Текст книги "Горные дороги бога"

Автор книги: Вероника Иванова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 28 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

Он корчился от боли, но слушал. Внимательно.

– Не знаю, как именно и что они делают, но от демонов в их руках остается одно лишь чистое могущество. Ваша сила, лишенная всего остального, что вы приносите с собой. Безмозглая и послушная сила.

– Ты сам это придумал или кто подсказал?

Садовник пытался бодриться, но зерна страха уже были посеяны в его душе. Или том, что ее успешно замещало.

– Я не буду тебя убивать. Слишком ценная добыча, чтобы вот так просто от нее отказаться. Лучше я доставлю тебя к мастерам Цепи одушевления, а уж они позаботятся о том, чтобы ты никогда не вернулся домой. Смерть не самое страшное в этом мире, согласен. Намного страшнее вечная жизнь, лишенная для тебя малейшего смысла.

– Ты лжешь!

– Хочешь проверить?

Я верил в то, о чем говорил, наверное, поэтому и показался демону убедительным. Но он даже в самой сумасбродной своей фантазии не смог бы предположить, что в моей жизни смысла тоже немного. И станет еще меньше, если Лус пропала навсегда.

Садовник недолго принимал решение:

– Что тебе нужно?

– Ты знаешь.

Я оперся спиной о дверной косяк и прикрыл глаза, наслаждаясь ласковым теплом вечернего солнца.

– Видел дом на вершине холма? Девчонка там.

– Для чего?

– Ты знаешь, – съехидничал демон, повторяя мои же слова, но благоразумно не стал продолжать насмешничать. – Местный землевладелец любит красоту во всех ее проявлениях. Особенно воплощенную в юных девственницах.

Как все просто. Но подобная простота лишь подчеркивает омерзительность происходящего.

– Он щедро заплатил тебе?

– Не слишком. Меньше, чем мог бы. Но я сделал бы все и даром.

Я это понял еще тогда, слушая проникновенные речи над девичьим телом. Но все же спросил:

– За что ты ненавидишь своего старого друга?

– Мы никогда не были друзьями!

Похоже на то. Жаль, что все выяснилось так поздно и так бесповоротно.

– И конечно, у этого богатея полно охраны?

– А ты сам как думаешь?

Даже не глядя на демона, можно было понять, что он довольно скалится.

– Думать я буду позже. Когда позабочусь о тебе.

– Давай!

Он вытянулся, зажмуриваясь и запрокидывая голову так, чтобы горло можно было перерубить одним ударом. Сжался, когда лопата звякнула о камень, но, поскольку ничего не произошло, распахнул глаза снова, как мне показалось, слегка раздосадованно.

– Почему ты медлишь? Остались еще вопросы? Тогда спрашивай!

Вопросов и впрямь имелась целая куча, но задавать их не было смысла. В доме на холме есть охрана? Верю. Но вряд ли садовник, даже оказывающий хозяину услуги особого рода, знает о ней все в подробностях. Точно так же, как и о планировке самого дома, ведь дело этого слуги – копаться в земле, а не шаркать по паркету.

О да, демон мог бы ответить! Насочиняв то, что есть и чего нет. Но мне сейчас больше нужна была помощь, а брать в помощники тварь, предавшую не просто сородича, а близкого знакомого, почти родственника, я не собирался. Брезговал. Так, самую малость.

– У тебя в хозяйстве мешки водятся? И сменная одежда тоже не помешает.

* * *

Денег в кошельке и правда оказалось немного. Мелочь. Несколько серебряных кругляшей и пригоршня меди. В столице с таким богатством можно было протянуть дней пять, не больше, да и то если не слишком зарываться с желаниями. А ведь местный хозяин не бедный человек, если судить хотя бы по его наряду. Жадный? Что ж, бывает. Хотя настоящий жадина не стал бы устраивать тягомотные колокольные процессии, чтобы принять поклоны своих…

Слуг? Ну да, кто-то из них явно служил в доме на холме. Но тогда довольно было бы лишь одной согнутой спины, зачем тащить на улицу всех домочадцев? Особенно несмышленых детей. Хотя как раз несмышлеными они не выглядели. Стояли, в точности повторяя поведение родителей, и даже не пытались спорить. Впрочем, загадки местного общества меня волновали мало. А вот медленно, но неуклонно заходящее солнце тревожило скорым приближением ночи. Потому что именно по ночам обычно…

На стук в дверь Наблюдательного дома открыл давешний паренек в синей мантии. Итак, здесь нет даже стражи на входе? Совсем плохо дело.

– Что вам угодно?

– Увидеть твое начальство и сообщить ему, что…

– Вас предупреждали, – скорбно прервал мою речь появившийся в коридоре сереброзвенник. Камзол начальника единственного подчиненного по-прежнему был застегнут на все пуговицы, несмотря на позднее время, располагающее к более свободной одежде и заслуженному за день отдыху.

– О чем именно? О красоте моей жены?

– Догадаться было несложно.

Разумеется. Местный житель понял бы все с полуслова. А вот человеку, проведшему почти всю жизнь с рождения в городе, живущем по не самым благодушным, но все же законам, было трудно представить самодурство захолустного богача во всем его великолепии.

– А выразиться яснее было сложно?

Я подпустил в голос скандальных ноток, и это сработало.

– Пройдемте внутрь. Негоже разговаривать на пороге, – поджал губы старикан.

– Что вы собираетесь делать? – спросил я, не дожидаясь, пока сереброзвенник опустится в свое кресло.

– Ничего. И вам не советую.

– Как прикажете это понимать?

– Местный… хозяин, – старик откинулся на спинку кресла, так и не позволив спине хоть немного расслабиться, – любит женщин. Особенно тех, которые ему не принадлежат. Но он не причиняет им вреда, не беспокойтесь! Всего лишь…

– Всего лишь насилует, – закончил я оборванную мысль, и, видимо, грубее, чем это намеревался сделать он сам.

Сереброзвенник сморщился, будто произнесенное слово и впрямь казалось ему отвратительным, но коротко кивнул:

– Это неприятно. Но не смертельно.

– Может быть, – согласился я. – Но вред, причиненный телу, оставляет свои следы и в душе. А я не хочу однажды войти к жене и увидеть ее в петле.

– Подобных последствий можно избежать…

– Но легче не допускать их возникновения. Или я ошибаюсь?

Старик то ли недовольно, то ли виновато качнул головой:

– Не ошибаетесь. Только сейчас ваша правота…

– Бессмысленна? Бесполезна? Пусть. Но помимо нее, есть еще и права. Права добропорядочного жителя Дарствия.

Он скривился так, будто проглотил чашку уксуса одним махом.

– Я исправно плачу подати в казну. Этой платы мало? Тогда прямо скажите сколько. Сколько я должен вам заплатить за исполнение обязанностей дарственной службы, на которой вы находитесь?

Только два удара всегда достигают цели: нанесенный со всей чистотой и невинностью помыслов и бьющий в заведомо известное, самое уязвимое место противника. Мои слова прятались под личиной первого, тогда как на деле являлись именно вторым.

Слепящий глаза порядок в стенах Наблюдательного дома, удачно скрывающий ветхость и скудость обстановки, в сочетании с варварскими привычками местного господинчика подтверждали нелестный и, возможно, весьма болезненный для сереброзвенника вывод: над этим клочком земли Цепи не имели никакой власти. Да, в Катрале горожане тоже обходились своими силами, но здесь, в серединном Дарствии, при сохранении полнейшей благопристойности…

Он промолчал, хотя впился пальцами в подлокотники, и это огорчало еще сильнее.

– Вы ничего не сделаете. Потому что не можете сделать.

– Не могу. – Его признание прозвучало еле слышно, как последний вздох умирающего.

Теперь молчал я. Так долго и настойчиво, что сереброзвенник не выдержал:

– Считаете меня трусом и подлецом? Ваше право! Но только как бы вы поступили на моем месте? Когда я впервые прибыл сюда, все казалось привычным, местный народ вел себя приветливо и тихо, никаких трудностей не возникало, пока… Он дал мне понять, кто здесь хозяин. Поверьте, безо всякого снисхождения к моему чину и моим годам.

– Вы могли запросить поддержку.

– Мог. И просил. Думаете, я сидел сложа руки? Устал писать одни и те же строки, а ответа все не приходило! Потому что письма никуда не отправлялись.

– Вы пользовались услугами местных письмоносцев?

– Поначалу. Когда еще на что-то надеялся. Потом отправил своего человека. Одного из двух. А на следующий день его тело оказалось на моем пороге, и сверху… на груди…

– Лежало ваше письмо.

Он ни подтвердил, ни опроверг мое предположение, просто сидел и смотрел на свои пальцы, скрюченные то ли возрастом, то ли внезапным приступом сердечной боли. Смотрел с таким отвращением, словно на них еще была свежа кровь гонца.

– Мне позволили отправлять только отчеты о том, что все благополучно. Месяц за месяцем…

– Вы не пытались уйти?

– Куда? – Сереброзвенник поднял на меня страдальческий взгляд. – Если бы дело было в нем одном, в этом жестоком ничтожестве… Вы, наверное, еще не поняли, но все, кто живет в Руаннасе, все – мужчины, женщины, дети – послушны ему, как рабы. Все поголовно. Они могут кивать и улыбаться, но выполняют только его приказы. Любые. Понимаете? Любые! Я один здесь. Один против всех. Но вы вряд ли можете это себе представить…

А вот тут он ошибался, этот старик, загнанный обстоятельствами в угол. Я мог понять все, о чем только что услышал. Я понимал, почему он все еще оставался здесь, не желая подвергать унижению кого-то еще, непременно присланного бы ему на смену. Я понимал отчаяние человека, лишенного опоры под ногами. Но это – я. А вот тот же Натти на моем месте поднялся бы сейчас из кресла и сказал, глядя глаза в глаза…

– Пока вы не захотите что-то изменить, ничего не изменится.

– А что я могу? Прийти и повеситься на воротах его усадьбы? Думаете, это поможет?

– Смерть всегда что-то меняет. Хотя бы для того, кто умер.

* * *

Он слышал все, от первого до последнего слова, тот молодой меднозвенник, второй заложник Руаннаса. И в его глазах можно было прочитать все те же чувства, что и у старика, разве что изрядно приправленные растерянностью.

Он не бросился бы на помощь, даже услышав истошный вопль. Но он все равно мог мне помочь.

– Здесь все и всегда идет тихо и гладко?

– О чем вы говорите, эрте?

– Этот городок. Прибежище безропотного скота. Неужели среди стада здешних овец не найдется ни одной паршивой?

– Вы хотите сказать…

Я шагнул ближе, нависая над пареньком:

– Пакости. Кражи. Душегубства. За все время, что ты живешь в Руаннасе, ничего подобного не случалось?

Он мотнул головой:

– Сюда не приходят с жалобами. Никогда. – И добавил, чуть смутившись: – Вы первый.

– Помимо жалоб, есть глаза и уши. Твои, к примеру. Или ты никогда не выходишь в город?

Меднозвенник замялся, посмотрел несколько раз в сторону кабинета своего начальника, словно набираясь смелости, а потом неуверенно произнес, понижая голос:

– У подножия. На самой границе города, там, где живут уже одни пастухи. Я слышал одно имя… Рофи.

– Кто он?

– Не знаю. Но там о нем говорили уважительно.

Что ж, других вариантов у меня все равно нет.

– Спасибо.

Я двинулся к выходу и уже почти добрался до крыльца, когда услышал задумчивое:

– Вы думаете, что-то правда можно изменить?

Я так не думал. Вообще не размышлял об изменениях, особенно в настоящую минуту, потому что мои мысли занимало только одно: найти способ и средство вернуть Лус. Чувства демона, заключенного в ее теле, меня не волновали. В конце концов, взрослый мальчик, ничего нового в происходящем для себя не откроет. Но отдавать невинное девичье тело какому-то похотливому тирану… Нет. Она ведь хотела жить для нас, а не для кого-то другого.

Скорее всего, я не должен был успеть: до сумерек оставалось всего ничего. Вот только сидеть сложа руки не мог. Что-то не позволяло. Что-то, прежде спрятанное глубоко внутри, а теперь отчаянно карабкающееся на поверхность.

– Можно попытаться.

Наверное, стоило сказать «нужно». И тогда слова прозвучали бы приказом, исподволь подталкивающим на действия. Хоть какие-нибудь. Но я ведь никогда не умел приказывать…

Подножие холма выглядело так, как и полагается задворкам: безлюдное, подозрительное, опасное. Конечно, сравнения с окраинами Веенты, с тем же Сальным кварталом задние дворы Руаннаса не выдерживали. Смесь давно перебродившего отчаяния и равнодушия, вот что обычно наполняет воздух в подобных местах, а здесь дышалось по-другому. Дыхание не перехватывало, что называется. Хотя и беспечно себя чувствовать не получалось.

Приземистые пастушьи дома провожали меня слепыми взглядами окон, прикрытых ставнями так, чтобы лишний лучик света не попадал ни в дом с улицы, ни на улицу из дома. Ни одного человека. Ни одного голоса. Даже ветер к вечеру затих совершенно, так что тишину тревожили только мои шаги. Но именно это затишье и помогло определить, куда двигаться.

Она мало чем отличалась от близлежащих хижин, может, была лишь чуть попросторнее, а вот из щелей меж ставнями отчетливо слышался гул, складывающийся из шума горящего очага, многогрудого сиплого дыхания и осторожного, но дружного стука посуды. Ко всему этому в любом другом городе прилагались бы пьяные песни и азартные драки, но после наблюдения за колокольной процессией я уже не удивлялся тому, что происходит в Руаннасе.

Дверь подалась тяжело и распахнулась с надсаднейшим скрипом. Впрочем, упрекать хозяев местного трактира в неряшливости было бы глупо: нет лучшего способа возвестить о незваном госте, чтобы иметь возможность убраться восвояси или приготовиться дать отпор. Я равно ожидал и первого, и второго, но в действительность воплотилось третье. На меня лишь искоса посмотрели и отвели взгляд. Все пять человек, рассевшиеся по лавкам за разными столами. Для посетителей подобное поведение могло найти объяснение, а вот что касается хозяина…

Он даже не повернул головы в мою сторону, как сидел за стойкой, раскуривая трубку, так и продолжал это делать. Минуту. Другую. Когда стало понятно, что здешнее общество не желает меня замечать, пришлось спросить самому:

– Где мне найти человека по имени Рофи? Уважаемого человека.

Колечко дыма неторопливо поднялось в воздух и растаяло, прежде чем я услышал хоть что-то похожее на ответ:

– Он сам находит тех, кто ему нужен. А все прочие идут стороной.

Вежливые тут разбойники, однако. В Веенте мне давно бы уже ткнули кончиком ножа в крестец, без слов объясняя, куда отправляться и как скоро. Готовы к разговорам? Так и я не против поболтать.

– Значит, нечего волноваться. Подожду, пока найдут меня.

Хорошо, что оставался еще один не занятый никем стол: я прошел прямо к нему, сел на лавку и, скрестив руки на груди, оперся локтями о край столешницы, всем видом показывая готовность провести в трактире столько времени, сколько понадобится. Намек присутствующие поняли сразу, но медлили что-то предпринимать, обращая пристальные взгляды к человеку за стойкой.

М-да, если это и есть местные душегубы, то мои надежды можно считать наполовину похороненными. Конечно, ребята вокруг дюжие, ударом кулака собьют с ног кого-то весящего полегче, чем я, но лица…

Угрюмость и грозно сдвинутые брови – признак новичков, старающихся произвести впечатление, вот только не знающих, как это сделать. Да и главарь своим показным равнодушием выделяется среди всех слишком заметно. Слишком неосторожно. Если бы мне вздумалось обезглавить руаннасскую шушеру, на определение основной цели ушла бы пара мгновений.

Они только учатся творить зло. А мне бы заполучить тех, кто сам уже готов учить других.

– В здешнем доме подают выпивку?

– Только не чужакам, – ответил человек за стойкой, продолжая попыхивать трубкой.

Отлично. Значит, ему уже известно о событиях сегодняшнего дня. Тем проще.

– Вы знаете, что мне нужно.

Он не стал отрицать, даже еле заметно кивнул. Но не сдал ни позиции:

– А почему ты думаешь, что у меня оно есть?

– Мне назвали ваше имя. Назвали с уважением.

– Уважение… Это всего лишь слово.

– До тех пор, пока не зазвенит серебром.

При упоминании о деньгах громилы за соседними столами оживились, но снова тихими мышками замерли на своих местах, едва главарь поднялся и вышел из-за стойки в зал.

Он был почти так же огромен, как и его подчиненные, но заметно старше их, потому и всплыл на самый верх всей этой мути. Лет сорок или чуть больше. Гладко зачесанные назад волосы, густая, коротко стриженная борода, хитровато прищуренные глаза, в которых…

Я понял, что здесь мне нечего ловить, едва заглянул в эти глаза. Он боялся, этот большой и сильный мужчина. Больше всего на свете он хотел выпроводить меня вон, и желательно самыми малыми усилиями. Посчитал незваного гостя опасным? Лестно, конечно, но вывод можно сделать только печальный.

Итак, на счету местных головорезов имеются разве что обчищенные карманы припозднившихся прохожих да помятые бока путешественников, воспользовавшихся окрестными дорогами, не более.

Ученики. Всего лишь еще ученики.

– Ты хочешь что-то купить? – спросил трактирщик, подходя к моему столу.

Шанс все-таки есть? Не верится. Но этот колодец все равно придется вычерпать до конца, прежде чем переходить к следующему.

– Крепкие руки и отважные сердца.

– Это дорогого стоит.

– Я никогда не пробую купить то, на что у меня не хватит денег.

Он пыхнул трубкой, выпуская над столом облачко сухого горького дыма.

– Цену назначает продавец, а не покупатель.

Ага. Так я и знал. Дает понять, что всех сокровищ мира не хватит, чтобы заставить его действовать.

– Любая вещь стоит столько, сколько за нее согласятся заплатить. Ни монетой больше.

Трактирщик присел на лавку напротив меня.

– А сколько заплатишь ты?

– По десять серебряков на голову. Всем, кто пойдет со мной. И еще втрое за голову того, кто мне нужен.

Откуда-то из-за спины раздался вздох удивления, и, кажется, не один. Но все смолкло, едва человек по имени Рофи – а больше никем он быть не мог – обвел взглядом питейный зал. Наступила такая тишина, будто все вокруг вмиг перестали дышать. Что ж, вымуштровал он своих подчиненных хорошо. Хотя…

Такое послушание возникает только после близкого знакомства. С кулаками друг друга. В любой стае вожак первоначально утверждает свое превосходство клыками и когтями. Конечно, и здесь все могло идти тем же путем, но верится с трудом.

Все, кто сидит сейчас в трактире, далеко не юнцы. Все они силой, по меньшей мере, не уступают своему главарю. Семи пядей во лбах не видно, но взгляды вполне осмысленные, значит, никто из этих пятерых не стал бы сдаваться после первого же поражения. А на всех сил у одного вряд ли бы хватило. Даже учитывая, что дело могло происходить несколько лет назад, когда каждый из них был моложе, чем сейчас. Те, кто приехал в столицу из забытых Божем уголков Дарствия, наоборот, вели себя задиристо, принимая зачастую те вызовы, с которыми не могли справиться. Эти же…

– Цену назначает продавец, – упрямо повторил трактирщик.

Я попробовал встретиться глазами с кем-то из присутствующих. Можно сказать, не удалось, но в обрывках взглядов, которые все же соприкоснулись с моим, не было разочарования. Совсем.

– Вам здесь уютно, да? Тепло, тихо и спокойно?

Рофи чуть удивленно нахмурился, не спеша отвечать на мой вопрос. Но мне больше не требовались ответы.

– Местечко на отшибе, куда не каждый прохожий заглянет. Крохотный мирок, в котором вы чувствуете себя единственными господами. Верно? Уныло, убого, тесно, темно. Зато здесь не нужно вытягиваться струной, а потом отбивать поклоны, едва послышится звон колокольчиков. И можно бы выйти наружу или хотя бы раскрыть окна, но вы никогда так не поступите. Ведь там, за стенами, другой мир, чужой и враждебный. Мир, который непременно попытается подчинить вас своим законам.

Я встал и направился к дверям. В основном чтобы успеть обеспечить себе пути отхода, если на меня все же рискнут напасть.

– Правда, вы же привыкли подчиняться. Не одному хозяину, так другому. Кто-то стоит ниже, кто-то выше, каждый гнет спину перед другим, и все это без конца. Потому что так заведено. Потому что установлено. Да? И в полдень, когда напыщенный золотой индюк покачивался в паланкине, вы тоже были там. Стояли. Кланялись. И думали только о том, что вечером сможете поиграть в смелость и независимость. Я угадал?

– К чему эти горячие речи? – голосом суше дыма спросил трактирщик.

– К тому, что в игрушки обычно играют дети. Малыши, не знающие, что происходит вокруг них. Или не понимающие этого.

– Хочешь сказать, что мы…

– Младенцы, играющие в мужчин. Вам стоило бы выйти на улицу и протереть глаза получше.

Он помолчал, взглядом явно буравя мою спину. А потом ответил единственным образом, который помогал сохранить лицо:

– Не думай, что нам… нравится все это.

Струна, натянутая где-то внутри меня, взвилась вожжой и хлестнула по языку, заставив сплюнуть:

– Когда что-то не нравится, обычно его изменяют. По-своему.

* * *

Обратный путь к вершине холма снизу представлялся особенно долгим, потому что не было видно конечной цели пути: и из-за надвигающихся сумерек, темнящих небо, и из-за крон деревьев, нависающих над главной аллеей. Чуть больше мили до развязки, которая никому из участников не понравится. Разве только землевладельцу, получившему желаемое. Ждет ли он ночной темноты, чтобы удовлетворить свою похоть? А может, прямо сейчас счастливо потирает руки перед заветной дверью?

С каждым шагом вверх по склону уверенность в том, что я делаю нечто важное и нужное, иссякала. Увесистыми такими каплями скатывалась со лба вместе с холодным потом. Время упущено, вред явно уже нанесен, и все, на что можно надеяться, это на скорое возвращение сломанной игрушки домой. Если верить рассказам знатоков, девичьей жизни ничто не угрожает.

Если верить.

Откуда она вообще берется, вера? Как человек может, ни разу в жизни даже не соприкоснувшись с чудом, все равно в него верить? И как вообще можно верить кому-то?

Я помню одни лишь приказы. Слова, в истинности которых невозможно было усомниться, ведь командир всегда лучше знает, что и как должно происходить. И в тот день, стоя на пепелище, я тоже не собирался задавать вопросы. Не мог представить, что это можно и нужно сделать. Приказали – подчинился. Пусть смерть родителей случилась не из дарственной надобности, а по чьему-то корыстному намерению, неважно. Прошлое невозможно вернуть, говорят мудрые люди.

Так почему же оно стучит прямо в виски?

Вверх. Вверх. Вверх. Ускоряя ритм.

Куда я тороплюсь? Зачем? Тело словно слышит эхо старых приказов и пытается их исполнить, действует само по себе, но ведь обязательно наступит мгновение, когда все звуки стихнут, и что тогда? Ввязаться в драку? При мне даже нет оружия. Посох с кошачьей головой, конечно, хорош, но слишком мал для настоящего сражения. И намного слабее бракка. В кошеле звенят монеты, но они никому не нужны здесь и сейчас. Смешно. Единственный раз, когда у меня появились средства на покупку помощи, рынок оказался закрыт. Ну и везение!

Везение.

Оно всегда было таким. Точно таким же. Сколько себя помню. Сколько…

Дрожь сотрясла все тело, от макушки до пяток, и что-то застучало по земле, словно пошел град. Или рассыпались бусы.

Пальцы, коснувшиеся шеи под высоко поднятым воротником, подтвердили: кожа чиста. Ни одной горошины. Они все лежали внизу, под ногами, темные, глянцевые, похожие на черный жемчуг из ювелирной лавки. И с треском лопнули, когда я на них наступил. Потом лопнуло что-то еще, внутри то ли черепа, то ли сознания, и в глазах на мгновение помутилось. А когда ясность зрения вернулась, она пришла не одна, а вместе с неожиданным, но почему-то совсем не удивительным открытием.

Раздвоенного мира больше не было. Не было странных порывов сделать что-то не так, как раньше. Никаких метаний. Никакого выбора между полом и потолком, между азартом и осторожностью. То, что осталось, было единым и цельным. Вот только много ли осталось во мне от меня самого?

– А каково это – делать по-своему?

Вопрос прозвучал невнятно, сливаясь с ленивым шелестом кустов, мимо которых лежал мой путь, но спрашивающий явно нуждался в ответе. Впрочем, и я тоже.

– Не мешать порывам души. Не ломать себя в угоду кому-то. Не сомневаться в том, что будущее будет лучше прошлого.

Простые советы. Очень простые. Наверняка кто-то и когда-то дал их мне, только лицо и голос советчика надежно стерлись из памяти, и теперь кажется, что я знал это всегда. С самого начала. Так почему же никогда так не делал?

– Твое будущее?

Вряд ли.

Нет.

Не знаю.

Мое «завтра» меня очень долго не волновало. Слишком долго. Нам говорили, что мы служим обществу. Что наши действия приносят пользу жителям Дарствия. Врали? Возможно. Но мне почему-то думалось иначе в те дни. Да и сейчас…

– Общее.

– Но одному стараться для всех… Разве хватит сил?

Конечно нет. Просто каждый должен делать свое дело.

Свое.

Но по-своему ли?

Если все мы разбредемся по личным полям сражений, откуда возьмется единство? Откуда возьмется сила, способная свернуть горы? Значит, кому-то придется поступиться своими желаниями и намерениями, чтобы поддержать другого. Кому-то придется уйти в тень…

За спину человека, которого избрал своим Ведущим.

– Можно стараться только для себя. Это проще и приносит больше выгоды.

– А для кого стараешься ты?

Для Натти. Для Лус. Для Керра. Для демона по имени Конран. Для…

А ведь у каждого из них свое собственное намерение, своя цель, лишь смутно похожая на цели других. И я не могу разорваться, чтобы помогать им по отдельности. Только вместе. Всем вместе. Но это будет вовсе не сумма целей, а что-то совсем иное. Что-то другое, сложенное из многих чаяний и надежд, и все же намного большее.

Я должен отвести от мира угрозу, какой бы она ни была. Просто защитить. Пусть не на огромном поле боя, а в темном и глухом закутке, мое сражение упрямо ждет меня, пританцовывая от нетерпения.

– Я просто стараюсь. Так упорно, как только могу.

– Я тоже хочу… стараться.

Она вышла из-за зеленого щита у самой калитки садовничьего дома. Невысокая, светловолосая, поджарая, как мальчишка. Даже выставленные чуть ли не напоказ груди были совсем еще небольшими, трогательно юными. Но уже одно то, что они не скрывались под бесформенной одеждой, вызывало вопросы.

– Ты местная?

– Здесь нет чужаков. Не бывает.

– Разве женщины Руаннаса одеваются не…

– Пойдем. – Она скользнула в калитку, потянув меня за рукав. – У всего на свете есть уши.

При свете зажженной свечи у незнакомки обнаружилось вполне милое и, как я предполагал, почти детское личико, хотя ребенком она явно уже не была: складки в уголках сжатых губ – примета зрелости. Правда, зачастую вынужденной, а не естественно приобретенной.

Непокрытая голова, наряд наполовину мужской, наполовину напомнивший о столичных увеселительных заведениях, кожаная перевязь, крест-накрест проходящая через грудь и прячущая за спиной девушки ножны. Местные горожанки выглядят иначе, а потому сомнений нет:

– Ты из людей Рофи?

Она кивнула, пройдя кругом по комнате, но все время оставаясь ко мне лицом. А потом сказала, видимо желая что-то объяснить:

– Я слышала твои слова. Там, в трактире.

О, значит, у меня было больше слушателей, чем я мог надеяться. Только много ли в этом толку?

– Я много чего говорил. Но ты ведь пришла спросить не о деньгах, верно?

Раскосые глаза обиженно мигнули.

– Деньги… Ты предлагал больше, чем можно потратить.

– Неужели?

– В этом городе никто ничего не покупает и не продает.

Вот как? А я-то удивлялся, почему разбойники глухи к звону монет!

– Значит, вы живете по другим законам, чем все остальные края Дарствия.

Моя шутка оказалась неудачной: девушка, вместо того чтобы улыбнуться, сжала губы еще сильнее:

– По другим. Да. Это ты верно заметил. Но если бы знал по каким…

Я предложил:

– Расскажи.

– Разве у тебя много времени?

– Не слишком. Но несколько минут для твоего рассказа найдутся.

Ее взгляд правильнее всего было бы назвать недоверчивым, и все же еще раз подбадривать или просить не пришлось.

– Здесь не всегда был город. И полвека не прошло, как стал. А раньше… Раньше все это принадлежало одному человеку. Все земли и все люди, живущие на них.

С землями понятно. В конце концов, землевладельца я видел собственными глазами. А вот люди… Что бы это значило?

– Взрослые, дети, новорожденные младенцы. Все поголовно. И никто из них не имел права сказать и слова.

– Постой! Сейчас ты говоришь, что…

– Мы все были его рабами, – равнодушно пояснила девушка. – С рождения и до смерти.

Рабство? Посреди Дарствия? Быть того не может! Всего полвека назад? Куда же смотрели Цепи? А впрочем… Знаю куда. В стену Наблюдательного дома, превратившегося из крепости в тюрьму.

– Что же изменилось потом?

– Изменилось? – Она хрипло хохотнула. – Если бы! В этих краях редко появляются заезжие люди. Очень редко. Но тогда как раз появились, и дед нынешнего нашего хозяина придумал, как всех обмануть. Сделал вид, будто мы свободные люди. Дома всем обустроил, прямо как в настоящем городе все стало… Они поверили, те приезжие. Не стали задавать вопросов. А мы промолчали.

– Все?

Она подняла на меня потухший взгляд:

– Все. Пойти поперек хозяйской воли мы не могли. И сейчас не можем.

– Но вы ведь живете теперь иначе? Пусть ненамного, но не так, как раньше?

– Мы притворяемся свободными. Для чужаков, которые случайно оказываются здесь. А в остальное время…

– Я видел. Паланкин с колокольчиками.

– Ага, он самый. – Девичьи губы скривились от отвращения.

– И никто не пытается ничего изменить?

– У нас есть дома. У нас есть пища, одежда, защита. Только все это хозяйское. Все принадлежит ему. Уйти можно, но тогда все придется оставить. Понимаешь? Все. Даже то, что на тебе надето.

И помощи ждать неоткуда. Если Цепи, призванные охранять закон, оказались бессильны перед местной властью, что прикажете делать? Разве только, раз уж помощников все равно нет…

– Сколько людей живет в Руаннасе?

– Больше трех сотен.

– И среди них ведь есть крепкие мужчины? Пятерых я уж точно видел.

– Есть. Как не быть.

– Почему же вы не попробовали что-то изменить? В конце концов, силой взять то, чего вам не хватает?

Девушка задумчиво сморщила курносый носик:

– Но ведь тогда кто-то погиб бы… Многие.

– Конечно. Кровь пролилась бы. И смерти случились. Зато оставшиеся получили бы новый мир. Лучший, чем сейчас.

– Но кто-то не дожил бы. Кто-то все равно…

– Иногда нужно забывать о своих надеждах. Сразу и навсегда. Вычеркивать их из головы. Тогда можно жить сегодняшним днем и жертвовать собой, если понадобится. Это несложно, поверь. Я сам…

Я сам так делал многие годы. Рисковал жизнью, не задумываясь о том, что могу не вернуться из патруля. Правду мне внушали или ложь, неважно. Зато жить было легко, да и умирать несложно.

– Забыть о себе? Совсем-совсем? – Девушка растерянно уставилась на свечной огонек.

– Не у всех получается, согласен. Но если получится…

Конечно, они не хотят рисковать. Свыкаются с рабством, тем более что внутри своих домов могут играть в свободу, как те, в трактире. Может быть, боятся за судьбу детей, если погибнут, но ничего не успеют изменить. Много причин, чтобы сидеть на прежнем месте, не поднимая задницы. Очень много. Особенно пока никто со стороны не придет и не скажет…