Текст книги "Игра реальностей. Джон (СИ)"
Автор книги: Вероника Мелан
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]
А еще спустя минуту зашуршало на полу.
Что это?
Когда моих ног коснулось что-то мягкое, я вздрогнула, резко притянула к себе конечности и привстала – они были здесь все! Фурии на моей кровати. Сидели, расположившись на краю, и взирали на меня загадочными золотистыми глазами.
– Эй, вы чего? – зашептала я, удивленная. Смешарики крайне редко выкатывались из своей корзины после того, как укладывались в нее и того реже забирались на мою постель. – Чего не спите?
– О чем. Ду. Маишь?
О чем?
Ух ты! По-видимому, мой мыслительный процесс протекал так напряженно, что потревожил общую атмосферу в комнате.
Я качнула головой в сторону тумбочки с распечаткой.
– Об этой девушке.
– Кажи.
– Рассказать что?
– А. Ней.
В спальне повисло молчание – рассказать о Яне? Смешарикам? Зачем? Какое-то время я задумчиво смотрела на них – на странных пушистых существ, вдруг проявивших любопытство, а потом решила – а почему нет? Фурии не глупы – куда умнее многих людей – и беспричинно никогда и ничем не интересуются. Имеют доступ к скрытым ресурсам, обладают нестандартным мышлением и уж точно умеют хранить секреты.
За окном проехала машина; угомонился, закончив вылизываться Миша, – теперь он сонно и недовольно взирал на сидящих на простыне гостей – мое, мол, место.
– Хорошо, расскажу, – я качнула головой в сторону лежащей на тумбе распечатки. – Ее зовут Яна…
Я не стала ничего утаивать – какой смысл? Поведала им о ситуации в отряде, о своей идее, которая еще недавно у бассейна казалась лишь забавной шуткой, о сегодняшнем удачном воплощении ее в жизнь. А после поделилась и сомнениями:
– Я хотела бы ее увидеть, понимаете? Яну. Не для того, чтобы убедиться, подходит она Сиблингу или нет – такое не мне решать, – но просто понаблюдать. Присмотреться, принюхаться, почувствовать, что она за человек вообще. А вдруг у нее уже есть парень?
Смешарики слушали внимательно и молча. Когда наступила пауза, один из них (никогда не понимала, по какому принципу они распределяют первенство в задавании вопросов) спросил:
– А ф чем. Ролема?
В чем проблема?
– В том, что я не могу просто так прыгнуть к ней в Екатеринбург. Нет, я знаю адрес – выпытала у будки, – но не могу же я просто представить ее лицо и переместиться туда же, где Яна находится? А вдруг она будет дома – допустим, у себя в спальне? Или будет завтракать с родителями? Или голая кувыркаться с другом? (Инцидент с Баалом запомнился мне на всю оставшуюся жизнь). А тут я. Как я буду объяснять ей свое появление, которое она, будучи, например, в стенах квартиры, обязательно заметит? Я бы подождала ее на улице – приехала бы по указанному адресу, притаилась где-нибудь и просто проследовала за ней до работы, – но как узнать, во сколько она выйдет из дома? Одни вопросы, в общем, и ни одного ответа.
– Годи, – вдруг перебили меня пушистики и практически одновременно скатились с кровати – мягко и совершенно бесшумно. – Мы. Коро.
Скоро?
И они выкатились из спальни. Я удивленно посмотрела на Михайло – Михайло на меня. Ну, ушли, так ушли – кто их знает, когда и с чем вернутся? Не успела я пожать плечами и повалиться на подушку, как в дверной проем просунулась кудлатая голова Клэр.
– Эй, а что со Смешариками?
– Куда-то отправились.
– Знаешь куда? В подвал. Похоже, снова к своему шару-порталу. Ох, не случилась бы беда…
Мы обменялись долгим взглядом, одновременно думая об одном и том же – хорошо бы они не исчезли из нашего дома после этого похода в подвал на пару недель, а то и лет.
– Все будет хорошо.
– Думаешь?
– Уверена, – они ведь когда-то обещали. – Все будет хорошо. Спи.
– Ладно. Тогда пошла. Спокойной ночи тебе.
Я не ошиблась – «меховые яйца», как любил величать Фурий Дэйн, вкатились в комнату пару минут спустя. Вновь без спроса забрались на кровать, расселись, таинственно замерцали желтыми глазами – все, как один, довольные.
– Так чего я «годи»? Вы куда ходили?
– За форма. Цией.
За информацией. Ясно.
– Я-на. Подет из до-ма. В сем… два… тсать…
Сложное предложение им никак не давалось, и потому над пушистыми головами попросту высветились цифры «7:22».
– Она выйдет из дома в семь двадцать две?
– Дя.
– Завтра?
– Дя.
– А как вы узнали?
Тишина. Действительно, не все же тайны выдавать?
В мою кровь вернулся азарт, а вместе с ним и волнение – соскользнули в прежнюю колею и беспокойные мысли «А стоит ли?».
– А парень у нее есть?
– Неть.
– Точно?
– То. Чна.
– Значит, в семь двадцать две выйдет из дома? Что же делать, что же делать…
– Мы ре-шили. Тваю лему.
– Да, мою проблему вы решили, – я задумчиво поскребла макушку, вздохнула, какое-то время смотрела не на Фурий, а в окно, за которым дремала улица. – Вот только…
– Вори.
(Говори)
– Не знаю… понимаете… Если я решусь на это, то изменю жизнь Джона и этой девушки. А есть ли у меня такое право? Что будет, если они не подойдут друг другу?
– Дайдут.
Я удивленно воззрилась на Смешариков, в устах которых слово «подойдут» звучало куда увереннее, нежели в моей собственной голове.
– Так вы предлагаете мне действовать? Думаете, я буду права, если решусь на такое?
– Рава.
На свете существовал один единственный человек, чьему мнению я доверяла безоговорочно, – Великий и Всемогучий Дрейк, – но теперь к собственному удивлению обнаружила, что к мнению Фурий я прислушиваюсь не менее внимательно. Ведь они, так же как и Творец Уровней, умели видеть наперед, просчитывать и предугадывать, расшифровывать несостоявшиеся еще линии судьбы. И если уж решали выбраться из корзины, забраться на мою кровать и вмешаться в ситуацию со словами «расскажи», значит, на то была причина.
Веская причина – они знали, что я могу отказаться от этой мысли, – вот почему. И не хотели, чтобы так произошло.
– Вы думаете, что они созданы друг для друга, да? И что без меня у них ничего не выйдет?
Вместо того чтобы ответить, пушистики – эти противные, маленькие и крайне загадочные комки шерсти с глазами – просто скатились с моей постели, забрались в корзину и демонстративно сомкнули веки. Синхронно.
Вот же мелкие противозины! Ну и ладно… По крайней мере, я знаю главное – во сколько Яна Касинская завтра покинет дом, – и, значит, у меня есть цель.
Когда моя голова коснулась подушки, Михайло вновь удовлетворенно замурчал.
*****
Многое ли можно сказать о незнакомом городе в предрассветных сумерках?
Немногое. Лишь такой минимум, как: в нем по утрам тоже бывает туманно, в нем, как и во многих других российских городах, теснят друг друга разномастные дворы, парковки запружены машинами, а такси от главного вокзала до улицы Бетонщиков едет ровно тридцать одну минуту.
Мда, Википедия сообщила бы больше.
Солнце еще не поднялось. Над девятиэтажным домом висела серость; мусорные баки смердели – я отошла от них подальше и, кутаясь в легкую ветровку, в который раз всмотрелась в номер дома – я на месте. Нужное мне строение оказалось… общежитием: блеклые блоки, блеклые этажи, пыльные окна. Неприглядный двор, заплеванный вокруг единственной на всю округу лавочки асфальт, темный и зловонный проем неприветливо распахнутой двери.
Яна обитала в небогатом, если не сказать, дешевом районе.
Стоя у железной ограды, отделяющей периметр школы от проезжей части, я чувствовала себя странно – так, будто пыталась прожить чужую жизнь.
Что это за место? Кто я? Зачем я здесь? Что собираюсь делать, когда увижу ее – Яну Касинскую?
Следовать за ней, вот что. Узнаю столько, сколько смогу, а уже потом буду принимать окончательные решения.
Лишь бы не ошиблись со временем выхода «объекта» на улицу Смешарики.
В соседнем дворе завелся двигатель машины; послышался лай собаки, в окне на последнем этаже зажегся свет – Фурии никогда не ошибаются.
Мои предварительно переведенные на местное время часы показывали «7:16», а я, подобно Глебу Жиглову, пристально сверлила глазами потрескавшиеся ступени общажного крыльца.
Спешащая нервная тетка с коричневой сумкой в руке, двое молодых парней-гопников в спортивных штанах, молодой мужчина в очках и с портфелем, медлительный дед с собачкой на поводке-катушке – до нужного мне человека из подъезда вышли пятеро.
А потом, ровно в семь двадцать две, – точно, как и предсказывали Смешарики, – на крыльце показалась она – Яна. В короткой кожаной курточке, в серой водолазке, с сумочкой наперевес и на высоких, размером с Эйфелеву башню, каблуках – девушка с распечатки. Те же пепельные волосы, бледная кожа, заостренное книзу лицу – все то же самое. Вот только в реальной жизни стало видно куда больше, нежели на фото – например, идеальную горделивую осанку (и это при росте в сто семьдесят два. Семьдесят три?), плавные движения рук во время походки, необычайную стройность и точеность длинных ног.
Красивая. И, судя по всему – шагам, привычке откидывать назад со лба челку и не особенно приветливому выражению лица, – резкая.
Не слыша ничего, кроме стука чужих каблуков по асфальту и грохота собственного сердца в ушах, я подождала, пока «цель» окажется на приличном расстоянии впереди, и двинулась следом.
Дворы, газоны, дорожки, гаражи, ограды, мелодичные замки на подъездах – город просыпался.
Автобусная остановка «Поликлиника» – не сюда, мимо. Еще два поворота, и, наконец, мы вывернули к конечной станции трамвая. Сразу же разошлись, как приличные гражданки в стороны – «а-ля нам плевать друг на друга», – и принялись смотреть в противоположных направлениях. А через семь минут сели в красно-белый гусеницу-трамвай под номером тринадцать: Яна вошла в переднюю дверь, я в заднюю.
Как только расплатились, я тут же переместилась из хвоста в середину салона, а после рискнула подобраться еще ближе – уселась на сиденье прямо позади потенциальной спутницы Джона, уперлась взглядом в колыхающийся срез ее пепельных волос поверх поднятого воротника куртки и в очередной раз задумалась.
Что я ищу? Что хочу увидеть, услышать, что именно желаю понять? Зачем вообще сижу позади нее – незнакомой девчонки – и сверлю взглядом ее затылок? Я не Дрейк, я не умею читать мысли. И даже не Тайра, которая видит ауры, – так чего я жду? Может, некой зацепки «подходит-не подходит», телефонного звонка от несуществующего бойфренда или больной мамы, которой бесконечно требуется присутствие единственной дочери рядом? Мелочи, которая вдруг совершенно ясно скажет мне: «Дина, не надо». А если таковой не найдется?
Сонно взирала в окно, подперев щеку кулаком и крепко зажав в руке тканевый карман с деньгами, тетка-кондукторша. Яна тоже смотрела на проплывающий за стеклом пейзаж – мне был виден кончик ее носа и ресницы. Из динамиков звучали названия незнакомых остановок: «Сиреневый Бульвар», «Улица Новгородской», «Каменные Палатки», «Профессорская» – Господи, где я? Наверное, всем им – Яне, кондукторше и остальным пассажирам трамвая номер тринадцать – окрестности ощущались родными и знакомыми.
Но только не мне. Я чувствовала себя сидящей задом в чужом тазу – неудобно, не по размеру и безо всякого смысла.
Ладно, этот день я выделила исключительно под наблюдение и, значит, буду наблюдать.
Она не втыкала в уши наушники, не качала головой в такт льющейся из них музыке, не доставала и не смотрела, как многие, в телефон. Выудила его только тогда, когда из сумочки вдруг раздалась пронзительная трель – такая, наверное, звучала в графских особняках из первых настенных аппаратов, – нажала на кнопку, негромко ответила: «Алло».
Я подалась вперед – вот она – возможность что-то узнать.
– Нет, еще еду. На работу, куда ж еще?
Недовольный смешок. Хм, не воркование, как при разговоре с бойфрендом, не заботливый тон «для мамочки».
Секунда тишины. А сразу после взрыв:
– Какие деньги, Тань? Мне до получки еще полторы недели, а ты – займи. Что я тебе займу? Последнюю сотню из кармана?
Голос пассажирки спереди звучал резко, почти неприязненно.
Значит, «подруга».
Скорее, нахлебница, если просит последнюю сотню. А Яна, оказывается, далеко не богата.
– Нет, не пойду. На что пить-гулять? Говорю же, получка только через неделю. Что? Нет, я ему ничего не давала – на наркоту пустит. Не веришь? Да иди ты к черту, доказывать тебе что-то я обязана что ли?
И телефон полетел на дно сумочки; Яна резко поднялась с места и зашагала к дверям.
Следующая остановка: «Площадь 1905 года».
Я, ошарашенная и едва ли что-то понимающая, подорвалась следом.
Оказывается, она работала в пиццерии «American Hot Pizza» в торговом центре «Успенский».
Держась на расстоянии и силясь не выпустить из вида объект, я мало что успела заметить по дороге – лишь стену с граффити из деревьев, табличку с надписью «ул. Вайнера», несколько витрин с одеждой и вывеску от банкомата.
А после множество эскалаторов.
Теперь же, оккупировав самый дальний столик соседнего бистро, я наблюдала на облаченной в красный фирменный фартук пиццерии Яной из-за колонны. Изредка высовывала голову и тут же прятала ее назад – так и есть – «цель» работала здесь. Продавцом.
И что я собираюсь с этим делать?
Ничего.
Пойду и куплю где-нибудь кофе. Почитаю.
«Униженность есть обратная сторона гордыни и чувство, которое очень быстро оборачивается в месть. Униженный человек думает: «Как же так – меня не оценили. Почему? Ведь я был прав/ я хороший специалист /я достоин…», но этого никто не заметил. И тогда на обидчика выливается вся накопленная злоба, а злоба, изливаемая вовне (пусть даже мысленно), есть мстительная злоба – самый разрушительный из всех ее видов. Именно мстительная злоба – злоба, направленная на другого, – вызывает в теле худшую возможную болезнь – рак.
Чтобы избежать подобного исхода, умейте находить униженность в себе до того, как она перерастет во что-либо еще. Как? Достаточно просто: именно униженность и чувство недовольства вызывают любые воспаления в теле, будь то: воспаление горла, кожи или внутренних органов. Если воспаление протекает болезненно и с большим количеством гноя, значит, ваше тело пытается вывести из себя накопленную вами униженность, отягощенную гневом. И помните: кто унижен, всегда попытается унизить другого. Уравновешенный же человек унижать не будет.
Кто не испытывает недовольства – никогда не страдает воспалениями. Кто не удручен – тот не болеет гриппом…»
Книжка с одуванчиком была у меня с собой, и именно ее, ввиду отсутствия каких-либо других дел, я и читала. Поглядывала на занятую обслуживанием первых посетителей Яну, потягивала из пластикового стакана горьковатый кофе, жевала пончик.
Скажи мне, кто твой друг, и я скажу, кто ты…
Теперь эту фразу можно было переделать в иную: «Скажи мне, чем ты болеешь, и я скажу, о чем ты думаешь». Или наоборот.
Люди работали, люди отдыхали, пили чай, заказывали пиццу, разговаривали по телефону, молчали, обдумывали предстоящие дела, и все, как один, болели. Как-то. Чем-то. А все потому, что каждый что-то чувствовал, испытывал. Эмоции порождали в нас круговерть энергии, и правильные при этом рассуждения вели нас к уравновешенному состоянию сознания, неправильные – к телесным хворям.
Интересно, болела ли Яна? И если да, то чем?
И насколько бедной нужно быть, чтобы еще до получки жить с одной-единственной сотней в кармане? Много трат? Неверное распределение финансов? Или же банальная нищета?
«И кому, потратившему бы последнее на наркоту, она не дала денег?»
Мне хотелось подойти и потрогать ее за руку, чтобы понять, как она собирается выдерживать фон Джона Сиблинга? Что даст ей подобное преимущество? Хотелось заглянуть в эти яркие голубые глаза и спросить: «А ты готова к такому мужчине?»
Глупый вопрос. На такой не ответила бы и я сама, расскажи мне кто-нибудь про Дрейка наперед.
И потому, вздохнув, я снова уткнулась в книгу.
«Страх требует сладкого вкуса, вина кислого, а злоба всегда требует мяса. Если же человек переедает, смешивает вкусы, беспорядочно чередует один с другим, значит, он находится в полном разброде эмоций, не уверен в себе, напуган и полностью выбит из колеи».
Я задумчиво взглянула на собственный пончик.
Боюсь ли я?
Боюсь. Боюсь совершить ошибку, сделать неверный шаг, воплотить в жизнь ненужный и неправильный поступок – свести вместе двоих, которых не требуется сводить.
Смешарики бы мне сейчас возразили.
Следующие десять минут я потратила на то, чтобы отпустить на волю страх и сидящее под ним чувство вины: «Если сделаю плохо, меня не будут любить, я буду плохая…», отодвинула пончик прочь и вновь принялась читать.
«Волосы – это голова. Голова – это рассудительность. Из-за страха «меня не любят» у мужчин часто выпадают волосы, кожа лысеет. Почему так происходит? Потому что мужчины часто сомневаются в своей мужественности – достаточно ли я хорош? Достаточно ли решителен и храбр? Достаточно ли зарабатываю? Способен ли удовлетворить женщину? Дабы увеличить запас уверенности, такой мужчина, вместо того чтобы отпустить на волю сомнения и страхи, идет либо в боевую секцию, либо в спортзал, где истязает себя до седьмого пота, – наращивает мускулатуру и любуется собственным отражением в зеркале – «Вот теперь я достаточно хорош, чтобы меня любили». И не подозревает о том, что скрытая внутри злоба, возросшая из страха, только и ждет повода показаться наружу. Скажи такому человеку «ты не мужик», и он тут же, вместо того, чтобы рассудительно покачать головой, ударит обидчика в лицо. Вот так работает злость. Комплексы никуда не исчезают, стань вы хоть трижды красивым и внешне привлекательным, ибо комплексы – это не отпущенные на свободу стрессы…»
Когда я в очередной раз подняла голову, прямо передо мной – через столик от моего – уселся парень – наверное, только что спустился из расположенного на шестом этаже спортзала. Поставил перед собой поднос с тарелками, пододвинул салфетки, запнул пузатую сумку ногой глубже под стул и принялся за еду.
Он был красивый, раскачанный, мощный, статный.
И совершенно лысый.
Я наблюдала за Яной столько, сколько могла, но под конец дня устала от «Успенского» так, как не уставала ни от одного аэропорта или вокзала – изредка покидала пост, чтобы отлучиться в туалет, размять ноги или прогуляться по местным магазинам. Около семи вечера позволила себе выйти наружу и подышать свежим воздухом.
Спешили по своим делам люди – в центр, из центра, по делам, друзьям, домам. Курили у бетонной стены, покрытой граффити, молодые, не старше шестнадцати, девчонки – плевались на асфальт, смеялись. Фыркали невдалеке по проезжей части грузовики, неслись машины, рокотали автобусы. Время от времени с лязгом проезжал трамвай.
Хотелось домой. За весь этот длинный, почти бесконечный день, я успела вдоволь налюбоваться на крашеные в алый цвет стены пиццерии, накататься на эскалаторах, насмотреться на свое отражение в зеркалах общественных туалетов и начитаться. А результаты…
Результатов кот наплакал.
Я в последний раз втянула пропитанный желтеющей травой и выхлопными газами воздух, вздохнула и направилась внутрь.
А когда поднялась на пятый этаж…, Яны за стойкой не было.
Потоптавшись на месте с минуту и убедившись, что она не торопится выныривать обратно ни из-за стены, ни из ведущей в подсобку двери, я двинулась к прилавку. Какое-то время, подобно обычному голодному посетителю, разглядывала съестной ассортимент, затем обратилась к долговязому парню за кассой.
– А где Яна? Я ее подруга.
На меня взглянули чуть раскосые равнодушные глаза – красный колпак кассира сидел на вихрастой голове, как просевшее в духовке пирожное.
– Ушла домой. Ее смена закончилась.
– Давно?
Я ее упустила. Черт, я ее упустила.
– Да минут пятнадцать назад.
Как раз тогда, когда я покинула свой пост и вышла наружу. Вот неудача…
Она не могла за это время добраться до дома – никак не могла. Ей пути на одном только трамвае тридцать минут, не меньше. Нырнув за колонну, я зажмурила веки и представила обтянутую кожаной курткой спину, срез пепельных волос, впечатавшийся в память этим утром затылок – у меня должно получиться.
Оказаться прямо позади нее.
Желательно где-нибудь на улице.
Мы снова двигались цепочкой – она впереди, я сзади. Цокали незнакомыми дворами каблуки; вокруг стелился незнакомый район.
Куда? Почему не домой?
Девятиэтажка, следом вторая – слева клумбы и детская площадка, справа оборотная сторона продуктового магазина. Мешки, мусор, заколоченные окна и двери. Знак «Во время разгрузки под стрелой не стоять».
Какой еще «стрелой»? С каких времен висит здесь этот знак?
Хорошо, что она не смотрела назад – не оборачивалась, не обращала внимания на прохожих, не останавливалась, чтобы поправить сапоги, – иначе я бы спалилась. Нет, сидящая за дальним столиком и колонной, я навряд ли хорошо ей запомнилась, однако Яна отчетливо разглядела меня на остановке трамвая этим утром.
А теперь, вечером, я снова двигалась за ней следом. Странноватое совпадение.
Не успела я прийти к конкретным выводам относительно того, какую лучше всего держать дистанцию, как моя «цель» неожиданно свернула к отдельно стоящей постройке с единственным, уходящим куда-то под землю входом и заторопилась по лестнице.
Черт. Еще одна загадка. А мне куда?
Куда-куда…
Если я хочу что-то узнать, то только в одном направлении – следом.
Выцветшая надпись из трех букв на размытом от дождей фоне, растущие вдоль бетонной стены «бункера» подорожники и дикие ромашки, сидящий на скамейке у соседнего дома апатичный алкоголик с тлеющей сигаретой в руке. Двор пересекали косые закатные лучи – скоро стемнеет.
«Тир».
Именно такая невзрачная вывеска без каких-либо дополнительных пояснений красовалась поверх распахнутых настежь железных створок-ворот. Ни тебе часов работы, ни имени «ЧП», «ИП», ни адреса.
Просто «тир».
Зачем она пошла внутрь? Встречаться с другом? Проведать кого-то?
Напряжение с каждой минутой возрастало – я должна выяснить как можно больше. Возможно, это мой последний день в компании Яны, возможно, второго шанса мне не представится.
Затянув волосы в хвост и накинув на голову капюшон ветровки, я захрустела подошвами кроссовок по усыпанным бетонной крошкой ступеням.
«Гулять, так гулять. Стрелять, так стрелять…»
Строение действительно оказалось тиром. Серым, убогим, но самым что ни на есть настоящим – со стеклянными стойками и разнообразными видами пистолетов под ними, с украшенными агрессивного вида плакатами стенами и развешенной над входом патронташной лентой.
О-ля-ля!
Если и существовало на земле место, куда я вряд ли сунулась бы по доброй воле и в одиночку, то это как раз такой вот российский «бункер» с бородатым дядькой, одетым в черную майку «Megadeath», за прилавком.
Бородач курил – над его головой коромыслом висел дым, – косил на меня карим глазом и пожевывал фильтр бычка; два мужика в углу тыкали друг в друга разодранными посередине бумажными мишенями:
– И это из дробовика! Ты видел?
– На мою посмотри – все в десятку!
– А отдача какая…
Из дверного проема слева от кассира раздавался такой грохот, что ломило виски и уши. Сладковато тянуло порохом; я неуверенно приблизилась к волосатому и брутальному в нехорошем смысле этого слова кассиру – владельцу?
– Заблудилась? Или пострелять пришла?
– Пострелять.
Где Яна? Неужели там, откуда раздается стрельба? Для чего ей это?
– Паспорт есть?
Паспорт, к счастью, оказался с собой – я всегда запихивала его в карман сразу же, как перемещалась в родной мир.
– Я здесь в первый раз, ничего не знаю, – черные дула под стеклом гипнотизировали и взгляд, и сознание. – Сориентируете по ценам? И мне бы… вводную экскурсию.
– Будет тебе экскурсия, – прокуренный смешок. – Хоть знаешь, какое оружие предпочитаешь? Или тебе все равно?
И бородач протянул руку за обернутым в кожаную обложку документом.
Об оружии я знала много – гораздо больше, чем большинство жителей этого города. Нет, не хвасталась – просто слишком часто бывала с парнями на полигоне, когда те тестировали новые модели, – прошла с коллегами не одно боевое задание, получила почти профессиональную подготовку в Реакторе.
– Зал у нас здесь, – теперь дядька-рокер кричал – в раскате выстрелов его голос почти полностью тонул. – Всего пять зон. Мишени управляются рычагами – если потянешь его на себя, она подъедет ближе, если отклонишь назад – отъедет дальше. Некоторые и с десяти метров не попадают. Оружие в первый раз я заряжу тебе сам…
Я не возражала.
Я смотрела на нее – на Касинскую Яну – и не могла оторвать взгляд. Она стояла прямая, напряженная, злая – ноги расставлены, на голове огромные, похожие на старые «Веговские», наушники, – и палила, не останавливаясь. Высаживала обойму в плакат у стены, перезаряжала пистолет (что это – девятимиллиметровая Беретта?) и вновь плавно, но агрессивно жала на курок.
Бах-бах-бах – три дыры в центре мишени.
Бах-бах-бах-бах – два отверстия в голове, два в сердце…
Такой она мне и запомнилась – дерзкой, будто чем-то обиженной, готовой убить целый мир – переполненной яростью пепельноволосой «Сарой Коннор».
Домой, неимоверно уставшая, голодная и окончательно сбитая с толку, я вернулась только после того, как быстро отстрелялась на «вводной экскурсии», покинула «бункер» первой, дождалась «объект» в кустах снаружи и проводила его до дома.
И вновь трамвай, давка из пассажиров пенсионного возраста, спина в кожаной куртке – на этот раз не вблизи – издалека.
Уж после тира она наверняка запомнила мое лицо.
Еще один странный разговор, не добавивший понимания в мою кашу из мыслей, состоялся у крыльца ее дома. С гопниками. Да-да, с самыми настоящими гопниками, каких, начиная с девяностых, еще нужно поискать.
– О-о-о, Каська! Сигареты есть?
– Есть.
Яна протянула неблагополучному на вид парню в спортивных штанах пачку – тот вытащил несколько штук.
– Эй, ты, не бурей!
– Че, те жалко что ли?
– Жалко будет, когда встану в три часа ночи, а курить нечего.
– Да ладно, ты у нас богатенькая, заработаешь еще…
Богатенькая? Нет, деньги на тир, конечно, есть, но вот на остальное?
– Давно сидишь? Саню не видел?
Какого еще Саню?
– Седня не было его.
– Понятно.
– Каська, да не торопись ты. Может, побалагуришь с нами?
– Упарилась я, Дрон. На ногах с утра, в другой раз.
– Ну, покедова…
– Ага.
И она, не прощаясь, зашагала к входу в общежитие.
Все. Баста. Моя миссия подошла к концу.
Вернувшись домой, я так и заявила Смешарикам:
– Это не она. Не может быть ей. Вы вообще представляете себе вместе нашего Джона и эту странную девчонку, которая работает в пиццерии, по вечерам стреляет в тире, а после делится сигаретами с гопниками? Что за странная комбинация? А я ведь коснулась ее там, в подвале, и ничего особенного. Ничего! Обычная рука, обычная кожа, никаких странных ощущений – наверное, будка ошиблась.
Фурии смотрели на меня донельзя бесстрастно. А, выслушав мою речь, зачем-то дружно втянули воздух и заявили:
– Это. Ана.
И укатились ужинать.
Глава 5.
6:18
«Зачастую человек, когда дарит вещь, дарит себя: «мол, видишь, какой я хороший?» Он старается подарить мнение о себе – мол, «зацени/похвали и всегда помни о моей доброте», а после тщательно следит за тем, что происходит с его подарком. Куда поставили, пользуются ли, часто ли сметают пыль? А если выясняется, что «достают и пользуются» не часто, обижается – мол, мои прекрасные качества не оценили по достоинству. Так работает страх «раз вещь мою не любят, то не любят и меня». Страх «меня не любят».
Уравновешенный же человек, отдавая подарок любой стоимости, сразу же забывает о нем, ведь вещь ушла, стала чужой. Он не следит за использованием, не пытается через подаренное накрутить себе значимость, не пытается им «выслужить» любовь и не пытается выспросить других «как с ней обращаются»? Понимает, что подарок сделан для того, чтобы он служил. А как именно служил – это уже дело того, кто его получил и ничье более…»
6:37
«Желание быть лучше других – это желание униженного человека. Например, ребенка, которого часто наказывали в детстве, ребенка выросшего без одного или обоих родителей, ребенка, в семье которого между родителями царила негармоничная атмосфера и которые срывали собственные стрессы на чаде. Униженный – неважно чем – человек может достичь в жизни многого: заработать миллионы, подняться по карьерной лестнице до самого верха, стать высококлассным специалистом – и все для того, чтобы заработать уважение, которое недополучил в детстве. А если в таком ребенке выросла и мстительность, то он всеми силами будет бороться за власть – власть над другими. Чтобы в итоге отомстить им за унижения. Всем. Даже тем, кто к ним непричастен…»
За окном светало.
Мирно спали в корзине Смешарики, кемарил на подушке Миша. Мне же не спалось, начиная с пяти утра – кто знает, почему? – и потому я читала. Делала пометки, выделяла наиболее важные абзацы, дополняла таблицу в блокноте и, наблюдая за тем, как постепенно светлеет в комнате, размышляла.
И почему мы ощущаем себя всесильными лишь с деньгами? Почему верим, что талантливы лишь тогда, когда об этом нам скажут десять, сто, тысяча человек? Почему думаем, что имеем право похвалить себя лишь после того, как нас похвалят заслуженные и достопочтенные критики? А как же внутренняя любовь – своя собственная? Почему, лишая самих себя именно ее, мы постоянно выпрашиваем любовь чужую? Словами, делами, поступками…
Мысли длиною в жизнь. Бесконечные вопросы о человечестве и о совершаемых им ошибках.
Когда в семь двадцать внизу внезапно раздался дверной звонок, я от души понадеялась, что это не сосед с жалобой на очередной обожранный куст. Хотя, если Смешарики спали у меня под носом, кусты было объедать решительно некому.
К тому же все они уже объедены.
Оказалось, что приходил вовсе не очкастый сосед в шахматных подтяжках, а мужчина из службы доставки – Клэр приехала новая, заказанная сутки назад, супер-здоровская уникальная сковорода с четырьмя ромбовидными углублениями для жарки не то модных сырников, не то фигурных драников. О новой посудине и всех связанных с ней восторгах я узнала спустя десять секунд после того, как входная дверь захлопнулась, – Клэр просочилась ко мне в комнату, задорно помахала вверх-вниз коробкой и сообщила о том, что через полчаса нас ждет роскошный завтрак.
Хм, как будто он каждое утро не был роскошным… У каждого, видимо, свои понятия.
Через пятнадцать минут снизу действительно запахло чем-то обалденно вкусным – не то новая сковородка пришлась хозяйке по душе, не то Клэр проснулась в кулинарном ударе, – но книжку из-за отвлекающего мыслительный процесс обильного слюноотделения пришлось отложить.
После проведенного в душевой и у зеркала моциона я вернулась в комнату, откинула крышку ноутбука, дождалась загрузки системы и вызвала на экран темное окно чата.
«Привет, любимый! Сегодня у нас будет занятие? Если да, то во сколько?»
