Текст книги "Еретик. Книга 3"
Автор книги: Вера Золотарёва
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 8 страниц)
Он смотрел на Рени выжидающе, словно для него было важно услышать от нее в ответ хоть что-то, но она промолчала. Судья Лоран вздохнул и приблизился к ней. Говорил он тихо, и его было едва слышно:
– Ты должна знать: мне очень жаль. Я сочувствую твоей участи. Господь свидетель, я бы не пожелал ее тебе, будь моя воля.
– Но воля не ваша, – отозвалась Рени несколько мгновений спустя. Отчего-то из уважения к этому человеку она тоже решила не повышать голос и говорить почти шепотом.
Лоран не спешил ни соглашаться, ни возражать. Он сделал еще несколько шагов к решетке ее камеры, и Рени заметила в его руке небольшой стеклянный невзрачный пузырек, запечатанный маленькой пробкой. Внутри пузырька виднелась какая-то жидкость.
– Что это? – спросила Рени.
Судья инквизиции чуть помедлил с ответом, но затем решился:
– Способ облегчить твою участь. Я наблюдал за тобой во время допросов и слышал в твоих словах не зло, а попытку кого-то защитить. Ты в чем-то солгала архиепископу, верно? В чем-то важном.
Рени подозрительно уставилась на него, но промолчала. Лоран не сводил с нее глаз и с каждым мгновением только убеждался в своей правоте. Рени не знала, что будет, если она скажет хоть слово, поэтому хранила молчание и была готова продолжить, даже если ее прикажут снова отвести в допросную комнату. Она не знала, сколько сможет выдержать, но готова была держаться до последнего. В прошлый раз предел наступил после второго ожога каленым железом – тогда Рени рассказала инквизиторам о Фелис. Тайну о существовании своей тетки она сохранить не смогла, а Элизу уберегла только потому, что о ней не было задано ни одного вопроса. Рени до сих пор не знала, чем обернется для Фелис ее признание, но надеялась, что удача будет сопутствовать тетушке и не оставит ее.
В тот же день допроса, приготовившись снова отдать приказ прижечь Рени, человек, представившийся де Бордом, начал расспрашивать о всяких небылицах: о встречах с другими колдуньями, о странных ритуалах с неким козлом, о каких-то поцелуях в интимные части тела некоему сатане, о чьей-то крови, которую колдуньи применяют для ядов…
За болью Рени толком не различила его вопросов, она потеряла сознание. А после оба палача слегли с какой-то хворью, и приговор был тут же вынесен. Архиепископ де Борд позже в компании епископа Лорана приходил к камере девушки и произносил какие-то одним им понятные проклятия отлучения, хотя Рени не знала, что именно ей могут сулить эти слова. Не понимала она и того, к чему эти проклятья, раз она никогда не была крещена как христианка, и отлучение от Церкви ничего бы у нее не отняло.
Позже ей назначили казнь. И вот теперь человек по имени Лоран снова расспрашивает ее.
– Ты о ком-то не рассказала? Дело в Вивьене? Его ты пытаешься защитить? – Лоран сурово нахмурился. – Не старайся, он выполнит приказ и докажет свою верность делу…
Девушка осталась бесстрастной к его словам, и Лоран недоверчиво прищурился. Она знала Вивьена, в этом не было сомнений, но защищала она не его.
– Был кто-то, кроме твоей тетки, кто учил тебя колдовству?
Рени снова промолчала – на этот раз напряженно.
Лоран опустил голову и тяжело вздохнул, ощутив, как усиливается давящая на него усталость. Защищать кого-то высокой ценой – ему ли было не знать, каково это!
– Ты и вправду пытаешься защитить кого-то, не боясь отдать за это собственную жизнь. – Он покачал головой. – Что ж, я не стану тебе в этом мешать. – Епископ протянул Рени пузырек, и та с опаской приняла его, тут же начав рассматривать. – Прими это, как только я уйду. Так будет лучше… насколько это возможно.
– Это яд?
– Это то, что поможет тебе не испытать мучений на костре. И да смилуется Господь над твоей душой. – Лоран осенил девушку крестным знамением, развернулся и направился прочь.
Рени молча смотрела ему вслед.
Прошло несколько минут, прежде чем она открыла пузырек, настороженно понюхала содержимое и, решив, что это и есть послание Матери-Земли, выпила все до последней капли. Следом она разбила пузырек о стену и осторожно сгребла осколки и пробку в самый темный угол камеры.
***
Дверь в келью открылась, и в коридоре показался Кантильен Лоран в епископском облачении. Позади него маячило двое стражников.
– Пора, – коротко произнес епископ, стоя в дверях.
Вивьен сидел, прислонившись спиной к стене на каменном полу, подтянув к себе колени. Когда епископ отпер дверь, Вивьен еще пару мгновений держал голову опущенной.
Епископ выждал, пока молодой инквизитор поднимется и выпрямится перед ним. Он всеми силами заставлял себя не избегать смотреть в его отравленные пустотой глаза – в какой-то момент ему даже показалось, что Вивьен вот-вот объявит ему, что готов принять участь мученика и сгореть на костре вместе с ведьмой, лишь бы только не исполнять бесчеловечное указание. Однако этого не произошло. Он молча вышел из кельи, окинув двух солдат таким же пустым взглядом, и побрел по коридору, глядя прямо перед собой и в никуда одновременно.
По улице Вивьен двигался, ничего не различая вокруг.
Sermo Generalis проходило на главной площади Руана. К моменту, когда Вивьен прибыл на место в сопровождении двух стражников, главную площадь уже наводнили люди. В отличие от крупных Sermo Generalis, приуроченных к какому-либо празднику или государственному событию, это – было не таким грандиозным. Посреди площади был установлен небольшой помост с позорным столбом, напротив которого рабочие за ночь возвели кафедру для представителей светской власти и духовенства.
Палачам обычно отводилось место позади помоста. Они выжидали того момента, когда светский суд зачитает приговор, и арестанта – или арестантов – приведут на место казни. Обыкновенно арестанта выводили под конвоем солдат из тюрьмы в чистой одежде и проводили по расчищенному проходу через толпу обывателей. Одному еретику выделяли нескольких стражников-конвоиров, которые должны были следить за тем, чтобы приговоренного к казни не покалечила толпа. Инквизиторы, передававшие неисправимых еретиков светским властям, считали это проявлением милосердия и говорили, что еретик не должен восходить на свой костер искалеченным. Сейчас, стоя позади помоста на месте палача, Вивьен понимал, сколько лживости в этом постановлении. Он и прежде задумывался об этом, но никогда ему не приходилось так явно испытывать горечь этого лицемерия. Мысль эта посетила Вивьена будто бы издалека. Сейчас он почти ничего не слышал – ни улюлюканья толпы, ни шума, ни выкриков – ничего. Звуки тонули для него в каком-то неясном тумане, словно его душа лишь частично пребывала в этом мире. Остальная ее часть потухла, когда он понял, что именно собирается совершить.
Тем временем в толпе все же происходили некоторые изменения. Издали до Вивьена начали долетать какие-то выкрики, но он не мог сконцентрироваться на них. По опыту он знал, что люди, наблюдавшие за тем, как арестанта ведут на помост, неустанно выкрикивали то, что так одобряло духовенство: предложения отречься от ереси, вернуться в лоно святой Церкви, молить о прощении грехов и спасении своей души. Наверное, они делали то же самое и сейчас, когда солдаты вели к помосту Рени.
«Господи, прости и помилуй мою грешную душу. Хотя бы Ты – сумей меня простить, потому что сам я себе никогда этого не прощу. Лучше бы я выбрал умереть вместе с Рени. Лучше бы принял смерть от огня, лучше бы…»
Он оборвался на этой мысли, потому что вынужден был признать: не только по просьбе Рени он согласился на условия Лорана. И не только опасность утянуть за собой на помост Ренара и Элизу стали тому причиной. На самом деле, условие было принято потому, что Вивьен боялся костра. Боялся такой казни и не хотел умирать. Сгибаясь от отвращения к собственному малодушию, он признавал, что готов был жить даже с таким тяжким грехом на сердце, но не готов был во имя чистоты помыслов отправиться на костер. Вивьен понимал, насколько низко может пасть в глазах Элизы из-за этого, но даже этот позор в глубине души он готов был принять перед страхом собственной мучительной смерти.
«Только не костер!» – стучало где-то в глубинах его сердца, и он ненавидел себя за это. Ему не раз доводилось видеть такую казнь, не раз доводилось слышать крики тех, кого сжигали заживо. Это страшная боль – самая страшная, которую только можно вообразить, и Вивьен понимал (сейчас – отчетливее, чем когда-либо), почему еретики частенько перед самой казнью падают на колени и вымаливают прощение, предавая все, во что верили. Не признаваясь в этом даже себе, он презирал их за малодушие, но знал, что, будь он на их месте, и он бы вымаливал прощение, соглашаясь на любое наказание, лишь бы остаться в живых. Огонь пугает. Огонь неумолим и беспощаден.
Только не костер…
Тем временем конвой солдат возвел Рени на помост. Кто-то из них начал привязывать ее к столбу, и Вивьен осмелился поднять на нее глаза. Она стояла к нему спиной, и частично ее загораживал стражник. Спутанные рыжие волосы сейчас, при дневном свете казались будто поредевшими и тусклыми. Плечи Рени горбились, словно она провела много часов за тяжелой физической работой, и сейчас мечтала об одном – уснуть.
«Надо думать, она тоже ночью не сомкнула глаз», – подумал Вивьен, и вдруг почувствовал, как душа его вновь возрождается из своего отстраненного состояния лишь для того, чтобы погрузиться в целый омут боли. Вивьен прерывисто выдохнул, невольно приложив руку к груди, когда сердце с удивительной силой стукнулось о ребра и словно ухнуло вниз – не к ногам, а в самую Преисподнюю. Видеть Рени такой было невыносимо.
«Я не стану этого делать! Сожгите меня к черту вместе с ней, я не оставлю ее с этой участью в одиночестве!» – вскричала его душа, но страх костра тут же затопил разум Вивьена, вызвав в теле приступ дурноты. Что-то в животе словно завязалось тугим узлом и готово было вот-вот лопнуть.
«Я боюсь… я не смогу пройти через это достойно… я… ничтожество…»
Кулаки Вивьена невольно сжались, голова опустилась, глаза зажмурились, и душа вновь погрузилась в то раздвоенное, отстраненное состояние, будто могла таким образом уберечься от боли, убежать от нее.
Выкрики толпы смолкли, и в относительной тишине, на которую способен город, зазвучала зычная и звонкая речь, произносимая чьим-то незнакомым голосом. Вивьен попытался прислушаться, понимая, что прямо сейчас слышит человека, который вынес Рени смертный приговор, но не мог уловить и осознать ни единого слова. Где-то на границе разума он успел еще раз отметить необычность этого Sermo Generalis: обыкновенно приговор зачитывали не церковные, а светские власти. Архиепископ Амбрена же решил отойти от традиций – возможно, таким образом он считал, что бережет представителей светского суда от опасных проклятий ведьмы. Этот человек говорил с непривычным южным выговором, который Вивьену доводилось слышать несколько лет назад в Каркассоне. И тем сложнее было понимать архиепископа Амбрена. Вивьен сумел различить лишь то, что приезжий папский легат назвал осужденную девушку Элизой.
«А ведь Элиза сейчас где-то там, в этой толпе. Она уже видит Рени, она уже понимает, что произойдет. Она слышит, что Рени назвали не тем именем. Господи, прошу Тебя, пусть люди в толпе не выдадут ее! Сохрани ей жизнь, молю Тебя!»
Новая мысль поразила его, словно молния, и Вивьен вновь едва не согнулся от сердечной боли: а ведь Элиза, должно быть, до сих пор ждет, что ее возлюбленный – инквизитор, у которого есть какое-то подобие власти – вмешается и остановит это. Она, возможно, все еще верит, что казнь не состоится, что Рени будет спасена.
«Боже… за что?» – мучительно опустив глаза, Вивьен почувствовал, как из уголков глаз катятся слезы.
– Отче? – В его терзания вдруг ворвался голос стражника, сопровождавшего его от самой кельи. – Ведь палач – вы?
Все существо Вивьена содрогнулось от этих слов. Тем временем второй стражник протянул ему зажженный факел.
– Его Преосвященство попросил подсказать вам, когда нужно выходить на помост, если вы забудетесь… – неуверенно произнес он. – И сейчас… пора.
Вивьен рассеянно принял факел. Ноги – словно набитые соломой ноги тряпичной куклы – начали послушно выводить его в поле зрения толпы и поднимать на помост. Вивьен шел, опустив глаза. Он не смел повернуться к толпе, не смел пытаться искать Элизу.
Тело его замерло на нужном расстоянии от привязанной к столбу Рени.
«Посмотри на нее!» – приказал какой-то голос внутри Вивьена, и он безвольно подчинился. Боль будто на миг стала сильнее, но тут же отлетела еще дальше.
Рени уже не стояла у позорного столба – она словно бы повисла на путах, ноги были не в силах удержать ее в вертикальном положении без посторонней помощи. Вивьен почувствовал, что факел в его руке дрожит.
«Как же она измучена! Как слаба», – страдальчески подумал он. На задворках разума мелькнула мысль о том, что накануне вечером он не заметил, что она находилась в таком плачевном состоянии.
Вивьен понимал, что медлит с исполнением приговора. В толпе начался беспокойный шум. Нужно было исполнять приказ, иначе Sermo Generalis просто растянется до того момента, пока не организуют еще один костер.
Только не костер!..
Вивьен вгляделся в лицо Рени – лишь теперь он решился на это. Она будто почувствовала на себе его взгляд и чуть повернула голову в его сторону. Лицо ее было удивительно расслабленным и ничего не выражало, кроме усталости. Тяжелые потемневшие веки готовы были сомкнуться в любой момент, однако Рени нашла в себе силы взглянуть в глаза своему убийце.
«Предатель», – заклеймил себя Вивьен, мучительно содрогнувшись под усталым взглядом девушки.
– Прости меня… – одними губами произнес он.
Рени попыталась разомкнуть уста, словно хотела что-то сказать, но не смогла. Голова ее безвольно опустилась на грудь, и тело расслабилось, будто от пережитых мук она лишилась чувств. Вивьен знал, что как только горячие языки пламени лизнут ее кожу, она пробудится, и ей придется пережить самое страшное в своей жизни, однако малодушно решил, что если и зажигать костер, то только сейчас.
Мучительно поморщившись, он приблизился к столбу и опустил факел в несколько мест, как это обычно делали палачи. По толпе пролетели одобрительные возгласы, и послышались более воинственные выкрики. В них Вивьен уловил слова «Гори, Ведьма!» и вновь почувствовал укол боли.
«Стервятники! Негодяи!» – вопило что-то внутри него.
Ноги сами развернули его спиной к занявшемуся костру и повлекли прочь от помоста. Он толком не помнил, как сошел вниз, как прошел мимо стражников. Звуки толпы спасительно закрыли от него те крики, которые он так боялся услышать.
– Отче! – окликнул стражник будто издалека. Вивьен не обернулся. Он продолжал безвольно идти прочь от этого страшного Sermo Generalis, ненавидя себя и проклиная. – Господин инквизитор!
Он не реагировал на зов.
Руан сделал перед глазами крутой оборот, звуки смешались в единую кашу, через которую уже невозможно было что-то различить. В последний момент Вивьен осознал, что земля стремительно приближается к нему, и попытался хоть как-то скорректировать падение. Мгновение спустя все вокруг накрыла спасительная блаженная тьма.
***
Поначалу ворвавшийся в беспамятство внешний мир был темным. Вивьен почувствовал, что пробуждается, и попытался открыть глаза, но изображение перед ними до сих пор немного плыло. Он несколько раз моргнул, и лишь тогда сумел узнать пространство, в котором находится – это была та самая келья, в которой его запрели на эту ночь.
«Неужели весь этот ужас был только кошмарным сном, и сейчас он вот-вот повторится?» – облившись потом, подумал Вивьен, тут же рванувшись с жесткой койки вверх. Его встретила резкая головная боль, ударившая в затылок. Издав короткое недовольное мычание, он придержал больное место и нащупал довольно крупную шишку.
– Не стоит так резко, сын мой, – проговорил кто-то с непривычным для Нормандии южным выговором. – При своем падении ты довольно сильно ударился головой. Но лекарь сказал, ничего серьезного. Просто ушиб.
Вивьен перевел рассеянный взгляд на пожилого человека, говорившего с ним. Он был одет в помпезный наряд архиепископа, его головной убор лежал рядом с ним на скамье, которую, похоже, принесли сюда совсем недавно – ночью ее здесь не было. Гладкая большая тонзура поблескивала в свете одиноко горевшей свечи.
«Выходит, казнь свершилась», – с тоской подумал Вивьен. – «Я не спал, я… лишился чувств?»
– Что… – заговорил он, но голос предательски охрип, и понадобилось несколько мгновений, чтобы прочистить пересохшее горло, – что со мной было?
– Ты лишился чувств, сын мой. После казни ведьмы. – Архиепископ ободряюще улыбнулся, подтвердив свои слова легким кивком головы. Он выглядел удивительно моложаво, однако морщинки вокруг глаз выдавали его возраст. Немного угловатое, квадратное лицо казалось дружелюбным и добрым, но глаза при этом смотрели строго, словно оценивали каждое движение Вивьена. – Похоже, этот опыт сильно повлиял на тебя. Вкупе с бессонницей, которой ты страдаешь, разумеется.
Вивьен нахмурился, потерев ушибленный затылок.
– Вы… знаете о бессоннице, Ваше Высокопреосвященство? – спросил он, стараясь держаться с архиепископом почтительно и сдерживать ненависть, которую на деле испытывал к нему за тот приговор, что он вынес Рени.
– О ней поведал твой друг Ренар. Он подоспел, когда ты лишился чувств недалеко от площади, и распорядился перенести тебя сюда, а затем позвал лекаря. Похоже, он нешуточно беспокоится за тебя. Это напоминает заботу одного боевого товарища о другом. Полагаю, именно такое беспокойство друг за друга вы и чувствуете – почти воинское, особенно после длительных осмотров монастырей в чумные годы. – Он снисходительно качнул головой. – Если вглядеться, вы действительно больше напоминаете воинов, нежели служителей святой Церкви.
Вивьен нехорошо усмехнулся.
– Ваше Высокопреосвященство хорошо осведомлены о нашей деятельности и не слишком нами довольны, – констатировал он.
Архиепископ соединил подушечки пальцев.
– Я не выражал недовольства вашей деятельностью, но не одобряю того, что вы пренебрегаете правилами. – Губы его досадливо покривились. – Взять хотя бы ваши волосы…
Вивьен снова не удержался от усмешки.
– Нас с Ренаром не успели постричь в монахи. Его Преосвященство забрал нас из Сент-Уэна раньше.
Он не стал упоминать о том, что и сам Лоран пренебрегает тонзурой – приезжий архиепископ, будучи ярым приверженцем правил, разумеется, не преминул отметить это.
– И вы носите оружие.
– Папа этого не запрещает, – нахмурился Вивьен.
– И все же предпочтительнее, чтобы духовное лицо воздерживалось от применения оружия.
– От применения, но не от ношения, – возразил Вивьен. – Применять нам его не приходится, а его наличие после осмотра чумных монастырей добавляет нам уверенности. Можете назвать это привычкой. Зная, что оружие при нас, мы более спокойно спим по ночам на выездных заданиях.
– Судя по твоей бессоннице, оружие не делает твой сон крепче, сын мой.
– Если Ваше Высокопреосвященство прикажет, я откажусь либо от оружия, либо от сна. О втором я и так уже подумывал.
Вивьен ненавидел указывать на свои проблемы или слабости кому бы то ни было, однако на этот раз он счел это отличным способом уколоть этого формалиста.
– Отказываться ото сна неразумно, и я ни за что бы этого не потребовал, – смиренно покачал головой архиепископ.
– Итак, бодрствуйте, – усмехнулся Вивьен, цитируя Евангелие, – ибо не знаете, когда придет хозяин дома: вечером, или в полночь, или в пение петухов, или поутру, чтобы, придя внезапно, не нашел вас спящими.
– Надо думать, это твой любимый отрывок, сын мой, – усмехнулся архиепископ, заставив Вивьена нахмуриться. Тем временем он продолжал: – А если возвращаться к ношению оружия: оно ведь обязывает вас подпоясывать сутану не веревкой, как положено скромному духовному лицу вашего сана, а кожаным ремнем.
– Что ж, – кивнул Вивьен, подавив вскипевшее раздражение, – тут вы правы, Ваше Высокопреосвященство, от традиции приходится немного отступать. Но, увы, у скромных духовных лиц нашего сана попросту нет возможности обеспечивать себе платный эскорт в виде нескольких солдат. А единожды накопить денег на кожаный ремень – возможность была.
Архиепископ оценивающе улыбнулся.
– Ты остер на язык, как о тебе и говорили.
Вивьен прищурился, но ничего не спросил.
– Я не преминул поговорить с твоим другом Ренаром о случившемся, – продолжил архиепископ. – Нечасто увидишь, чтобы инквизитор лично приводил в исполнение казнь. Я за все годы своей службы Святому Престолу никогда такого не видел. Это было необычным решением. Я хотел послушать версию твоего друга о том, почему такое могло случиться. Мне было любопытно, насколько она будет отличаться от того, что рассказал мне епископ Лоран.
Вивьен напрягся, поняв, что от него требуется еще одна версия случившегося. Он не знал, что именно рассказали Ренар и Лоран. Не выдал ли Ренар тайну Рени? Не сказал ли, что ее назвали чужим именем на казни?
– Я полагаю, теперь вы хотите услышать, что расскажу вам я?
– Если ты готов исповедоваться мне в смертном грехе, сын мой, – миролюбиво кивнул архиепископ. – Ведь тебе необходимо это сделать, чтобы окончательно смыть с себя историю этой ведьмы.
Вивьен поморщился.
– Я исполнял приказ Его Преосвященства, будучи слугой Господа. Не думаю, что мне следует исповедоваться в этом, – не сдержав легкой воинственной нотки в голосе, отозвался Вивьен.
Архиепископ окинул его оценивающим взглядом.
– Ты коришь себя за то, что сделал, – сказал он, и это не было вопросом. – Стало быть, епископ Лоран сказал правду – ты знал эту женщину.
И снова – это не было вопросом. Вивьен промолчал, чем вызвал у своего высокопоставленного собеседника глубокий тяжелый вздох.
– Понятно, – улыбнулся он. – Что ж, это не единичный случай в нашем деле. Человеческая натура слаба, и мы далеко не всегда в силах устоять перед красотой, которой дьявол наделяет колдовские отродья. Ты явно пылок сердцем, и твоя молодость, – он особенно подчеркнул это слово, – лишь способствует этому. Недаром таких юных людей не одобряют на должности инквизиторов.
Вивьен передернул плечами.
– В чумные годы, знаете ли, выбирать не приходилось: тогда осталось не так много людей, кто бы доживал до сорока.
Южанин кивнул.
– С этим спорить трудно. К тому же стоит учитывать ваши с Ренаром заслуги: вы хорошо проявили себя в те годы, и Господь милостиво не отметил вас бубонами чумы. Стало быть, Его воля состоит в том, чтобы вы оставались на ваших постах. Пока.
Вивьен предпочел проигнорировать его угрожающий тон.
– И если возвращаться к этой колдунье, – архиепископ недовольно цокнул языком и поморщился, – то, между нами говоря, тебя трудно винить в твоем влечении к ней, сын мой. Видит Бог, эта Элиза действительно была хороша собой. Но ты доказал свою преданность Господу, исполнив приказ епископа Лорана. Теперь дьявол прибрал свою колдунью к рукам, и ей уготованы вечные муки в аду.
Вивьен хранил молчание, стараясь удержать взметнувшуюся в душе чернильную злобу.
– Тебе стоит облегчить душу, сын мой, – миролюбиво произнес архиепископ. – И это будет затруднительно, если ты продолжишь молчать.
– Прошу простить, – качнул головой Вивьен, – я запамятовал ваше имя, Ваше Высокопреосвященство. Я едва успел расслышать его прошлой ночью, когда епископ Лоран сообщил о вашем прибытии.
– Монсеньор Гийом де Борд, архиепископ Амбрена, папский легат, – не без гордости представился южанин. – А ты, насколько мне известно, Вивьен Колер. Интересное… имя.
Вивьен вновь поморщился.
– Это прозвище, которое дали моему отцу в Монмене. Так вышло, что это единственное мое наследство.
– Твой отец обладал суровым нравом?
– Он был… гневлив, – нехотя отозвался Вивьен.
– Все ясно, – смиренно кивнул де Борд. – По всему выходит, что ты по жизни привык переносить всякого рода тяготы стоически. И не привык открывать свою душу – особенно тем, кого едва знаешь.
Вивьен не удержался от кривой усмешки.
– Вы прекрасно умеете читать в людских душах, монсеньор.
– У меня большой опыт общения с людьми, – миролюбиво улыбнулся он. – Заглянув в души множества вальденсов в окрестностях Амбрена, я сумел убедить их в том, что они заблуждаются. Я действовал на их души добротой, а не страхом, и это помогало им исцелиться от ереси. Помнится, епископ Лоран упоминал, что ты придерживаешься похожих позиций. Хочешь исцелять ересь. Кажется, с подобным предлогом ты не раз просил епископа Лорана дать тебе доступ в архив, где ждала часа своего уничтожения еретическая литература.
Вивьен молчал. На провокации де Борда он поддаваться не собирался.
– Твоя недоверчивость – следствие того, что однажды тебе довелось пройти через допросную комнату вашего отделения?
Вивьен скрипнул зубами.
– Ваше Высокопреосвященство, вы со всеми говорите столь подробно?
– С теми, с кем считаю нужным. – Де Борд склонил голову. – Согласись, сын мой, твоя персона не могла не заинтересовать меня, учитывая, что ты приводил в исполнение приговор. Епископ Лоран довольно опасливо упоминал, что ты усердно трудишься и предан богоугодному делу Святой Инквизиции, но обладаешь крутым нравом, и у тебя некоторые проблемы со смирением. – Его глаза изучающе сузились. – Епископ Лоран также упоминал, что и ты, и твой друг довольно тесно общались с Анселем де Куттом, беглым катаром, из-за которого произошла трагедия в Кантелё.
Вивьен тяжело вздохнул.
– Мы общались. В основном – в рамках фехтовальных занятий.
– Насколько мне известно, не только.
– Иногда мы ходили в таверны.
– И за время вашего тесного общения вы – два служителя Господа, два инквизитора – не распознали в нем еретика? – прищурился де Борд. – При том, что епископ Лоран вас обоих называет старательными и способными дознавателями.
Вивьен удержался от того, чтобы неуютно поежиться. Как удержался он и от того, чтобы спросить: «Это допрос?». Он невольно вспомнил свой разговор с Анселем, состоявшийся незадолго до событий в Кантелё. Теперь он прекрасно понимал, как неуютно было Анселю под градом прицельных вопросов о несуществующем поселении под названием Кутт.
Вивьен вздохнул.
– У нас не было причин сомневаться в человеке, которого Его Преосвященство пригласил для нашего обучения, – ответил он. – Подобные сомнения чреваты неблагоприятными последствиями.
– Как и недальновидность, – наставническим тоном сказал де Борд.
Вивьен усмехнулся.
– Если выбирать между недальновидностью, продиктованной доверием Его Преосвященству, и подозрительностью, подразумевающей недоверие к оному, я выберу первое. Неблагоприятные последствия может нести и то, и другое, но лишь одно содержит преданность своему епископу.
Де Борд оценивающе хмыкнул.
– Ты остроумен, Вивьен, – протяжно проговорил он. – И находчив.
– Я искренен, Ваше Высокопреосвященство, не более.
– Что ж, если б это было не так, думаю, допросная комната установила бы это, – сказал де Борд. – Я хотел бы спросить у тебя еще кое-что. Скажи мне, Вивьен, как сбежавший еретик Ансель де Кутт относился к тебе и Ренару?
Вивьен пожал плечами.
– Полагаю, непросто. За годы обучения он привязался к нам и искренне хотел считать нас друзьями, но открыться нам он, конечно же, не мог, потому что тут же был бы арестован. Не рискну предполагать, собирался ли он пытаться обратить нас в ересь – не думаю, что ему хватило бы смелости. Да и он был не настолько глуп и самонадеян. Во всяком случае, теологических бесед он с нами не вел.
Де Борд слушал с серьезным видом. Поняв, что Вивьен завершил мысль, он кивнул.
– И за годы, миновавшие с его побега, Ансель де Кутт не пытался каким-нибудь образом встретиться с вами или выйти на связь?
Вивьен покачал головой, с трудом сохранив невозмутимость.
– Нет, – отозвался он. – Наоборот, он всячески пытался скрыться от нас.
– И ему успешно удается это по сей день, – вздохнул де Борд. – Чем бы ты мог объяснить, что он так и не был схвачен?
Вивьен опустил голову.
– Возможно, тем, что он хорошо успел изучить наш с Ренаром образ мысли, поэтому ему удается ускользать от преследования. А возможно, ему в этом помогает сам дьявол: он ведь уходит не только от нас – агенты Его Преосвященства тоже не могут его поймать.
Де Борд поджал губы.
– Это верно, – задумчиво пробормотал он. Мгновение спустя он ударил себя по коленям и решительно поднялся со скамьи. – Что ж, сын мой, не стану больше утомлять тебя расспросами. Возвращаясь к тому, с чего мы начали: ты привел приговор в исполнение, и это было богоугодным делом. Тебе не стоит корить себя за свершенное деяние, ибо такова была воля Господня. Однако ты послужил орудием Его, и теперь тебе следует очистить свою душу исповедью. Возможно, ты не захочешь, чтобы исповедь у тебя принимал я – у тебя ведь есть свой духовник – но не советую тебе затягивать с этим. Не стоит надолго оставлять такой груз на душе.
Вивьен кивнул, хотя понимал, что никогда в жизни не сможет позволить себе искреннюю исповедь – ведь те тайны, что он хранил, нельзя было рассказывать никому. Существовала тайна исповеди, и духовник не должен был никому рассказывать о том, что услышал от своего прихожанина, однако если откровения человека имели отношение к ереси, любой священник незамедлительно докладывал об этом в инквизицию.
– Я это учту, Ваше Высокопреосвященство.
Де Борд направился к двери.
– Отдыхай, сын мой. Набирайся сил. Надеюсь, после смерти греховной колдуньи, дела с твоей бессонницей пойдут на поправку.
С этими словами он покинул келью.
Вивьен обессиленно рухнул на койку и, проигнорировав боль в ушибленном затылке, закрыл руками лицо, с трудом представляя себе, что ждет его дальше.
***
Покинуть келью Вивьен решился, только когда на Руан начали опускаться сизые сумерки. Открыв дверь и не заметив поблизости ни стражников, ни Лорана, ни де Борда, он осторожно вышел в коридор епископской резиденции и, стараясь двигаться как можно тише, начал пробираться к выходу из здания.
Ему удалось не привлечь к себе ничьего внимания и ускользнуть из отделения инквизиции незамеченным. Стражники у главного входа не стали его останавливать.
Весь сегодняшний день Вивьен не виделся с Ренаром, а значит, друг до сих пор пребывал в растерянности, гадая, что произошло. Нетрудно было представить, насколько его шокировало это Sermo Generalis. Каково ему было смотреть, как Рени, к которой он испытывал искреннюю симпатию, корчилась на костре от боли?..
Вивьен попытался отогнать мысли об этом, но не смог. Сейчас ему казалось слишком милосердным то, что Господь лишил его чувств и не заставил переживать этот ужас вместе с несчастной девушкой.
