Текст книги "Беседы в полумраке (СИ)"

Автор книги: Veronika Smirnova

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

Вам не надоело? Продолжаю.

О том, что началось утро, я судил по звукам. Едва снаружи затопотали, внутри резко прекратили скрести. Словно оно испугалось или затаилось до следующей ночи. Снаружи шаркали тапками, гремели чайником, несколько раз спустили воду, а я сидел за зеркалом, и впервые за сутки мне стало чуточку спокойней. Ну сдох, ну бывает, что тут поделаешь. Главное, что оно затихло и не скребётся. У моих родных вон день начинается, жизнь кипит ключом.

– Мам, тебе кофе или чай?

Даже уютно как-то от всей этой суеты, если можно так сказать в моём положении. Я передвинулся и сел по-другому. Жена с тёщей напились чаю, повыли ещё немножко и опять занялись приготовлением жратвы. Я ощутил сильный голод. Повторяю, чувства здесь вдвое острее, и телесные ощущения никуда не деваются. Человек превращается в одну сплошную фантомную боль, только лекарства от неё уже нет.

Топота стало подозрительно много, и когда раздался благочестивый голос тёщи: «Проходите, батюшка», стало ясно, что меня собираются зарыть не на третий день, а сегодня. Мода такая пошла, зарывать покойников на второй день, а если повезёт, то и на первый. (А ещё лучше – заранее.) Попа пригласили, стервы, при том что я в бога ни разу не верил. Ладно, пусть отпевает, теперь один хрен.

Запахло церковными благовониями. Я машинально сделал благочестивую рожу, хотя был невидимым. Отпевание сопровождалось вытьём женщин и, честно говоря, показалось мне слишком долгим. Но вот оно закончилось, и в доме пошла движуха. Зашуршали венки – еловые хомуты с ленточками: дорогому… как меня там. Подняли и потащили гроб. Да, теперь и у меня есть гроб. Наконец-то есть чем гордиться. Бадам!!! Лупанули о косяк. Ну, тут нечему удивляться, коридор узкий и кривой, как и всё в этом доме. Туда-то боком протащили, а оттуда он застрял. Я.

– Снимите двери с петель, – велел чей-то раздосадованный голос. Незнакомый мужик, которого я не приглашал.

Скрип, кряхтенье, стук – уронили что-то. Не то дверь, не то гроб. Мне-то что, мне теперь всё по… Скорей бы они все выкатились, чтобы мне открыли зеркало. По традиции, часть народа всегда остается дома, чтобы расставить тарелки. Сейчас тот стол, где труп лежал, тряпочкой протрут и тарелками уставят. Ну же! Зеркало открывайте, сволочи!

– Тише, сейчас вынесем, и можно будет открыть.

– А кто это сказал? Я тоже слышала.

Я закрыл рот ладонями. Этого мне недоставало. Сутки назад я о-очень хотел, чтобы меня услышали, но все были глухи. Это что же за потусторонний канал открылся в последнюю минуту? Отпевание сработало? Или мой друг из зазеркалья проскрёб дыру? Мой крик услышали все, но как-то не придали ему значения. У них были заботы более насущные: погрузить венки в машину, влезть самим, не забыть лопату и гроб. Не дай бог, они ещё вляпаются в ДТП по дороге к кладбищу. Впрочем, меня это не касается, я, судя по всему, остаюсь здесь, потому что занавеску с зеркала снять забыли. Как же – тарелки, тарелки, тарелки… Некогда, блин.

========== Рассказ 8.3 ==========

В этот миг мне захотелось перебить все в мире тарелки на мелкие куски. Кто первый придумал, что, закопавши родственника, надо жрать? Почему именно жрать? Почему не песнопения хором петь, например? Ходили бы кругами вокруг какого-нибудь ритуального столба или ритуальную стену лепили из кирпича все вместе. Нет, надо жрать. Мне кусок в горло не лез, когда я потерял свою первую жену. Мне хотелось надавать по этим лоснящимся чавкающим мордам: как они могут есть и пить, когда произошла такая трагедия?

Я много читал лишнего, поэтому знаю, кто это придумал – древние дикари, от которых мы, по легенде, ведём свой род. Лично я в эту легенду не верю и считаю дикарский обычай навязанным. Дикари скакали вокруг костра и ритуально пожирали труп своего почившего соплеменника. Мы зажигаем свечки и пожираем трупы животных. Вот и вся разница.

Рассуждая таким образом, я напрочь забыл, где сижу и кого только что поволокли на погост. Из праведного гнева меня выдернуло внезапно возникшее ощущение резиновой ленты, приклеенной к моей спине. Что-то настойчиво тянуло меня назад. Я встал и шагнул в темноту, чтобы освободиться от неприятного явления, но несуществующая пружинистая лента натянулась с недюжинной силой. Мгновение – и я резко притянулся, как магнитом, спиной к зеркалу. Я висел на нём, как жук на бумаге, и не доставал ногами до пола.

«Резиновая лента» натягивалась всё сильнее, вдавливая меня лопатками в стекло, и казалось, что сейчас меня раздавит. В ушах звенело. Я не мог издать ни звука. Напряжение стало невыносимым. Внезапно раздался оглушительный хлопок, и всё кончилось. «Резиновая лента» лопнула, и я сполз по стеклу вниз. А потом снаружи приблизились знакомые шаркающие шаги моей тёщи, и в зазеркалье хлынул свет. Спасение опоздало всего на секунду.

Сумрачное подобие моей квартиры было заполнено туманной субстанцией голубовато-серого цвета. Она слоилась и медленно колыхалась. Я был до того измотан поединком с «резиновой лентой», что даже не обернулся посмотреть на тёщу. Желания выходить из зеркала не было. Да и что мне там делать? Конечно, я голоден, но кормить меня там никто не будет, я со вчерашнего дня в этом доме нон-грата. На четвереньках добрался до отражения дивана и улёгся на него. Когда через час в двери ввалилась траурная гоп-компания, у тёщи с помощницей всё было готово для поминальной трапезы. Зазвенели вилки.

Я с надеждой подумал, что сейчас угасну, но силы начали возвращаться. Я отдохнул. Первая волна народу схлынула, и пришла вторая. Женщины только успевали менять тарелки. Сквозь туман я видел с дивана, как мимо зеркала прошла моя дочь. К вечеру, когда стемнело и тарелки были перемыты, в доме остались только жена – пардон, вдова, тёща, наши знакомые из соседнего города – семейная пара, и какой-то хмырь. Последние трое остались ночевать.

Тёща зажгла лампаду в углу перед зеркалом. Они с женой уже успели приладить туда две иконы. О, да, в зазеркалье тоже появилась лампада, только горела она как-то не так. На диванчике под лампадой сидели тёща, жена и знакомая.

– Я ему сорокоуст заказала, – мечтательно проговорила тёща. – Он мне во сне явился и сказал: «Спасибо, мама». При жизни он меня мамой не называл. Боже, как ему там хорошо! – и она закатила глаза.

Я чуть из зеркала не вылетел. Ага, хорошо. Вас бы сюда.

– Когда они во сне хорошо являются, значит, душа успокоилась, – вторила ей знакомая.

Ещё как успокоилась. Ровно до того момента, как оно начнёт скрестись.

– Всё-таки не зря молитвы даны, – это уже жена.

Ты мне лучше скажи, что это за хмырь в моей спальне?

Они немного пообсуждали меня, причём каждая фраза начиналась словами: «Конечно, я понимаю, что о мёртвых плохо не говорят, но…», потом начали зевать так, что даже у меня свело скулы, и разошлись по комнатам. Жена удалилась к хмырю.

Я остался наедине с лампадой. Мягкий оранжевый свет заливал прихожую. У меня был диван, шкаф и тумбочка. Я встал и походил кругами по комнатушке, потом оглянулся в темень коридора и собрался выйти к своим. Как бы не так! Треснулся лбом о стекло и отскочил, словно мяч. Побившись о зеркало минут пять, я оставил эту затею.

Мне вдруг стало неимоверно скучно. Хотелось отправиться на прогулку по дому с изнаночной стороны зеркала, но только не ночью. Не спрашивайте, почему. Здешняя лампада горела по-другому, чем та, снаружи. И цвет пламени одинаковый, и запах масла, но чем-то они отличались. Моя была мрачнее. Этакое мертвенное сияние исходило от неё. Я открыл тумбочку и покопался в барахле. Неинтересно. Взял из шкафа книгу, попытался читать – дохлый номер. Если вы в теме, то поняли, о чём я.

Чтобы справиться со скукой, я стал летать. Притянулся медленно к потолку и оставил на пыльной лампочке отпечатки своих пальцев, как, бывало, делал в детстве (и за что получал по шее от родителей). Заглянул на антресоль – паутина. Фотоаппарат мой старый лежит в кофре, коробки какие-то. Везде хлам. Я снова улёгся на диван и попытался заснуть.

В ту ночь оно не скреблось.

Стылый полумрак и сизая дымка – вот что окружало меня, когда рассвело. А ещё ватная тишина. Огонёк лампады в туманном ореоле был похож на глаз. По моим расчётам было начало пятого. Кто там говорил, что за гранью нет времени? Ужасно хотелось есть. Я посмотрел сквозь стекло на свою квартиру, где лежали штабеля еды, побился немножко о зеркало и отправился исследовать местность. Было достаточно светло, хотя цвета казались поблёкшими и везде стелился не то дым, не то туман.

Прямо скажем, здесь было неуютно, и я знал, что ночевать вернусь к подножию зеркала. Моя зеркальная ловушка по планировке и мебели совпадала с квартирой, и даже барахло в шкафах соответствовало оригиналу, но всё барахло мира перестало меня интересовать. Меня швыряло из одного эмоционального состояния в другое, я то чувствовал свои руки и ноги, то не чувствовал, но хуже всего были моменты, когда я вновь осознавал, что со мной произошло.

Да, я периодически забывался, гуляя по комнате во всех направлениях, и мысли о хмыре в спальне перебивали все прочие, но раз или два в сутки накатывала такая тоска вперемешку с ужасом, что мне хотелось зажмуриться и вопить, отбиваясь кулаками от бесповоротного Свершения. Нет!!! Этого не могло случиться со мной! Это сон, это выдумка, это галлюцинация! Это не я. Я не мог умереть, дайте мне убежать от этого состояния, разбудите меня! И в полнейшей панике я начинал молотить по лицу самого себя, что было в моём положении пустым занятием – вблизи головы руки начинали отталкиваться, словно противоположный полюс магнита.

Я попытался взять себя за запястье, но ладонь пронзил слабый удар электрического тока. К себе нельзя было прикоснуться. Теоретически, коль скоро я дух, то мои руки должны легко проходить одна сквозь другую – но не тут-то было. Прочитанные мною книжные теории оказались неверны. Здесь действовали иные и очень жесткие законы физики, которые не изучаются в школах.

Сказать, что мне было одиноко – ничего не сказать. Мне хотелось выть. Я был бы рад любому человеческому общению, наверно, сейчас я даже хмырю пожал бы руку. Но я был обречён на вечное одиночество в зеркальной тюрьме.

– Тюрьма, – произнёс я.

Туманные пласты чуть заметно вздрогнули, и меня окатило волной страха. Я решил больше не разговаривать. Перебирая ногами, я поплыл над полом, желая попасть в кухню. В отражение кухни. Меня гнал голод, не отпускающий ни ночью, ни днём. Голод и жажда стали моими основными врагами, хуже них были только припадки ужаса. Я знал, что мой запас энергии не безграничен, но понятия не имел, как его возобновить. Угасать мне уже не хотелось, но смогу ли я принимать пищу, даже если найду её? Бывает ли для таких, как я, пища?

Дверь в ванную была приоткрыта, и я заглянул туда. Проклятый кафельный пол. Каждый, кто практиковал то же, что и я, не раз видел закрытое помещение с кафельным полом, откуда невозможно выбраться. Я шарахнулся прочь из ванной.

На кухне было пусто и безжизненно. Здесь царила чистота, но мне казалось, что я попал в глубокое прошлое, покрытое вековой пылью. Эта стеклянная голубая вазочка разбилась, когда мне было двадцать лет. Вот портрет моей первой жены в рамке, на стене фотография родителей. Вот кассетный магнитофон и мои любимые кассеты. Я сумел взять одну в руки, но поставить не рискнул – не сейчас.

Сейчас я ищу съестное. Холодильник – старенький «Полюс», отправленный на помойку в прошлом столетии, – я открыть не смог. Остатки еды, лежавшие на столе, давно засохли и покрылись плесенью. Тишь и запустение царили там… Роясь в буфете, я обнаружил початую бутылку сухого красного. Не задумываясь, могут ли мёртвые пить, я опустошил её из горла. Меня обожгло изнутри, и голод притупился.

В этот момент меня с такой силой потянуло обратно к зеркалу, что я бросил свои исследования и вернулся обратно. Это было не физическое притяжение, а настойчивое желание вернуться в безопасную прихожую, словно в глубине квартиры меня подстерегало что-то плохое.

Я встал перед зеркалом… и столкнулся лицом к лицу с женой. Она причёсывалась. С добрым утром, любимая.

========== Рассказ 8.4 ==========

Моё отражение наложилось на её. Я надеялся, что ей как минимум что-нибудь померещится и эта безбожница осенит себя крестным знамением, но супруга была надёжно защищена от потустороннего влияния своим непробиваемым материализмом. Она строила причёску, держа в зубах шпильки, и мычала мотивчик своей (и моей) молодости. Я со всей дури дал кулаком по зеркалу и вернулся на отражение дивана.

Мне хорошо была видна вся утренняя суета. Две хозяйки и три гостя вели себя так, словно удачно отпраздновали Новый Год или новоселье. На завтрак жрали то, что осталось от моих поминок. Мне тоже хотелось присоединиться, но сегодня муки голода были слабее. Не знаю, что я выпил вчера на кухне двадцатилетней давности, вино или его отражение, но оно реально помогло.

Гости уехали – все трое, включая хмыря. На «три дня» собирали ещё одну жрачку, но народу было меньше. Все заглядывали в зеркало, поправляя кто очки, кто причёску, и я ловил их мимолётные взгляды. Ещё по разу повторили, как мне там хорошо в загробном мире благодаря их молитвам и что я стопудово встретился с другими покойниками. Тёща вздохнула и выразила сожаление, что не знала заранее о моей смерти, а то передала бы со мной привет мужу.

Эти «приветы» – разговор особый. В детстве они меня особенно убивали: когда умер сосед, моя бабуля наклонилась над гробом и прокричала мертвецу в самое ухо, чтобы он не забыл передать привет дедуле. Я был сопливым сопляком и принял всё за чистую монету, так что когда через неделю меня по случаю каникул снарядили в гости к тётушке и велели передать ей привет, то я решил, что настал мой последний день, и устроил жуткую истерику. Ну да ладно, дело прошлое.

Потекли дни.

Жена взяла моду торчать дважды в день под иконами и бубнить по молитвослову. Это у неё называлось «читать» и было продиктовано заботой о моей душе – во многих людях вера в бога просыпается только после появления в доме трупака. Поскольку меня от её «чтения» тошнило (я не шучу), я стал уходить на это время в тёмную глубь отражённой квартиры, и до сих пор не могу с уверенностью сказать, явились ли мои рекогносцировки причиной дальнейших событий.

– Господи, помилуй, господи, помилуй, – монотонно гудела моя вдовушка таким голосом, что мне захотелось умереть второй раз, лишь бы этого не слышать.

Читай она на санскрите, думаю, реакция была бы той же: мне уже всё опротивело. Я взял в руку опустошённую бутылку, ставшую моим талисманом, и снялся с насиженного места. Ходить толком я так и не выучился, просто плыл и сучил ногами. После второго или третьего похода я ощутил потребность в каком-никаком оружии, и бутылка придавала мне уверенности. Эх, мне бы сюда мой верный десантный нож! Теперь я знаю, почему древних закапывали с оружием.

Мне понадобилась примерно минута, чтобы преодолеть коридор. В ванную с чёртовым кафелем я больше не заглядывал, зато мелочи типа трещин на стене привлекали меня с невероятной силой. Пришла мысль: как обидно, что я не могу этого записать и передать живым свой опыт! По иронии судьбы я всю жизнь изучал эзотерику, но все восточные практики как небо от земли отличались от того, что теперь испытывал я.

Про состояние бардо писали все кому не лень, но почему они ни слова не сказали об адской боли, которую испытывают большинство умерших в первые секунды? Мне повезло, повторяюсь – я проспал боль, но таких везунчиков единицы.

Почему они не пишут в своих книжках о чувстве оторванности, которое преследует всех после смерти? Эти мудрецы не понимают, каково сидеть в кругу родных, которые тебя не видят и не слышат! Ты рядом, для тебя всё по-прежнему, но они тебя игнорируют. Это хуже бойкота. Это, пожалуй, хуже всего. Я-то, ладно, старый хрыч, но что испытывают те, кто умер в молодости? Для них безразличие родных превращается в пытку. Дети считают, что мама их разлюбила, раз не хочет разговаривать. А мама их тупо не видит.

И о страхе в момент осознания тоже нигде ни слова. И о невозможности привыкнуть к новому состоянию, потому что за привыкание ответственно тело. И о необходимости терпеть поминки – покойникам и так хреново, а близкие ещё добавляют своим чавканьем. Тьфу, короче.

Так вот, я медленно шёл-плыл-двигался в сторону кухни, радуясь, что «чтение» становится тише, и в конце коридора меня ждал сюрприз. Справа была открытая дверь на кухню, слева – дверь в зал, который у нас является проходной комнатой, смежной с двумя спальнями, а впереди вместо привычного тупика с книжным шкафом я обнаружил ещё одну дверь.

Меня кольнул страх. Как вы думаете, что я сделал? Правильно, повернул обратно. Эта новая дверь в сочетании со скребущими звуками мне очень не нравилась, и я не спешил её открывать. У меня и без того хватало поля для исследований: зал, наша с женой спальня и тёмная комната. Что, если в ней и тут тёща?

Я толкнул дверь в зал. Она не подавалась, и я прошёл сквозь неё. Наконец-то знакомая обстановка! Всё, как я оставил при жизни плюс туман. Ни тёщи, ни жены, естественно, не было, но это и к лучшему. Повстречай я здесь их двойников – и мне пришёл бы окончательный каюк. Удивительно, как я вообще умудрился продержаться так долго! Судя по разговорам снаружи, родные уже покупают хавчик на девять дней, а я все ещё хожу, размышляю и… чуть не сказал «живу».

Здесь меня охватила чёрная меланхолия. При виде своих вещей, которыми уже никогда не смогу воспользоваться, я испытал тоску, сравнимую с шоком. Восприятие при этом было ясное, как никогда – ни одна мысль не отвлекала меня от происходящего. Пыльный телевизор на стене, отвалившийся кусок обоев, софа, стол… Я провёл ладонью по холодной столешнице. «Зачем мне вещь, которая меня переживёт?» – говорил один из моих друзей на рыбалке, швыряя в костёр дорогой фотоаппарат с импортным объективом. Вот и пережили меня мои вещички.

Заглянул в обе спальни, получив новую порцию тоски, и зачем-то подошёл к окну. Не знаю, что ожидал там увидеть – наверное, нашу улицу, но увидел совсем другое. От окна шарахнулся так, что вылетел из зала через стену. Там было… я не в силах этого описать. Я словно столкнулся с Реальностью с глазу на глаз. Это было не зрительное ощущение, меня шарахнуло на более глубоком уровне. То есть, видеть-то я тоже видел, но что именно, не могу передать словами. Да, оно внешне выглядело как улица, но улицей не являлось. Там было нечто бесконечно чужое. Просто поверьте.

Могу предположить, что во мне проснулись новые чувства вдобавок к пяти известным, и одно из них предназначалось для восприятия того, что было за окном. А поскольку подобного опыта ещё не имелось, я получил краш-тест. Вернувшись в коридор, я успокоился. С упоением рассматривая на белой стене своё любимое пятно, я слушал замогильный бубнёж супруги. Как нужно ненавидеть бога, чтобы обращаться к нему таким голосом!

Я взглянул на свои пустые ладони. Бутылку обронил по пути – чёрт, как будто потерял друга. Разлучённый с людьми, я начал привязываться к вещам: то серое пятнышко облупившейся побелки я мог разглядывать часами, а бутылки мне не хватало ещё и по практическим причинам. Мне нужна была какая-нибудь дрянь в руках, чтобы чувствовать себя сильным.

Я вернулся в прихожую и взял из тумбочки ручку, потом продолжил свои путешествия. Некстати вспомнил о сказочных колдунах, которые везде ходят с волшебной палочкой. Раньше смеялся: фи, палочка, разве это оружие? А теперь понял на горьком опыте, что это символ уверенности. Вооружившись, задумал прогуляться в пространство за новой дверью в конце коридора. Я унёс с собой в могилу своё любопытство, и оно не давало мне здесь покоя.

Может, я и остался бы в прихожей, но жена вошла в раж и молилась уже по второй книге. Слышать это было свыше человеческих сил, да и время удобное – не ждать же ночи, чтобы тащиться туда в темноте, и я с шариковой ручкой наперевес приблизился к новой двери.

========== Рассказ 8.5 ==========

Я уже упоминал, что меня периодически накрывало. При жизни я не страдал от перепадов настроения, но теперь стал игрушкой собственных эмоций. (При жизни! Выражение-то какое! Ведь я не о ком-нибудь, а о себе говорю). Обычно эти эмоции были отрицательными, но в тот момент, стоя перед новой дверью, я испытал редкостное умиротворение, словно весь мир был у моих ног.

Нормальный мертвец испугался бы и не стал совать нос неизвестно куда, но не я. Я притянулся к двери и толкнул её. Кажется, даже сделал какое-то ритуальное движение шариковой ручкой, которая стала моим новым талисманом взамен потерянной бутылки. Дверь легко, невесомо подалась, издав колоритный скрип. Впереди зияла чёрная пустота, способная внушить ужас любому, живому или мёртвому, но внезапная эйфория сделала меня непробиваемым, и я шагнул вперёд. Шагнул – значит поскрёб ногой об пол.

С небольшим усилием я продвинулся на несколько метров в этот густой мрак и перестал видеть свои руки и ноги. Темнота душила меня. Ощущение было смутно знакомым по моему визионерскому опыту на поздних стадиях медитации, но тогда добавлялся ещё оглушительный звон в ушах. Сейчас же тишина приравнивалась к темноте: она стояла тут повсюду, вязкая и враждебная. Мне стало не по себе.

Я посмотрел по сторонам и ощутил беспредельность, окружавшую меня. Эта местность не была комнатой, примыкающей к нашей квартире на седьмом этаже – это было бесконечное однородное пространство, заполненное мраком. Я мог двигаться в любом направлении час, день, год, но ничего бы не нашёл, кроме бархатной тьмы. Оглянувшись, я испытал шок, ибо дверной проём остался неимоверно далеко позади, как будто я шёл не три секунды, а полчаса. До него был как минимум километр, и виделся он как маленький светящийся прямоугольник. Да, теперь мои глаза могли различить форму предмета даже на таком большом расстоянии, но мне было не до открытий.

Эйфория резко отступила – увы, все чувства менялись мгновенно, ведь механизм торможения присущ только телу, – и я представил, что будет, если дверь закроют, и я никогда не найду дорогу в свою уютную зеркальную ловушку, никогда не увижу диван и лампаду, а буду обречён вечно бродить по этой черноте. Чувствуя, как меня поглощает паника, я всеми доступными мне способами устремился к открытой двери, вцепившись в неё взглядом. Знаю, красиво выразился, но другими словами невозможно описать посмертный способ передвижения.

Дверь притягивала меня. Чем ближе я к ней был, тем быстрее летел, мне в лицо бил встречный ветер, но всё равно скорость казалась слишком маленькой. Возникло неясное ощущение опасности: сзади что-то настигало меня, и почти настигло, но я пулей влетел в коридор и дёрнул на себя ручку злополучной двери, со стуком её захлопнув. Молитвенное бормотание жены тут же оборвалось. Я рухнул на пол. Что-что, а падать я умею, даже люблю этим заниматься, ведь синяки мне больше не грозят. Иногда, правда, слегка проваливаюсь в пол, но это издержки.

– Мама, что это?

– За зеркалом что-то стукнуло.

– Господи, спаси и сохрани. Я на девятины мясо купила.

Вот так, возвращаемся к пенатам, стало быть. Уютный тёплый дом и никакой чёрной бесконечности. Только сейчас я начал ценить зеркальную ловушку. Насколько этот ад лучше предыдущего! Я лежал у порога и приходил в себя, сжимая в кулаке ручку. Сейчас напишу что-нибудь… Чёрт бы вас побрал с вашим мясом.

И в этот момент оно заскреблось прямо за моей спиной. Всё во мне оборвалось. Звук был таким громким и близким, что я вскочил, уставившись на дверь. Будто подтверждая свой статус – да, вам не показалось, вот оно я! – оно заскреблось ещё раз, и теперь не оставалось сомнений, что царапают по двери с той стороны. Оттуда, где я только что гулял и чуть не остался.

Несколько дней назад оно уже было здесь и ушло, но я вновь привёл его сюда, и теперь оно так просто не свалит – как мне кажется. Впрочем, я могу ошибаться.

Я не ошибся.

Не прошло и часа, как оно снова дало о себе знать настырным царапаньем. Чем запереть дверь? Скотчем примотать или зафиксировать шваброй? Куда она вообще открывается: туда или сюда? Я не помнил. Я жутко устал, и меня начала подводить память. Скоро стемнеет, и я останусь один на один с тем, что за этой новой дверью. Об этом не хотелось думать, и я ещё раз попытался выбраться наружу, колотясь о стекло, но безуспешно. Я вернулся на диван.

Оглушительный звонок заставил меня вскочить. Звонили ТАМ, но было такое чувство, что звук продублировался и в моём отражённом мирке. Мы с женой вместе покупали этот звонок, и я ещё тогда с ней спорил – но разве ей слово поперёк скажешь? А, дело прошлое.

Шум каблуков, радостные возгласы, треск пакетов – пришли родственники с ребёнком, и тут для меня прозвенел первый звоночек: я уже не помнил, кем мне приходится эта маленькая девочка, которую я видел всего раз в жизни. Внучатой племянницей? Или не внучатой?

Ей было шесть или семь лет, и она хныкала на лестничной клетке, не желая заходить в квартиру. На неё шипели вчетвером: родители, жена и тёща. Хмырь участия не принимал. Ребёнка вволокли в дом, освободили от куртки и обуви и за руку потащили в зал, не обращая внимания на крики: «Там мёртвый дядя лежит! Я не буду его целовать!» Вот, стало быть, в чём проблема. Придурки.

Впрочем, крики мгновенно прекратились, как только девочка поняла, что мертвеца в доме нет. «Дядя»? Ну да. А её родители – мой двоюродный брат с женой. Вспомнил. Поговорили они там, повздыхали, а потом потянуло сигаретным дымом и горелым маслом: мужики закурили, а женщины принялись готовить – завтра ж по мне девять дней. Однако долго я тут продержался! В четвёртом часу вечера было светло, но уже начались тоскливые сумерки, и я не знал, куда деваться. Меня нахлобучило всё сразу: и страх перед скребущейся чертовщиной, и острейшее желание поговорить с родными – ведь я так давно с ними не виделся, – и голод, и злость на судьбу. Нельзя было так рано подыхать, нельзя! Я же столько дел хотел переделать!

Ладно, теперь уже чёрт со мной, ничего не исправишь. Я по-прежнему сжимал в кулаке ручку. Я уверен, что магические предметы – а бутылка и ручка стали для меня магическими предметами – нужны не живым, а мёртвым. (Да, мёртвым. Мне до сих пор страшно произносить это слово). Эти предметы – наше оружие. Когда живые начинают играть в магию и делать себе волшебные палочки из лучины, это в них говорит та составляющая, что останется неизменной после смерти. Ей иногда становится страшно, и она хочет защититься хоть чем.

Носом к стене я пролежал до позднего вечера. Мои близкие дёрнули церковного вина, съели часть завтрашнего поминального обеда и начали распределять спальные места. Квартира тесная, и я пожалел, что не могу предоставить им пустующий зал в зазеркалье: столько места зря пропадает.

Ребёнка единодушно решили положить напротив зеркала.

– У нас всегда детей перед зеркалом клали! – авторитетно заявила тёща.

Я не понял, где это «у нас», но почувствовал, что становится жарко. Девочка решительно отказывалась спать в прихожей и просилась ко взрослым, но где там! Вас бы послушали, если бы вам было шесть лет? Наорали, уложили, выключили свет и успокоились. Осталось только слабое свечение лампады. Через несколько минут полной тишины я не выдержал и обернулся.

Девочка сидела в постели и неподвижным взглядом смотрела в зеркало.

========== Рассказ 8.6 ==========

Комментарий к Рассказ 8.6

К предыдущей главе (8.5) добавлен кусок. 24.03.2018

Признаться, от этого застывшего взгляда меня пробрал озноб. Нет, она меня не видела, она смотрела сквозь меня, изредка моргая. Сколько минут это продолжалось, не могу сказать. Девочка (я навсегда забыл, как её зовут) была напряжена и испугана, её ручонки сжимали складки одеяла, а глаза казались огромными.

Стараясь двигаться медленно, я слез с дивана и сунулся было в коридор, чтобы не видеть её, но тут же шарахнулся обратно. Дверь была распахнута настежь, и из чёрного провала веяло могильным холодом. Я вжался в стену рядом с зеркалом и зажмурил глаза, но, увы, всё видел сквозь веки. До меня донеслось знакомое царапанье, а потом раздались мелкие шажки: ближе, ближе…

А потом девочка завизжала. От её оглушительного визга меня шатнуло к противоположной стене, и, пролетая мимо коридора, я успел заметить возле двери бледно-сиреневую вспышку. Мне самому захотелось заорать, но я знал, что будет только хуже. Затопали и недовольно загомонили родственники, выбираясь из постелей, девчонка кричала что-то бессвязное и пальцем показывала в зазеркалье, я елозил по стеклу изнутри.

Прежде чем включили свет, я снова глянул в коридор и увидел в его глубине пульсирующее бесформенное пятно размером с большую собаку – оно вспыхивало и гасло, становясь почти невидимым. Оно приближалось, и до меня вновь донёсся скребущий звук. Я смотрел на него всего пару секунд, но его вид намертво врезался в мою память. Я твёрдо знал, что это пятно меня сожрёт, и, ошалев, заколотил руками по стеклу.

Тут вспыхнул свет. Мимо меня забегали родственники, а девочка не переставая плакала:

– Зеркало, зеркало!

На неё наорали все по очереди, но она не унималась. Возникла борьба интересов: взрослые хотели, чтоб девочка закрыла глазки и спокойно спала перед зеркалом, а девочка этого совершенно не хотела. Обе стороны упёрлись рогом. Примерно через полтора часа криков и всеобщей истерики я услышал разумное предложение, исходящее от хмыря:

– Да в чём проблема, давайте зеркало к НАМ в спальню перенесём, и она успокоится. У меня мама тоже зеркал боялась.

Все женщины высказались против, громко объясняя, почему детей полезно класть спать именно перед зеркалами, но мой брат махнул рукой и скомандовал:

– Берись с той стороны!

Грешным делом я подумал, что он обращается ко мне, и аж встрепенулся, но на меня им всем было ещё больше наплевать, чем на ребёнка.

– А то никогда не ляжем, – проворчал одобрительно хмырь и ухватился за тумбу трюмо. – Раз-два, взяли!

Плач девочки утих так резко, словно выключили радио. Я увидел, как она вытирает нос пододеяльником – в этот момент мамаша шипела ей над ухом: «Что, добилась своего, свинья?» – а потом створки прикрыли, чтобы они не мешались, и мой мир пошатнулся. Отражение лампочки было фикцией и не давало собственного света, прихожая погрузилась в дрожащий полумрак: створки хлобыстали и бились о моё зеркало, и в них даже что-то отражалось.

Оно было необыкновенно притягательным, мне захотелось туда с неистовой силой, но эти два болвана оторвали трюмо от пола и поволокли в бывшую мою спальню. Я свалился на пол, потом взлетел, с ужасом наблюдая, как рушится мебель. На меня посыпались коробки с антресоли, не причиняя мне, впрочем, никакого вреда. Стены крошились с тихим треском, а потолок исказился и пошёл волнами. Створки громко стукались, и вся моя ловушка резонировала.