Текст книги "Преданная"
Автор книги: Вероника Рот
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]
19. Трис
Я не иду за Тобиасом, потому что понятия не имею, что ему сказать. Когда я узнала, что я – дивергент, то восприняла это как некую тайную власть, которой нет у других. Вот что отличает меня от них, делает лучше и сильнее. Теперь, после сравнения наших с Тобиасом ДНК и картинок на экране компьютера, я понимаю, что «дивергент» – просто термин для обозначения определенной последовательности в моих генах, такой же как слова «кареглазый» или «блондин».
Подпираю руками подбородок и думаю. Люди вроде Мэтью уверены: их тесты – нечто важное. Они считают, что обнаружили признаки моего выздоровления, отсутствующие у Тобиаса. И хотят, чтобы я им поверила. Но я пока не могу. Не понимаю, почему сам Тобиас так испугался.
Наконец, выхожу из кабинета и сталкиваюсь с Нитой.
– Как он? – спрашиваю я.
– Я хотела убедиться, что он не заблудится, – отвечает она. – Резиденция – ужасно запутанная.
– Точно.
Нита довольно миловидна: высокая, но не слишком, в меру стройная, а ее кожа будто пропитана солнцем.
Не знаю, куда я сейчас пойду, главное – подальше от этой красивой девушки. Ведь она мигом помчалась поговорить с моим парнем без свидетелей.
Я замечаю в конце коридора Зою, жестом манящую меня к себе. Она выглядит спокойной, ее лоб разгладился, волосы распущены по плечам.
– Я беседовала с остальными, – заявляет она. – Мы планируем через два часа полет на самолете. Нечто, вроде экскурсии.
От страха и волнения у меня перехватывает в груди так же, как бывало, когда меня привязывали к тросу зип-лайна на верхушке Хэнкок-билдинг. Представляю, как поднимусь в воздух на крылатой машине, мощь ее двигателей, порывы ветра… А потом прикидываю вероятность того, пусть даже незначительную, что я ненароком упаду в объятия смерти.
– Отлично.
– Встречаемся у ворот B14. Найдешь по указателям?
Я смотрю вверх сквозь стеклянную крышу. Небо чистое и бледное, того же цвета, как мои глаза. В нем ощущается неизбежность, словно оно всегда ждало меня. Возможно, это потому, что я люблю высоту. А другие ее боятся. Странно, но небо – это единственное незнакомое мне место…
Металлическая лестница, ведущая вниз, скрежещет под моими шагами. Чтобы рассмотреть самолет, я запрокидываю голову, он громадный и серебристо-белый. Чуть ниже крыла – огромный цилиндр, внутри которого вращаются лезвия. Я представляю, как лопасти засасывают меня, выплевывают мои останки с другой стороны, и содрогаюсь от этой картины.
– Как может такая здоровенная штука подниматься вверх? – вдруг раздается голос Юрайи за моей спиной.
Я молчу. Не знаю и знать не хочу. Следую за Зоей по новой лестнице, ведущей к отверстию сбоку самолета. Мои руки немного дрожат, когда я хватаюсь за перила. Я в последний раз оглядываюсь через плечо, посмотреть, не догоняет ли нас Тобиас. Но Тобиаса нет. Залезаю внутрь и невольно наклоняюсь, хотя отверстие явно выше моего роста.
Вижу ряды кресел, покрытых изношенной, кое-где порванной синей тканью. Выбираю место в первом ряду у окна. В позвоночник мне упирается металлическое ребро. Сиденье похоже на скелет, с жалкими остатками плоти.
Кара устраивается позади меня, а Питер с Калебом занимают места в задней части отсека. Вот уж не знала, что они такие друзья. Впрочем, ничего удивительного, если учесть, какие оба подлецы.
– Сколько же лет этой штуке? – интересуюсь я у Зои.
– Немало, – уклончиво отвечает она, – но мы полностью переделали основные узлы. Самолет по своим размерам совершенно подходит для наших целей.
– А для чего вы его используете?
– В основном для наблюдения. Мы приглядываем за тем, что творится в округе, на случай возникновения той или иной угрозы, – Зоя делает паузу. – Территория – большая и довольно дикая. Между нашим Чикаго и Милуоки – другим ближайшим регионом, который контролируется правительством, – около трех часов полета.
Мне хочется узнать обо всем поподробнее, но Юрайя и Кристина садятся рядом со мной, и момент упущен. Юрайя убирает подлокотник между нами и склоняется ко мне, чтобы выглянуть в окно.
– Если бы лихачи узнали о таком, они бы выстроились в очередь, чтобы научиться им управлять, – усмехается он. – И в первую очередь я сам.
– Нет, они бы сперва привязали себя к его крыльям, – Кристина толкает его в бок. – Ты что, не знаешь собственную фракцию?
Юрайя делает вид, что хочет ударить ее в челюсть, и снова поворачивается к окну.
– Кто-нибудь из вас видел Тобиаса? – спрашиваю я.
– Нет, – говорит Кристина. – Как он?
Прежде чем я успеваю ответить, в проходе между рядами сидений появляется пожилая женщина с морщинками вокруг рта и хлопает в ладоши.
– Меня зовут Карен, сегодня я буду вести наш самолет, – объявляет она. – Ребята, вы должны запомнить одно: шанс авиакатастрофы на самом деле много ниже, чем автокатастрофы.
– Значит, если мы оттуда свалимся, у нас есть шанс на выживание, – бормочет Юрайя.
Он выглядит беспечным, как ребенок, вот только его темные глаза смотрят настороженно. Он не был таким со смерти Марлен. Сейчас он очень хорош собой.
Карен исчезает в передней части самолета. Зоя садится через проход от Кристины, не забывая, раздавать нам инструкции: «Пристегните ремни безопасности!» или «Не вставайте, пока мы не достигнем крейсерской высоты!» Конечно, Зоя, как всегда, ничего нам не объясняет. Это почти чудо, что она просветила по поводу Чикаго и Милуоки.
Самолет начинает сдавать назад. Я удивляюсь тому, насколько плавно он движется, как будто мы уже парим над землей. Он разворачивается и скользит по полосе, на которой нарисованы десятки линий и символов. Чем дальше мы удаляемся от Резиденции, тем быстрее колотится мое сердце. Через динамики раздается голос Карен: «Подготовиться к взлету».
Когда самолет начинает крениться, я вцепляюсь в подлокотники. Меня сильно вжимает в кресло, вид из окна превращается в разноцветный мазок. Я вижу землю расстилающуюся под нами, становящуюся все меньше с каждой секундой. Мой рот открывается.
Вот забор, окружающий Резиденцию, и само здание, похожее на изображение нейрона из учебника. Вокруг – сеть бетонных дорог и какие-то строения. Потом я перестаю различать и шоссе, и сооружения, все внизу превращается в зеленовато-серое одеяло.
Не знаю, чего еще я могла ожидать? Увидеть границу мира, как будто он – гигантский утес, висящий в небе? Осознать, что я ходила по тесным улицам. Но оказывается, что я живу в доме, который и разглядеть-то целиком не могу. Какое все маленькое.
– Сейчас мы снизимся, но мы не можем лететь слишком близко к городу. Не стоит привлекать чье-то внимание. Поэтому мы наблюдаем за местностью с некоторого расстояния. Далее, по левому борту, вы увидите разрушения, которые принесла с собой Война за Чистоту. Это случилось до того, как мятежники начали использовать биологическое оружие вместо взрывчатки и бомб, – рассказывает Зоя.
Вытираю заслезившиеся глаза и замечаю группу темных зданий. Хотя нет – они обуглены до черноты. От некоторых вообще остался только фундамент. Тротуар между ними напоминает потрескавшуюся яичную скорлупу. Все немного смахивает на древние кварталы нашего города.
– А теперь мы облетим вокруг Чикаго, – продолжает Зоя. – Некоторые из озер пришлось осушить, чтобы построить забор, но мы старались действовать аккуратно и не причинить особого вреда ландшафту.
Я замечаю двойной шпиль Втулки. Она – как детская игрушка, а сами шпили выпирают из зубчатой линии города, прорываясь сквозь море бетона. А дальше – коричневая болотная жижа и… яркая синева.
Однажды я скатывалась по тросу зип-лайна с Хэнкок-билдинг и воображала, что вокруг вместо болотной топи – сплошная голубая вода, искрящаяся на солнце. И получается, что за пределами нашего города существует именно то, о чем я мечтала: сверкающее озеро с белыми барашками волн.
В самолете тихо, слышен только ровный рев двигателя.
– Приехали, – констатирует Юрайя.
– Хватит, – шипит на него Кристина.
– А насколько он большой, если сравнивать с остальным миром? – доносится голос Питера. – Наш город, я имею в виду? По площади. Сколько процентов?
– Чикаго занимает около двухсот двадцати семи квадратных миль, – отвечает Зоя. – Площадь планеты Земля – чуть менее двухсот миллионов квадратных миль. Если в процентах… настолько мало, что городом можно пренебречь.
Она выкладывает сведения как ни в чем не бывало. У меня же внутри все сжимается от волнения. Интересно, а на что похожа жизнь в других местах? Там тоже есть люди?
Таращусь в окно, стараясь дышать медленно, чтобы расслабить напряженные мышцы. Когда я вижу нашу землю сверху, я думаю, что подобная картина явилась бы для моих родителей убедительным доказательством наличия Бога. Наш мир громаден, а мы – жалкие и ничтожные и вообще не в состоянии его контролировать. Странно, но почему-то при этой мысли я чувствовую себя почти… свободной.
Вечером, когда все ужинают, я сажусь на подоконник в нашей комнате и включаю планшет. Мои пальцы трепещут, когда я открываю файл «Дневник». Первая запись гласит:
«Дэвид настаивает на том, чтобы я записывала все события. Итак, здесь творится много плохого, не только для меня, но и для остальных.
Я выросла в доме в Милуоки, штат Висконсин. Я почти ничего не знала о том, что находилось на сопредельных территориях (они называют это «округа»), понимая лишь, что не должна туда ходить. Моя мама трудилась в правоохранительных органах, характер у нее был вспыльчивый. Угодить ей было сложно. Мой папа работал учителем. Помню его мягким, всепонимающим и… бесполезным. Как-то раз они поссорились в гостиной, ситуация обострилась, он схватил ее, а она его застрелила. В ту ночь, пока она похоронила его тело во дворе, я собрала свои вещи и потихоньку ушла из дома. Больше я маму не видела.
В нашем городе вечно что-то случалось. Большинство родителей моих друзей пили, или были глупы, или постоянно орали как бешенные, или просто давно не любили друг друга. Но никто не обращал на это внимания. Уверена, что мое исчезновение стало очередным эпизодом в длинном списке происшествий за тот год.
Я знала, что если отправлюсь к каким-нибудь чиновникам, пусть даже и в другом районе, то меня вернут к маме. А я никогда больше не смогла бы посмотреть ей в глаза, без того чтобы не вспомнить лужу крови моего отца, растекающуюся по ковру. Поэтому я побрела в маленький поселок на Окраине, где люди обитают в халупах, выстроенных из брезента и алюминия. Они живут тем, что собирают отбросы, а обогреваются, сжигая старые бумаги, потому что наше правительство не в состоянии о них позаботиться. Все его силы уходят на попытки удержать город от распада: ведь сто с лишним лет война разрушала наше общество. А может, правительство уже ничего и не хочет. Я не знаю.
Там я увидела, как взрослый мужчина избивал ребенка. Я ударила его по голове доской, чтобы заставить прекратить, и он сразу умер. Тогда мне исполнилось тринадцать. Я побежала. Какой-то парень, похожий на полицейского, догнал меня и затащил в фургон. Он не застрелил меня на ближайшей обочине и даже не отправил в тюрьму, как я того опасалась. Он вывез меня в безопасную зону и провел мою генетическую экспертизу. Он сообщил мне об экспериментах в городах, и о том, что мои гены чище, чем у других людей. Даже показал мне на экране компьютера мою генетическую карту в качестве доказательства.
Но ведь я убила человека! Как и моя мать. А Дэвид заявил, что это – не то же самое, поскольку я не собиралась его убивать, а пыталась защитить маленького ребенка от гибели. Но я-то знала, что моя мама тоже не хотела убивать папу. Какая, в сущности, разница? Произошел ли несчастный случай или все было преднамеренно, результат-то один…
Я была абсолютно в этом уверена. Тогда Дэвид рассказал мне о том, что произошло давным-давно, когда люди попытались улучшить свою природу, но кончилось все тем, что сделали только хуже. Наверное, здесь есть доля правды. А может, я просто хотела поверить ему».
Закусываю губу. Сейчас в Бюро люди сидят в столовой, едят, пьют и смеются. В нашем городе происходит то же самое. Вокруг меня – обыкновенная жизнь, а я торчу здесь, одна. Прижимаю планшет к груди. Моя мать была здесь. Значит, в коридорах Бюро – не только мое настоящее, но и мое прошлое. И мама будто вселяется в мою душу. Смерть не стерла ее образ, он там – навсегда. Холодный воздух просачивается под рубашку, я содрогаюсь.
Юрайя с Кристиной заходят в спальню, о чем-то болтая. Уверенность Юрайи успокаивает меня, а на мои глаза внезапно наворачиваются слезы. Они с Кристиной подбегают ко мне.
– Ты в порядке? – с тревогой спрашивает Кристина.
Я киваю.
– Где вы, ребята, гуляли?
– После самолета мы заглянули в диспетчерскую и понаблюдали немного за городом, – отвечает Юрайя. – Там ничего не изменилось. Дура Эвелин, ее прихлебатели и все такое прочее, но иногда кажется, что смотришь фильм.
– Жуткое и угнетающее кино, – бормочу я.
– Не знаю, если кому-то интересно увидеть, чешу ли я себе зад или что я съел на обед, то проблемы скорее у него, а не у меня, – пожимает плечами Юрайя.
– Как часто проиходит подобное, сэр? Постарайтесь вспомнить как можно точнее! – хихикаю я, а он пихает меня локтем.
– Извините, что вмешиваюсь в ваш чрезвычайно ученый диспут, – говорит Кристина, – но я с тобой, Трис. Я чувствовала себя отвратительно, словно делала что-то позорное. Думаю, мне следует держаться подальше от диспетчерской.
Она показывает на планшет у меня на коленях, на экране которого светятся слова моей матери.
– Что там у тебя?
– Моя мать прежде жила здесь. Ну то есть она – не отсюда, но пришла сюда, а когда ей исполнилось пятнадцать, ее отправили в Чикаго под видом лихача.
– Твоя мать… – удивляется Кристина.
– Ага, – киваю я. – Выглядит безумно. А еще она написала дневник и передала его Бюро.
– Ничего себе, – восхищается она.
Потом продолжает мягким тоном:
– Но ведь здорово, что тебе его дали? Теперь ты сможешь узнать о ней больше.
– Еще бы. И вообще, я больше не реву, и перестаньте пялиться на меня как на больную.
Беспокойство мигом слетает с лица Юрайи.
– И я подумала, – вздыхаю я, – что в каком-то смысле тоже принадлежу этому месту. Может, оно станет моим домом.
Кристина хмурится.
– Наверное, – неуверенно произносит она.
Но я благодарна ей за поддержку.
– Ну… – тянет Юрайя, – я не способен где-нибудь почувствовать себя как дома. У меня этот фокус уже не получится.
Он прав. Мы всегда и везде останемся чужими: и в экспериментальном городе, и в Бюро. Для нас все круто изменилось, и назад ничего не вернуть. Вероятно, каждый должен построить убежище внутри себя – в глубине своей души.
В комнату заходит Калеб. На его рубашке темнеет пятно от соуса, но он вроде бы ничего не замечает. В его взгляде есть некое «интеллектуальное обаяние». На минуту мне становится любопытно, что такого он успел разведать.
– Привет, – говорит Калеб и направляется ко мне, но тормозит на полпути.
Прикрываю экран планшета ладонью и молча смотрю на брата.
– Ты что, вообще не собираешься со мной общаться? – ворчит он.
– Если она начнет это делать, я умру от шока, – ледяным тоном отчеканивает Кристина.
Я отворачиваюсь. Как же мне иногда хочется обо всем забыть, вернуться к тому времени, когда мы не выбрали еще себе фракции.
20. Тобиас
– Не надеялась, что увижу тебя, – произносит Нита.
Она ведет меня за собой, и я замечаю татуировку, выглядывающую из-под ворота ее рубашки, но не могу разобрать изображения.
– Здесь тоже делают тату? – спрашиваю я.
– Кое-кто, – отвечает она. – У меня на спине – разбитое стекло, – и она умолкает, словно решает, стоит ли делиться со мной чем-то личным. – Я сделала ее потому, что это имеет отношение к повреждениям. Шутка своего рода.
Опять слово «повреждение», которое постоянно вспыхивает и затухает в моей голове после того генетического теста. А шутка – совсем не смешная даже для самой Ниты. Она выплюнула объяснение так, будто у нее стало горько во рту.
Мы шагаем по одному из кафельных коридоров, почти пустому в самом конце рабочего дня, затем спускаемся по лестнице. Синие, зеленые, фиолетовые и красные огни пляшут на стенах, их цвета меняются ежесекундно. Туннель на выходе широк и темен, и только странные огоньки освещают нам путь. Плитка совсем старая, даже через подошвы я чувствую, насколько она выщерблена и грязна.
– Эта часть аэропорта была полностью переделана и расширена, когда они перебрались сюда, – поясняет Нита. – После Войны за Чистоту лаборатории находились глубоко в подвалах, чтобы сохранить их в случае нападения на Бюро. Теперь здесь появляется только обслуживающий персонал.
– Значит, мы должны встретиться с кем-то из них?
Она кивает.
– Работа в обслуживании – это нечто. Почти все мы «ГП» – генетически поврежденные, результаты неудачных экспериментов в городах или их потомки. Есть и здоровые, вытащенные оттуда, как мать Трис. Правда, у нас нет ее генетического преимущества. А ученые и руководство являются «ГЧ» – генетически чистыми, они – потомки тех, кто никогда не подвергался модификации. Имеются, конечно, исключения, но их мало, я всех могу пересчитать по пальцам.
Я собираюсь спросить, зачем нужно подобное строгое разделение, но, чуть подумав, догадываюсь сам. «ГЧ» выросли в замкнутом сообществе, занятом наблюдениями и изучениями. А «ГП» сами родились в экспериментальных городах и явились результатом смены многих поколений тамошних жителей, чья единственная цель заключалась лишь в том, чтобы дать потомство. Разумеется, тут учитывались и знания и квалификация, но, по-моему, любая система, которая не дает возможности развиваться необразованным людям, вряд ли может быть справедливой.
– Твоя девушка права, – продолжает Нита. – Ты остался прежним, но теперь имеешь более ясное представление о своих возможностях. На самом деле, рамки есть даже у ГЧ.
– Получается, для всего установлены заборы? Для сострадания? Для совести? Откуда у вас обеих такая уверенность во мне?
Глаза Ниты ощупывают меня, но она ничего не отвечает.
– Смешно, – заявляю я. – Как вы или они можете определить границы моих возможностей?
– Так устроен мир, Тобиас, – говорит Нита. – Это просто генетика.
– Ложь, – возражаю я. – Существует нечто большее.
Я чувствую, что мне надо бежать обратно к своим. Гнев бурлит внутри меня, и мне становится жарко, хотя я не уверен, на кого именно я злюсь. На Ниту, которая полагает, что она ограниченна, или на тех, кто убедил ее в этом. А может, вообще на всех.
Мы достигаем конца туннеля, и Нита толкает плечом тяжелую дверь. За ней – шум и какое-то мельтешение. В комнате, куда мы попали, развешаны гирлянды маленьких, но ярких лампочек. Кажется, будто под потолком сплетена светящаяся паутина. Угол занимает деревянная стойка с бутылками и стаканами. Слева от нее – столы и стулья, а справа стоят люди с музыкальными инструментами. Я буквально оглушен, но единственные инструменты, которые я могу узнать, исходя из опыта своего недолгого пребывания во фракции Товарищества, – это гитары и барабаны.
Все разом оглядываются, и я чувствую себя так, будто на меня направили прожектор. Сперва мне ничего не удается разобрать в какофонии музыки и криков, но потом я привыкаю к гаму и различаю голос Ниты:
– Хочешь чего-нибудь выпить?
Только я собираюсь ей ответить, как в комнату врывается кто-то еще. Он невысок, а футболка на нем на пару размеров больше, чем требуется. Вбежавший машет музыкантам. Те замолкают, и в наступившей тишине он кричит:
– Сейчас будет вынесен приговор.
Половина присутствующих вскакивает и бросается к двери. Нита хмуро морщит лоб.
– Кому приговор-то? – спрашиваю я.
– Маркусу.
И я кидаюсь за остальными.
Несусь по туннелю, лавируя между людьми, иногда отпихивая их с моего пути. Нита бежит по пятам за мной и зовет меня по имени. Я не могу остановиться. Я – сам по себе, и мне плевать на Резиденцию. Кроме того, я всегда был хорошим бегуном.
Я перепрыгиваю через три ступеньки, хватаясь за перила, чтобы не упасть. Сам не знаю, что именно я стремлюсь узнать: что они признают Маркуса виновным? Или что они оправдают его? Чего я, собственно, хочу – его смерти или милосердия Эвелин? Не понимаю. Похоже, оба исхода для меня равнозначны. Не все ли равно, что я увижу – настоящего злобного Маркуса либо его благородную маску? Или неподдельную ярость Эвелин?
Я не помню, где находится диспетчерская. Но я отчаянно проталкиваюсь вперед, и вот они, мои родители, на доброй половине мониторов. Толпа, перешептываясь, расступается передо мной, рядом остается лишь Нита, я слышу ее тяжелое дыхание.
Кто-то прибавляет звук, и мы сквозь треск слышим их голоса. Они искажены микрофонами, но я узнаю интонации и тембр отца. Я почти могу предсказать его слова еще до того, как он произнесет их.
– Куда нам торопиться? – усмехается он. – Разве ты не жаждешь насладиться своим триумфом?
Я напрягаюсь. Это – не тот человек, которого все знают как моего отца, терпеливого, спокойного лидера альтруистов. Здесь – не Маркус, никогда никому не желающий зла, в особенности своим собственным жене или сыну. На мониторах – тот, кто с наслаждением вытаскивал свой ремень из брючных петель, оборачивал его вокруг костяшек пальцев, и один вид Маркуса возвращает меня в комнату страха, превращая в забитого ребенка.
– Нет, Маркус, – отвечает мама. – Ты хорошо служил городу на протяжении многих лет. Ни мне, ни моим советникам решение не далось легко.
Значит, Маркус уже не играет, а Эвелин продолжает носить маску. Ее голос звучит с подкупающей искренностью.
– Я и представители бывших фракций, мы постарались принять во внимание твою лояльность городу, и мои чувства к тебе, как к своему бывшему мужу…
Я фыркаю, не сдержавшись.
– Между прочим, я до сих пор являюсь твоим мужем, – изрекает Маркус. – У альтруистов запрещены разводы.
– Но они могли разводиться в случае насилия в семье, – возражает Эвелин.
Неужели она только что призналась в этом на публике? Сейчас ей нужно, чтобы люди в городе увидели ее по-новому. Перед ними – не бессердечная мегера, взявшая над ними власть, но смелая женщина, которая справилась с Маркусом и с его демонами, прятавшимися за чистеньким фасадом дома и скромной одеждой.
– Она собирается его убить, – констатирую я.
– Факт остается фактом, – продолжает Эвелин нежно. – Ты совершил вопиющие преступления против народа. Ты обманул невинных детей, заставив их рисковать жизнями ради твоих корыстных целей. Твой отказ подчиниться моим приказам и приказам Тори Ву, бывшего лидера лихачей, привел к бесчисленным смертям во время атаки эрудитов. Ты предал своих коллег, не выполнив договор, и потерпел неудачу в борьбе против Джанин Мэтьюз. Ты предал свою собственную фракцию, раскрыв то, что должно было оставаться тайной.
– Я не…
– Я еще не закончила, – повелительно возвышает голос Эвелин. – Учитывая твой стаж работы, мы приняли необычное решение. В отличие от других представителей бывших фракций, ты не будешь помилован и не получишь возможности консультировать нас по вопросам, находившимся в твоей компетенции. Но ты не будешь и казнен как предатель. Мы вышлем тебя вовне, за земли Товарищества, и у тебя никогда не будет возможности вернуться назад.
Маркус выглядит удивленным, и я понимаю его.
– Поздравляю, – произносит Эвелин. – У тебя появился шанс начать жизнь сначала.
Должен ли я чувствовать облегчение? Или расстроиться, поскольку дамоклов меч останется висеть у меня над головой? Не знаю. Я вообще ничего не чувствую.
Как всегда, когда меня охватывает паника. Пальцы немеют. Мне надо побыть одному. Я разворачиваюсь и оставляю за спиной все и вся: своих родителей, Ниту и город, где я родился.
