Текст книги "Беседы в полумраке (СИ)"

Автор книги: Veronika Smirnova

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

Он изобразил заинтересованность, и тогда я в лоб сказала: «Я – ваша родная племянница». Что-то переменилось в нём ко мне, но это было всё что угодно, кроме радости от встречи. Он стал внимательнее, но мне чудилась фальшь.

Он предложил мне посидеть в ресторане, я согласилась, и по дороге туда он в ходе беседы несколько раз пробормотал себе под нос, что с такой внешностью я не должна сидеть в дыре, как он называл мою малую родину. Меня никто никогда красивой не называл, слышать это было неприятно, и я пропустила сомнительные комплименты мимо ушей.

В ресторане он заказал незнакомые блюда, я не знала, как их есть, и запачкала лицо и одежду. Дядя словно не замечал моего конфуза, продолжая говорить о себе и изредка спрашивая о моей семье. В его речи был неуловимый кавказский акцент, что смущало меня. Никто в семье никогда не говорил, что дядя – не русский. Он был довольно смугл и имел правильные черты лица, что подтверждало его принадлежность к южному народу, но обильная седина не позволяла судить о цвете его волос, которые с возрастом ничуть не поредели.

Мне стало не то чтобы страшно, а как-то не по себе. Что за дядя, откуда он, почему о нём вспомнили только сейчас? Почему именно его попросили «хорошо устроить» меня? Улучив мгновение, когда не было музыки, я передала дяде на словах сообщение матери, но он не отреагировал никак. Моя задача была выполнена, и я просто допивала красное вино из маленькой, совсем не для вина, рюмки. Оно мне нравилось: не кислое и не сладкое, и почти не пьянит. И тут дядя сказал странную фразу: «А может, мне тебя забрать оттуда? Надо забрать».

Я сперва не поняла, о чём он. Думала, он хочет забрать меня из деревни в город, что было бы логично после просьбы матери, и продолжала рассеянно слушать и потягивать вино. И только после того как дядя второй раз заявил, уже твёрже: «Я заберу тебя оттуда к себе», мне стало неуютно. Восстали из памяти далёкие, почти забытые картины: старый человек лежит на постаменте, и в доме неумолкающий вой. Мне тогда было шесть лет от роду, родные говорили мне, что дядя просто уснул, и велели разбудить, но мне страшно было к нему прикасаться.

Если дяди давно нет, то как я оказалась рядом с ним в ресторане? Может быть, я во сне, и мне приснилось, что мёртвый родственник зовёт меня? Нехороший сон – но сон ли это вообще? Вкус вина так реален, и перед глазами ничего не расплывается.

У меня не было ощущения, что я во сне, но и на реальность это тоже не походило. А что, если со мной действительно что-то случилось, и сейчас решается вопрос, буду я жить или нет? Что в этом случае означают слова дяди: «Я заберу тебя оттуда»? У меня зашумело в голове, я выронила рюмку, и вдруг поднялся ветер, сметающий всё на своём пути. Он принёс темноту, тупую боль в теле и некое особое давление, я не могу описать его словами. Меня словно сдавливало со всех сторон.

Видение ресторана пропало, и из темноты проступило другое: с высоты двух-трёх метров я смотрела на неподвижное тело под капельницей. Была ли это я в палате реанимации? Очевидно, да. Медсестра воткнула в капельницу шприц с новым лекарством, и я подумала, что это обезболивающее. Лекарство ли так подействовало, или время моё пришло, но точка невозврата совпала с той секундой, когда содержимое шприца доползло до моей руки. Меня оглушил звон в ушах, стало жарко и холодно одновременно, и на короткий миг я взглянула на мир оттуда, с кровати.

Медсестра хлопотала у шкафчика, отвернувшись. Я отчетливо увидела сломанную ампулу, из которой она только что набрала моё лекарство, и прочитала первые буквы названия: «ПРЕ…» – ампула была так повернута, что дальше прочитать я не могла. Мне стало интересно, чем меня лечат, и я спросила об этом медсестру. Она не откликнулась, и я, рассердившись, села на кровати, чтобы рассмотреть ампулу внимательнее, но вот чудеса – не смогла прочесть этикетку.

Буквы расплывались! Тщетно я пыталась сложить их в целое слово, они расползались, как тараканы, менялись местами и меняли форму. Всего минуту назад я могла читать, но не могла двигаться. Теперь могу двигаться, но не могу читать. Тщетно я звала медсестру, она словно не слышала. Или и вправду не слышала? Я приподнялась над кроватью, и меня окутала бархатная тьма. В голове раздался металлический голос:

«Ты участвуешь в медицинском эксперименте по пересадке мозга из одного тела в другое. Эксперимент идёт хорошо. Тебе не о чем волноваться». Какой-то бред, подумала я. Теперь я прихожу к выводу, что это действительно был бред, но тогда я верила голосу галлюцинации. Я ещё не утомила вас долгим рассказом? Нет? Тогда слушайте дальше, какой изумительный эффект порой даёт обезболивающее, вколотое под конец жизни.

Когда я очнулась в следующий раз, капельницы уже не было. Я не помнила, как оказалась в этом доме, как меня туда принесли и что заставило меня потерять сознание. События минутной давности были начисто стёрты из моих тогдашних воспоминаний. Когда открыла глаза, увидела незнакомую комнату с высоким потолком. Чувствовала себя настолько ужасно, что даже не имела сил удивиться. Кружилась голова, перед глазами всё плыло, и я не могла определить размер комнаты.

В квартире хозяйничала молодая женщина по имени Кристина, она жила здесь с мужем и свекровью. По мере того, как сознание моё прояснялось, я начала разговаривать и расспросила Кристину о подробностях моего приключения. Самого главного – как и почему я здесь оказалась – Кристина не сказала, умело уведя тему в другое русло. Она сказала, что мне надо сначала восстановить ясность мышления и что это произойдёт очень быстро, за считанные минуты.

Чтобы отвлечь меня, она заговорила о своей жизни. Она актриса, снимается на телевидении, её муж – музыкант, он скоро вернётся домой, и она нас познакомит. Свекровь тяжело больна и лежит в соседней комнате, все указания даёт лёжа. Я верила. Кристина при её внешности вполне могла быть актрисой: она была высокая, полная с тонкой талией, черноволосая – её волосы кудрявились от природы. Слово «телевидение» меня встревожило – а не попаду ли я, сама того не зная, в какую-нибудь передачу? Но спросить об этом не решилась.

Комната Кристины была очень тесная, узкая и длинная. Слева от моей кровати располагался стол, сплошь заставленный коробочками и пузырьками, так что невозможно было подойти к окну, а справа – старинный комод и кресло, в котором сидела сама Кристина.

Вообще ненужных вещей в этом доме было невероятно много, буквально некуда ступить: везде коробочки, вазочки, ковры, стопки одежды. Моя постель была огромна и занимала большую часть комнаты. Перина, подушки, покрывало – всё сияло белизной. Перед кроватью уместился маленький туалетный столик с трюмо.

Кристина не всё время сидела в кресле – она несколько раз вставала и выходила, выслушивала указания от свекрови, потом возвращалась и занималась разборкой вещей в комоде, попутно разговаривая со мной. По всему выходило, что я здесь на законных основаниях, никому не причиняю неудобств и гнать меня отсюда никто не собирается. Я приподнялась на локте, но снова легла – тело меня плохо слушалось. Впрочем, через некоторое время я уже могла сидеть и даже держать кружку с чаем, которую принесла Кристина.

Мы болтали обо всём подряд, Кристина делилась домашними новостями и один раз невзначай спросила, не кажется ли мне эта комната знакомой. Я сказала, что кажется, чтобы сделать ей приятное. Я вообще старалась изо всех сил поддерживать беседу – мне нужно было восстанавливать речь.

Вернулся муж Кристины – симпатичный молодой парень. Когда он входил, я выглянула в открытую дверь и увидела широкий светлый коридор, как в казённом доме. Квартира была очень большая. Как звали хозяина, я не запомнила. Помню, что он тоже хорошо ко мне отнёсся, спросил о чём-то незначительном, но разговора я не помню.

Он вышел на минуту: «Спрошу, что мама велит делать», – и из открытой двери я услышала голос Кристининой свекрови, дающей указания сыну. Он скоро вернулся, сел в кресло, Кристина устроилась на комоде, и они включили телевизор, приглушив звук. Наша беседа была лёгкой и непринуждённой, я чувствовала себя вполне хорошо, и по всем признакам мне вот-вот должна была открыться важная тайна – что со мной, собственно, произошло, но всё испортила одна мелочь – зеркало.

По телевизору передавали гитарную музыку. Кристина сказала, что её муж играет лучше, и настояла, чтобы он взял гитару. Звук отключили совсем, Кристинин муж снял с антресоли жёлтую гитару и заиграл, быстро перебирая пальцами. Он действительно был профессионал, мне очень понравилась его музыка. Я вспомнила, что тоже играю, и попросила гитару. Лучше бы не делала этого!

Стоило взяться за гриф, как меня пронзил приступ паники. Пальцы были словно ватные, я не могла взять ни одного аккорда, а главное – у меня не было мозолей! Эти руки никогда не держали гитару.

«Это не моё тело!» – закричала я. Кристина молча взяла у меня гитару. Я села на кровати (играть пыталась лёжа) и оказалась напротив трюмо. В зеркале отражалась молодая девушка, чем-то похожая на меня, но не я.

«Это не я! Что со мной сделали? Унесите зеркало!»

Муж Кристины быстро вынес трюмо, Кристина бросилась выносить другие мелкие зеркала, и больше эти люди не сказали мне ни слова. Когда вынесли последнее зеркало, вся сцена с комнатой и семейной парой растаяла как дым. Меня унесло в другую реальность, словно на зеркалах и держалась непрочная связь.

Я снова смотрела сверху на тело в палате реанимации. Капельницу убрали. Я обрадовалась – раз капельница не нужна, значит, я выздоравливаю. Ну, а потом… Потом не было ничего такого, чем мне хотелось бы поделиться. Позвольте на этом закончить свой рассказ.

Вы знаете какое-нибудь лекарство, название которого начинается с букв «пре…»?

========== Рассказ 7 ==========

– Увы, не знаем. Вы правда выздоровели?

– Я здесь.

– А вы уверены, что оба видения – галлюцинации? Вы ни на минуту не допускаете мысли, что действительно принимали участие в эксперименте по пересадке мозга?

– Здравый смысл говорит мне, что такие эксперименты невозможны. Но какая-то часть меня верит, что эти милые люди существуют на самом деле, и жаль, если я их подвела. Во всяком случае, я бы не удивилась, если бы до меня дошли слухи о телепередаче со мной в главной роли и с Кристиной в роли ведущей.

– Её снимали скрытой камерой… (раздаются смешки)

– А насчёт зеркал она права. С ними всегда связано много проблем. Жизнь прожила – так и не поняла, для чего их закрывают.

– Я разное слышал. Якобы нас не хотят травмировать: станем перед зеркалом, а там – фига.

– Но это же неправда, мы отражаемся.

– Разумеется, отражаемся, леди. Не о нас заботятся, а о себе. Я, сам того не желая, доставил своим родным массу неприятных минут, а виновато во всём зеркало.

– Ну так позабавьте нас.

– Извольте, позабавлю, но не раньше, чем дама с восковыми мелками доскажет свою историю. Мне не терпится узнать, чем дело кончилось.

– У всех здесь присутствующих дело кончилось одинаково, и ваш цинизм неуместен. Я не хочу рассказывать свою историю. Вы хоть понимаете, что это такое: проснуться и обнаружить себя в могиле в гробу? К тому же здесь есть ещё одна женщина, которая не рассказала о себе. Пусть она говорит.

– Я не женщина, мне всего двенадцать лет.

– И никогда уже ею не станешь! (Смех)

– Перестаньте высмеивать ребёнка. Ей, между прочим, почти тринадцать, и она всё понимает. Девочка, что с тобой произошло? Расскажи нам. Ведь ты просила слова.

– Просила, но мне расхотелось рассказывать. Чтобы картина была ясна, придётся говорить о жизни, о последних днях, а об этом не принято вспоминать. Все рассказывали начиная с момента перехода.

– Мы сделаем для тебя скидку. Расскажи обо всём, включая последние дни.

– Хорошо. Я из многодетной деревенской семьи. Все знали от врачей, что я скоро умру, но родители и бабушка настолько уставали от дома и огорода, что у них не было времени предаваться отчаянию. Братья и сёстры вели себя спокойно, как будто ничего не происходит, поэтому ни сочувствия, ни жалости я на себе не ощущала. Со мной об этом вообще не говорили – наоборот, каждый день долбили о выздоровлении. «Пей таблеточку, а то не поправишься!» Они считали, что я тупая. Меня это жутко бесило, но я молчала.

Мою болезнь обнаружили случайно на школьном медосмотре. Чувствовала я себя прекрасно, и признаки недомогания начались только после первой госпитализации: я тяжело переносила лечение. После второго курса терапии моё состояние резко ухудшилось, я перестала бегать с другими детьми и всё больше времени проводила за учебниками.

Врач при мне объявил маме, что я не проживу и двух месяцев, но от меня по-прежнему требовали, чтобы я учила уроки и сдавала контрольные. Я прилежно училась, но с тоской глядела на полки с художественной литературой – ведь я уже никогда не узнаю, что в этих книгах. Особенно переживала из-за фантастики. Я открыла её для себя недавно, и это был новый, чудесный мир, который из-за алгебры и биологии остался для меня недоступным. Попросить маму избавить меня от уроков я не могла: это означало бы признать проблему, а в доме по негласной договорённости игнорировали мой скорый уход.

Врачи примерно обозначили дату моего ухода из жизни, и мама начала готовиться к поминкам. Но мне по-прежнему всей семьёй долбали мозги, что я буду здорова! В кладовке появились ящики с продуктами и напитками, платяной шкаф был забит разноцветными полотенцами и носовыми платками. Ни я, ни другие дети не ощущали приближения чего-то трагического – наоборот, деловитая суета напоминала нам подготовку к празднику. Сёстры о чём-то догадывались – они косо поглядывали на меня и не принимали в игры, а младшая так вообще боялась спать рядом с моей комнатой. Я при жизни стала пугалом.

О главном со мной никто ни разу не заговорил, и я оставалась наедине со своей бедой. Думаете, мне не было страшно? Ещё как было. Но в семье считалось, что беды нет, что всё в порядке, и я тоже делала вид, что ничего не происходит.

Однажды младшая сестрёнка, не утерпев, вытащила из шкафа в маминой комнате стопку полотенец и начала их перебирать. Я сидела рядом и смотрела, мне тоже нравились новые полотенца, пахнущие лавандой. Нас застукала мама и шёпотом отругала. «Можно я розовенькое себе возьму?» – ныла сестрёнка. Мне больше нравилось зелёное, но я не осмелилась его попросить: понимала, что эти подарки не для меня. Нас выгнали из маминой комнаты. Почему называю комнату маминой? После рождения младшего наши родители решили жить в разных комнатах, и папа перебрался в свой кабинет.

Я принимала таблетки, и моё здоровье таяло с каждым днём. Из-за побочных эффектов лечения я была вынуждена соблюдать строгую диету. Слово «сладкое» пришлось забыть. Когда однажды воскресным утром в дом втащили целых два картонных ящика с пряниками, у всех детей потекли слюнки. «Пока нельзя, – строго сказал отец. – Это для другого».

«Для чего для другого?» – наивно спросил шестилетний брат, и на него все зашикали. После обеда, когда бабушка села вязать, а папа лёг отдыхать в кабинете, мама тайком от них вскрыла упаковку и дала всем детям по одному прянику.

«А мне?» – «Тебе нельзя».

Да, врачи не разрешали мне сладкого. Мне оставалось жить считанные дни, но для меня существовало «нельзя». Моё здоровье берегли. Я разревелась тогда от обиды. Мне ужасно хотелось пряник, читать и зелёное полотенце.

Я успела сдать все контрольные перед последней госпитализацией, после которой уже не вставала. Когда стало совсем плохо, меня отправили домой, поэтому обошлось без вскрытия. Переход случился дома, ночью, когда все спали. О боли в момент перехода рассказывать не хочу. Моё восприятие ни на грош не изменилось, просто меня перестали замечать.

И я по инерции продолжала готовить школьные уроки, представляете? Репетировала устные ответы, потому что ни писать, ни читать не могла. Хотела выслужиться перед мамой, поэтому твердила наизусть стихи и теоремы, которые помнила. Я думала, что если буду хорошей ученицей, мама снова со мной заговорит.

Мое зелёное полотенце досталось какой-то чужой тётке… Они ели, ели, ели так, что за ушами трещало, требовали добавки, чавкали, опрокидывали рюмки, не чокаясь, а я сидела на приготовленном для меня пустом месте перед стаканом водки с куском чёрного хлеба и не могла проглотить ни кусочка. Меня не видели. Я никому была не нужна. Всех интересовала только жратва. Шестилетний брат забился в тёмный угол кладовки и не выходил с тех пор, как его насильно заставили поцеловать в лоб моё мёртвое тело. Остальные дети навалились на сладости, и пряники исчезли в считанные минуты. А мне по-прежнему было нельзя, но теперь слово «нельзя» приобрело другой смысл: невозможно.

Одиночество, в котором я оказалась, не передать словами. Думаете, я хоть что-нибудь поняла? Фигушки! Вечером я вызвалась помочь маме перемыть посуду, но она даже не отреагировала на мои слова. Я обиделась и пошла в спальню к сёстрам. Обе девочки сидели рядом на кровати, одетые в чёрное, и говорили обо мне. «Она не любила читать», – сказала старшая, и я возмущённо воскликнула: «Ещё как любила! Но мне не разрешали!»

Девочки продолжали болтать как ни в чём не бывало, и я почувствовала себя лишней. От обиды хотелось плакать. Ну почему они меня не замечают? Почему на меня все смотрят как на пустое место? Я присела рядом с папой на диван и заглянула в его раскрытую газету. Буквы расплывались. Телевизор не включали по случаю траура, а жаль, я бы сейчас с удовольствием что-нибудь посмотрела. Ради кого устроен траур, я как-то не задумывалась. Часы показывали шесть.

«Пап, включи телик», – попросила я, но папа не слышал. Я кричала, хлопала его по коленке, пыталась вырвать газету, но всё напрасно – папа меня не замечал. «Сейчас как раз пятая серия!» – выкрикнула я и схватила пульт, но чёрный кусок пластика всё время выскользал из рук, и тогда я бросилась к телевизору. Изо всех сил нажимала на клавишу включения, но телевизор тоже не замечал меня. Я поняла, что не узнаю, чем кончился фильм, и в жуткой обиде на всех вышла во двор. Мне не понадобилось для этого открывать дверь.

На улице было темновато для этого времени, и листва казалась выцветшей. Коричневых и красных оттенков я вообще не различала, для меня они превратились в бледно-зелёные. Дома это было почти незаметно, а на улице сразу бросилось в глаза. Непривычно было видеть наш посёлок с зелёными крышами – я-то знала, что они все красные. Весь мир покрывала серая дымка. Поскольку родные от меня отвернулись, я решила зайти к соседской девочке, с которой мы когда-то дружили. Я позвонила в дверь, и мне открыла мама девочки, М.А.

На полу в коридоре сидела кошка. Я вошла, и кошка зашипела, замяукала и попятилась с диким испугом. «Муська, Муська», – позвала я. Муська хорошо знала меня и даже прыгала на колени помурлыкать, когда я гостила здесь у подруги. Что же с ней произошло? Очень неприятное чувство, когда животные тебя боятся – начинаешь чувствовать себя «плохой девочкой». Может, Муська больна?

Реакция подругиной мамы показала, что дело не в кошке, а во мне. М.А. вытаращилась на меня с ужасом и тоже попятилась, а потом завизжала не своим голосом, и смотрела при этом не в глаза мне, а словно за спину. За одну секунду я перепугалась больше, чем за всю жизнь. Я резко оглянулась, ожидая увидеть сзади чудовище, но увидела только закрытую дверь.

Чудовищем была я.

========== Рассказ 8.1 ==========

– А что увидели женщина и кошка? Неужели полупрозрачное белое пятно?

– Не знаю. Что-то точно увидели. Мне так плохо после этого стало, я вернулась домой, легла на свою кровать и больше не вставала. А потом перестала чувствовать.

– Да, нас иногда могут увидеть. Но это редко, очень редко. А контакт практически невозможен. Ни мы с ними, ни они с нами.

– Совершенно верно, девушка! Согласна на все сто. Говорят, что тут встречаешься со своими родными, кто тебе был дорог и всё такое прочее – да ВРАНЬЁ это! Ни с кем тут не встречаешься! Не верьте этому вранью! Тут сплошное одиночество, сумерки постоянные даже днём, туман и наверняка холод. Только уже не чувствуешь.

– О, дама с восковыми мелками разговорилась? У нас появился шанс услышать, как вы провели первое время после перехода?

– Мужчина, отстаньте от меня. Я поняла, что похоронена, звала на помощь, потом осознала, что уже мертва. Вспомнила, что меня действительно уложили в гроб живой. Вспомнила, что очнулась, когда забивали гвозди. Я была в полусонном оцепенении и не могла подать голос, но прекрасно слышала, как первые комья земли ударяются о крышку. В какой-то миг мне удалось издать стон, но он прозвучал очень глухо, и никто его не услышал. А потом я начала задыхаться. Через три дня пошло разложение, черви, жуки, и я это всё видела. Если бы хоть один живой знал… если бы живые знали, что чувствуют погребённые в земле, месяцами наблюдая, как гниёт их тело, то везде узаконили бы кремацию как единственный способ захоронения. Из присутствующих восьми человек кремировали только четверых, остальные тоже могут рассказать много интересного. Расспросите их.

– Она права. Что вы к ней прицепились? Лучше о себе расскажите, а то из вас энергия так и прёт. Помнится, ваш рассказ связан с зеркалами? Вот и расскажите.

– Но сначала пусть он извинится перед женщиной.

– Да, конечно. Прошу прощения. Собственно, я всего лишь хотел поднять тему кремации.

– А что толку поднимать тему? Нами распоряжаются живые. Они как закапывали нас, так и будут закапывать. Предадут земле и умиляются, как, дескать, душа покойника радуется, что всё по канону. А душа сидит над гробом и смотрит на червяков.

– Мужчина, меня устроили ваши извинения. Я готова выслушать вашу историю.

– Хорошо. Слушайте. Самые несчастные существа те, которые умерли во сне или под наркотиками. Один плюс – боли не чувствуешь. Я… со мной это случилось во сне. И будь я проклят, если понял. У меня просто был удивительно яркий, необычный сон, и я зацепился за новые ощущения: гулял по квартире в предутренних сумерках, тыкал пальцем вещи и восторгался лёгкостью своего, извиняюсь за матерное слово, «астрального» тела. Несчастный глупец. Болван. Я глазел на то, что осталось от меня в остывающей постели, и дивился, почему это я никак не могу туда вернуться.

Я читал дурацкие книги великих гуру и теперь пялился вокруг себя в поисках серебряной нити. Большая плюха тому, кто первый придумал этот миф. Впрочем, существуй чёртова нить в реальности, теперь она всё равно исчезла бы – согласно тому же мифу. И вот, вместо того чтобы разбить свою астральную башку с горя о стену, я шатался по дому и всему умилялся. Постепенно светало. Я чувствовал себя замечательно. (Ещё бы!) Я прогулялся сквозь двери к родным – посмотрел, как в нашей бывшей спальне храпит жена и как в тёмной комнате лежит колодой тёща.

Я мог видеть в темноте. Всё пространство было пронизано волшебным светом. Выглянуть в окно и пройтись по улице мне не пришло в голову, а это было бы в моём положении на порядок продуктивнее, чем-то, что я сделал. Я наткнулся на зеркало. Мне показалось, что выгляжу я как-то уж слишком болезненно. (Ещё бы!) Более того, я почувствовал неслабый удар страха при взгляде на свою физиономию – мало того, что она была бледна, как мел, так ещё и не успевала в зеркале за моими движениями и вертелась с небольшой задержкой.

Я перестал таращиться на страшного себя и перевёл глаза на фон, то есть, на отражение комнаты. И тут мне стало ещё веселее. Зазеркалье притягивало. Оно интриговало и вызывало лёгкое головокружение. Я пооглядывался туда-сюда, чтобы сравнить реальность и её отражение, и отражение мне понравилось больше. Теперь отгадайте с одного раза, что было дальше. Сквозь стены я уже сегодня проходил, это трудно, но можно, так почему бы не пройти сквозь зеркало, пока этот замечательный сон не кончился? Я правда боялся проснуться раньше времени, таких ясных сновидений в моей жизни было раз и обчёлся. Короче, гомерический хохот за кадром. Главный герой делает шаг вперёд и…

Так мне и надо, я вам скажу. Я жил, как дурак, и как дурак умер, и получил за это по заслугам. Благодаря великим книгам дурацких гуру и десятилетиям упражнений мой запас энергии не иссяк за пару часов или дней, как это бывает у людей нормальных, а растянулся на целое не могу. Забегая вперёд, скажу, что проклинал и книги, и упражнения, которые не дали мне по-человечески умереть, и умолял Высшие Силы прекратить моё существование. Если бы я мог советовать, то посоветовал бы всем людям: будьте глупыми! Не ищите знаний! Бойтесь всего, что выходит за рамки физиологии!

А пуще всего бойтесь книг. Человек должен жить для того, чтобы жрать и размножаться, а не для того, чтобы читать книги или, не дай бог, писать их самому. Если бы не тот старый индийский хрен, я бы спокойно угас там за зеркалом, и всем было бы хорошо. Пейте вино, смотрите сериалы, слушайте попсу – делайте всё что угодно, только НЕ ДУМАЙТЕ!!! Ибо тот, кто думает, выдумывает порох.

Вы не представляете, на что способен дурак, если он упорен. Благодаря упражнениям моё нынешнее тело оказалось твёрдым, как скала. Прежде чем шагнуть в зеркало, я толкнул ногой цветок, и он рухнул! Горшок развалился на две половинки, и из него высыпалась она… Я бы посмотрел на неё с содроганием, если бы у меня была хоть капля ума, но я был уверен, что смотрю интересный сон, поэтому просто окинул равнодушным взглядом чёрные комья, гордо тряхнул головой и сделал свой самый ошибочный шаг. Впрочем, шагом это назвать трудно. Я медленно влетел туда, словно через кисель. Говорю честно, это сопровождалось страхом – неконтролируемой вспышкой, как тут некоторые выражались, словно я делал что-то, противное человеческой природе.

В детстве я боялся прыгать через коня, вот и теперь страх был такой же. Но в детстве я, будь я неладен, пересилил свой страх, начал тренироваться во дворе, прыгая через кучу деревяшек и увеличивая её на полполена в день, и стал лучшим прыгуном в классе, и приучил себя такие страхи пересиливать. Пересилил и сейчас – рефлекторно. Как ни вопила во мне интуиция, я её победил. Я вообще по жизни победитель.

Хотел для начала осмотреть зеркальную копию нашей прихожей, а потом пройти дальше и посмотреть, что лежит на моей кровати – интересно же, а ещё у меня были другие масштабные планы, но я ничего не успел. Только я вывалился из зеркала в полутёмную, подёрнутую мрачной дымкой квартиру, очень похожую на нашу, но такую чужую и пугающую, что мне сразу же захотелось назад – как за моей спиной с лязгом захлопнулись створки трюмо, и на мир упала темнота.

========== Рассказ 8.2 ==========

Что я почувствовал – додумайте сами. Отдаю это на волю вашей фантазии. В кромешной темноте я услышал из-за зеркала жуткий, нечеловеческий вой дуэтом, и, сползая по стеклу вниз, узнал голоса тёщи и жены. Не думайте, что я и на этот раз ни о чём не догадался – может, я и дурак, но не настолько. Всё я понял, ребята, абсолютно всё. Не вчера на свет родился, знаю, для чего воют и когда закрывают зеркала. Одним словом, сядьте у камина поудобней и попытайтесь представить мои чувства.

Ни лучика света не проникало снаружи, должно быть, трюмо вдобавок накрыли чёрной тканью. Готов спорить на щелбан, что это придумала тёща. Я не видел ничего вообще. Я держался за холодное, страшное зеркало как за единственный знакомый предмет, чтобы не потеряться в… и кто бы мог подумать, что все эти три счастливых дня я проведу здесь, скорчившись у подножия трюмо и бессильно молотя руками по стеклу.

Звал ли я их? Да, поначалу, но меня никто не слышал снаружи, а меня самого мой голос пугал едва ли не больше, чем та ситуация, в которой я оказался. У меня не было ног, которые могли затечь, и я почти не шевелился. Я больше не умел спать, поэтому слышал все разговоры в прихожей. Начали собираться родственники. Приехали мои взрослые дети. Пришли друзья. И никто из них не знал, что я здесь, рядом и испытываю такое, чего не пожелаешь и врагу, и что достаточно на секунду приоткрыть зеркало, чтобы дать мне покой. Как я желал этого! Но никто, естественно, не приоткрыл.

Там, снаружи, шло время, гремели шаги и хлопала дверь. Вероятно, в зале лежало моё тело, а через несколько метров от трупа, на кухне, женщины с остервенением готовили жратву. Мне даже показалось, что сюда донёсся запах мяса. Он привёл меня в ужас – я был вегетарианцем. Благодаря тому, что жена устроила пресс-конференцию с соседками в прихожей, я узнал, что умер от сердечного приступа. Мог бы удивляться – удивился бы, я же был здоровый как кабан… Но ледяной страх не давал пошевелиться другим чувствам.

Когда наступила ночь – я судил о времени по разговорам – зазеркалье преподнесло мне новый сюрприз. Мне показалось, что тут кто-то есть. Если рассуждать о зазеркалье как таковом, было бы логично предположить, что там живут наши отражения, которые делают то же, что и мы по эту сторону, только путают право и лево, как ученицы автошколы. Здесь же не было никого. И вообще, слово зазеркалье слишком весёлое и сказочное, тут больше подошел бы термин «зеркальная ловушка». За те несколько секунд, которые мне довелось в ней провести при свете, я успел заметить, что квартира не является точной копией оригинала.

Это было обособленное место, нежилое и зловещее. Ни одного звука не доносилось днём из самой зеркальной ловушки, всё, что я слышал, принадлежало миру людей. И вот с наступлением вечера, когда голоса моих близких – таких, увы, далеких! – умолкли, я услышал нечто другое. И вновь предоставляю вам самим догадаться, каково мне было, и без того раздавленному страхом, в кромешной темноте услышать где-то в глубине отражённой квартиры некий скребущий звук.

Низкий и медленный, будто кто-то очень большими когтями царапает по деревяшке. Одним словом, в ту ночь я сделал вывод, что это мрачное место не совсем нежилое. Есть такая картина, «Всюду жизнь» называется. Моим первым побуждением было поднять шум, замолотить по зеркалу изнутри – авось расколется, но благодаря десятилетиям тренировок я сохранил способность мыслить даже сейчас. Несомненно, скребущий звук реален – я тогда ещё не был знаком с эрудированной леди и не знал, что в подобном состоянии человека может подстерегать галлюцинация, – а ежели так, то глупее всего было бы привлекать внимание. На этой радостной ноте я вцепился в края зеркала и стал ждать утра.

Повторяю, у меня не было возможности ни заснуть, ни сойти с ума, ни потерять сознание, поэтому я в ясном уме и трезвой памяти сидел там в темноте час за часом и боялся пошевелиться, а оно тихонько скреблось… Изредка. Спросите: где логика? Если человек уже умер, то какого чёрта ему ещё бояться? А вот оказывается, есть чего. И страхи там ощущаются куда острее, чем при жизни. Если бы мы могли рассказать живым, мы бы многое рассказали. А то все ждут неизвестно чего и дерутся из-за места на кладбище.