Текст книги "Дети порубежья"

Автор книги: Вера Школьникова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 30 страниц)

– Нет. Я хочу знать, что с тобой происходит. Последние недели ты сам на себя не похож. Иногда я боюсь смотреть тебе в глаза… на меня в ответ смотрит другой человек, незнакомый, недобрый. А тебя я не вижу.

Леар долго молчал, глядя, как разлетаются искры, преодолевшие каминную решетку, потом, наконец, ответил:

– А что, если так и есть? – И во взгляде Хранителя билось такое отчаянье, что Саломэ захотелось, забыв обо всем, обнять его, прижать к себе, как мать прижимает ребенка, утешить. Но Леар повторил, – что, если так? – И наваждение прошло. Ей, должно быть, показалось. Спокойный, уверенный взгляд, такой же, как обычно, разве что на дне притаилась некоторая настороженность, будто он ждет от нее подвоха.

Леар отошел от камина и прислонился к подоконнику:

– Тебе будет трудно в это поверить, а мне найти правильные слова. Я сам долго не мог, не хотел верить. Обвинял Чанга, за неимением других подозреваемых. Та девушка из дома удовольствий… и я не знаю, кто еще. Узы Аэллин. Проклятье нашего рода. У меня был старший брат, Элло.

– Да, я знаю, – тихо ответила Саломэ. Но Леар никогда не говорил с ней о своем брате, даже не упоминал его имени, когда вспоминал короткие годы детства, выпавшие на его долю. Словно он был единственным ребенком.

– Когда рвутся узы – невыносимо больно, это не передать словами. И чем младше близнецы, тем сильнее боль, хотя и в старости невозможно смириться с потерей. Оставшийся в живых близнец обычно скоро следует за своим братом. Мне было всего пять, и я не мог смириться, что остался один. В этом и есть моя вина – я слишком испугался одиночества, не выдержал боли. Я не дал своему брату уйти в посмертие как должно. Силой удержал часть его души, переплетя со своей, – Саломэ слушала, затаив дыхание, – я сделал это неосознанно, не понимая, что творю.

– Но разве такое возможно – удержать душу, не пустить ее в посмертие? – В Саломэ заговорила белая ведьма.

– Невозможно. Я изуродовал его душу, несмотря на узы, и этот израненный уродец жил во мне, иногда вырываясь на волю. Что происходило тогда – я не помню. Но та девушка…

– Но как ты узнал? – Саломэ с ужасом смотрела на него.

– Далара. Это эльфийка, которая знает, как работает магия уз. Я поделился с ней своими опасениями, и она открыла мне глаза. И я начал бороться. Было тяжело. Мы все еще оставались единым целым, переплетенным, сросшимся в одно существо. Я с корнем выдирал из себя куски естества, кромсал свою душу мясницким ножом, выжигал каленым железом.

Леар сделал паузу, и Саломэ невольно залюбовалась его бронзовым профилем, высвеченным на фоне темного окна. Лицо древней статуи – их до сих пор находили в приморских провинциях, бронзовые или мраморные. Наследие давно угаснувшего народа. Совершенные черты, оживленные неуловимой неправильностью, особенность старых дворянских родов, унаследовавших каплю крови от древнего племени. Саломэ, дочери поднявшегося из простонародья генерала Айрэ, такой капли не досталось, и ее черты, безупречно правильные, не скрывали в себе загадки.

Хранитель продолжил исповедь:

– Неудивительно, что ты испугалась. Я и сам себя боялся. Но я победил, Саломэ, слышишь? Я победил своего брата. Теперь я свободен. Больше не будет безумия, не будет тайных страстей. Я свободен и могу сказать тебе то, что хранил в себе все эти годы, с того самого дня, как впервые увидел тебя при дворе. Помнишь?

– Помню, – Саломэ улыбнулась.

***

Ей было восемь лет, вот уже год, как она жила в Суреме, у белых ведьм. Детская память – короткая, и, хотя иногда она все еще тосковала по дому, маленькая Саломэ быстро привыкла к новой жизни. Она полюбила недоступную ранее роскошь общения со сверстницами, игры в саду, окружавшем особняк ордена Алеон, занятия с магистром Иланой, уроки в классе, толстые книги с яркими картинками. Теперь она не понимала, почему ее мама плакала, а отец хмурился, отправляя дочь в столицу – ведь быть белой ведьмой так интересно!

Саломэ проучилась всего год, а уже столько умела: вернуть к жизни увядшие цветы, отогрев в ладонях, вызвать из-под земли родник, помочь зерну проклюнуться зеленым ростком. Госпожа Илана говорила, что у девочки дар чувствовать природу, и позволила работать в саду со старшими сестрами. У Саломэ теперь был свой кусочек земли, совсем как дома, она выращивала там цветы вперемешку с ароматными травами.

А самое главное, окончательно примирившее ее с переменами – король был здесь. Он последовал за ней в Сурем, не покинул свою избранницу. Король приходил по вечерам, когда грусть, дождавшись, пока девочка останется одна в своей крошечной комнатке, подбиралась поближе и навевала воспоминания: вот отец подхватывает расшалившуюся Саломэ на руки и подбрасывает в воздух, вот мама ставит на стол горячие оладьи, а вот младший брат, Арьен, гладит кролика, смешно моргая. У кролика такие же разноцветные глаза, как и у мальчика – один голубой, другой карий.

По ночам Саломэ хотела вернуться домой, и король садился в изголовье ее кровати, гладил по голове, отгоняя воспоминания. И на душе сразу становилось легче. Он рассказывал девочке эльфийские сказки, красивые, но такие длинные, что она каждый раз засыпала, не дослушав, зато всю ночь потом видела прекрасные сны.

Иногда Саломэ не справлялась с заданиями, не понимала урока, но стеснялась подойти лишний раз к наставнице, спросить, король снова приходил на помощь. После его объяснений все становилось проще простого, и девочка удивлялась, чего она там не понимала раньше. Огорчало только одно – короля по-прежнему не видел никто, кроме нее, даже госпожа магистр, и со временем Саломэ перестала рассказывать при каждом удобном случае, что обязательно будет наместницей и королевой, хотя по-прежнему не сомневалась в своем жребии.

Лето в том году выдалось жаркое, маленькие послушницы прятались днем в учебных комнатах первого этажа, хорошо сохранявших прохладу, а под вечер, уже в сумерках, выбегали в сад. Саломэ пришлось использовать магию, чтобы спасти свои клумбы от засухи – жадное солнце за день выпивало всю воду, сколько ни поливай. Она как раз стояла на коленках возле опустивших головки ромашек, когда к ней подошла магистр Илана:

– Отправляйся к себе, дитя мое, и переоденься в чистое платье. Мы отправляемся во дворец. Ее величество хочет с тобой познакомиться. И не забудь вычистить ногти, – Саломэ залилась краской – об этом ей постоянно приходилось напоминать.

Наместница Энрисса приняла их в оранжерее, где по случаю жаркой погоды были открыты огромные стеклянные окна. Таких больших кусков стекла Саломэ еще не доводилось видеть. Она с изумлением оглядывалась по сторонам – столько необычного! Это дерево, словно покрытое чешуйками, с узкими прямыми листьями, торчащими вверх, она видела только на картинках, а вон то, низкое, пузатое, с перекрученными ветками, на которых словно коричневые наросты притаились плоды, не встречала даже в книгах.

Наместница сидела в плетеном летнем кресле, ветер, беспрепятственно гулявший по оранжерее, играл подолом ее белоснежного платья. Саломэ засмотрелась: так вот какая она, нынешняя супруга короля! Красивая, даже красивее, чем госпожа Илана, но очень грустная. Наверное, потому, что ждет возвращения короля, а король к ней не приходит.

Энрисса поманила девочку к себе, та подошла, склонилась перед креслом в глубоком поклоне, но наместница жестом приказала ей подняться и подойти ближе. Взяла Саломэ за подбородок и подняла лицо вверх, долго всматривалась, потом отпустила, на коже остались красные следы:

– В ней нет ничего особенного, – заметила наместница, обратившись к магистру Илане. – Я ожидала большего.

Илана неопределенно пожала плечами:

– Все мы когда-то были детьми. Она хороший ребенок – послушный и старательный. Чего более?

– Самые подходящие качества для наместницы, – с горькой иронией заметила Энрисса и снова взглянула на девочку:

– Значит, ты собираешься стать наместницей после меня, Саломэ?

– Так сказал король, ваше величество.

Голос девочки дрожал – только сейчас, оказавшись лицом к лицу с Энриссой, она осознала, что новую наместницу избирают, когда умрет прежняя, и она исполнит свое предначертание только после того, как не станет этой красивой златовласой женщины. А ведь она совсем еще не старая, не старше мамы! Мама ведь долго не умрет, но тогда получается, ей придется ждать много-много лет? И когда король вернется, она будет совсем уже старая и некрасивая? Саломэ растерялась, но продолжала стоять на своем:

– Он выбрал меня своей королевой, он сам так сказал.

– А ты знаешь, что мы с тобой родня, Саломэ? Твоя мама – моя кузина, значит я – твоя тетя.

– Я не знала, – девочка опять залилась краской.

Наместница улыбнулась:

– Мы даже похожи, – и повернулась к Илане, – значит, король сам ей сказал о своем выборе?

– Ваше величество, так говорит девочка. И я не вижу причины с ней спорить. Это никак не меняет положение дел.

– Да, я знаю. Хорошо. Приводите девочку ко мне дважды в неделю, по средам и пятницам в это же время. Если ей суждено стать наместницей, то пусть получит хотя бы примерное представление о том, что ее ждет, – Энрисса кивнула переминающейся с ноги на ногу Саломэ, – иди поиграй в оранжерее, дитя, мне нужно поговорить с госпожой Иланой наедине.

Саломэ отошла от кресла наместницы и свернула направо, туда, где призывно горели крупные розовые цветы, усыпавшие ореховое дерево. В орденском саду орех отцвел еще ранней весной, но здесь бутоны только что распустились. Девочка провела рукой по теплому стволу и внезапно услышала странный шорох за своей спиной, там, где в кадках росли фруктовые деревья.

Она тихо, на цыпочках, чтобы не спугнуть, пробралась между кадками, и возле маленького персикового деревца наткнулась на виновника шума. Загорелый мальчишка примерно ее лет в голубой рубашке и коротких штанах, пригнувшись, собирал персики в свой дуплет, завязав рукава узлом. Девочку он не заметил, пока она, став за его спиной, не спросила:

– А разве можно рвать фрукты в оранжерее без спроса?

Мальчишка не торопясь обернулся и, прежде чем ответить, внимательно осмотрел неожиданную помеху с головы до ног:

– А ты всегда задаешь глупые вопросы, или только сегодня?

– Почему это мой вопрос глупый?! – Возмутилась Саломэ.

– Потому что глупо задавать вопросы, ответ на которые ты и так знаешь, – пояснил мальчик, подобрав тем временем последний откатившийся в сторону персик. – Разумеется, рвать фрукты в оранжерее могут только садовники. И если ты сейчас спросишь: «тогда зачем ты это делаешь?», я окончательно поверю, что девочки не отличаются умом.

– Может я и не отличаюсь умом, но ты уж точно не отличаешься вежливостью!

– Ты права, – неожиданно миролюбиво согласился мальчик и протянул ей персик, – вот, возьми, он сладкий. Меня зовут Леар, а тебя?

– Саломэ, – ответила девочка, окончательно растерявшись – как себя вести с этим странным мальчишкой? Но персик она взяла.

– Саломэ? Королевское имя. Его носили двенадцать наместниц.

– Так звали мою маму до того, как она стала белой ведьмой.

– Твоя мама – белая ведьма? – Удивился Леар, – разве у них бывают дети? Погоди, да ты и сама в синем.

– Мама перестала быть ведьмой, когда встретила папу. А я послушница ордена Алеон. Уже целый год.

– А я герцог Суэрсена и ученик Хранителя. Уже два года. Да ты ешь персик, я ведь все равно его уже сорвал.

Он провел девочку по узкому проходу туда, где переплетенные лианы образовывали нечто вроде укромной беседки. Они сидели на скамейке, ели персики, и в самом деле сладкие, истекающие соком, Саломэ испачкала руки и платье, и разговаривали. Леар рассказывал о жизни при дворе, о книгах в библиотечной башне, о забавных привычках старого Хранителя, которого, несмотря на снисходительный тон, похоже, искренне уважал.

Саломэ, в свой черед, делилась смешными случаями из жизни учениц ордена, вспоминала дом – отца, маму, младшего брата. Леар о своей семье молчал, но слушал с интересом. Он вообще оказался на удивление внимательным слушателем, и, как Саломэ убедилась после, не забывал ни слова из услышанного. Персики скоро закончились, улики в виде косточек аккуратно зарыли под деревом, было видно, что Леару не впервой заметать следы преступлений, а под ногтями Саломэ снова появилась черная полоска грязи.

***

– Ты накормил меня персиками, потом мы зарыли косточки, и я испачкала платье, и все время поворачивалась боком, чтобы спрятать пятно. Боги, кажется, с тех пор прошла целая вечность!

– Саломэ, – Хранитель отошел от окна и остановился перед наместницей, наклонив голову так, чтобы видеть ее глаза, – я люблю тебя. И хочу, чтобы ты стала моей женой.

– Леар! Ты все-таки не в себе, – Саломэ попыталась отодвинуться, но его руки легли ей на плечи. – Отпусти меня!

Он наклонялся все ниже и ниже, его лицо вплотную приблизилось к ее лицу, Саломэ уже чувствовала его дыхание на своих губах и в отчаянии закрыла глаза, понимая, что нужно кричать, но не смея. Если она позовет на помощь – Леару конец, за посягательство на наместницу карают смертью. Но если Хранитель и сошел с ума, то не настолько, чтобы силой вырвать у нее поцелуй. Его губы так и не коснулись ее губ, Леар отпустил девушку и отошел в сторону:

– Не бойся. Я никогда не причиню тебе вреда, Саломэ. Но я не понимаю. Почему? Почему ты не хочешь быть со мной? Только не лги, что не любишь меня.

Саломэ молчала. Она рада была бы солгать, но не могла, потому что сама уже не знала, кого она любит – живого Леара Аэллина, из плоти и крови, друга, собеседника, учителя… или короля, существующего только в ее воображении. Какая-то часть ее души кричала: скажи да, глупая девчонка, хватит цепляться за мираж! Но она помнила слова короля: «Я вернусь. Уже скоро, верь мне, жди меня», – и Саломэ отбросила сомнения. Король выбрал ее, а она выбрала короля, а все прочее не имеет значения. Наместница резко поднялась:

– В память о нашей давней дружбе я забуду об этом разговоре, герцог. Но я больше не хочу видеть вас при дворе. Я сегодня же попрошу жрецов Аммерта прислать нового Хранителя, а вам я приказываю вернуться в Суэрсен и не появляться в столице. Вы посягнули на супругу своего короля.

– Короля? – Переспросил Леар, с пугающе спокойной улыбкой выслушав ее слова. – Какого короля?

– Короля Элиана! Основателя империи и вашего сюзерена!

– Вынужден вас разочаровать, ваше величество. Короля Элиана никогда не существовало, по крайней мере, в общепринятом понимании. Вот, ознакомьтесь, весьма поучительное чтение. – Он протянул ей тонкую книжку в черном кожаном переплете, – это та самая книга, из-за которой мой отец сцепился с наместницей Энриссой. Та самая книга, что привела к восстанию.

Саломэ прочитала заглавие – «Сказание о храбрых деяниях и погребении Воителя».

– При чем здесь это?

– Читайте, – приказал Леар, и она раскрыла книгу.

Саломэ хорошо знала старое наречие, но с трудом смогла пробиться через хитросплетения выцветшего текста – слишком много лет было этому манускрипту, знакомые буквы складывались давно забытые слова, она с трудом улавливала смысл, а осознав, побледнела:

– Это неправда! С чего ты решил, что этот военачальник и король – один и тот же человек?

– Потому, что этот военачальник основал город Сурем и присоединил к нему земли, а умерев, оставил после себя править свою жену, Саломэ Прекрасную. Не слишком ли много совпадений?

– Но эльфы…

– Эльфам выгодно оставаться родичами великого короля Элиана. Всегда найдется трепетная наместница, что из любви к своему каменному супругу позволит его родственникам творить все, что тем заблагорассудится, например, сжигать людей заживо, – он без всякой жалости повернул нож в ране, зная, с какой болью наместница переживает свое поспешное решение.

Саломэ растерянно держала книгу, не зная, что с ней делать, на глаза навернулись слезы:

– Ты лжешь! Я не верю! Король обещал вернуться, совсем скоро. А эта книга – жалкая подделка!

– Именно поэтому эльфы охотились за ней два столетия! А что король обещал вернуться, ты повторяешь мне, сколько я тебя знаю, вот уже двадцать лет. А статуя как лежала на постаменте, так и лежит, хотя ты каждый день пол в часовне слезами моешь!

– Все, что у тебя есть – старый пергамент!

– А у тебя и того нет, только невидимый призрак!

– Это пустой спор, – Саломэ не на шутку разозлилась. Так значит все это время верный друг Леар считал ее сумасшедшей? А она-то, глупая, думала, что он единственный не насмехается над наивной наместницей за глаза, единственный, кто разделяет ее веру! Но гнев быстро отгорел, теперь она хотела только одного – никогда больше не видеть Леара, пусть убирается прочь. И Саломэ нашла способ заставить его отступить. Только глупец примет вызов, который она бросит Хранителю. А Леар Аэллин был кем угодно, быть может, безумцем, но только не глупцом:

– Хватит разбрасываться словами, проверим, кто прав на деле!

– Каким образом? Предлагаешь мне выпить макового настоя и подождать, пока я увижу короля?

– В феврале – день королевского траура. Выйди вперед и при всех предложи мне стать твоей женой! Скажи, что короля Элиана никогда не было, что в часовне лежит обыкновенный кусок камня! И если после твоих слов король не сойдет с постамента, чтобы призвать тебя к ответу, клянусь, я отрекусь от трона и сделаю все, что ты захочешь! – Наместница не сомневалась, что Леар сейчас поинтересуется, не сошла ли она с ума и откажется от испытания. И тогда она заставит его вернуться в Суэрсен – ведь он сам выбрал не сражаться за свою любовь! Но Леар коротко рассмеялся:

– Ищешь моей смерти, Саломэ? Меня казнят на месте за двойную государственную измену: оскорбление короля и посягательство на его жену. Но я не боюсь. Если нет другого пути доказать тебе, что ты всю жизнь гоняешься за призраком, я пойду на это.

– Смерти? О, так легко ты не отделаешься! Я выпрошу у короля прощение за твою дерзость, и ты вернешься в свой Суэрсен с позором! Над тобой даже дети будут смеяться! – Саломэ в ужасе отступила – что она сделала! Он все-таки сумасшедший, и он прав! За подобную дерзость карают смертью, вне зависимости от того, вернется ли король.

– Ты настолько веришь, что он вернется? Саломэ… – Голос Леара звучал устало, – это безумие. И твоя вера и моя надежда. И ни ты, ни я уже не можем отступить. Что бы ни случилось, знай – я не хотел сделать тебе больно, – он подошел и взял из ее рук книгу. – Надо вернуть ее на место. Энриссе следовало бы сжечь эту книгу, слишком много из-за нее пролилось крови. А я не могу – я ведь Хранитель, мое дело сохранять, а не сжигать. Когда все закончится – сделай это за меня. И прощай. Встретимся в часовне.

33

Мэлину понравилось учиться. Только попав в орден Дейкар, он осознал, как мало, в сущности, знает. Юноша получил хорошее образование – старый граф не скупился на учителей. В детстве – чтение, письмо, арифметика, религия, кавднийский и ландийский языки, два самых распространенных среди варваров наречия, фехтование, стрельба из лука, верховая езда. Позже – риторика, законы, геометрия, старое наречие, история, география, музыка, танцы.

Учеба давалась близнецам легко, но они не проявляли к ней особого интереса, ни разу не раскрыли книгу по своему желанию, чтобы прочесть что-либо помимо урока. Братьев не интересовали другие люди, законы, по которым те живут, языки, на которых они разговаривают. Но им было проще запомнить все эти ненужные сведенья, чем объяснять, почему они не хотят учиться.

В Доме Феникса оказалось, что история гораздо обширнее, чем трехтомный труд Герлиота, любимое сочинение их учителя, география не ограничивается заучиванием карты, да и сама карта мало походит на ту, что он заучивал. И так во всем, даже с языками, которыми, как казалось Мэлину, он владел вполне сносно. А самое главное, теперь, когда юноша понимал, что ему суждено жить среди людей, он хотел узнать о них как можно больше.

Мэлину не хватало дня, приходилось учиться ночами, он позабыл, когда последний раз спал больше четырех часов кряду, и отчаянно завидовал давно исчезнувшим магам времени – по слухам те умели растягивать минуты в часы, а часы – в дни. Магистр Ир не мешал ученику, благосклонно позволяя юноше насытиться знаниями, но настаивал, что магические дисциплины прежде всего.

Магия давалась Мэлину так же легко, как учеба. Казалось, что он не узнает новое, а вспоминает давно известное, но почему-то забытое, запрятанное в глубины памяти. Вскоре юноша понял, что его магия по своей природе отлична от магии Дейкар, он видел это различие внутренним взором, ощущал неведомым чувством.

Сила Дейкар – огненно-красный, обжигающий поток, разрушение, слепая мощь, лава, направленная в узкое русло. И его сила – широкая радужная река без берегов, всеобъемлющая, всепоглощающая. Приятная прохлада, способная в любой миг по его воле обернуться огненным смерчем или застыть прозрачным льдом.

Маг Дейкар мог быть только огнем, он же был всем одновременно: огнем и водой, ветром и землей, деревом и птицей, человеком и эльфом. Эльфийские талисманы, вызывавшие у Ира брезгливую гримасу, для Мэлина ничем не отличались от таких же амулетов Дейкар или талисманов, доставшихся огненным магам в наследство от исчезнувших орденов.

Он мог использовать и те и другие, в то время как в руках его наставника эльфийские амулеты превращались в блестящие безделушки. Ир порой говорил, что учить Мэлина магии все равно, что птицу – летать, достаточно один раз выбросить из гнезда, а дальше птенец сам встанет на крыло. Но сам юноша понимал, что еще долго будет нуждаться в наставнике.

От Ира он узнал историю ордена Дейкар: как Канверн-Открыватель вымолил у Семерых силу, чтобы бороться с Аредом, и разделил эту силу с учениками, взойдя на костер. Что каждый магистр Дейкар в свой черед следует примеру основателя и сгорая, передает силу ученику, чтобы тот стал новым магистром. Раз в триста лет магистры выбирают, кто из них пройдет через перерождение. И в каждом из магистров до сих пор сохраняется частица души Канверна и часть его силы.

Орден Дейкар разделялся на три Дома: Знания, освещенного светом, что по сути своей есть отблеск огня, Клинка, воплотившего разрушительную силу пламени, и Тени, что танцует на стене, повторяя движение огненных языков. Но магистров осталось всего семеро: двое из дома Знания, включая самого Ира, один из дома Тени, суетливый старичок Арниум, Мэлин видел его как-то раз, когда тот заходил по делам к Иру, и четверо из дома Клинка.

Изначально магистров было больше, но не все они перерождались в учениках. Кто-то гиб в бою, кто-то по нелепой случайности, кто-то в ходе опасных опытов. Сила сохраняла магов Дейкар от старости, но они оставались смертными, их можно было убить. Если магистр умирал, не передав силу ученику, она возвращалась к Семерым, навсегда уходя из ордена.

Ир не скрывал от ученика беспокойства о судьбе ордена:

– Нас осталось слишком мало, Мэлин. Послушники могут использовать талисманы и амулеты, ученики – творить заклятья, пользуясь силой магистра. Но сами по себе они ничего не значат. Магистров всего семеро. И четверо из нас – воины из дома Клинка. Они готовы сразиться с Проклятым, когда настанет время, но до того от них мало толку. Во времена моей молодости дом Знания был самым многочисленным, мы изучали магию, познавали ее законы, творили новые заклятья, писали книги. Теперь эти книги пустым грузом лежат в библиотеке – их некому читать. Иногда мне кажется, что кто-то проклял нас еще до Эратоса, он зря старался… – задумчиво произнес Ир, погрузившись в свои мысли.

– Проклятье Эратоса?

– А, ты все равно узнаешь. Мой последний ученик, самый лучший, самый яркий, не сравнить с тобой, разумеется, но какие надежды я возлагал на него, неблагодарного мальчишку! Двадцать лет назад его избрали для перерождения, но вместо того, чтобы передать силу ученику, он вложил ее в проклятье. Безумец проклял орден Дейкар!

– Но почему? – Мэлин пока еще не совсем понимал, как можно добровольно взойти на костер, но он ведь и не был магистром. А если уже согласился с правилами, то следуй им до конца. Незнакомый ему Эратос принял устав Дейкар, когда стал магистром, почему же он отринул свой орден?

– Он был слишком молод, для одного из нас, разумеется. Не был готов к перерождению. Страх помутил его разум. Слишком молод и нетерпелив, – грустно повторил Ир.

Не объяснять же Мэлину, что на костер отправляются как раз молодые. Умирая, магистр передает ученику силу, но не умение этой силой пользоваться. Не говоря уже о врожденном даре к магии. Пройдут века, прежде чем ученик сравняется с учителем. А если перерождается старый маг – то тысячелетия. Много лет назад гибель старейших при попытке уничтожить Ареда в его солнечной ловушке, слишком ослабила орден, и с тех пор совет магистров неизменно выбирал молодых и слабых.

Но Эратос остался бы жить, если бы… да что там, перед собой можно не лукавить – если бы не попытался отправить на костер бывшего учителя. Ах, Эратос, Эратос! Эта рана до сих пор болела в сердце Ира. Не было другого выхода, но как же жаль…

Мэлин, нахмурившись, непонимающе посмотрел на Ира:

– Но если он ваш ученик, то почему вы живы? Как он стал магистром? – Юноша заинтересовался. Ведь если существует иной способ стать магистром, то зачем они продолжают жечь своих собратьев?

– В предыдущее перерождение Эратос уговорил избранного магистра передать силу ему вместо своего ученика.

Мэлин скрыл разочарование – все-таки через огонь, другого пути нет. Ну что ж, у него еще много времени, чтобы решить. Он обещал стать магом Дейкар, но не обязательно магистром. Юноша не хотел даже и думать, что когда-нибудь, пускай и сотни лет спустя, его наставник взойдет на костер. Мэлин успел привязаться к Иру – магистр спас его от дознавателей, вытащил из омута беспамятства, заставил жить заново. А пустота, оставшаяся после смерти брата, требовала наполнения. И, хотя никто не мог заменить Мэлину Ллина, Ир стал для юноши самым близким человеком – других у него попросту не было.

– Так что за проклятье? – Вернулся он к началу разговора.

– «Когда король вернется, настанет конец ордена Дейкар!»

– Когда король вернется? Так это же значит – никогда. Поговорка такая есть: «когда король вернется», все равно что: «когда южное море замерзнет».

Ир грустно усмехнулся:

– Если король вернется, мы узнаем, кто был прав. Но после всех наших потерь ты – счастливая находка, Мэлин. Орден воспрянет благодаря тебе.

Мэлин тяжело вздохнул – он был бы рад оправдать надежды наставника, но не знал, как. Ир хотел, чтобы Мэлин обучил его пользоваться своей силой. Если у них получится, то можно будет распространить новое знание среди остальных магистров, а затем учеников и послушников. Орден перестанет зависеть от наследия Канверна, они расширят ряды, восстановят былую мощь.

Мэлин искренне хотел помочь, но ничего не получалось. Он не мог объяснить, как пользуется своей магией, для него это было столь же естественно, как дышать. Теперь юноша и сам не понимал, как мог не замечать свою силу раньше, стоять посредине потока и не ничего не видеть. Сейчас он пользовался магией по желанию, но по-прежнему не знал, как передать это умение другому. Если для Ира учить его магии было все равно, что учить птицу летать, то для Мэлина исполнить желание магистра оказалось так же невозможно, как научить рыбу дышать. Рыбы предназначены для жизни в воде.

Ир не торопил его, но и не отказывался от своих планов. Времени было предостаточно, они пробовали один способ за другим, терпели неудачу за неудачей и продолжали пытаться. Пока, однажды вечером, в покои к Иру не вбежал один из магистров Клинка. Они о чем-то говорили наедине, потом воин ушел, и магистр остался один. Он долго ходил по комнате, Мэлин, сидевший с книгой в гостиной, слышал его шаги, но не посмел постучать. Потом, уже под утро, Ир распахнул дверь и подозвал ученика:

– Боюсь, что у нас больше нет времени, Мэлин.

– Что случилось?

– Война, – коротко ответил Ир. – Собирайся, ты отправишься со мной. Все объясню по дороге.

– Но куда мы едем?

– В Филест.

– Война с эльфами? – уточнил юноша.

– Нет, за них.

***

Орден Дейкар не воевал уже тысячи лет. Их войско из послушников оставалось данью традиции, с тех времен, когда магические ордена, изгнав из мира богов, погрязли в междоусобицах. Дом Клинка по-прежнему выбирал ловких и выносливых мальчишек, обучал их давно забытым боевым искусствам, использованию боевых талисманов, но опробовать свои навыки в бою им так и не приходилось. До сегодняшнего дня.

Сто воинов-послушников, три магистра клинка, магистр Ир, два десятка учеников, Мэлин провел в ордене достаточно времени, чтобы представлять себе разрушительную силу их маленького войска. Достаточно, чтобы сокрушить любую державу, с кем же им предстоит сразиться? Ир угрюмо молчал, погрузившись в невеселые мысли, и юноша решил пока не беспокоить наставника. Когда сочтет нужным, сам расскажет. Отряд выдвинулся в сторону Филеста.

Остановились на границе леса, их уже ждали – несколько конных эльфов, Мэлин впервые видел их так близко. Ир, после недолго спора с магистром Клинка, командующим отрядом, позвал Мэлина:

– В Филест мы пойдем вдвоем. Я не знаю, что у них на уме, а на тебя их сила не действует.

Юноша недоуменно посмотрел на учителя, и тот неохотно пояснил:

– Эльфийская магия и магия Дейкар несовместимы. Их мерзкие деревья словно высасывают из нас силу, эльфы, в свою очередь, не выносят огненную магию. Впрочем, я никогда не интересовался, какими они видят нас, достаточно того, что после каждого визита в их проклятый лес у меня полгода болит голова.

Мэлин проглотил готовый сорваться с языка вопрос: если сила Дейкар – дар Семерых, а эльфы – любимые дети Творца, то как же так получается, что они не переносят друг друга? Наверняка должно быть какое-нибудь объяснение, но сейчас не время выяснять. Он ведь до сих пор не знает, что происходит.

Белокаменный Филест поразил юношу своей безжизненностью. При всем старании он не мог представить себе, что по этим пустынным улицам когда-то гуляли горожане, во дворах играли дети, на площади возле фонтана шумел городской рынок.

Белые каменные плиты, белые гладкие стены, он так и не сумел разглядеть места швов, словно их высекли из одной огромной глыбы камня, или, что еще вернее, и вовсе не высекали. Казалось, что Филест появился на этом месте в один миг, с неба свалился, сияющий, безупречный, чуждый. Недаром Мэлин не заметил ни одного дерева, ни одной травинки, хотя по дороге в королевский дворец они пересекли пол города.

Дворец стоял посередине огромной площади, выложенной все теми же белыми плитами. Высокое легкое здание, ажурные башни, похожие на стволы деревьев в Зачарованном лесу – столь же величественные, и, несмотря на кажущуюся легкость – непоколебимые. Мэлин с интересом разглядывал замок и не сразу заметил, что лицо Ира приобрело землисто-серый оттенок.