Текст книги "Глубина в небе (авторский сборник)"

Автор книги: Вернор (Вернон) Стефан Виндж

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 58 страниц) [доступный отрывок для чтения: 21 страниц]

18

Первые два года жизни Эзра Винжа после засады были размазаны по восьми годам объективного времени. Томас Нау, почти как хороший капитан Кенг Хо, распределял время своих работников согласно ходу работ. Чиви и ее команды были вне анабиоза более других, но и они в конце концов стали замедляться.

И Анне Рейнольт давала работу своим астрофизикам. Мигающая сдвигалась по кривой светимости точно как в предыдущие столетия. Для ленивого наблюдателя она казалась бы обыкновенным солнцем: поглощает водород, покрыто солнечными пятнами. Анне поначалу держала других ученых на цикле с низкой загруженностью, ожидая возобновления деятельности пауков.

Передачи военных раций зазвучали с Арахны меньше чем через день после Вспышки, когда еще кипели паровые бури на поверхности планеты. Очевидно, фаза отключения солнца прервала какую-то местную войну. Через год-другой уже говорили десятки передатчиков на двух континентах. Эти создания должны были каждые два столетия отстраивать наземные конструкции чуть ли не с фундамента, но они явно это умели. Когда в облачном покрове появлялись просветы, космонавты видели новые дороги и города.

Через четыре года существовали уже две тысячи стационарных передатчиков – классическая модель неподвижных станций. Теперь Триксия Бонсол и другие лингвисты вошли в напряженный цикл работы. Впервые им для изучения был предложен постоянный поток звуковой информации.

Когда совпадали Вахты – а теперь это бывало часто – Эзр навещал Триксию Бонсол каждый день. Вначале Триксия была еще более отдаленной, чем всегда. Казалось, она его не слышит; речь пауков наполняла ее кабинет. Писки и визги этой речи менялись каждый день по мере того, как Триксия и другие фокусированные лингвисты определяли, в какой полосе спектра заключен смысл речи пауков, и разрабатывали звуковые и визуальные представления для ее изучения. Наконец Триксии удалось получить пригодные для работы представления данных.

И тут начался сам перевод. Фокусированные переводчики Рейнольт хватали все, до чего могли дотянуться, выдавая тысячи слов полусвязного текста в день. Триксия была лучшей из них, это было очевидно с самого начала. Именно ее работа с текстами по физике дала исходный прорыв, это она смогла сопоставить письменный текст с двумя третями радиоперехвата. Даже на фоне лингвистов Кенг Хо она была выдающейся; как бы она гордилась этим, если бы только могла знать!

– Она незаменима.

Рейнольт выдала это изречение в своей обычной манере – без похвалы, без садизма – просто констатация факта. Для Триксии Бонсол не будет раннего выхода, как для Ханте Вена.

Винж пытался читать все, что выдавали переводчики. Сначала это была обычная сырая полевая лингвистика, где каждое предложение состояло из десятков указателей на альтернативные значения, альтернативный синтаксис. Через несколько мегасекунд переводы стали почти читаемыми. Там, внизу, на Арахне – живые существа, а здесь – их слова.

Некоторые из фокусированных лингвистов не продвинулись дальше переводов, набитых аннотациями. Они зациклились на нижних уровнях значений и отбивались от любой попытки поймать дух речи чужаков. Может, этого и было достаточно. Во всяком случае, они узнали, что у пауков нет знаний о прошлой цивилизации.

– Никаких упоминаний о золотом веке технологии.

Нау скептически глянул на Рейнольт.

– Это само по себе подозрительно. Даже на Старой Земле были мифы об утерянном прошлом.

Если и существовала первоначальная планета, то это могла быть только Старая Земля.

Рейнольт пожала плечами:

– Я докладываю вам, что любое упоминание о технических цивилизациях прошлого лежит ниже правдоподобного основного уровня. Например, насколько мы можем судить, археология является второстепенной академической дисциплиной.

А не лихорадочной всепоглощающей деятельностью, как в обычной деградировавшей колонии.

– Ах ты, Чума побери все! – произнес Ритцер Брюгель. – Если этим типам нечего выкапывать, мы за все свои усилия получаем пшик.

Жаль, что вы не подумали об этом раньше, чем сюда явились, – сказал про себя Винж.

У Нау лицо было мрачное и разочарованное, но с Брюгелем он не согласился.

– У нас есть результаты доктора Ли. – Глаза его метнулись к концу стола, где сидели люди Кенг Хо, и Эзр мог поклясться, что в глазах у него мелькнула еще одна мысль:

У нас есть библиотека флота Кенг Хо и коробейники, которые ее для нас обшарят.

Триксия теперь давала Эзру к ней прикоснуться, иногда позволяла себя причесать, иногда даже потрепать по плечу. Может быть, он столько проводил времени в ее кабинете, что она считала его частью обстановки, безопасной, как любая машина с речевым управлением. Теперь Триксия работала в основном с наголовным дисплеем; иногда это создавало утешительную иллюзию, что она в самом деле смотрит на Эзра. Она даже иногда отвечала на его вопросы – пока они оставались в области действия ее фокуса и не прерывали ее разговора со своей аппаратурой и с другими переводчиками.

Почти все время Триксия сидела в полутьме, слушая и наговаривая одновременно свой перевод. Некоторые переводчики работали в таком же режиме, мало отличаясь от автоматов. У Триксии, как хотелось думать Винжу, было по-другому. Она, как и прочие, анализировала и повторяла анализ, но не для того, чтобы вставить под каждой синтаксической структурой еще дюжину интерпретаций. Ее работа состояла в том, чтобы достичь значения, которое имел в виду говоривший, в чьем уме мир пауков был обычным и привычным местом. Переводы Триксии Бонсол были… да, были искусством.

Но искусство – это было не то, к чему стремилась Анне Рейнольт. Сначала она могла жаловаться только на мелочи. Переводчики выбрали для вывода своих результатов альтернативную орфографию – они обозначали представления x * и q * в виде диграфов. К счастью, Триксия не первая выбрала эту причудливую схему. К несчастью, от нее исходило слишком много других сомнительных новшеств.

В один ужасный день Рейнольт пригрозила не допускать Эзра в комнату Триксии – то есть в ее жизнь.

– Не знаю, что вы там делаете, Винж, но это ее сбивает. Она дает мне метафорические переводы. Посмотрите на эти имена: «Шерканер Андерхилл», «Джейберт Лэндерс». Она отбрасывает все усложнения, о которых договорились переводчики. В других местах она вставляет бессмысленные слоги.

– Она делает только то, что должно быть сделано, Рейнольт. Вы слишком долго проработали с автоматами.

У Рейнольт было одно качество: хоть она была непробиваема даже по меркам эмергентов, ей абсолютно не была свойственна злопамятность. Иногда с ней даже можно было спорить. Но если она не допустит его к Триксии…

Рейнольт посмотрела на него пристально.

– Вы ведь не лингвист.

– Верно, но я – человек Кенг Хо. Чтобы стать тем, чем мы стали, нам надо было научиться понимать сердце тысяч людских культур и пары не человеческих тоже. А вы болтались в этом конце людского космоса, где все языки основаны на нашем вещании. Есть языки, которые отличаются от него колоссально.

– Да. Вот почему ее гротескные упрощения неприемлемы.

– Нет! Вам нужны люди, которые по-настоящему поймут склад ума другой стороны, которые смогут показать остальным, что важно в отличиях этой расы. Да, имена пауков, которые дает Триксия, выглядят глупо. Но эта группа «Аккорд» – молодая культура. И их имена все еще несут значения слов повседневного языка.

– Не все, и только фамилии, а не имена. На самом деле реальная речь пауков сливает имена и фамилии – взаимопроникновение.

– Я вам говорю, Триксия делает то, что надо. Спорить могу, что имена их взяты из более древних и родственных языков. Заметьте, что они почти имеют смысл – некоторые.

– Да, и это хуже всего. Некоторые напоминают заимствования из лэдильского или аминского. Вот эти лэдильские единицы – «часы», «дюймы», «минуты» – это же невозможно читать.

У Эзра тоже были проблемы с этими дурацкими лэдильскими единицами, но он не собирался признать это перед Рейнольт.

– Значит, Триксия видит вещи, относящиеся к ее переводу, как аминский или лэдильский относятся к низскому, на котором говорим мы с вами.

Рейнольт замолчала на долгие секунды, глядя пустыми глазами. Иногда это значило, что обсуждение закончено, и она просто не потрудилась сказать ему, что он свободен. Но это могло значить и то, что она изо всех сил старается понять.

– Значит, вы говорите, что она подходит к более высокому уровню перевода, давая нам озарение ценой нашего осознания себя.

Типичный для Рейнольт анализ, неуклюжий и точный.

– Да! Именно так. Вы все еще хотите получить перевод со всеми указателями, исключениями и предостережениями, поскольку наше понимание только развивается. Но сердце хорошей торговли – это брюхом почуять, чего хочет и чего ждет другая сторона.

Это объяснение Рейнольт приняла. В любом случае Нау предпочитает упрощения, даже с лэдильской чудью.

Шло время, и все больше и больше переводчиков принимало условности Триксии. Эзр сомневался, хватит ли кому-нибудь из не-фокусированных эмергентов квалификации, чтобы судить о правильности перевода. А сам Эзр, вопреки своим уверенным речам, все больше и больше сомневался. Мета-перевод Триксии с паучьего языка был слишком похож на историю Веков Рассвета, которую он излагал ей до нападения. Это могут не заметить Нау или Рейнольт, но для Эзра это была его специальность, и он замечал слишком много подозрительных совпадений.

Триксия последовательно игнорировала физическую природу пауков. Может быть, и это было оправдано, если учесть, сколько людей испытывают к паукам отвращение. Но эти существа были абсолютно не гуманоидными по форме, куда более чуждыми по внешнему виду и жизненному циклу, чем любые известные Человечеству. Некоторые конечности у них выполняли те же функции, что у людей челюсти, и ничего похожего на кисти и пальцы у них не было – они работали с предметами с помощью многочисленных ног. И эти различия были в переводах Триксии почти невидимы. Бывали изредка упоминания «остроконечной руки» (может быть, форма стилета, в которую может быть свернут передний сустав ноги), или средних или задних рук – но это и все. В школе Эзр видал столь же приближенные переводы, но те были сделаны экспертами, имеющими опыт многих десятилетий работы с клиентами.

Детские радиопрограммы – по крайней мере так их называла Триксия – были в мире пауков только что изобретены. Она перевела название передачи как «Час науки для детей» или «Детский час науки», и сейчас это был лучший источник догадок о пауках. Радиопередача была идеальным сочетанием научного языка – в изучении которого люди продвинулись дальше всего – и разговорной повседневной речи. Никто не знал, должна была эта программа обучать детей или просто их занимать. Возможно, это было коррективное обучение для призванных на военную службу. Но данное Триксией название прижилось и придавало всему невинную и симпатичную окраску. Арахна Триксии напоминала волшебную сказку Века Рассвета. Иногда, когда Эзр проводил с Триксией долгий день, когда она не говорила ему за весь день ни слова, когда фокус ее сужался так, что все человеческое оставалось за его пределами, – иногда в эти моменты он думал, не могут ли эти переводы исходить от прежней Триксии, захваченной в самое эффективное рабство всех времен и народов и все еще ищущей надежды. Может быть, она переделывала то, что слышала, создавая мечту о счастье единственным образом, который оставался для нее доступным.

19

Солнце было в средней фазе, и Принстон восстановил почти всю свою красоту. В предстоящие более прохладные времена строительство пойдет дальше – открытые театры, Дворец Лет Увядания, университетский дендрарий. Но уже сейчас, 60//19, план улиц предыдущего поколения уже был восстановлен, деловой центр города полностью отстроен и в Университете шли занятия круглый год.

Другими словами, год 60//19 сильно отличался от года 59//19 и еще более сильно – от всех десятых годов всех предыдущих поколений. В речных низинах, когда-то бывших полями, встал аэропорт. На самых высоких холмах города поднялись радиомачты; ночью их красные огни были видны на мили.

К году 60//19 точно так же изменились почти все города Аккорда, и большие города Тифштадта и Братства тоже. Города более бедных наций изменились в меньшей степени. Но Принстон был особенным даже по меркам нового века. То, что там происходило, не было видно в пейзаже, но это были семена еще более великой революции.

* * *

Хранкнер Аннерби прилетел в Принстон дождливым весенним утром. Такси довезло его из аэропорта до центра города. Аннерби вырос в Принстоне, и здесь была раньше его строительная компания. Сейчас он прибыл, когда почти все магазины еще были закрыты, к ним неслись уличные уборщики. Холодная морось играла на магазинах и деревьях тысячами цветов. Хранкнер любил старый город, где многие каменные фундаменты пережили три-четыре поколения. Даже новые верхние этажи из бетона и кирпича строились по проекту старше любого из живущих.

За старым городом пришлось карабкаться среди новых зданий. Это было раньше королевское имущество, которое пришлось продать для финансирования Великой Войны – конфликта, который новое поколение уже называло просто «войной с тиферами». Часть нового района состояла из трущобных времянок, другая – повыше – из элегантных особняков. Такси пробиралось по резким спускам и подъемам, медленно поднимаясь к высшей точке нового тракта. Он был закрыт мокрыми папоротниками, но кое-где по его сторонам возвышались здания. Ворота открылись беззвучно и без видимого чьего-либо присутствия. Ха. Дворец там, не иначе.

Шерканер Андерхилл стоял возле парковочного круга в конце дороги и выглядел на фоне парадного входа совершенно неуместно. Дождь превратился просто в приятный туман, но Андерхилл все равно держал открытый зонтик, идя навстречу Аннерби.

– Добро пожаловать, сержант! Все эти годы я заманивал тебя в свою хибару на холме, и наконец ты здесь!

Хранкнер пожал плечами.

– Мне столько есть чего тебе показать… начиная с двух предметов маленьких, но очень важных.

Он ткнул зонтиком себе за спину, и почти сразу из шерсти у него на спине высунулись две крошечные головки. Младенцы, крепко держащиеся за отца. Не старше нормальных детей в начале Света – подросшие как раз настолько, чтобы быть симпатичными.

– Девочку зовут Рапса, а мальчика – Хранкнер.

Аннерби шагнул вперед, стараясь двигаться небрежно.

Назвали мальчика, наверное, в честь старой дружбы. О Боже подземный!

– Очень рад с вами познакомиться.

В самые лучшие времена Аннерби никак не умел обращаться с детьми – из известных ему занятий самым близким к воспитанию детей была муштровка новобранцев. Он надеялся, что это объяснит его неловкость.

Дети, кажется, почувствовали его неприязнь и застенчиво спрятались.

– Не обращай внимания, – сказал Шерканер этим своим рассеянным тоном. – Они вылезут и начнут играть, когда зайдем в дом.

Шерканер провел его внутрь и все рассказывал, как много он должен показать и как хорошо, что Хранкнер наконец приехал. Годы изменили Андерхилла, по крайней мере, физически. Исчезла болезненная худоба, он несколько раз перелинял. Шерсть на спине была густая, отцовская – странно это видеть в такой фазе солнца. Тремор головы и передней части туловища стал сильнее, чем помнил Аннерби.

Они прошли через фойе, по размерам пригодное для отеля, вниз по широкой спиральной лестнице, которая выходила на крылья – одно за другим – «маленькой хибарки» Шерканера. Здесь было полно народу – наверное, слуг, хотя они не носили ливрею, обычно требуемую сверхбогачами. На самом деле в этом доме ощущался утилитарный дух государственного или корпоративного имущества. Аннерби перебил нескончаемую болтовню:

– Это же все показуха, Андерхилл? Король ведь не продал этот холм, он его просто передал.

Службе разведки.

– Ничего подобного. Я действительно владею этой землей, я сам ее купил. Но, гм, я довольно много консультирую, а Виктория – то есть шеф разведки – решила, что безопасность лучше всего будет выдерживаться, если создать лаборатории прямо здесь. И у меня есть что тебе показать.

– Ага. Это же и есть смысл моего визита, Шерк. Мне кажется, ты работаешь не над тем, чем надо. Ты подтолкнул Корону к… я полагаю, здесь можно говорить свободно?

– Да-да, конечно.

Вообще-то Аннерби не принял бы такого небрежного заверения, но он уже понял, как тщательно охраняется здание. Здесь много было сделано по проектам Шерканера – например, логарифмическая спираль главных комнат, но чувствовалась и рука Виктории. Повсюду были – да, он это понял – охранники, потом эта хрустящая чистота ковров и стен. Здесь наверняка было так же безопасно, как в лабораториях Аннерби в здании Ставки.

– Ладно. Ты втравил Корону в исследования по атомной энергии. В моем распоряжении народу и техники, как у миллиардера, в том числе несколько ребят почти таких же умных, как ты.

Фактически работа Аннерби, хотя он и оставался сержантом, соответствовала куда более высокому званию. Реальность его жизни превзошла самые смелые мечты подрядчика.

– Да, отлично. Виктория очень в тебя верит, как ты знаешь.

Шерканер провел гостя в большую и причудливую комнату. В ней стояли книжные полки и письменный стол, заваленный докладами, разбросанными в беспорядке книгами и блокнотами. Но к книжным полкам был приделан детский тренажер, и детские книги торчали вперемешку с высокой наукой. Детки соскочили со спины Шерканера и бросились к тренажеру. Шерканер сбросил с низкого насеста кучу книг и журналов и жестом пригласил Аннерби сесть. Слава Богу, он не попытался сменить тему.

– Да, но ты еще не видел моих докладов.

– Нет, видел. Виктория их мне пересылает, хотя у меня нет времени их читать.

– А стоило бы!

Ему пересылают доклады глубокой секретности, а он даже времени не находит их прочесть! При этом он – тот самый коббер, который все это затеял!

– Послушай, Шерканер, я тебе говорю, это не выходит. В принципе атомная энергия может сделать все, что нам нужно. На практике – ну, сделали мы какой-то по-настоящему смертельный яд. Есть у нас вещи вроде радия, но которые куда легче добывать в больших объемах. Еще мы нашли изотоп урана, который очень трудно выделить, но думаю, что если получится, мы сделаем черт-те какую бомбу. Она выделит энергию, которой хватит на отопление большого города в течение всей Тьмы, но выдаст ее мгновенно!

– Отлично! Это же начало!

– И это отличное начало может быть от нас так же далеко, как и было. Ребята из группы бомбы заняли у меня три лаборатории. Трудность в том, что сейчас мирное время; технология просочится наружу, сначала в горнодобывающие компании, потом к иностранным государствам. Можешь себе вообразить, что случится, когда Братство, и старые добрые тиферы, и Бог знает кто еще начнут делать такие штуки?

Кажется, это пробило крепкую броню невнимания Андерхилла.

– Да, это будет плохо. Я твоих докладов не читал, но Виктория часто здесь бывает. Техника дает нам чудеса и ужасные опасности. И одно без другого не бывает. Только я убежден: нам не выжить, если мы не будем заниматься этими вещами. Ты видишь только одну сторону. Послушай, я знаю, что Виктория может добавить тебе денег. У разведки Аккорда хороший кредитный рейтинг. Она может опустошать бюджет десять лет подряд, не давая прибыли. Мы тебе добавим лабораторий, чего пожелаешь…

– Шерканер, ты слыхал насчет «форсирования кривой изучения?»

– Н-ну…

Он явно слыхал.

– Сейчас, дай ты мне все богатства мира, я, быть может, сделаю тебе устройство обогрева города. На нем будут случаться дикие аварии каждые несколько лет, а когда оно будет работать «как надо», теплоноситель – скажем, перегретый пар – будет таким радиоактивным, что все жители города перемрут за первые десять лет Тьмы. Бывает момент, когда бросать на проблему деньги и технических работников становится бесполезным.

Шерканер ответил не сразу. Аннерби показалось, что его внимание отвлеклось на джунгли тренажера, где бесились двое младенцев. Вся комната была причудливой комбинацией богатства, бывшего научного хаоса Андерхилла и его теперешних отцовских чувств. Там, где пол не был завален книгами и детским мусором, виднелся плюшевый ковер. Стены были покрыты супердорогими эксклюзивными узорами. Окна с кварцевыми панелями до самого потолка. Сейчас они были отвернуты. Сквозь кованные решетки шпалер доносился запах мокрых папоротников. Над столом Андерхилла и над книжными полками висели электрические лампы, но сейчас они были выключены.

Комната была освещена лишь зеленым и околокрасным светом, сочившимся сквозь папоротники. Более чем достаточно, чтобы прочесть названия книг. Здесь была психология, математика, электроника, попадались учебники астрономии – и куча детских книжек. Книги были сложены в штабеля, втиснуты между игрушками и приборами. И не сразу можно было понять, где игрушки Андерхилла, а где – его детей. Что-то выглядело и сувенирами из дальних стран – наверное, из военных посылок Виктории: тиферская ногочесалка, засушенная гирлянда цветов с островов. А в углу… ну и ну, артиллерийская ракета «Марк-7»! Люк боеголовки был снят, и вместо полагающейся там взрывчатки стоял кукольный дом.

Наконец Андерхилл сказал:

– Ты прав, деньги сами по себе прогресса не дают. Нужно время, чтобы сделать машины, которые сделают машины и так далее. Но у нас есть еще лет сорок пять, и генерал мне говорит, что ты гений в управлении большими проектами.

Хранкнер услышал эти слова с прежней гордостью, большей, чем за все медали, полученные им в Великую Войну. Но если бы не Смит и Андерхилл, он бы никогда не открыл в себе такие таланты. Он мрачно буркнул, стараясь изо всех сил не показать, как много значит для него эта похвала:

– Спасибо на добром слове. Но я тебе хочу сказать вот что: всего этого недостаточно. Если ты хочешь, чтобы это было сделано меньше чем за двадцать лет, мне нужно еще кое-что.

– Да, конечно. Что именно?

– Ты нужен, дурак! Твоя интуиция! А ты с первых лет проекта спрятался тут в Принстоне и занимаешься один Бог знает чем.

– А… Послушай, Хранкнер, ты меня извини… понимаешь, эта атомная энергия мне сейчас уже не так интересна.

Зная Андерхилла столько лет, Аннерби не должен был бы удивиться этому замечанию. И все же оно заставило его начать жевать руки. Вот сидит тип, оставивший поле жатвы еще до того, как другие узнали о его существовании. Будь он просто с приветом, не было бы проблемы. А так иногда Аннерби мог бы этого коббера с удовольствием пристукнуть.

– Да, – продолжал Андерхилл, – тебе нужны талантливые работники. Я, знаешь, об этом думал; я хочу тебе кое-что показать. Но даже и при этом, – добавил он, явно подливая нефти в огонь, – моя интуиция подсказывает, что атомная энергия дастся нам просто – сравнительно с другими задачами.

– Какими, на-при-мер?

Шерканер засмеялся.

– Например, такими, как воспитание детей. – Он показал на антикварные настенные часы с маятником. – Я думал, другие ребятишки уже будут здесь; хотел тебе вначале показать институт.

Он спрыгнул с насеста и стал по-дурацки махать руками, как всегда машут родители маленьким детям.

– Эй, слезайте, слезайте! Рапса, не трогай часы!

Поздно. Девчонка соскочила с тренажера, прыгнула на маятник, повисла на нем и соскользнула до самого пола.

– У меня тут столько мусора, что боюсь, как бы не упал на детишек и не раздавил.

Пара детишек бросились по полу к отцу и заняли отведенное для них место в его шерсти. Были они только чуть больше лесных фей.

Андерхилл добился, чтобы его институт считался отделением Королевской Школы. В доме на холме было несколько классных комнат, каждая занимала дугу внешнего периметра. И почти все их финансировала не Корона, по крайней мере, если верить Андерхиллу. Значительная часть исследований выполнялась на свои средства, оплаченные компаниями, на которых Андерхилл произвел весьма серьезное впечатление.

– Я мог бы переманить к себе многих лучших из Королевской Школы, но мы договорились. Их сотрудники продолжают преподавать и заниматься исследованиями в городе, но частично работают и здесь, и определенный процент наших издержек связан с Королевской Школой. У нас тут в расчет берутся только результаты.

– А учебный процесс?

Когда Шерканер в ответ пожал плечами, двое малышей качнулись вверх и вниз и радостно тихо пискнули – наверное, эти звуки означали: «папочка, еще раз так сделай!»

– Есть у нас учебный процесс… своего рода. Главное – что кобберы общаются с другими кобберами, самых разных специальностей. Рискованное обучение для студентов, поскольку все это так бесструктурно… Есть тут часть народу, которая просто получает удовольствие, но недостаточно талантливы, чтобы это им помогало.

Во многих классах у доски стояли двое-трое, а остальные наблюдали за ними с низких насестов. Здесь трудно было отличить преподавателя от студента. Иногда Хранкнер даже не мог догадаться, к какой области относится дискуссия.

У одной двери они задержались. Кобберенок текущего поколения читал лекцию группе старых кобберов. Линии на доске наводили на мысль о сочетании небесной механики с электромагнетизмом. Шерканер остановился и приветственно махнул всей аудитории.

– Помнишь полярное сияние, которое мы видели во Тьме? Вот этот парень считает, что оно могло быть вызвано космическими объектами, исключительно темными.

– Когда мы их видели, они не казались темными.

– Да! Может быть, они на самом деле имеют какое-то отношение к началу Нового Солнца. У меня есть кое-какие сомнения. Джейберт пока что мало знает небесную механику. Зато электромагнетизм он знает. Работает над беспроводным устройством, которое может излучать волны длиной всего в несколько дюймов.

– Да? Больше похоже на сверхинфракрасное излучение, чем на радио.

– Такую штуку не увидишь, но она, кажется, получается точной. Он собирается использовать ее как эхолокатор для своих космических камней.

Они пошли дальше по коридору. Аннерби заметил, что Андерхилл внезапно стал молчалив – без сомнения, чтобы дать ему время обдумать идею. Хранкнер Аннерби был коббером очень практичным; он заподозрил, что это важно для каких-то более масштабных проектов генерала Смит. Но даже его захватила врасплох столь яркая идея. Он с трудом мог себе представить, как поведут себя столь короткие волны, хотя они должны быть в высокой степени направленными. Мощность, нужная для эхолокации, будет меняться обратно пропорционально четвертой степени расстояния – для устройства найдется наземное применение раньше, чем наберется достаточно сил для поиска скал в космосе. Хм. Военное применение может оказаться важнее всего, что планирует Джейберт…

– Кто-нибудь уже построил такой высокочастотный передатчик?

Очевидно, его интерес был заметен – слишком уж довольная улыбка у Андерхилла.

– Да, и это действительно гениальная работа Джейберта, которую он называет «полостной генератор». У меня на крыше стоит небольшая антенна, больше похожая на зеркало телескопа, чем на радиомачту. Виктория поставила релейную линию между Западной Грядой и Ставкой. И мы с ней разговариваем так же надежно, как по телефонному проводу. Я эту линию использую как испытательный стенд для одной учебной схемы шифрования. И в результате получится такая защищенная высокопроизводительная беспроводная связь, что ты и представить себе не можешь.

Даже если у Джейберта не получится его глазение на звезды.

Шерканер Андерхилл остался тем же психом, каким всегда был, и Аннерби понял, куда он клонит и почему отказывается все бросить и работать над атомным проектом.

– Ты в самом деле думаешь, что эта школа будет производить гениев, которые нам нужны в Ставке?

– В любом случае она будет их находить – и, я думаю, мы сможем вырастить лучших из всех, кого найдем. Мне никогда в жизни еще не было так интересно. Но надо быть гибким, Хранк. Сущностью настоящего творчества до определенной степени является игра, перепрыгивание с мысли на мысль без увязания в засасывающих практических потребностях. Конечно, ты не всегда получаешь то, что ты хотел попросить. Я думаю, что, начиная с этой эры, изобретательность будет матерью необходимости, а не наоборот.

Шерканеру было легко говорить. Не ему воплощать науку в инженерную жизнь.

Андерхилл остановился возле пустого класса, подошел к доске. Опять какая-то абракадабра.

– Помнишь кулачковые устройства, которые Ставка использовала для выведения баллистических таблиц? Мы теперь делаем такие штуки на электронных лампах и магнитных сердечниках. Они в миллион раз быстрее кулачковых устройств, и в них можно вводить числа в символьном виде, а не устанавливать верньерами. Твоим физикам это понравится. – Он хихикнул. – Сам поймешь, Хранк. Если не считать того, что изобретение запатентовано нашими спонсорами, вам с Викторией достанется более чем достаточно, чтобы вы были довольны.

Они пошли дальше по длинной винтовой лестнице. Наконец она вывела их в атриум у вершины холма. Вокруг Принстона были холмы и повыше, но и отсюда был достаточно зрелищный вид, даже в холодную морось. Аннерби видел, как заходит на посадку в аэропорт трехмоторный самолет. Шоссейные тракты прокладки поздней фазы по обеим сторонам долины темнели цветами мокрого гранита и свежеуложенного асфальта. Аннерби знал компанию, которая выполняла эту работу. Они верили, что будет достаточно энергии, чтобы долго прожить в следующей Тьме. На что будет похож Принстон, если так и окажется? Город под звездами и высоким вакуумом, но не заснувший, и с пустыми глубинами. Самый большой риск будет в годы Увядания, когда людям придется решать, делать ли запасы на обычную Тьму или рискнуть и сделать то, что считают возможным инженеры Хранкнера Аннерби. В кошмарах его преследовал не провал – частичный успех.

– Папа!

Сзади вылетели двое пятилетних. За ними еще двое кобберят, но эти достаточно большие, чтобы казаться рожденными в фазе. Уже больше десяти лет Хранкнер Аннерби изо всех сил старался не замечать извращений своей начальницы: генерал Виктория Смит была самым лучшим шефом разведки, которого он только мог себе представить, лучше, быть может, даже самого Струта Гринвела. И неважно, какие у нее личные склонности. Его абсолютно не волновало, что сама она тоже была рождена вне фазы – это было никак не в ее власти. Но то, что она завела семью в начале Нового Солнца, что обрекла своих собственных детей на то же проклятие, на которое была обречена сама… И они даже не одного возраста.

Двое малышей спрыгнули со спины Андерхилла, побежали по траве и взобрались по ногам двух старших братьев. Как будто Смит и Андерхилл размазывали грязь в глазах общества. Этот визит, столь долго откладываемый, оказался невыносим именно так, как Аннерби боялся.