Текст книги "Дары Кандары"

Автор книги: Вероника Батхен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 17 страниц)

Терпеливым старанием он глянулся пушкарям. Был оставлен при батарее, потихоньку отъелся, окреп.

Появились силы для наблюдений. Жизнь блестела и колыхалась, как подпорченный студень. Сомнительные победы первых недель войны сменились вялыми поражениями. Имперцы продвигались к столице. В городах пахло голодом. По деревням угоняли в леса скотину и прятали хлеб. Крепость трясло в ознобе.

Каждый день на плацу кого-то пороли или ставили в кандалы. Унтер Крукс пристрелил новобранца «за дерзость». Приближалась весна.

С южным ветром принесло горсти слухов о будущей битве – двум эскадрам надлежало столкнуться во славу тронов. Эта схватка, похоже, решала исход войны. Слабоумный крепостной предсказатель твердил, что все кончится поражением, но не мог назвать имени победителя. Ожидание длилось. Как-то за полночь бедолага влез на крышу казармы и заблажил в голос. Мол, эскадры сошлись, но не стали биться, моряки побратались кровью и теперь возвращаются, дабы переменить и законы и власти. Смерть хижинам, война дворцам, горе кормящим грудью… И дальше вовсе уж неподобное. Ретивый капрал снял пророка с одного выстрела, за что был тем же утром пущен в расход.

Ос тоже ждал. Он почуял бурю. Все вокруг: злая ругань голодных солдат, брань чинов, блестящие ножны парадных кортиков, даже раннее лето, поразительно щедрое на красоту и тепло – все подряд раздражало отвыкшее сердце. Дар стучался в ушах – так, наверное, бьется ребенок в чреве, почуяв приближение родов. Ос понял, что не удержится, и жил жадно. День прорыва беды грозил гибелью, вряд ли преодолимой.

Их подняли посреди ночи. Взбунтовавшийся флот приближался к берегам острова – в крепости был уголь, была вода и – главное – были снаряды, много снарядов для ненасытных пушек. А приказ из Столицы гнал офицеров – любой ценой задержать.

…Шел туман. От промозглой влаги скрипело и пахло ржавью простуженное железо. Пушкари в боевом порядке навытяжку мерзли на бастионе. Ос смотрел, щурясь, как расхаживает вдоль орудий одышливый капитан, как дрожит жилка на его плохо бритой щеке, как томительно медленно оседают на гладком дуле капельки мутной испарины. Вдруг ударил ветер. Туман разорвало в клочья. Заблестели под солнцем бронированные борта. Бунтовщики приближались к гавани.

«Батарея, готовьсь!» – капитан прыжком поднялся на бруствер. «Целься!» Рявкнуть «Пли!» офицер не успел – Ос столкнул его в море. И, не дожидаясь пули, заговорил – во весь дар, во всю мощь обреченной глотки:

…Свобода? Да!

Стоят суда

Грядет армада

Города

Горят

Ворота и порты

Открыты

Алчущие рты

Руби раба

Дроби набат

Ори «ура»!

Свобода, брат!..

Ос не понял, что предстало глазам ошеломленных солдат, но успел увидать – пушкари развернули стволы вверх, в небо. И прыгнул с бруствера.

От удара о море почернело в глазах, Ос почти потерял сознание. Но живучее тело дернуло его вверх, к тонкой пленке соленой воды. Ос боялся – не хватит сил дотянуть до спасительных валунов за причалами.

Но удалось – и доплыть, и укрыться в камнях. Ос лежал, глядя в небо, а на пристани стреляли, кричали и падали люди. После стало темно.

…Он пришел в себя от чудесного запаха кавы – горячей кавы в невесомой, голубой на просвет, хрупкой чашечке. Ос решил, что он умер и попал в рай – никогда, даже в лучшие годы дома, он не спал на льняном белье, не носил льнущих к телу рубах и не кушал с фарфора. Обитые бархатом стены комнаты, в которой стояла кровать, чуть заметно раскачивались. На двери неуместно чернел силуэт герба. У оконца стоял крупнотелый мужчина в дорогом, но помятом мундире. Он обернулся, сияя щербатой улыбкой…

Брок!!!

Да, это был он, закадычный друг детства. Изменился. Стал властным, налился силой, как яблоко желтым соком. Но глаза приемыша были прежними – ожидание чуда плескалось за оспинами зрачков. Чудо было простым: власть народу. Хлеб голодным, мир солдатам, свободное море торговцам и рыбакам. Война доносам, погромам, бессудным казням и продажным судьям. Счастье – всем. А плата – труд, пот и кровь.

Много крови.

Ему, Осу, судьбою вручен дар творить, поджигать сердца силой слова. Он может приблизить день общей победы, может спасти многие тысячи жизней – людей, обманутых с детства, слепых, диких…

Ос слушал молча. Из небытия перед ним вставал Город Солнца, сияющий и прекрасный. Город, где никто не скажет «проклятый рыжий», не кинет вслед камнем, не откажет в любви потому, что чужак и беден. Без голодных и нищих, без трущоб и без тюрем, но со школами – для любого, с чистой водой в фонтанах, с белыми парусами вольных птиц – кораблей… До утра они говорили в адмиральской каюте. А к рассвету Брок вернулся на мостик – командоры эскадры ждали его приказов.

Ос уснул. Он спал сутки, и сны его были тяжки. Просто ответить «нет» и вернуться в свои трущобы к безразличному морю. Страшно лезть голышом в котел, вешать на спину бремя чужого выбора. Но Город Солнца уже восходит на горизонте. И ему, Осу, выпало гранить янтарные плиты немыслимых мостовых!

…Когда эскадра вломилась в порт, Ос стоял рядом с Броком на носу бронированного чудовища.

Битва вышла кровавой и грязной, королевских гвардейцев выжигали из доков, выкуривали из бастионов, последний полк добивали уже во дворце. Короля разорвали на части. Ос видел его седую голову с идиотски отвисшей губой, прибитую над воротами. Принцессу Брок спас. Но, видимо, опоздал – от пережитого девушка онемела и слегка повредилась в уме.

Первый указ Друга Народа был прост: свобода, равенство, братство. Второй – призывал защищать город от предателей и врагов. Третий – всем детям бедных дать молоко и хлеб. Дважды в день и бесплатно…

Парусиновые фургоны раздатчиков пищи выезжали на площади под конвоем солдат. Случалось, что оголодавшие жители нападали на фуражиров. Благо всем горожанам нечего было есть. За морской живностью ходили теперь угрюмые взрослые мужики, даже поганых крачек сбивали палками. Муку продавали на вес серебра, драгоценные камни меняли на драгоценный сахар, книги шли дешево – плохо горели.

Город щерился темными окнами, хлюпал выбитыми дверьми, мигал кострами реденьких патрулей.

Прохожие выцвели, из разряженных щеголей и элегантных красавиц былых времен превращаясь в оборванную толпу. На хорошо одетых смотрели косо. Столица полнилась слухами: о старухах, что заманивают прохожих, а потом продают пирожки с человечьим мясом; о черной карете, увозящей бесследно молодых девушек с окраинных переулков; о наследнике – сыне розовой фаворитки, юном принце, который уже почти собрал армию на востоке.

Ос метался по городу и говорил. О Городе Солнца, свободе и братстве, грядущих победах и светлом будущем… От завода в казармы, оттуда в доки, в госпиталя и снова на площадь – к толпе. Он осунулся, исхудал, забывал есть и спать. Времени не хватало. Каждый день, каждый шаг, каждый выкрик в тысячеликое месиво приближали неизбежное чудо, царство равенства и свободы. Было жалко терять часы, поэтому Ос согласился на экипаж и гнедых из дворцовой конюшни. Ночевал он тоже в одной из бесчисленных комнат дворца, в двух шагах от покоев Брока.

В изувеченных залах не тушили огни до света. Рассылали бумаги, планы и вестовых, собирали отряды грядущих армий, строили и творили новое будущее. Очаги Солнца – воспитательные лицеи для бродяг и сирот; голубые дома из стекла и металла – чтобы братья не прятались друг от друга; скорострельную пушку, новый способ книгопечати, два лекарства от смерти, летательный аппарат на легчайших шелковых крыльях… Никогда еще Осу не доводилось попадать в средоточие пульса жизни – разношерстные квартиранты дворца торопились, как будто каждый день был последним. Отчасти так и случалось: одержимые и одаренные в равной степени быстро гибли от пуль, лихорадки и собственной неосторожности. Их места в строю заполняли мятежные новобранцы. Все, кто мог, несли камни в стены Города Солнца.

Ос успел полюбить свое утлое гнездышко – закуток чьей-то маленькой фрейлины. Покрывала и простыни тихо пахли жасминовыми духами, на глазуревом умывальнике вяла пудреница из перламутра, в гулком брюхе комода ожидали своей судьбы разноцветные бальные платья. Стекла так и не удалось вставить, но на ночь можно было запереть ставни и задернуть массивного вида портьеры. Получалось тепло.

Почти…

Иногда заходили гости – фанатической силой дара Ос выделялся даже в пестром котле дворца. Все знали, к рыжему словоплету благоволит Друг Народа. Но близких людей, кроме Брока, так и не появилось – слишком спешно жилось. Пару раз на душистом ложе оставались ночевать женщины. Они мяли постель и дрожали от холода в кружевных простынях, жадно курили вонючий табак, говорили о новой жизни и исчезали, не дожидаясь рассвета. А жаль – по утрам из покоев открывался прекрасный вид на залив.

Полоска воды блестела далеко за домами, обрамленная лоснящейся жестью крыш, зеленью тополей, высокими трубами – черными и тускло-красными. На флагштоках громоотводов метались знамена победителей.

По ночам у камина Ос сидел и писал – о городе, о боях и победах, о врагах и о Друге Народа, о кораблях-птицах и птицах-вестницах. Было зябко, часто хотелось есть, иногда становилось страшно – безвозвратно быстро рушился старый мир. Но опять надвигался день: кава из кухонного котла, мокрый хлеб, полселедки – и вперед, к людям. Дар был счастлив. Ос – тоже.

На фронтах наступило затишье. Город съежился и примолк. Снег засыпал все выходы из домов, люди мерзли и мерли в своих берлогах. Стало пусто на улицах. Только ветер гулял в гулких стрельчатых арках, да собаки скулили и грызлись над жалкой добычей. Жеребцы из дворцовых конюшен завершили свой век в общей кухне, поэтому Ос снова ходил пешком.

…Проклятое время мертвых – последние дни холодов. Всякий год кажется, что света больше не будет, надеяться не на что, следует умереть, забыться сном под хрипы метельных дудок. И с первым лучом тепла забываешь эти кошмары, чтобы следующей зимой вспомнить…

– Мужчина, послушайте, – наперерез Осу из парадного вышла девушка в куцей шубке, – Я голодна…

И действительно, вся она была как мольба о пище. Высохшее лицо, ввалившиеся глаза, пересохшие белые губы, тонкие, страшные ноги с узлами коленок. Хлеба при себе не нашлось, но и бросить девчонку на улице Ос не смог. Он решил отвести бедолагу в покои, накормить пайковой «шрапнелью», дать отоспаться в тепле. Если ж будет смышлена, то и дело ей подберется. Хоть на посылках или кашу варить, все лучше, чем на улице в мороз грошничать.

Идти было далеко, через два провесных моста. Девушка долго держалась вровень, но ближе к площади силы ее оставили. Она вцепилась Осу в рукав, едва волочила ноги, а у дворцовых ворот неожиданно потеряла сознание. Пришлось нести на руках. Сгрузив гостью в пышные простыни, Ос растопил камин, сбегал в кухню за кавой и теплым супом, занял у соседа сахар. В тепле девушке стало лучше, она ела и плакала, не замечая, что плачет. А потом уснула с ложкой в руке.

Ос провел ночь у камина. На душе у него было тепло. Это чувство казалось ему незнакомым.

Младшие братья словоплета чуждались, ни зверей, ни детей у него никогда не водилось, и Ос удивлялся, что умилительного в тонком, тихом, чужом дыхании. Он задремал, а проснулся от прикосновения. Девушка, голая и жалкая в своей неухоженной голости, склонилась над ним. Ос улыбнулся, не желая платы за угощение. Девушка погладила его по лицу. На грязном пальце круглился след от кольца. Перстня с тусклым агатом, украшения девичьей ручки. …Белое платье… Белая кость… Обручальное кольцо имени.

Ос сам расчесал Анне кудри и согрел для купания воду, распотрошил сундук и добыл ей одежду, а прежние тряпки выбросил прочь. Он укачивал девушку, как больное дитя, кормил с ложечки, спал у ее постели, по сто раз повторял, что никто ее теперь не обидит. И думал – как же спасти. Прошла неделя, Ос не выходил из покоев, сказавшись больным, но врача принимать отказывался. Наконец Брок прислал мальчика, требуя объяснений. Ос поднялся в кабинет сам.

Словами простыми и грубыми он объяснил, что, наконец, отыскал любимую. Ему плевать, что Анна аристократка. Если она умрет, он тоже не будет жить. Брок слушал молча. Ос продолжал, что никогда ничего не просил у друга, и это долг навсегда, и девушка ничего плохого в своей жизни не сделала, и… Брок расхохотался. Он смеялся долго, булькал, хрипел, бил ладонями по столу, плевался и взвизгивал. После утер усы и спросил, почему бы Осу не расписаться со своей кралей. Он, Друг Народа, взял же принцессу в жены… Ос пришел с этой вестью к Анне. Анна сказала «да».

Это было странное счастье. Ос не мог наглядеться на девушку, ставшую вдруг женой. Он просыпался утром от звука ее шагов и засыпал, слыша ее дыхание. Он таскал воду, колол дрова, приносил в дом то хлеб, то свечи, то старинную книгу. Будь его воля, он не позволил бы милой мараться о стирку или мытье, но Анна сама хотела вести хозяйство. Ос полюбил вечера у камина. Он учился разговаривать с женщиной, вспоминал и рассказывал дни своей жизни. Анна слушала молча. До весны они жили как брат и сестра.

Когда бури утихли, Ос уехал на фронт – говорить для солдат и матросов. Имперцы отступали, но медленно, слишком медленно. И жгли на своем пути все – поля, закрома, деревни, – случалось, и вместе с жителями. А Другу Народа был нужен хлеб.

Ос говорил о любви и войне под обстрелом, в окопах, с вестового гнезда на мачте. Приходилось учить, убеждать, чаровать и грезить неумелые, косные души. Ос питался кониной, обовшивел, был ранен.

Вместе с ним поднимали войска другие – одаренные и неистовые. Почти все словоплеты кончили дни в окопах, не дожив до победы. А он, Ос, вышел маршем от моря до моря с авангардом стремительных войск.

И – венец торжества – кричал победительные проклятья вслед последнему флоту имперцев, и солдаты Друга Народа повторяли его слова. Удача любила парней из квартала рыжих.

В одну из зимних побывок Анна спустилась на ложе к мужу. После, уже весной, приложила руку к мягкому животу: слушай, как бьется жизнь. Было нежно и трепетно. Анна стала прекрасна – как луна середины лета над спокойным и теплым морем. Их первенец появился на свет в день торжественных фейерверков – город праздновал смерть войны. Ос держал на руках легкий сверток и шептал сыну про Город Солнца, где хватит счастья на всех…

Мальчик умер на пятый день от больничной заразы. Анна едва не последовала за ним.

Ос работал, читал, писал, просыпался и засыпал снова рядом с мертвой от горя женщиной. Жизнь сломалась на две половины. Снаружи кипящий город, в котором взошли первые зерна будущего – уличные спектакли детишек из Очагов Солнца, магазины с бесплатным хлебом, гудки заводов, пароходные трубы, трюмы полные рыбы – серебристой, прыгучей рыбы. Улыбки на бледных лицах, звонкие голоса газетчиков, алые косынки молодых моряков, алые ленты в волосах у рыбачек. А внутри немота опустелого дома.

Ос порой заставал Анну у колыбели. Жена качала толстую куклу и пела песни на чужом языке. Ни слова о прошлом, шитье, метелка, крупа врассыпную на скатерти, заунывный мотив. И кашель. Пока безобидный, слабенький.

Ос попробовал снова просить у Брока, но Друг Народа был непреклонен. Талант принадлежит державе. Впрочем, незаменимых нет… На следующий день Ос взялся обшаривать город. В кварталах рыжих, портовых хибарах, неуклюжих хороминах бывшей знати, у костров грошников и в Очагах Солнца он искал одаренных мальчишек, чтобы учить их плести слова.

Детей набралось десять – голодные, битые, пуганые. Все они слышали Оса раньше – на площадях, на заводах, в доках. Все они хотели научиться плести слова, чтобы стать рядовыми Города Солнца и служить Другу Народа, так же верно, как прославленный Рыжий Ос. Почти все они были неграмотны.

Ос не знал, как учить, благо сам почти не учился. Он одел словоплетов с центрального склада, подписал на паек, выбил спальню в подвале дворца. Подождал пару дней, дал ребятам отъесться, отдохнуть и оттаять. Брок принес связку книг из дворцовой библиотеки. Старичок кастелян выдал сверток бумаги и две чернильницы. Дело пошло.

Ос бродил с ними всюду. Обошел все портовые гнезда, площади, дворики и дворцы. Выгнал в бурю на побережье. Отправил на лов с рыбарями. Заставил сутки без перерыва простоять у станка на «чугунке».

Учил стрелять и бросать ножи, чуять, как режет воздух алчущее железо. Говорил для них, сколько хватало легких. Заставлял читать, чтобы знали, как отличить настоящее от рифмучей поделки. Парни впитывали его слова, как хлеб – воду. И учились.

Первым прорвался Хонц. На заводе под стук станков он сказал о рабочем, которого затянуло под пресс – как быстрее стучат молотки, из-за гула не слышно крика, и колеса сорвет с цепи, стоит сердцу остановиться. Кто б мог подумать… Парнишка казался фантазером и пустословом, а вышел сильно.

Вторым стал Ясс. У светила Верхнего маяка он услышал имя волны. И не сумел – сказать. Понимание слова «море» повредило ему рассудок. Ос понял тогда, как повезло ему – недотепе и неумехе – в ночь зимней бури на пляже. И стал бережней с остальными учениками.

За две зимы прорезались все. Кто сильней, кто чуть видно. Все, кроме Лурьи. Самый славный из мальчиков, самый преданный, самый внимательный. Он умел быть рядом – не слугой, не собакой, но верным плечом. Он хватал на лету мысли, он ни разу не огорчил Оса непониманием… И молчал.

Приближался Парад. Пятый год Города Солнца хотели отметить праздником. На три дня отменяли продуктовые нормы, пустили конки, наконец-то стали жечь фонари. На площадях обещали играть спектакли, вывести оркестры, акробатов и фокусников. Ос, как первый в стране, должен был говорить с дворцовой трибуны. Остальные ученики – в средоточиях торжества.

Ос решил поговорить с мальчиком, может, стоит сменить дело. В конце концов, дар не подарок, а Городу Солнца можно служить в тысяче других армий. Лурьи слушал его чуть не плача, потом попросил дать последнее слово. И обрушил на Оса «Балладу на смерть Астьольда» – как снег на голову. Ос увидел круг черных фонарщиков, нагую женщину под прицелом голодных глаз, нож в кулаке у Злого и текущую в море кровь. Говоришь только то, во что веришь.

Тем же вечером Ос отвел Лурьи к Другу Народа. Брок остался доволен.

После Парада Ос получил документы, взял Анну и уехал в предгорья, в глухую провинцию.

Поселились в уютном домике на окраине – с садом, колодцем и прелестной верандой для чаепитий.

Получили со склада мебель, кое-что прикупили. Анна взяла прислугу – кухарку и домработницу.

Каждое утро супруги пили теплое молоко пополам с целебной родниковой водой. Ходили гулять, дышать вкусным, как булки, воздухом. Любовались на старую крепость, на бесконечные стада коз, обтекающие холмы, на кудрявый миндаль и белые кружева стройных вишен. Наслаждались покоем, хорошей пищей, уединением, восхитительной праздностью лишнего часа сна в свежей постели. Ос был счастлив – с лица любимой будто смазались следы времени. Ближе к осени Анна снова сказала, что ждет ребенка.

Они оба боялись родов, но обошлось. В положенный срок из городской лечебницы Осу выдали ненаглядный атласный конверт. Девочка оказалась спокойной, тихой и очень хорошенькой. Ос души в ней не чаял. Кто б поверил – первый словоплет государства сочинял для малютки Иды песенки про зверушек, пестрых рыбок и корабельные тайны, чтобы дочка не плакала перед сном. И таял, когда малышка смеялась.

Анна тоже была довольна. Она лучилась сонной молочной благостью, голос стало глубже, шаг величавей. К вящей радости мужа прекратились ночные кошмары. Анна больше не просыпалась в слезах, кашель тоже прошел. Она сама гуляла с малышкой и благосклонно кивала в ответ на восхищенное аханье местных старух. Ос поражался – что значит тридцать колен благородных предков.

Время двигалось не спеша. За семейной возней, молоком, пеленками и неизбежными детскими хворостями, Ос почти не следил за публичными новостями. Он видел, что жизнь становится лучше, люди снова одеты и сыты, открываются школы и фабрики. Все больше колонн выходит на Парады в честь Друга Народа, все меньше нищих клянчит по площадям. Ос частенько вспоминал друга – был подкидыш, прожектер и мечтатель, а теперь он ведет страну в светлое будущее. Все сбылось – и столица и власть и принцесса. …Брок писал, что они тоже ждут, наконец, ребенка… Анна, узнав об этом, обрадовалась – стране нужен наследник, твердила она. Ос был удивлен – ведь короля нет больше – но виду не подал.

Весть о смерти пришла неожиданно. Роды прошли тяжело, младенец плох, мать скончалась, писал Брок. И просил возвращаться. Ос понял, что друг ранен в самое сердце. Анна тоже сказала, что следует поспешить. Через день на курьерских они добрались до столицы. Во дворце стоял траур. Сын Друга Народа был жив еще, но врачи разводили руками – младенец не принимал кормилиц. Пока Ос уговаривал Брока утешиться, Анна пришла в покои, и, достав принца из колыбели, дала ему грудь. Мальчик выжил.

С тех пор они были вместе – Ида и маленький Брокен. Анна растила обоих, как брата с сестрой. Не доверяя няням, каждое утро Анна сама будила детей и каждый вечер, ровно в восемь, приходила поужинать с малышами и проводить их спать. У ребят было все – дорогие игрушки, пони, настоящая лодка под парусом, лучшие гувернеры и добрейшие няни города. Но, по счастью, птенцы были слишком сильны, чтобы успеть изнежиться.

Ос хотел бы чаще видеть свое дитя, но дела затянули по горло. Город Солнца научился читать. И нужны были книги.

Ос искал мастеров для печатных машин и рабочих для книжной фабрики, типографские краски и переплетный картон, художников и наборщиков. Первые алфавиты пошли в тираж, но этого было мало.

Нужны были новые книги о новой жизни. Книги о простых людях и великой борьбе за всеобщее счастье.

Бесспорные, как булыжники, и понятные, как букварь. Народные книги.

Друг Народа прописал Осу неблагозвучный титул и вручил тяжкий руль Министерства Печатных дел. В первые дни Осу казалось, что он сойдет с ума от бесконечного потока просителей и посетителей.

Одни несли рукописи, другие пытались говорить прямо в кабинете, третьи трясли бесконечными списками прошлых заслуг, четвертые раздевались и тыкали в нос боевые раны. И все чего-то хотели – тираж, паек, крышу над головой… А еще надо было успевать говорить на парадах, заседаниях Солнечного Совета, в кружках и клубах молодых словоплетов. Ос все чаще отправлял Лурьи вместо себя – сил гореть дважды и трижды в день уже не хватало.

Под началом, помимо господ типографов, оказалась трехсотенная, даровитая, шумная и до невозможности склочная стая словесников. Все они ревновали, наушничали, творили, дрались и совокуплялись. Всех надлежало сберечь, помирить, накормить, напечатать и пожурить, чтобы не плели лишнего. Ос изнемогал от изнанки поэтического белья, ему казалось, что еще один новый гений – и его начнет рвать словами прямо на стол в кабинете. Иногда он смаковал эту сцену для самоуспокоения – полированная столешница, гладкокожее кресло, напротив вдохновенная рожа очередного Солнечного Луча – и алфавитная каша блевотины на проклятых бумагах.

Иногда удавалось держаться только на коньяке – рюмка с утра и по сорок грамм в каждую чашку кавы. Ос почти перестал писать. Не хватало подпитки – разведки боем, утлой рыбацкой шкуны, яркоглазой девчонки из подворотни… Впрочем, Город Солнца становился реальностью на глазах и в нем не было места вымыслу.

Ос запомнил тот день, когда форма отливки треснула.

Он явился на службу как всегда, в десять. Его встретила тишина. Не хихикали секретарши, не курили на лестницах господа типографы, не ругались друг с дружкой молодые словесники. Двери замерли полуоткрытыми, коридоры были пусты. Пахло жженой бумагой.

В кабинете ждал Лурьи. Красавчик был бледен. Без лишних слов он протянул Осу список имен – Хонц, Барт, Йолли, еще кто-то из молодых. Заговор. Злоумышленье против Города Солнца и Друга Народа лично, восхваление аристократии, опороченье дела свободы, осквернение, надругание… Лурьи улыбался дрожащим ртом и твердил что-то о всеобщем собрании с целью исключить из рядов. Ос подвинул его и вышел.

Во дворце пировала паника. Вооруженные моряки охраняли подходы к зданию, солдаты возились у главной дворцовой пушки, поспешали курьеры в парадной форме. К Другу Народа Оса пустили не сразу.

Брок сидел с незнакомым министром. В кабинете было накурено, стол завален бумагами, пол – заслежен.

Брок поднялся и обнял за плечи друга. Хорошо, что ты понял меня, твердил он, хорошо, что пришел поддержать в столь опасный и трудный момент. Ос опешил. Нас хотели убить, повторял Брок, подготовили заговор, обещали развесить на фонарях. Ос рискнул возразить, что своих словоплетов знает, они слишком талантливы, чтобы играть в политику. Вот и ладно, ввернулся новый министр, вот и проверим. Вот признаньица. Вот показаньица. А вот протокольчик допроса, извольте… Друг Народа кивнул, мол, у этого все признаются. Одаренный, выдающийся человек. Об стекло с заунывным гудением билась желтая муха…

Ночью Ос побеседовал с Анной. Объявил, что намерен оставить пост, объяснил, почему. Не меняясь в лице, Анна ответила, что жене подобает идти за мужем. А дочь их останется сиротой в Очаге. И, если выживет, вырастет нищенкой, грошницей, как отец. Ос попробовал дать пощечину, но жена увернулась. И продолжила толковать. Что он, Ос, еще в фаворе, коли будет умен, сможет держаться долго. Короли не бросают приятелей детства, если те их не предают. Что счастье Иды в ладонях ее отца. Если сложится, может быть, их красавица станет матерью новых принцев – дети любят друг друга. Вот только кто позволит мальчишке Брокену взять в жены отродье самоубийцы? Ос молчал, слушал. После хлопнул дверью и никогда больше не заходил к жене в спальню.

Ос говорил с Броком еще раз, за два дня до суда. Он был прост. Дар штука тонкая, редкая, а словесники люди пуганые и нервные. Одного вздернешь, пять в уме повредятся, десять вовсе разбегутся – ищи их потом. Кто тогда говорить с площадей будет, заплечных дел мастера? Они б, может, и рады, да кто их слушать-то станет?! Дар учить надо, гранить, шлифовать. Вот он, Ос, сколько лет учил – а вы всю работу к стенке. Друг Народа сперва разгневался, но, поразмыслив, признал правоту Оса. В этот раз мальчиков удалось отстоять.

…А потом был Большой Парад – двадцать лет исполнялось Городу Солнца. Ос стоял на трибуне, внизу колыхалось людское море. Метались флаги, мелькали лица, блестели каски рядов конвоя. Ос вдохнул полной грудью пьяный весенний воздух, раскрыл ладони, в приветствии – и слово умерло на губах. Он почувствовал, что бессилен. Отвратительно, безнадежно, как старик перед юной шлюхой. Ос шатнулся, его подхватили под руки, увели во дворец.

Он лежал на кушетке, вокруг хлопотала охрана, подоспели врачи, пахло камфарой. Было слышно, как говорят снаружи: Лурьи, Барт, Хонц… И на каждую фразу – восторженный рев толпы. Город Солнца отстроил стены.

С того дня Ос по мере сил избегал выступлений на публике. В крайнем случае, брал с собой Лурьи, но обычно отговаривался работой. Министерство печатных дел и вправду хотело многого. Ос удвоил, утроил, ушестерил бдительность, пытаясь по мере сил уберечь своих необузданных «мальчиков». Не всегда удавалось, да и слуги Друга Народа уже не так просто выпускали добычу. Но пока Ос держал оборону.

Он старался, чтобы свободного времени не оставалось, ночевал в кабинете, отказался от отпусков.

Но, бывало, бессонница хватала его за грудки. Ос спускался по гулкой лестнице, брал ключи у сонного сторожа и долгие ночи бродил по притихшей столице. Он смотрел – слово «мост», слово «снег», слово «осень» – как фигуры в колоде карт. Стало проще – вместо образа камня являлся булыжник, вместо символа рыбы – живой малек в мелкой луже прибоя. Сам же мир оказался урезан, обесцвечен и опреснен. Ос бродил, щупал стены, гляделся в черную воду, гладил свежие листья кленов, угощал пыльным сахаром терпеливых извозчичьих лошадей. Видел небо – неизменное, безразличное, звездное или облачное. Небу было накласть на проблемы души придурка квартала рыжих.

Как-то сразу ушло здоровье. Потянулись врачи, лечебницы, унизительные процедуры, недели покоя в стерильной крахмальной клинике. Ос лежал на странице наглаженной простыни, словно выцветший лист из девчоночьего гербария. Умница Ида навещала его каждый праздник – малышка хорошо выросла. В белых гольфиках, форменном буром платьице с кружевной пелеринкой, под которой уже красовались грудки, ясноглазая и улыбчивая, она была прелестна. Ос сквозь дрему слушал болтовню дочки об уроках, маме и братце Брокене, о щенках и прогулках и книжках с картинками… Слава богу, у нее не прорезалось дара – а, бывало, способности шли по наследству.

Друг Народа тоже посещал Оса, но визиты его становились короче, а речи все холодней. Из намеков ревнивого Хонца складывалось, что Лурьи наконец-то стало тесно второе место, но решение еще не было принято. Ос гадал – позволят ли уйти на покой или выпало, наконец, время расстаться с жизнью. Страх умереть проснулся вместе с болезнями, и все драгоценней казались казенное ложе, дряблая пища и снулый воздух палаты. Каждый вечер Ос боялся закрыть глаза – вдруг не станет белесого потолка, трех шаров в изголовье кровати, птичьих домиков за окном… И вкус жизни отдавал теперь кислотой ежеутренней целительной простокваши.

Врачи снова поставили его на ноги, но запретили работать хотя бы ближайший год. Ос убрался в отставку и снял номер в отеле у Старой площади. Он сам готовил, сам вел хозяйство, читал газеты за ужином, много гулял, думал даже завести маленькую собачку. На все вопросы отвечал одинаково – прописали покой. Смерть ходила за Осом на цыпочках. Иногда она доставала худую паучью руку и тянулась пощекотать в груди. Иногда проскальзывала в статьишке заказного писаки. Иногда проходила по коридору чеканным шагом солдат – всякий раз Ос прятал голову под подушку и убеждал себя, что ничего не слышит. Время стало тягучим и липким, сны наполнили рот отвратительным вкусом лакрицы. Ос смирился, все скоро кончится.

Он казался себе пузырем, полным мутной, вонючей жижи. И забыл про закон резонанса. Город Солнца ворочался, двигал грузным нутром, выдыхал отработанный воздух. Колебания плоти стали явны для внимательных душ. Ос по старой привычке сперва почуял, что близятся перемены, а потом спохватился, но поздно. Его развернуло вживь.

Это было неуловимо – чуть нервозней стали статьи в газетах, чуть торжественней марши играли на площадях, чуть суровее стали неизбежные патрули. Подорожали ткани, подешевели книги, Дети Солнца вместо спектаклей показывали чудеса строевого шага и искусство рукопашных и штыковых. Имперские коммерсанты завершали дела в столице, имперские словоплеты, наоборот, бежали просить защиты у Друга Народа. Глупцы, у них же другой язык!