Текст книги "Сын (ЛП)"

Автор книги: Вероника Рот

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 3 страниц)

Ты шутишь? – говорю я, не в состоянии больше себя сдерживать. – Люди выбирают фракцию, потому что они разделяют те же ценности, что и фракция, а не потому, что они уже профессионалы в том, чему учит фракция. Ты будешь выгонять людей из Бесстрашия только лишь потому что они не настолько смелые, чтобы запрыгнуть в поезд или выиграть схватку.Т ы скорее предпочтешь большого, сильного и безрассудного, чем маленького, умного и смелого – так ты совсем не улучшишь Бесстрашие.

Уверен, маленьким и умным лучше быть в Эрудиции или одетыми в серое Сухарями, – говорит Эрик с кривой улыбкой. – И я не думаю, что ты достаточно веришь в наших потенциальных новых бесстрашных, Четыре. Эта система будет благосклонна только к тем, кто окажется самым стойким.

Я бросаю взгляд на Макса, ожидая, что он будет выглядеть незаинтересованным планом Эрика, но это не так. Он подается вперед, внимательно рассматривает увешанное пирсингом лицо Эрика, как будто что-то в нем вдохновило его.

Интересная дискуссия, – говорит он. – Четыре, как ты сделаешь Бесстрашие лучше, если не с помощью более соревновательного обучения?

Я киваю головой, снова смотрю в окно. Ты не один из тех безумных, ищущих опасность дураков , сказала мне мать. Но Эрик хочет в Бесстрашие именно таких : безмозглых, ищущих опасность дураков. Если Эрик один из шпионов Джанин Метьюз , зачем Джанин способствовать тому, чтобы он предложил подобный план?

О. Все потому, что безмозглых , ищущих опасность дураков проще контролировать, ими легче управлять.

Очевидно.

Я сделал бы Бесстрашие лучше, воспитывая истинную храбрость вместо глупости и грубости, – говорю я. – Убрать упражнение с ножами. Готовить физически и умственно защищать слабых от сильных. Об этом говориться в нашем манифесте – ежедневный подвиг. Я думаю, что мы должны вернуться к этому.

А затем мы все возьмемся за руки и споем вместе песню, так? – Эрик закатывает глаза.– Ты хочешь превратить Бесстрашие в Дружелюбие.

Нет, – говорю я. – Я хочу убедиться, что мы по-прежнему умеем думать сами, думать о чем-то большем, чем о следующей дозе адреналина. Или просто думать, иногда. Так нас не смогут захватить или управлять нами извне.

По мне, так звучит немного по-эрудитски , – замечает Эрик.

Способность думать не принадлежит только Эрудиции, – резко говорю я. – Способность думать в стрессовых ситуациях – вот что должны развивать пейзажи страха.

Хорошо, хорошо, – соглашается Макс, поднимая руки вверх. Он выглядит встревоженным. – Четыре, прости меня за то, что я это говорю, но твои слова звучат как речь параноика. Кто мог бы захватить нас или попытаться управлять нами? Фракции мирно сосуществовали долгое время до того еще как ты родился, и нет причин, чтобы это изменилось.

Я уже открыл рот, чтобы сказать, что в ту самую секунду, когда он позволил Джанин Метьюз вмешаться в дела нашей фракции, в ту самую секунду, когда он позволил лояльно настроенным к Эрудиции изменениям проникнуть в нашу программу обучения, в ту самую секунду, когда он начал спрашивать у нее совета, кого назначить следующим лидером Бесстрашия, он поставил под угрозу систему сдерживаний и противовесов, которые и позволяли нам мирно сосуществовать так долго. Но затем я понял, что сказать ему все эти вещи значило обвинить его в предательстве, а так же открыть, как много я знаю.

Макс смотрит на меня, и на его лице написано разочарование. Я знаю, что я ему нравлюсь, по крайней мере больше, чем Эрик. Но вчера моя мать была права – Максу не нужен кто-то похожий на меня, кто может думать самостоятельно, планировать. Ему нужен кто-то как Эрик, кто поможет ему создать новые планы Бесстрашия, кем будет просто управлять только потому он под каблуком у Джанин Метьюз , с кем Макс близко связан.

Моя мать представила мне вчера два варианта: быть пешкой Бесстаршия или стать афракционером. Но есть третий: быть ни тем и ни другим. Ни присоединиться ни к одному. Жить под наблюдением и быть свободным. Это то, чего я действительно хочу: избавиться ото всех, один за другим, кто хочет воспитывать и “лепить” меня под себя, и вместо этого научиться воспитывать и “лепить” себя самостоятельно.

Честно говоря, сэр, я не думаю, что мое место здесь, – говорю я спокойно. – Я сказал вам, когда вы впервые меня спросили об этом, что я хотел бы быть инструктором, и я думаю, что все больше понимаю, что мое место там.

Эрик, оставь нас ненадолго, – говорит Макс. Эрик, которому с трудом удается побороть ликование, кивает и выходит. Я не вижу, как он уходит, но готов поставить все мои деньги на то, что он слегка подпрыгивает, пока идет вниз по коридору.

Макс поднимается и садится рядом со мной в только что освободившееся кресло Эрика.

Надеюсь, ты говоришь так не потому, что я обвинил тебя в паранойе, – говорит Макс. – Я просто беспокоюсь о тебе. Я боялся, что давление, оказываемое на тебя, не позволяет тебе мыслить здраво. Я все еще думаю, что ты кандидат в лидеры с большими шансами на успех. Ты подходишь по профилю, ты показал мастерство во всем, чему мы тебя научили – и помимо этого, если говорить начистоту, ты внушаешь больше симпатии, чем наш любой другой подающий надежды кандидат, и это очень важно при тесной работе.

Спасибо, – говорю я. – Но вы правы, я действительно нахожусь под давлением. И это давление, если бы я был лидером Бесстрашия, было бы еще сильнее.

Макс грустно кивает. – Хорошо. – Он кивает снова. – Если ты хочешь быть инструктором при иниициации , я устрою это для тебя. Но это сезонная работа – чем бы ты хотел заниматься оставшееся время в году?

Я подумывал о работе в диспетчерской, – отвечаю я. – Я обнаружил, что мне нравится работать с компьютерами. Не думаю, что мне так же сильно понравится патрулировать окрестности.

Окей , – соглашается Макс. – Считай, что это уже сделано. И спасибо за то, что был честен со мной.

Я поднимаюсь, и все, что я чувствую, это облегчение. Он выглядит обеспокоенным, сочувствующим. Ни моя паранойя, ни мотивы не вызывают у него подозрений.

Если ты вдруг передумаешь, – говорит Макс, – будь добр, скажи мне об этом не раздумывая. Нам всегда пригодится кто-то вроде тебя.

Спасибо, – говорю я, и, даже несмотря на то, что он худший из предателей фракции, которого я когда-либо встречал, и, вероятно, частично виновен в смерти Амара , я не могу не чувствовать некоторую благодарность за то, что он так легко отпустил меня.

Эрик ждет меня за углом. Когда я пытаюсь пройти мимо, он хватает меня за руку.

Будь осторожнее, Итон, – шепчет он. – Если кто-то узнает от тебя о моей связи с Эрудицией, тебе не понравится то, что с тобой случится.

Тебе тоже не понравится то, что с тобой случится, если ты еще раз назовешь меня настоящим именем.

Скоро я стану одним из твоих лидеров, – говорит Эрик, усмехаясь. – И поверь мне, я буду очень пристально следить за тобой и за тем, как ты внедряешь в обучение мои новые методы.

Ты ему не нравишься, ты знаешь об этом? – говорю я. – Максу, я имею в виду. Он бы предпочел получить любого другого, чем тебя. Он не позволит тебе продвинуться больше чем на дюйм в любом направлении. Так что удачи с твоим коротким поводком.

Я вырываю руку из его захвата и иду к лифтам.

Чувак , – говорит Шона. – Не самый лучший день.

Да уж.

Мы с ней сидим рядом с пропастью, свесив ноги вниз. Я упираюсь головой в металические прутья ограждения, которое удерживает нас от смертельного падения, и чувствую брызги воды на лодыжке, когда большая волна ударяется о стену.

Я рассказал ей о том, что покинул программу обучения лидеров, и об угрозах Эрика, но не сказал о матери. Как сказать кому-то о том, что твоя мать воскресла из мертвых?

Всю мою жизнь кто-нибудь пытался меня контролировать. Маркус был домашним тираном, и ничего не происходило без его ведома. А затем Макс захотел завербовать меня в качестве собственного подпевалы-бесстрашного. Даже у моей матери был для меня план, что я присоединюсь к ней, когда достигну определенного возраста, чтобы бороться с системой фракций, потому что у нее вендетта против них, неважно, по какой причине. И в тот момент, когда я решил, что избежал любого контроля, Эрик на бросился на меня, чтобы напомнить, что если он станет лидером Бесстрашия, он будет присматривать за мной.

Я осознаю, что все, что у меня есть, это краткие моменты сопротивления, которое я могу оказать, как тогда, в Отречении, собирая предметы, которые я находил на улице. Татуировка, которую Тори рисует у меня на спине, которая может открыть, что я дивергент, – один из таких моментов. Мне нужно продолжать искать их еще, коротких моментов свободы в мире, который отказывает мне в ней.

Где Зик ? – спрашиваю я.

Я не знаю, – говорит она. – В последнее время я не очень хотела тусоваться с ним.

Я кошусь на нее.

Знаешь, ты могла бы просто сказать, что он тебе нравится. Я, честно, думаю, что он не догадывается об этом.

Это очевидно, – говорит она, фыркая. – Но что, если это то, что он хочет – прыгать от одной девчонки к другой, на какое-то время. Я не хочу быть одной из таких девчонок.

Я сильно сомневаюсь, что ты могла бы, – говорю я, – но это разумно.

Мы молча сидим несколько секунд, оба уставившись вниз на бушующую под нами воду.

Ты будешь хорошим инструктором, – говорит она. – Ты действительно хорошо учил меня.

Спасибо.

Вот вы где, – раздается голос Зика позади нас. Он тащит большую бутылку, наполненную чем-то вроде коричневой жидкости, держа ее за горлышко. – Идемте. Я кое-что нашел.

Мы с Шоной смотрим друг на друга, пожимаем плечами, а затем следуем к дверям на другой стороне Ямы, к тем, в которые мы впервые вошли после прыжка в сетку. Но вместо того, чтобы вести нас к сетке, он ведет нас через другую дверь – замок примотан внизу клейкой лентой – и вниз по черному как смоль коридору и лестницам.

Уже почти пришли… ой!

Извини, я не знала, что ты остановился, – говорит Шона.

Держитесь, почти получилось…

Он открывает дверь, впуская внутрь слабый свет, так, чтобы мы могли увидеть, где находимся. Мы на другой стороне пропасти, в нескольких футах над водой. Яма над нами кажется бесконечной, а люди, кружащие рядом с ограждением, – маленькими и темными, их невозможно различить с такого расстояния.

Я смеюсь. Зик только что привел нас к еще одному моменту сопротивления, вероятно, не подозревая об этом.

Как ты нашел это место? – с явным удивлением спрашивает Шона , прыгая на один из камней внизу. Теперь, когда я здесь, я вижу тропу, которая могла бы вывести нас вверх и через стену, если бы мы захотели пройти на другую сторону пропасти.

Та девушка, Мария, – говорит Зик. – Её мама занимается эксплуатацией и обслуживанием пропасти. Я не знал, что здесь есть подобная штука, но, очевидно, вот она.

Вы все еще встречаетесь? – интересуется Шона , стараясь выглядеть как обычно.

Неа , -отвечает Зик. – Каждый раз, когда я был с ней, мне очень сильно хотелось быть вместо этого с друзьями. Это не очень хороший знак, да?

Да , – соглашается Шона , и она кажется более доброжелательной, чем раньше.

Я осторожно опускаюсь на камень, на котором стоит Шона. Зик садится рядом с ней, открывает бутылку и передает её по кругу.

Я слышал, ты выбыл из борьбы , – говорит Зик , когда передает её мне. – Подумал, что ты можешь захотеть выпить.

Ага, – говорю я и делаю большой глоток.

Рассматривай этот акт публичного пьянства как большой… – Он показывает непристойный жест стеклянному потолку над Ямой. – Ты знаешь, Максу и Эрику.

И Эвелин , думаю я, когда делаю следующий глоток.

Я буду работать в диспетчерской, когда не тренирую новичков, – говорю я.

Круто, – говорит Зик. – Будет здорово иметь там друга. Сейчас никто со мной не разговаривает.

Похоже на меня в моей прежней фракции, – замечаю я со смехом. – Представь целый обеденный перерыв, когда никто на тебя даже не смотрит.

Ох, – ужасается Зик. – Тогда, готов поспорить, сейчас ты рад оказаться здесь.

Я беру у него бутылку, делаю еще один большой глоток жгучего, обжигающего алкоголя, и вытираю рот тыльной стороной руки.

Ага, – соглашаюсь я. – Я рад.

Если все фракции становятся хуже, как моя мать хотела бы заставить меня думать, это не такое уж и плохое место, чтобы наблюдать за тем, как они разваливаются.

Только-только стемнело, мой капюшон надет, чтобы скрыть лицо, пока я бегу по части города, в которой живут афракционеры , прямо по границе, которую они делят с Отречением. Я должен был дойти до школы, чтобы определить мое местоположение, но теперь вспомнил, где я, и где я бежал в тот день, когда ворвался на склад афракционеров в поисках исчезающих воспоминаний.

Я подхожу к двери, через которую прошел, когда выходил, и стучу по ней костяшкой указательного пальца. Я слышу голоса позади нее и чувствую запах еды, идущий из одного из открытых окон, когда дым от огня внутри просачивается в переулок. Шаги, как будто кто-то пришел посмотреть, что это за стук.

На этот раз на мужчине надета красная футболка Дружелюбия и черные штаны Бесстрашия. Полотенце все еще засунуто в черный карман, как и в прошлый раз, когда я говорил с ним. Он открывает дверь ровно настолько, чтобы взглянуть на меня, не больше.

Смотрите, кто переоделся, – говорит он, разглядывая мою одежду Бесстрашия. – Чему обязан этому визиту? Тебе не хватало моей очаровательной компании?

Ты знал, что моя мать жива, когда меня встретил, – говорю я. – Именно так ты узнал меня, потому что провел с ней какое-то время. Так ты узнал, что она говорила о силе, которая притягивает её к Отречению.

Да, – соглашается мужчина. – Не думал, что это мое дело – сказать тебе, что она жива. Ты здесь, чтобы требовать извинений, или что?

Нет, – говорю я. – Я здесь, чтобы передать сообщение. Ты отдашь ей его?

Да, конечно, я увижу ее в ближайшие пару дней.

Я залезаю в карман и достаю исписанный листок бумаги. И передаю его мужчине.

Давай, читай, мне все равно, – говорю я. – И… спасибо.

Без проблем, – отвечает он. – Хочешь войти? Ты становишься больше похожим на нас, чем на них, Итон.

Я качаю головой.

Я возвращаюсь по переулку, и перед тем, как завернуть за угол, я вижу, как он открывает записку, и читает, что в ней написано.

«Эвелин ,

когда-нибудь. Не сейчас.

4.S. Я рад, что ты не умерла ».