Текст книги "Дети порубежья"

Автор книги: Вера Школьникова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 30 страниц)

Подошедший Корвин вернул Ивенну в настоящее:

– Матушка, пора возвращаться, – он виновато смотрел вниз, боясь поднять на нее взгляд.

Ивенна рассеянно кивнула, но не двинулась с места – чужой, совсем чужой. Как же ловко ее обманула Энрисса: когда пищащий комок плоти первый раз улыбается тебе, только тебе одной, так, словно в мире не существует других людей, когда вся радость вселенной отображается на маленьком лице, становится без разницы, кто произвел этого ребенка на свет. А потом он пополз, потом заболел, потом побежал, подарил ракушку, разлил чернила, выучился читать… и нет времени задуматься, нет сил оглянуться. А теперь уже поздно.

Чужой, стоит рядом с ней, и солнце золотит его макушку, а тот, под могильной плитой, как две капли воды похож на ее брата. Аэллин, черноволосый, золотокожий… Воплощение ее греха. Она не должна была выходить замуж, не должна была покидать Суэрсен, оставлять Иннуона. Узы не порвать, боги отомстили за попытку.

До рождения близнецов она еще могла лгать себе – узы Аэллин не передаются по женской линии. Но ее сыновья одновременно засыпали и просыпались, плакали и смеялись, хотели есть или пить. Она завернулась в плащ – зябко, несмотря на жаркий день, ей теперь все время будет холодно. А Корвин продолжал говорить:

– Отцы-дознаватели собираются уехать сегодня вечером, как спадет жара, и забрать Мэлина. Мы должны им помешать, он не в себе.

Корвин не испытывал особой любви к оставшемуся в живых брату, но чувство вины, смешанное с чувством справедливости, заставляло вмешаться. Мэлин определенно сошел с ума, и будет слишком жестко карать безумца за то, что он совершил пребывая в здравом рассудке. Корвин поежился, вспоминая, как кричал потерявший брата близнец, такого крика он никогда не слышал и, дай боги, не услышит больше.

Мэлин кричал, пока не сорвал голос, а потом, оцепенев, упал на пол, прижав руки к горлу, на котором проступила багровая полоса, сочившаяся кровью. Прибежавшие на колокольный звон дознаватели так и не смогли привести его в чувство, связали и унесли. Через день он пришел в себя, но не двигался и не говорил, сидел, не шевелясь, уставившись в одну точку.

Ивенна, без малейшего интереса в голосе, спросила:

– Зачем?

– Но ведь они убьют его!

– Он уже мертв. Чем скорее они это сделают, тем лучше. Когда рвется связь, лучше умереть сразу. Ты убил их обоих, Корвин.

– Я не хотел убивать, матушка, он упал на нож! Я просто хотел проучить, чтобы они оставили мою жену в покое!

– Какая теперь разница? Ты убил моих сыновей, Корвин. И не зови меня больше «матушка». Я не твоя мать.

Корвин отступил на шаг – он ждал этого, но надеялся, что Ивенна сможет простить, не сейчас, так потом, когда рана подживет:

– Я понимаю.

– Нет, не понимаешь, – ее равнодушие пугало, – ты не мой сын. Не я тебя родила. Я только вырастила.

Он отступил еще на шаг, уже ничего не понимая:

– Но…

– Я вырастила тебя, чтобы сохранить жизнь своим мальчикам. Твоя мать, наместница, предложила обмен: она отдает сыновей мятежника под опеку Старниса, а я выхожу замуж за ее любовника и выдаю тебя за нашего сына. Иначе… теперь я уже не знаю, что было бы иначе. Наверное, ничего. Но тогда я еще умела бояться.

Щеки Корвина пылали огнем. Он подозревал, что Ванр Пасуаш не его отец, поэтому относился к нему с подчеркнутым почтением, чтобы заставить замолчать сплетников, хотя со слухами бороться – все равно, что эхо в горах ловить. И вот оказывается, что отец – действительно отец, а мать – не мать, а сам он – бастард наместницы. Первый раз со времени дуэли он посмел взглянуть Ивенне в глаза и тут же отвел взгляд, испугавшись холодной пустоты на дне ее зрачков:

– И что теперь?

– Ничего, – она пожала плечами и кивнула на могилы, – он мертв уже давно, а теперь и они. Я возвращаюсь в Суэрсен. А ты останешься здесь. Ты убил его сыновей, так постарайся хотя бы сохранить его герцогство. Прощай.

***

Ивенна собиралась уехать тем же вечером, но отъезд пришлось отложить. Вернувшийся с кладбища кортеж встретил капитан стражи. За его спиной двое солдат держали за локти всхлипывающую девушку. Капитан откашлялся:

– Ваше сиятельство, мой лорд, произошло несчастье. Герцог мертв.

Ивенна оперлась рукой на перила, и спросила, впрочем, без особого интереса в голосе:

– Что случилось?

Но капитан не обманывался кажущимся безразличием. Не так-то легко остаться вдовой после двадцати лет брака, даже если муж полное ничтожество, а ведь она только что потеряла сына! Он перевел взгляд на шмыгающую носом служанку – жалко девочку, герцогиня не простит. Она прощать не умеет. Разве только Корвин…

– Несчастный случай. Герцог остановился на лестнице поговорить со служанкой.

– И? С каких пор это смертельно?

– Девушка попыталась высвободиться. Герцог поскользнулся и упал.

Ивенна все так же безразлично взглянула на заплаканную служанку: как раз во вкусе Ванра – темноволосая, маленькая, тихая. (Высоких блондинок Пасуаш по понятным причинам избегал).

– Как тебя зовут?

– Анушка. – Прошептала девушка.

– Зачем ты его толкнула?

– Я не хотела, ваше сиятельство, Хейнара Справедливая, я не хотела, я его просила, просила, у меня жених, они с севера, гордые, выкуп за первую кровь не возьмут, помолвку порвут. Стыд будет. Я убежать хотела, под локоть и бегом, а он… он назад упал, он выпивший был.

Корвин приказал стражникам:

– Отпустите ее. Не убежит, – он не мог смог скрыть досаду в голосе – как же не вовремя! Капитана понять можно – девочку жалко, но какой же это несчастный случай? Убийство правящего герцога, казнят за такие случайности. Хорошее начало правления, ничего не скажешь. И ведь не помилуешь: тут же скажут – ясное дело, не отца убили, чего расстраиваться.

Он с отвращением поймал взгляд своего отражения на зеркальной поверхности стола. Что с ним происходит?! Какое ему дело до слухов? Пусть говорят. Всплывет правда, ну так Аред с ним, с герцогством, место на палубе ему всегда найдется. Но в памяти против воли всплыли слова Ивенны: «Ты убил его сыновей, так постарайся хотя бы сохранить его герцогство». Это его земля, его море, его люди, его долг. Теперь, когда мать уедет в Суэрсен, (Корвин не мог вот так сразу осознать, что она не мать ему по крови и больше не хочет быть ею) вдвойне.

Наместница рано или поздно найдет другого герцога, незаменимых нет, но будет ли он так же любить эту землю, понимать живущих здесь? Эти люди верят, что он сын их любимого лорда, отнять у них эту веру, отдать под власть чужака? Если приемная мать чему-то его и научила, так это платить долги. К сожалению, родная не смогла научить его в них не влезать.

О том, что Ванр Пасуаш и в самом деле был его отцом, и вовсе не хотелось думать, но мыслям не прикажешь. Почему же он тогда не любил своего сына? Теперь уже не спросишь… И надо что-то решать с девочкой. Он беспомощно посмотрел на Ивенну, по привычке прося о помощи, и она в последний раз помогла ему:

– Убийство правящего герцога – тяжелое преступление перед законом, но прежде всего – это смертный грех перед богами, – служанка съежилась, пытаясь сделаться еще меньше, она даже перестала всхлипывать, оцепенев от страха. – Законы государства карают тело преступника, душа его отвечает в посмертии. Для совершивших преступление по злому умыслу это заслуженная кара. Но злого умысла здесь не было, потому слишком жестоко обрекать душу этой несчастной девушки на вечные муки в посмертии. Пусть отправляется в обитель Эарнира и там замаливает свой грех перед богом жизни. Когда же боги подадут знак, что ее душа очистилась, она ответит по закону перед людьми.

Корвин торопливо, пожалуй, слишком торопливо, согласился:

– Пусть будет так. – В ожидании божественного знака девочка успеет стать бабушкой. Через пару лет, когда все позабудется, он позволит ей покинуть обитель.

Хорошо, что отцы-дознаватели уезжают. Их бы весьма заинтересовала столь странное понимание правосудия, ведь судьи на службе у наместницы – жрецы Хейнара, судят не люди, судит Хейнар, посредством своих слуг. Нет правосудия людского, есть только его справедливость.

Жрецы уехали вечером, Корвин не вмешивался. Если Ивенна не хочет спасать своего сына, кто он такой, чтобы противоречить ей? Никто, с горечью признал юноша. Отныне и навсегда – никто. Герцогиня задержалась на два дня, но сразу после похорон отплыла в Суэрсен, даже не простившись с бывшим сыном. Ей больше было нечего ему сказать. Она стояла на палубе, провожая взглядом удаляющийся берег. Когда-то ей была нужна свобода, теперь – только покой.

***

Впервые за эти дни Корвин остался наедине с Тэйрин. Он сидел за письменным столом, перебирая бумаги, она подошла сзади, положила на сведенные усталостью плечи теплые ладони, начала легонько разминать:

– Уже ночь.

– Я знаю, – он повернулся и посадил девушку себе на колени. Она положила голову на его плечо:

– Как бы я хотела вернуться домой, в наш «Поющий шиповник»

– Дом теперь здесь, Тэйрин.

– Для меня дом всегда будет там. Это дом твоей матери, а не наш, – в голосе Тэйрин звучало осуждение – она посчитала отъезд Ивенны предательством. Корвин ведь не хотел убивать, и какой бесчувственной ледышкой нужно быть, чтобы потеряв двух сыновей, самой оттолкнуть третьего, самого близкого и самого лучшего! Что ей было до близнецов? Она им за двадцать лет ни разу даже не написала!

– Тэйрин, у нее были причины так поступить. Не осуждай.

– Она бросила тебя одного!

– Одного? – С некоторым удивлением переспросил Корвин, и Тэйрин смутилась:

– Нет, ты не один, ты со мной. Я тебя никогда не брошу. Просто это неправильно, когда мать оставляет своих детей. Это Ивенна такая. Сначала она бросила близнецов, теперь тебя.

– Тэйрин, – повторил он, но теперь уже с ясным оттенком недовольства в голосе, – перестань.

Девушка замолчала, но упрямо сжатые губы говорили сами за себя – мнения о герцогине Тэйрин не изменила и не изменит. Он притянул ее поближе:

– Мне жаль, что так получилось. Второй близнец… мне показалось, что он во всем слушал брата. А теперь его забрали жрецы. Принесла же их нелегкая! Мы бы успели спрятать его где-нибудь. Но они как будто знали, – медленно повторил Корвин, глядя на Тэйрин.

– Они услышали колокол.

– Да, колокол. Такое совпадение. Тэйрин, я ведь запретил звать дознавателей.

– Ветер не знал, что ты запретил ему дуть.

Он спустил девушку с колен, и поставил перед собой:

– Ты знаешь, что я люблю тебя?

Она с недоумением посмотрела на жениха, не понимая, к чему он клонит, но улыбнулась:

– Знаю. Но ты повторяй мне почаще.

– Я люблю тебя, Тэйрин, и хочу прожить с тобой много лет, родить детей, дождаться внуков…

– … и умереть в один день, – закончила она за него.

– И мне будет очень больно, если этого не произойдет. А так и случится, если ты будешь лгать. Ты развязала веревку, Тэйрин. Там надежный узел, никакой ветер не справится. Я знаю, на что способны здешние ветра.

Щеки девушки полыхнули огнем, и она призналась:

– Да, я позвала их. Я боялась за тебя, Корвин.

Он прижал ее к себе:

– Ты можешь сказать мне все, что угодно. Всегда. Обо всем. Даже если ты сделаешь что-то неправильное, даже если я запретил тебе это делать, даже если мне будет плохо. Только не лги, Тэйрин. Больше никогда.

Она эхом повторила за ним, словно клятву:

– Больше никогда.

18

Далара редко бывала в столице – она не любила Сурем. Он слишком напоминал ей о Филесте. Столице империи не доставало отточенного совершенства запретного города – булыжники, а не мраморные плиты мостовых, грязь вместо пыли, а сквозь камни нахально пробиралась живая трава. Но этот город так же подавлял, высасывал силы, незаметно отнимал радость. Даларе казалось, что в Суреме невозможно испытывать счастье, она была настолько убеждена в этом, что каждый раз с удивлением оглядывалась, услышав на улице смех или заметив целующуюся парочку.

Наваждение отступало только в библиотечной башне, там она и проводила почти все время, когда приезжала в столицу. Ученики хранителей вырастали на ее глазах и в свой черед сменяли наставников, с детства привыкнув к рыжеволосой эльфийке, листающей книги пристроившись на подоконнике. Никто уже не помнил, когда она впервые появилась в библиотеке, но никому в голову не приходило оспорить ее право находиться здесь.

Вторым ее убежищем в Суреме был небольшой дом на окраине, купленный еще в те времена, когда только бедняки, отчаявшись снять жилье в центральных кварталах, селились за городскими стенами. Теперь на месте хижин выросли каменные особняки богатых купцов, уставших от городской вони, и среди них затесался маленький двухэтажный домик с красной черепичной крышей.

Далара сидела в кресле-качалке, вытянув нывшие от долгого путешествия ноги, и перечитывала письмо, приведшее ее в Сурем:

«Моя дорогая госпожа Далара!

Слухи о моей смерти оказались несколько преувеличены, хотя и ненамного. Такого подарка придворным сплетникам не доставалось с тех самых пор, как наместница Энрисса ввела в моду кринолины. Зная, как быстро путешествуют слухи, спешу Вас заверить, что все еще жив и относительно здоров, но последние события заставили меня задуматься о бренности бытия вообще и смертной плоти в частности. Было бы жаль расстаться с этим светом, оставив пустое место на полке, откуда пять лет назад Вы взяли полистать трактат «Об опыте», да так и не вернули. Не говоря уже о том, что Ваше место на подоконнике занял мой нахальный ученик. Ваши письма, несомненно, приятно читать и перечитывать, но хотелось бы услышать Ваш голос. Я жду Вас в библиотеке, моя дорогая госпожа, с надеждой на скорую встречу, Ваш преданный друг,

Леар Аэллин.

Что же касается планов графа Инваноса, ничем не могу Вас обнадежить. Сомневаюсь, что Высокий Совет согласится на его предложение. Сделаю все, что в моих силах, но в любом случае, он должен приехать ко двору и подать прошение наместнице».

Эльфийка отложила лист бумаги и потянулась за кубком. Страх отступал медленно, неохотно – она могла потерять его! Вот так, нелепо, случайно, погубить плоды многолетнего труда. Далара сомневалась, что смогла бы начать сначала, даже будь это возможно – тогда, двести лет назад, она была уверена, что благо большинства всегда превыше блага немногих, а уж тем более блага одного. Да и не предвидела она, на что обрекает избранный для великой цели род.

Она закусила губу: Маэркон Темный, убивший свою жену и новорожденного сына ради сестры, Молчаливой Ильды, Элло, Иннуон и Ивенна, ее сыновья… Они не знали, кто обрек их на мучительные узы, проклял задолго до рождения. Леар будет знать. Простит ли он? Сказать правду, в надежде, что он поймет и захочет помочь, или солгать? Опять солгать ради великой цели. Последнее время она все чаще и чаще задумывалась, всегда ли цель оправдывает средства.

***

В подземном городе было трудно дышать – воздух, сухой и пыльный, царапал горло с каждым вдохом. Она постоянно носила с собой флягу с водой, но все равно надсадно кашляла. Город умирал. Скоро он разделит участь своих собратьев, погребенных в толще скал, затопленных на дне озер, занесенных песком в пустыне. Последнее убежище слуг Проклятого, последнее хранилище знаний.

Даларе повезло – она успела. Она долго искала, соединяя разорванные звенья цепочки: от амулета, купленного на кавднском рынке, до легенды о горных огнях, завлекающих путников под лавину, от потрескавшейся фрески на стене храма Навио в Ладоне, до архивов отцов-дознавателей в Суреме. Многие искали до нее – книжники, в поисках запретных знаний, маги, в надежде обрести силу, воры, желая обогатиться, жрецы, жаждущие уничтожить скверну. Все они были смертны, никто не достиг цели.

Хранитель города знал, что умирает, но не боялся смерти. Его создали для подземного убежища – он был легкими, нагнетающими воздух в пещеру сквозь толщу камня, глазами, освещавшими опустевшие улицы, руками, подметающими забывшие о шагах мостовые, голосом, в любой миг готовым ответить на вопросы давно ушедших людей. В каком-то смысле он и был городом, и жизнь его не имела смысла вне этих стен.

К своему счастью, он не ведал страха, не знал разочарований, не испытывал сожалений. С каждым днем тускнели матовые светильники, сжимался прозрачный защитный купол, уходил в трещины воздух. Оставались считанные месяцы до конца, когда впервые за тысячи лет теплая ладонь коснулась двери, и, хотя женщина в зеленом дорожном платье не была человеком, хранитель впустил ее. В конце концов, даже он, лишенный чувств, не хотел умирать в одиночестве.

Далара ненавидела каждую минуту, потраченную на сон, ненавидела себя за то, что опоздала, ненавидела ушедших, так надежно спрятавших свои знания. Хранитель отвечал на любые вопросы, но порой она не понимала, что он говорит, а порой не знала, как правильно спросить. Она переписывала от руки формулы, зарисовывала механизмы, упрощенные по ее просьбе, чтобы их можно было воспроизвести за пределами убежища. Ее чертежи отличались от оригиналов, стоявших в пустых лабораториях, как растрескавшийся глиняный горшок, в котором патлатая варварка варит кашу, отличается от изящной фарфоровой чашечки для карнэ. Но сложные механизмы работали только в стенах города, где еще сохранилась сила Ареда, она могла унести отсюда только знания.

Далара никогда не думала, что люди способны достигнуть таких высот, отринуть все границы, мыслить так ясно, творить столь свободно. Но к восхищению примешивалась ненависть: как они могли уйти, оставив своих собратьев жить и умирать в грязи и невежестве? Неудивительно, что Аред проиграл. Он дал людям способность познавать, но не смог излечить от трусости. Они были с ним в мощи его и бросили побежденного, закованного в огненные цепи, ушли к звездам, чтобы начать все заново. Начинать с чистого листа всегда проще, чем латать прорехи в старой ткани.

Но у Далары не было выбора – она родилась здесь, здесь рождались и умирали те немногие люди, ради которых стоило спасать человечество, такие, как ее наставник. Она найдет способ победить, а звезды – звезды подождут, пока она наведет порядок в своем доме.

Эльфийка отложила лист пергамента, и устало протерла глаза – она не знала, день сейчас или ночь, и уже не помнила, когда спала в последний раз:

– Ничего не получается. Я не могу в одиночку изгнать Семерых из мира. Но ведь должен быть способ!

– Все возможные варианты были просчитаны. Изменение баланса энтропии в рамках системы без внешнего вмешательства невозможно. Это нарушает закон сохранения энергии.

Далара и сама понимала, что это невозможно: даже если она сумеет изъять силу Семерых из мира, пустоту нужно будет заполнить. Аред мог это сделать, но она не бог. Освободить Ареда? Но если он проиграл на пике своего могущества, то победит ли теперь? Да и каким образом? Бросить вызов Семерым? Они сметут ее с лица земли.

– Должен быть путь, – упрямо повторила она.

– Повторить расчет вероятностей? – Поинтересовался хранитель.

– В который раз? Повторение не поможет. Мы не в силах изменить мир. Постой, – она нахмурила лоб, – ты сказал, что нельзя изменить энергетический баланс? А из чего еще состоит система?

– Направленность вектора энтропии определяет степень функционирования физических законов, за исключением универсальных постоянных, не подверженных данному воздействию.

Она понимала, о чем он говорит: Семеро вложили свою силу в мир, и каждый раз человек, совершавший то или иное действие, прибегал к силе соответствующего бога. Если убрать их силу из мира, не дав замены, солнце не погаснет, зима точно так же будет сменять осень, а лето последует за весной, но люди не смогут выжить, оставшись без божественной силы.

– А люди?

– Объекты, помещенные в систему.

– А если изменить людей? Чтобы они могли использовать систему иначе, не так, как сейчас? Пусть законы остаются прежними, пусть все будет как раньше, все, кроме человека!

На этот раз хранитель замолчал надолго, уличные фонари, и без того тусклые, почти потухли, в комнате стало прохладно. На следующий день она получила ответ:

– Вероятность успеха шестьдесят две целых и тридцать две сотых процента при условии стабильности всех рассмотренных факторов.

– Два шанса из трех? – Эльфийка рассмеялась, – да это же просто великолепно!

19

– Ваше величество, храмовый совет категорически отказывается выполнить просьбу ордена Дейкар! Категорически! – Повторил тощий жрец Аммерта, говоривший от имени жреческого сословия, высоко подняв испачканный чернилами костлявый палец, – передать им слугу Ареда, убийцу, черного колдуна…

– Он пока еще никого не убил, – меланхолично перебил его магистр Ир. Спор длился уже второй час, а наместница растерянно переводила взгляд с одного советника на другого, не в силах принять решение.

– И не убьет. У вас нет права вмешиваться.

– Юноша – маг. Дознаватели ошиблись, он не имеет никакого отношения к Ареду. Не прошедший обучения маг опасен и нестабилен, но если мы будем сжигать на костре всех неуравновешенных людей, число подданных ее величества значительно убавится.

Леар слушал перепалку, вцепившись в подлокотники кресла. Отчаянно болела голова. По-хорошему ему стоило еще неделю провести в постели, но он предпочел встать, преодолевая слабость. Одиночество, заполненное раздумьями и сомнениями, оказалось страшнее боли: кто он? Сумасшедший преступник, убивающий под покровом ночи, или оболганная жертва заговора? Была ли девушка? И если да, то скольких он убил до нее, скольких убьет после? Если бы не тонкая нить надежды, что происходящее – чей-то хорошо продуманный план, он покончил бы с собой.

Пока же он надеялся найти кукловода и вздернуть затейника на его же нитях. И возглавлял список подозреваемых невозмутимый министр Чанг. Скоропостижная смерть незадачливого юноши, пытавшегося убить Хранителя, лишь подкрепила его подозрения. Бедняга не дожил до суда, сердце отказало. Лекарь только руками развел: редкая болезнь, когда человек сам молодой, а сердце – старое.

Но Леар знал, что пяти капель бесцветного настоя алой волчаницы в течение восьми дней достаточно, чтобы состарить любое сердце. Обычно этот яд не используют, у волчаницы омерзительный вкус, но в тюрьме разносолами не балуют, съешь и прогоркшую кашу.

Он слишком отвлекся – спор между магом и жрецом зашел в тупик. Сейчас они опять пойдут по кругу, если только Саломэ не примет решение. Он предпочел бы не вмешиваться, но не мог. Честь рода, Аред ее побери. Леар усмехнулся: в данном случае это и произошло. И без разницы, что он своего кузена ни разу в жизни не видел – герцог Суэрсена не может допустить, чтобы его родственника сожгли на площади, даже если тот и в самом деле проносил в жертву Ареду нерожденных младенцев, вырезанных из материнского чрева. Или чем там нынче принято Проклятого задабривать? Хранитель откашлялся:

– Какие доказательства предоставили отцы-дознаватели?

– Никаких, – удовлетворенно ответил Ир. Он знал, что Хранителю придется поддержать магов, позабыв о старой вражде. Воистину герцогам Суэрсена не везет с родственниками!

Снова возмутился жрец:

– Слуги Хейнара борются со скверной тысячи лет! Если они утверждают, что преступник служил Ареду, значит, так оно и есть.

Леар вежливо уточнил:

– Если мне не изменяет память, – а все знали, что память Хранителей не подводит, – основным доказательством вины подсудимого отцы-дознаватели во все времена считали чистосердечное признание.

– Он во всем признается.

– Не сомневаюсь. Учитывая методы слуг Хейнара, во всем признается даже каменная статуя. Ваше величество, человек, которого они хотят судить, тяжело болен. Он не в себе и не может отвечать за свои преступления.

Саломэ кивнула – она была бы рада помиловать несчастного. От одной мысли, что живого человека сожгут на потеху толпе, будь он хоть трижды виновен, ей становилось не по себе. Но последнее время жрецам и так слишком часто отказывали в просьбах.

Еще при прошлой наместнице белые ведьмы получили право исполнять обряды Эарнира, а не так давно Высокий Совет запретил строительство новых храмов в столице, справедливо заметив, что в Суреме их и так достаточно, а в провинциях – не хватает. Малая уступка поможет загладить большие потери. Но как можно нанести такой удар Леару, едва оправившемуся от раны? Хранитель выглядел больным, хотя и утверждал, что совершенно здоров.

Внезапно заговорил министр Чанг:

– Ваше величество, пусть орден Дейкар возьмет этого молодого человека на излечение. Если они исцелят его, он перестанет быть опасен и сможет искупить свою вину. Если же они не смогут вернуть ему способность мыслить, отцы-дознаватели исполнят свой долг. Назначьте разумный срок, по истечении которого дело будет пересмотрено, скажем, год.

Саломэ с облегчением выдохнула: министр, как всегда, пришел на помощь. Ордену Дейкар безумец ни к чему, они охотно отдадут юношу правосудию, если не смогут вылечить. А через год все позабудется, она сумеет помиловать несчастного своей властью, настояв, к примеру, на пожизненном заключении под охраной жрецов Хейнара.

– Решено. Мэлин Эльотоно передается на один год на поруки ордену Дейкар. Через год мы рассмотрим это дело еще раз.

Жрец кивнул, сухо поджав губы:

– Ваше величество проявляет милосердие даже в справедливости.

Саломэ с облегчением улыбнулась, она не надеялась, что жрецы так легко сдадутся. Тем неожиданнее оказался следующий ход:

– Ваше величество, отцы-дознаватели просят вашего позволения арестовать Вэрда Старниса по результатам расследования этого дела. Обвинение в пособничестве слугам Ареда.

Саломэ растеряно оглянулась на министра. Чанг хищно подался вперед:

– Прошу прощения, но это уже относится к моему ведомству.

– Ни в коем случае. Пособничество слугам Ареда приравнивается к служению Ареду по кодексу Саломэ Святой и находится в ведении дознавателей Хейнара.

– Арест графа приграничной провинции определенно скажется на государственном спокойствии, так что это находится в моем ведении.

– Позвольте вам напомнить, что Вэрд Старнис – не граф, и по закону его можно арестовать и без позволения ее величества. Но, учитывая сложившуюся ситуацию, жреческий совет счел нужным согласовать арест с ее величеством. Имеются неопровержимые доказательства пособничества. Обвиняемый Мэлин признался, что их опекун спрятал своих подопечных, сознательно обманув дознавателей.

– Мы только что согласились, что упомянутый Мэлин – не в себе и нуждается в лечении. Вы собираетесь арестовать Старниса на основании слов безумца?

– Нет причин сомневаться в его словах. Но мы проведем дополнительное расследование после ареста.

Саломэ устала от бесконечных споров. Если жрецам нужен Старнис – пусть забирают. В конце концов, если человек в здравом уме и твердой памяти нарушает закон, он должен за это ответить. Особенно если у него нет родственников в Высоком Совете. И, не обращая внимания на возражения министра, она подписала протянутую бумагу.

***

Министр Чанг не считал нужным скрывать недовольство – под его взглядом наместница чувствовала себя маленькой девочкой, разлившей чернила на важные отцовские бумаги. Но к неловкости примешивалось раздражение: она наместница, а не глупое дитя, пора бы господину министру уяснить, кто правит империей. Собственная безропотность последнее время начала утомлять Саломэ. Но она не находила повода придраться к Чангу, не скажешь ведь: «Господин министр, мне не нравится, как вы на меня смотрите!» Приходилось терпеть.

Министр протянул наместнице небольшой портрет в овальной рамке. С портрета на нее смотрела серьезная молодая девушка. Саломэ поднесла изображение поближе: тонкие упрямые губы, прямой нос с большими ноздрями, густые брови, сросшиеся на переносице, и огромные, прозрачно-голубые глаза.

Модное платье с кокетливыми оборочками плохо сочеталось с ее сосредоточенным взглядом. Художнику следовало бы меньше внимания уделить кружевам, и больше – выражению лица. Подобные портреты обычно отсылали женихам, а девушке с таким взглядом скорее подойдет обитель, чем замужество. Наместница отложила портрет:

– Кто это?

– Рэйна Доннер.

– Мне ничего не говорит это имя.

– Она племянница придворного виночерпия, ваше величество. Сирота, взятая под опеку милосердным дядюшкой. За семь лет добросердечный опекун растратил и без того небольшое наследство девушки, и теперь не может выдать ее замуж – супруг потребует приданое. Он несколько раз пробовал сосватать племянницу знакомым, но до свадьбы дело не дошло. Девушка не настолько красива, чтобы ее взяли без гроша.

– Вы предлагаете ее в жены герцогу Суэрсена?

Министр пожал плечами:

– Она из дворянской семьи, здорова, широкие бедра и хорошие манеры. Чего еще желать? – Затем добавил, – и если с ней что-нибудь случится, никто не обеспокоится. Это то, чего вы хотели.

Саломэ молча проглотила скрытую в его словах издевку: министр прав, он всего лишь выполнил ее просьбу:

– Хорошо. Я поговорю с Леаром.

– Дядя представит племянницу ко двору, Хранитель сможет сделать вид, что встретил девушку на балу. Будет лучше, если имя вашего величества не станут связывать с этим браком.

– А дядя согласен?

– Дядя отдаст ее хоть за Проклятого.

Чанг поднялся и коротко поклонился:

– С вашего позволения.

– Подождите! – Внезапно решилась Саломэ. – Я давно хотела поговорить с вами. Я знаю, что вы не в восторге от меня, господин министр. Что я, по вашему мнению, не гожусь и шлейф за Энриссой поддерживать. Но, несмотря на это, я – наместница. Хотите ли вы того, или нет. И останусь наместницей, пока не вернется король.

– Ваше величество, – Чанга, похоже, забавляла эта неожиданная вспышка, – я знаю, что вы наместница.

– Не перебивайте! Если вам не нравится, что я делаю, почему бы не помочь мне, не объяснить, показать, дать совет? Вам не нравится Леар, но он никогда не ведет себя так, – она запнулась, подыскивая нужное слово, – так самовлюбленно! Вы всегда знаете все лучше всех, но держите это знание при себе! Всемогущий министр государственного спокойствия, всеведущий, самоуверенный петух!

Саломэ замолчала в изумлении – министр Чанг смеялся. Громко, самозабвенно, вытирая выступившие от смеха слезы. Отсмеявшись, он улыбнулся:

– Ваше величество, если вы чего-то не знаете, просто задайте вопрос. Я отвечу. И всегда буду рад помочь. Быть может я и всемогущий, но над всеведеньем пока еще приходится работать – я не читаю ваши мысли. Все это время вы не проявляли ни малейшего желания учиться, чем и отличались от наместницы Энриссы. Поверьте, она не родилась готовая взойти на трон, никто не рождается.

– Никто? – Саломэ почувствовала, что сейчас подходящий момент для давно откладываемого разговора.

– Никто, – повторил министр, словно понимая, о чем она сейчас спросит.