок и откроет разбухшую дверь.

– Пасли, само собой, – усмехнулся в бороду кузнец, – аж до новой купальни, что на углу Стекловаров и Кривой ноги. В соглядатаи девку приставили, шуструю такую, востроносую. У входа в купальню меня караулит…

– А как же ты..? – начал было Дуги.

– Вход один, а выходов много, если знакомцев имеешь, – не дослушав, ответил Морай. – Хватит об этом, времени мало, а разговор долгий. – Он сел напротив, вздохнул: – О том, как тебе хреново жилось эти полгода, ты уже поди Дуги рассказал, ну а мне, расскажешь как-нибудь потом, ежели к тому времени не позабудешь…

Тягучая немногословная речь Морая стала отрывистой. Казалось, что он угнетен чем-то еще, кроме мыслей о том, как упрятать приемыша подальше от загребущих лап тех, кто за ним охотится. – В городе тебе оставаться нельзя… Да погоди ты, не дрыгайся! – шикнул он на подскочившего Бренна прежде, чем тот успел возразить. – Похоже на то, что тебя ищут все, кому не лень… Исчезнешь на время, и о тебе забудут, – серьезно посмотрел на него Морай, – за год-два много воды утечет, и сам ты обликом изменишься… Вот тогда и вернешься. Коли захочешь.

– И куда ты надумал меня задвинуть? – жестче, чем хотел, спросил Бренн, но тут же одернул себя, – прости, афи…

Морай досадливо мотнул головой, отметая ненужные извинения. – Я тут повидался с твоими знакомцами – балаганщиками из «Всякой всячины». Они уж месяц как куролесят на площади Старого дуба – каждый вечер кавардак устраивают. Карлик Хаган сказал, что через пару недель они шатер сворачивать будут, хотят прогуляться вдоль побережья со своими игрищами. И старик Гримар, – не за просто так, ясное дело, – согласился взять тебя с собой, коли не станешь воротить нос от черной работы. Мож и приплатит, не без этого… если зверей да людишек его врачевать помаленьку начнешь…

Бренн покосился на вмиг помрачневшего Дуги, мысленно перебирая возможности остаться в Бхаддуаре. – Не выйдет, афи, я ведь всех их подставлю, если меня в театре словят…

– Какого это рожна, – пожал плечом Морай, – по закону ты не порх, а свободный подданный, подмастерье и мой подопечный… Ни Служба отлова, ни скорпы тобой заниматься не будут. А люди Тухлого Краба за воротами Бхаддуара тебя разыскивать тоже не будут – много чести… Другое дело, жрецы. Им будто зады припекло, так тебя повидать алчут… С чего бы это, а? – кузнец прищурился, вглядываясь в лицо Бренна. – Ладно, – об этом позже, – махнул рукой Морай, угадав его смятение. – Дело в том, что… ну, чего уж греха таить, – кузня – не твое ремесло, Бренн, я уж давно это уразумел. Вот из Дуги знатный кузнец выйдет, и не простой кузнец – оружейник.

Дуги закашлялся – густой румянец, заливший лицо и шею, выдал радость от неожиданной похвалы и будущих перспектив…

– И земли другие повидаешь, – пытался успокоить Бренна опекун. – И Тартус, и Даму… Ведь фургоны Гримара по всем землям колесят, – никто тебя не выследит… А через год вместе с комедиантами и вернешься? Работа у них для тебя навроде легкой разминки будет. Ну – чего сбычинился, – он легонько толкнул его пальцами в лоб, – ты ж всегда хотел побродить по городам да весям… мир поглядеть, не так разве?

– Хотел, – не стал отнекиваться Бренн, – но не прям сейчас…

Кузнец хмуро свел покрытые копотью брови: – Хватит сопли на кулак наматывать! Не об своих ребячьих хотелках, а о жизни и смерти надо думать. Чудилось мне, что ты вроде как повзрослел… иль я ошибаюсь? И не задуривай себе башку – ты знал, что прежней жизни не будет. Скажем так – пока не будет… – поправился Морай после паузы.

На душе стало паршиво. Он вырвался на волю, но снова вынужден убегать и прятаться… Бросить все, что ему так дорого, расстаться с друзьями, с Бхаддуаром, с Гаванью, где кипит жизнь, казалось ужасной несправедливостью. «Правда?» – прошипел в голове ехидный голос. – «Тебе ли, подлому гнилому убийце, мечтать о справедливости? Да еще остаться в городе и подвергнуть угрозе всех, кто тебе вроде бы так дорог, как ты сам себе поешь?» Морай прав, тысячу раз прав. Надо уходить. На время… – принял решение Бренн.

– Ну, а коли тебе у балаганщиков тошно станет, – услышал он, вынырнув из своих мыслей, – устроишься учеником иль подмастерьем к кузнецу-якорщику… – Мастер говорил с натужным воодушевлением, и Бренн понимал, что тот просто не знает, как его защитить и куда спрятать. – Гримар своего не упустит, в каждой захудалой деревушке деньгу собирать будет, не говоря уж о городах, но через год, думаю, вы полный круг по сделаете, да обратно вернетесь… Вот и посмотришь.

– Угу, – ссутулившись, промычал Бренн, вдруг вспомнив о израненном Микко, который остался гнить за стенами Казаросса. А ведь он надеялся, что сумеет выкупить его…. Еще не зная, где возьмет деньги, он уже решил, что вытащит Микко со Скотного двора… А теперь… когда он сможет это сделать и доживет ли синеглазый порх до дня освобождения?

***

– Ты что – все накопленные деньги за меня отдал, афи? – задал Бренн вопрос, меняя неприятную тему разговора. – Просто так Хрящ вообще не заморачивался бы помогать.

Не отвечая, кузнец сжал ему здоровое плечо: – Ожоги как?

– Как всегда, – поморщился Бренн, – мазь помогает…

– Вот и ладно, – тебе и вправду везет, парень…

– Да неужто! – вскинулся он, – ты всерьез, афи?

– Более чем, – спокойно подтвердил Морай. – По всем раскладам ты просто обязан был сгинуть. И не один раз… Но ты жив. И даже не стал калекой. Это первое. Второе – у тебя есть настоящий друг, – Морай глянул на Дуги, – что во все времена большая редкость. Есть добрые приятели – и семья Ри, и Якоб, и Хаган. Ну и я – старый пень – еще пригожусь… Ну а в третьих – тебе не придется до отъезда театра сидеть в Канаве, хлюпать носом и сокрушаться о том, какой ты несчастный…

– Не понял. Это как?

– Вечор боги подкинули нам воздушный корабль с севера, Дуги не сказал? – приподнял бровь Морай.

– И что? Я и сам видел, как дирижабль из смерча вывалился, – медленно проговорил Бренн, вспоминая жуткую картину небесного гнева, пока он сам, как букашка, висел на скале Свартрока.

– Чудное дело – первый раз слышу, чтоб смерч через Лютую лужу воздушный корабль перетаскивал… – Да еще вместе с заморским принцем… – Кузнец помолчал, набивая трубку свежим табаком. – Так вот, по причине благополучного прибытия наследника энраддского престола Красный король объявил праздник, а любой праздник – это бардак и суета… Потому, ты уже сегодня сможешь неспешно перебраться к своим циркачам и заняться делом… Дядька Гримар, прикинув свою выгоду из-за кучи зевак, что ринулись в Бхаддуар со всей округи, решил пару недель повременить с отъездом – мошну потуже набить. А среди комедиантов тебя никто искать не додумается…

– Это уж точно, – хохотнул Дуги, – особенно если тебя как деву невинную размалюют, напудрят пошибче и парик нацепят…

– Не лыбься, Дуг, не смешно ни разу, – мотнул головой Бренн, – в Казаросса тебя под деву никто гримировать не станет. Хлопотно. Просто стручок с яйцами отрежут, и ты уже девка, готовая для дальнейшего употребления.

Повисла тяжелая тишина. Дуги смутился, и Бренн виновато похлопал его по плечу, понимая, что не стоило окунать приятеля в глубины той мерзости, которой он сам нахлебался в последние месяцы до блевоты…

– Хорош! – Мораю не терпелось продолжить разговор. Он глубоко вздохнул, будто перед прыжком в воду, и Бренн смутно ощутил, что тот хочет открыться, но сильно из-за того тревожится…

– Афи, ты должен сказать мне что-то… неприятное?

– Приятное иль неприятное – это только старая Ойхе знает – так ведь, Дуги?

Дуги нахмурился и хлопнул себя по коленке: – Ааа, да, Бренн, бабушка, непонятно как, узнала, что ты вернулся, а я ведь ничего ей не говорил, никому не говорил – веришь?!

– Дуг, не суетись – кому ж мне верить, как не тебе? – устало отмахнулся Бренн, – так что Ойхе?

– Велела прийти. На исходе ночи. Правда, зачем – я не понял.

– А тебе, Дуг, и не надо ничего понимать, – пояснил кузнец, – ты лучше подумай, как Бренна в дом провести, чтоб его снаружи ни один гнилой глаз не заметил…

– Да это не запара, – пожал плечом Дуги, – по крышам пройдем, если что… – не в первый раз…

Бренн хмыкнул, вспомнив, что именно по крышам быстрее всего можно добраться от Старого портового квартала, где тянулись угрюмые склады и мастерские канатных плетельщиков до Пьяной Русалки…

– Ну-ну, – усмехнулся Морай, – только не забывайте, что в те времена вы были раза в полтора легче. Крыши носами не пробейте! – Он со странным выражением лица мельком посмотрел на Бренна. – А насчет выкупа, который тебя так беспокоит… Часть денег мои, как опекуна и твоего мастера, а другая часть – матери твоей, Кьяры…

Бренн напрягся. Глухая тоска послышалась в голосе Морая, когда он продолжил: – Ей и пятнадцати не было, когда она брюхатая ходила по кварталу, искала работу. Одета бедно, но чисто, волосы под платок убраны. Только позже я понял – боялась она чего-то… Шибко боялась.

– А где ж ее родня была? – спросил Дуги, предупреждая вертевшийся на языке у Бренна вопрос. Но Морай на него не ответил, продолжая рассказывать. – Деньги у Кьяры кой-какие были – на них и жила. Но ей, кровь из носа, надо было найти работу, а никто одиночку не брал – считали беспутной бродяжкой из Канавы. Помню, зеленщица Барба все злорадствовала, что мол, матроны-попечительницы уже справлялись о безродной деве с дитем во чреве незнамо от кого, и скоро запрут ее в Доме милосердия для одиноких девиц, вынашивающих дитя, а после родов отнимут младенца, как у «склонной к распутству». Или вообще, отправят служить в Храм Плодородия…

Бренн похолодел, вспомнив сидящих на ступенях Храма рабынь с отрезанными носами, кормящих грудью поросят. Значит он был прав. Ее выгнала семья за то, что забеременела без мужа, и потому она жила одна в вонючем переулке Канавы и боялась, что Бренна сразу отберут у нее после рождения.

– В тот день она мимо кузни проходила. Якоб как-раз жеребчика взялся подковать, да тот зол был не в меру, – так ему в грудину приложил, что тот на двор улетел. Повезло – удар по косой прошел. Я на шум выскочил, гляжу – а дева пузатая коня за удила ловко так развернула, животом к его боку прижалась, за шею притянула и шепчет ему что-то. Жеребец зуб скалит, глазом косит, но стоит как вкопанный. А потом, вдруг успокоился, фыркает ей в нос, а она смеется… И глаза у ней – как солнечный камень на свету…

Бренн невольно коснулся левого виска…

– Ну, да, – чуть дернув углом рта, кивнул Морай, – цвет левого глаза у тебя, как у нее… А правый – синий, наверное, от отца достался. Случается такое порой…

Бренн поджал губы, промолчал. Да уж, гордиться нечем. Противно осознавать себя ублюдком, особенно, рядом с теми, у кого есть семья. И зачем только Морай начал этот разговор при Дуги, – было бы куда легче, если бы приятель ничего этого не знал…

– Взял я ее к себе служанкой – дом прибирать, – не обращая внимания на гримасы Бренна, продолжал свой рассказ мастер. – Да наказал больше никогда с лошадьми на людях не шептаться, коли не хочет, чтоб ее в скверне обвинили да в Узилище не отволокли. А через месяц и ты родился, и чуть было в Детское гнездо не попал по доносу повитухи…

Морай пыхнул трубкой и помрачнел: – А за неделю до того, как тебе пять годов стукнуло, Кьяра поутру пришла смурная – ей, мол, сон дурной приснился. И давай упрашивать, коли с ней что плохое случится, чтоб я тебя в приемыши и в ученики взял. И кошель принесла, – тебе на пропитание, да на обучение. Я, понятно, отмахнулся тогда, уверил ее, что все сделаю, а сбережения свои пусть спрячет до времени. Не верил, само собой, в эти дурацкие девичьи сны… А оно вон как все обернулось.

***

Они тихо прошли в кухню, где едва теплился очаг и пахло крепким массарским табаком. Увидав внука с приятелем, дремавшая в кресле старая Ойхе, оживилась. Прикусила деснами помятый мундштук длинной трубки, вглядываясь в лицо Бренна маленькими блестящими глазами, и подозвала: – Сядь рядом, Бренни. Приспело время для долгого разговора судя по тому, как спешно все клубки распутываются…

Ойхе встала, опираясь на клюку, и зашептала быстро и настойчиво: – А ты, внучек, поди-ка к себе… – Тот нехотя направился к двери, но Бренн остановил его: – Нет-нет, афи, – он наклонился к лицу Ойхе, – пусть останется. Не хочу от него ничего скрывать. Нет у меня от него тайн…

На миг ему стало стыдно за уверенность, звучащую в этих фальшивых словах, – ведь он так и не осмелился рассказать другу ни про клокочущую в крови яджу, ни про страшную смерть Джока. Но сейчас ему очень хотелось убедить в своей искренности хотя бы самого себя.

Старуха кивнула, устало опустилась в кресло, и без паузы продолжила: – Пора тебе, отрок, наконец, узнать, кто твой отец.

– Незачем, – жестче, чем хотел, ответил Бренн. – Морай уже поведал, что меня зачали беззаконно. И то, что отец был мореходом и сгинул в Лютом – это все полная брехня…

– Само собой, – кивнула Ойхе. – Ты был слишком мал, и мать не могла раскрыть тебе свою тайну…

– Ты знала мою мать, афи? – Бренн и разволновался, и одновременно разозлился. – Но почему ты раньше никогда не говорила об этом? – Надо же, оказывается, старая Ойхе все знала, но никогда не упоминала о его родителях… Жалела, видно, глупого малолетка.

– Значит, нужды в том не было, – дернув головой, сурово ответила Ойхе, не обращая внимания на раздражение Бренна. Она умолкла, будто подбирая нужные слова. – То, что твой отец погиб до твоего рождения, это правда. Но не в волнах Лютого.

Бренн задержал дыхание. В голове стало пусто и гулко. Сейчас он услышит то, чего боялся еще больше – что он – отпрыск казненного преступника или насильника.

Повозившись, Ойхе что-то нашарила в тайном кармане за поясом потрепанной юбки и молча показала Бренну. На коричневой морщинистой ладони лежал перстень-печатка темного золота. В квадратной оправе сиял, разгоняя сумрак, один из самых дорогих самоцветов – светящийся во тьме бирюзовый турмалин. С другой стороны оправы, внутри герба Лаара были выдавлены три буквы – Р, А и С.

Полный восхищения возглас Дуги заставил его вздрогнуть. – Откуда это, афи?

Бренн не мог оторвать взгляд от чудесного камня. Старушка выпрямилась в кресле, глубоко втянув дым. Подавшись вперед, Бренн настойчиво смотрел на нее. Сердце его колотилось, как перед схваткой с кракусом. Ойхе ответила ему темным взглядом мудрых глаз и медленно проговорила:

– Беда в том, что отец твой – не мореход, и никогда им не был. Твой отец – сын Красного короля и Элмеры Милостивой – прионс Рунар ан Сарэй. Брат-близнец Белого принца Лизарда.

***

Слова старой Ойхе упали как тяжелые камни. Прошло с десяток мгновений глубокой тишины, прежде чем звякнула ложка, которую уронил Дуги. Бренн, зажмурившись, потряс головой, будто отгоняя морок. Глянул в расширившиеся зрачки Дуги, где отражалось зеленоватое сияние турмалина, и сипло выдохнул: – Ты, я вижу, не шутишь, афи…

Бренн пытался выровнять дыхание. Ойхе не ответила – казалось, старуха расслабилась, сбросив с костлявых плеч бремя многолетней тайны, и переложив его на крепкие плечи недоросля.

– Храфн меня за ногу! – с загоревшимися глазами Дуги придвинулся ближе. – Выходит, наш Бренн – навроде как внук Красного Короля?

Старушка положила перстень на кухонный стол, и глубоко вздохнула, избавившись от тяготившего ее груза. Бренн молчал, не дотрагиваясь до камня и пытаясь переварить сказанное. Он вовсе не разделял восторгов друга, и угрюмо уточнил: – Значит я все же выродок. Ублюдок нобиля, который обесчестил мать и бросил ее беременной… А перстнем откупился. Теперь понимаю, почему ты так долго молчала, афи…

К чему Ойхе вообще затеяла этот разговор? Неужто, думала, что ему лестно узнать о том, что он выродок? Зря – он чувствовал себя гораздо счастливее, считая, что его отец был честным человеком, настоящим мореходом и действительно погиб вместе с кораблем…

Но старушка вдруг сердито осадила его, вбив конец клюки в истертые плитки пола: – Не шуми! Вот что я тебе скажу, милок… Во-первых, не тебе судить ни мать свою, которая пошла на все, лишь бы сохранить тебе жизнь, ни отца, потому как всякое случается из-за страстей грешных… особливо – среди молодняка. А во-вторых, ты вовсе не ублюдок.

– Как это? – вскинулся Бренн.

– Да вот так – проще и не бывает. Ибо зачат ты был после законного Обряда супружеского соединения в храме Жизнедателя. Как и положено приличным людям. – Ойхе строго оглядела Бренна. – И потому твое полное имя по отцу Бренн Рунар ан Сарэй.

***

Дуги, приоткрыв рот, уставился на Бренна, который потрясенно молчал, не отводя взгляда от голубого турмалина. Но не видел его. Вопросы разрывали ему голову. То, о чем говорила старая Ойхе, бывает лишь в книжицах для глупых дев, где деревенская пастушка вдруг оказывается прионсой, будучи похищенной в младенчестве… Ну, что-то вроде того!

– Только не успел Рунар узнать, что зачал сына, – покачала бабка головой, поджав губы, – ведь от силы дней десять прошло со дня супружеского соединения, когда он принял ужасную смерть в Дивном лесу.

Как и все в Лааре, Бренн знал о древней традиции королевской семьи – с семнадцатого года жизни прионсы Сарэй обязаны были доказать подданным свое бесстрашие, ежегодно принимая участие в отлове детенышей тсаккура, которых затем дрессировали, приучая защищать членов генуса и территорию Розаарде. Почти не дыша, он ловил каждое слово Ойхе.

– Семья Ардан в те времена жила в доме на площади Корабелов. И не отец, а дед твой, известный в квартале штурман, по морям ходил на торговом судне. Вот он взаправду сгинул вместе с кораблем да всей командой во время шторма. Красивый был мужчина, Росс Ардан, справный. Многие девки да бабы из-за него головы теряли…

Старуха прикрыла темные, морщинистые веки. – А Терезия, бабка твоя – мозговитая да проворная – димедом стала. Проверку у Непорочных прошла – все чин по чину, как положено, и вместе с хрингом на виске получила дозволение применять яджу в быту да в деле аптечном. Сама травы собирала, порошки да настойки готовила. И шептать умела. Помню, когда Улла нам старшенького Пепина родила, и от горячки прям на глазах сгорала, так ни один лекарь помочь не смог, кроме бабки твоей… Навек ей благодарна! Да…

Начав рассказывать, Ойхе будто не могла и не хотела останавливаться. Казалось, ей было сладко погружаться во времена своей молодости, а еще – она явно испытывала облегчение от того, что, наконец, раскрывает тяготившие ее секреты. – А на плече у тебя такое же тату, как у твоего отца, – продолжила бабка, – только двойное – будто отзеркаленное. Что означает – мне не ведомо. Кьяра рассказать не успела, а может, не захотела. Называла она этот знак – канги.

– Канги, – эхом отозвался неподвижно сидящий Дуги.

– Канги… – шепотом повторил Бренн, пробуя слово на языке.

Сквозь тусклую пелену времени он видел склонившуюся над латунным тазом юную женщину в намокшей сорочке – она мыла длинные волосы, что-то тихонько напевая. На нежной коже плеча – рисунок – закрученная по солнцу выпуклая спираль темно-красного цвета с мелкими знаками вдоль волнистой линии. Получается, канги было и у отца, и у матери? Только закрученное по солнцу и против солнца. И этого Ойхе не знает.

Откуда взялся у Кьяры такой канги? Может быть, молодые супруги сделали себе тату во время Обряда соединения, в знак вечной любви? Но почему у него, Бренна, канги сдвоенный? И намного ярче, чем у матери. И почему он становится выпуклым после применения яджу…

– Выходит, наш Бренн – самый, что ни на есть законный внук короля Готфрида? – не выдержал Дуги, выразительно поглядывая на молчащего друга. – Спору нет – именно так и выходит, – бабка пыхнула трубкой. – Только вот не знаю, к добру или к худу… – Голубой дым, наполнивший кухню, придавал всему происходящему что-то неправдоподобное.

– Но тогда почему… – начал Дуг, но старая Ойхе сама продолжила: – Почему Кьяра, законная жена Рунара, скрывалась в Канаве, терпя лишения? Почему Бренн не был признан в Розаарде, как отпрыск ее погибшего мужа-прионса?

– Да, афи. – поднял глаза Бренн, требовательно глядя на Ойхе. – Почему?

Одинокая слезинка побежала по худой морщинистой щеке старухи. – Я могу рассказать тебе только то, что узнала от самой Кьяры. А пришла она ко мне незадолго до того, как… пропала… – Ойхе задумалась, и Бренн еле стерпел, чтобы не поторопить ее, ожидая, пока старушка вынырнет из воспоминаний…

– Поначалу она таилась, скрывала свою любовь от матери своей Терезии… Призналась лишь через неделю после обряда Соединения. И бабка твоя до рассвета просидела на лавке, молча и недвижно, что статуя каменная. Не пивши, не евши. Почти не дыша. А на рассвете лишь одно дочери молвила – «спасать надо тебя и внука, ибо мужа твоего уже не спасти». А ведь Кьяра не ведала, что внутри нее уже жизнь новая зародилась. Терезия-то не только исцелять, но и «видеть» умела.

Ойхе помолчала и продолжила: – А наутро, как только в Бхаддуаре народ зашумел, что прионсы-близнецы в Дивный лес отбыли тсаккура добывать, Терезия спрятала Кьяру в Канаве, да велела никому на глаза не показываться. – Бренн, словно наяву, видел все, о чем рассказывала Ойхе.

– Сказала дочери, что нет больше у ней мужа, а совсем скоро – не станет и матери. Как в воду глядела. И наказала еще раз – в доме родном, что на площади Корабелов, не появляться, не искать помощи у меня, чтоб не навлечь на нашу семью беду… И главное – затеряться, найти неприметную работу и держаться подальше от Розаарде, а лучше всего покинуть столицу вместе с будущим сыном. Только вот Кьяра не послушалась матери – осталась в Бхаддуаре…

– А что случилось с Терезией? – Бренн наклонился ближе к Ойхе.

– Через день ее прям в лавке схватили Ловчие… Но искали они вовсе не ее, а Кьяру. Какие муки прошла твоя бабка родная – никому не ведомо, но дочь родную она не выдала…

– Но зачем Непорочные искали мать? – вскочил Бренн, не в силах сдержаться, – почему она не должна была появляться в Розаарде? Почему прионс Рунар скрыл от короля и Милостивой, что у него законная жена? Он стыдился ее? Стыдился, что она простолюдинка?

– Не шуми, Бренн, не шуми, – стукнула клюкой бабка. – Поначалу и я подумала, что Рунар испугался гнева Готфрида, то ж дело неслыханное – потомку великой Маф мешать кровь священную с кровью худородной. Такого в семействе Сарэй вовек не случалось. Я так Кьяре и сказала. Но она рассердилась на мои домыслы, – помню, даже глаза у ней потемнели от обиды. Из желтых стали темно-рыжими, как корица.

Бабка усмехнулась: – Махнула она рукой, да и сказала слова странные: «Ровня я ему». Твердо так сказала. Видно, по молодости, да по наивности верила, что любовь уравнивает всех. Глупышка…

Бренн опустил глаза. Ровня. Мать отцу ровня? Дочь морехода? Похоже, и правда, слишком наивной была. Но чего или кого она опасалась? Словно по наитию, Бренн взял со стола перстень и, не задумываясь, надел на указательный палец. Тот сел чуть свободно – Рунар был старше его нынешнего на три года. Он развернул перстень сияющим камнем внутрь ладони и крепко сжал кулак.

Будто холодным ветром хлестнуло в лицо, стены старой кухни растворились, а перед глазами друг за другом стали возникать и кружиться полупрозрачные образы, великолепные дворцовые интерьеры, наводящие жуть дремучие заросли, оскаленные зверей пасти, цветущие сады, беснующиеся морские волны. Бренн слышал голоса и звуки, чуял, как зверь, запахи. На него накатывали волны отвращения и восторга, предвкушения и азарта, возбуждения и ужаса, нежности и острого предчувствия неминуемой гибели. Он догадался, что ощущает моменты пережитого и виденного его отцом. И лицо Кьяры, на которое смотрел Рунар, было почти осязаемым, наполненным светом жизни и янтарных глаз. Вот сильные смуглые пальцы молодого мужчины нежно касаются губ, щек юной жены, гладят вспорхнувшие к вискам брови, спускаются по виску к шее и скользят по плечу, где под ними оживает и пульсирует канги.

А затем Бренна стал затягивать водоворот морока, мерцавшего перед глазами. Он закрыл глаза, не в силах смотреть на ускоряющийся поток. В ушах свистело. И вдруг наступила глухая тишина. Он вздрогнул, будто очнувшись ото сна, и увидел покрытые трещинами каменные плиты Заповедного тракта, который стрелой вонзался в нутро Дивного леса, теряясь под сводами исполинских деревьев древнего урочища…