Текст книги "Стихи Веры Полозковой разных лет"

Автор книги: Вера Полозкова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 10 страниц)

Тестом. Лицо черно, как дорожный битум.

Не столько щемящей горечи по убитым,

Сколько тоскливой ненависти к живым.

Славно живешь, покуда не пишешь книг.

Искорка божья в сердце водичкой плещет,

Солнышком блещет, кровью из носа хлещет,

Едет по шее, льется на воротник.

Маленький Мук, глаза у тебя – пейот.

Солнечный психоделик, слоист, игольчат.

Смотришь и знаешь – этот меня прикончит.

Этот меня, скорее всего, добьет.

1 июля 2007 года.

@@@

Меня любят толстые юноши около сорока,

У которых пуста постель и весьма тяжела рука,

Или бледные мальчики от тридцати пяти,

Заплутавшие, издержавшиеся в пути:

Бывшие жены глядят у них с безымянных,

На шеях у них висят.

Ну или вовсе смешные дядьки под пятьдесят.

Я люблю парня, которому двадцать, максимум двадцать три.

Наглеца у него снаружи и сладкая мгла внутри;

Он не успел огрести той женщины, что читалась бы по руке,

И никто не висит у него на шее,

ну кроме крестика на шнурке.

Этот крестик мне бьется в скулу, когда он сверху, и мелко крутится на лету.

Он смеется

и зажимает его во рту.

8 июля 2007 года.

@@@

На пляже "Ривьера" лежак стоит сорок гривен.

У солнышка взгляд спокоен и неотрывен,

Как у судмедэксперта или заезжего ревизора.

Девушки вдоль по берегу ходят топлесс,

Иногда прикрывая руками область,

Наиболее лакомую для взора.

Я лежу кверху брюхом, хриплая, как Тортила.

Девочки пляшут, бегают, брызгаются водою -

Я прикрываю айпод ладонью,

Чтоб его не закоротило.

Аквалангисты похожи на сгустки нефти – комбинезон-то

Черен; дядька сидит на пирсе с лицом индейского истукана.

Я тяну ледяной мохито прозрачной трубочкой из стакана

И щурюсь, чтобы мальчишки не застили горизонта.

Чайки летят почему-то клином и медленно растворяются в облаках.

Ночью мне снится, что ты идешь из воды на сушу

И выносишь мне мою рыбью душу,

Словно мертвую женщину, на руках.

10 июля 2007 года.

@@@

(одесские таксисты)

Сегодняший был за правым рулем, татуирован, в бандане, с бородкой, с тремя золотыми серьгами в ухе. По телефону:

– Мы на Магеллановы шли, завернули на Дрейка; я не знаю, зачем они за нами пошли. Мы шли на Монтевидео. Баллов семь-восемь было. Мы бушприт только потеряли, а они мачту там, паруса. С вертолетами искали, рыбаков подключили. Тела так и не нашли. Жена сейчас страховку получить не может, потому что он вроде как пропавший без вести – я не знаю этих тонкостей. Я тебя о чем хотел попросить – он мне оставил снаряжения, когда уходил, хотел вернуться потом, самолетом забрать, сказал, ему так удобней. Так килограммов семнадцать, может, двадцать. Я это все за один раз не запихну в самолет. Ты бы забрал у меня часть, хотя бы гидрокостюмы. Я бы мог это продать все и деньги ей переслать, но я даже заикаться боюсь об этом.

13/07/07

@@@

Довольствуйся малым, мой свет, учись ничего не ждать.

А то так и будешь годами ждать, словно Вечный Жид.

Радуйся мелочи, сразу станет чуть легче жить.

Сразу снидет на голову божия благодать.

16 июля 2007 года.

@@@

И тут он приваливается к оградке, грудь ходуном.

Ему кажется, что весь мир стоит кверху дном,

А он, растопырив руки, уперся в стенки.

Он небрит, свитерок надет задом наперед,

И уже ни одно бухло его не берет,

Хотя на коньяк он тратит большие деньги.

Он стоит, и вокруг него площадь крутится, как волчок.

В голове вертолетик, в кабиночке дурачок

Месит мозги огромными лопастями.

"Вот где, значит, Господь накрыл меня колпаком,

Где-то, кажется, я читал уже о таком".

И горячий ком встает между челюстями.

"Вот как, значит, оно, башка гудит как чугун.

Квартирный хозяин жлоб, а начальник лгун,

Хвалит, хвалит, а самого зажимает адски;

У меня есть кот, он болеет ушным клещом,

А еще я холост и некрещен.

Как-то все кончается по-дурацки.

Не поговорили с тех пор, отец на меня сердит.

А еще я выплачиваю кредит,

А еще племянник, теперь мне вровень".

И тут площадь, щелчком, вращаться перестает.

Дурачина глушит свой вертолет.

И когда под легкими сходит лед -

Он немного

даже

разочарован.

18 июля 2007 года

@@@

Хвалю тебя, говорит, родная, за быстрый ум и веселый нрав.

За то, что ни разу не помянула, где был неправ.

За то, что все люди груз, а ты антиграв.

Что Бог живет в тебе, и пускай пребывает здрав.

Хвалю, говорит, что не прибегаешь к бабьему шантажу,

За то, что поддержишь все, что ни предложу,

Что вся словно по заказу, по чертежу,

И даже сейчас не ревешь белугой, что ухожу.

К такой, знаешь, тете, всё лохмы белые по плечам.

К ее, стало быть, пельменям да куличам.

Ворчит, ага, придирается к мелочам,

Ну хоть не кропает стишки дурацкие по ночам.

Я, говорит, устал до тебя расти из последних жил.

Ты чемодан с деньгами – и страшно рад, и не заслужил.

Вроде твое, а все хочешь зарыть, закутать, запрятать в мох.

Такое бывает счастье, что знай ищи, где же тут подвох.

А то ведь ушла бы первой, а я б не выдержал, если так.

Уж лучше ты будешь светлый образ, а я мудак.

Таких же ведь нету, твой механизм мне непостижим.

А пока, говорит, еще по одной покурим

И так тихонечко полежим.

21-22 июля 2007 года.

@@@

(Лохматому)

Он не пишет своих, но чужие его отчаянно веселят.

Он их складывает в башку себе, словно цацки.

Он и сам ходит где-то, куда Макар не гонял телят,

И кровь его не раствор печали, а, собственно, дистиллят.

Но писать стихи – это как-то не по-пацански.

Он как теплый циклон, продуцирует свет и тишь.

В детстве все от его спокойствия сатанели.

Ему легче сидеть в горах и курить гашиш,

Ведь когда Бог видит, что ты спешишь -

Твой состав встает посреди тоннеля

И стоит как врытый, как населенный железный гроб.

Не видать, мол, сегодня ни бухгалтерии, ни бабла нам.

Вот поэтому он сидит у себя внутри, как большой микроб,

Потребляет китайский чай, курит всякий смешной укроп,

А я еду за ним из последних строф, из последних строп -

Голубым несложенным парапланом.

26 июля 2007 года.

@@@

Что же ты, Вера, водишься с несогретыми,

Носишь их майки, пахнешь их сигаретами,

Чувствуешь их под кожей зимой и летом – и

Каждый памятный перелом.

Что же ты все на черные дыры заришься,

На трясины, пустоши да пожарища,

Там тебе самой-то себя не жаль еще,

Или, может быть, поделом?

Всей и любви, что пятьсот одна ветряная мельница,

И рубиться, и очень верить, что все изменится;

Настоящие девочки уезжают в свои именьица

И не думают ни о ком.

И читают тебя, и ты дьявольски развлекаешь их.

Юбка в мелкую сборку, папеньки в управляющих,

И не надо пить болеутоляющих

С теплым утренним молоком.

Ну а ты кто такая, Вера? Попса плакатная,

Голь перекатная,

Пыль силикатная,

Чья-то ухмылка неделикатная,

Кривоватая,

с холодком.

28-30 июля 2007 года.

@@@

Такая ночью берет тоска,

Как будто беда близка.

И стоит свет погасить в квартире –

Как в город группками по четыре

Заходят вражеские войска.

Так ночью эти дворы пусты,

Что слышно за три версты, -

Чуть обнажив голубые десны,

Рычит земля на чужих как пес, но

Сдает безропотно блокпосты.

Как в объектив набралось песка –

Действительность нерезка.

Шаг – и берут на крючок, как стерлядь,

И красной лазерной точкой сверлят

Кусочек кожи вокруг виска.

Идешь в ларек, просишь сигарет.

И думаешь – что за бред.

Ну да, безлюдно, к утру туманней,

Но я же главный противник маний,

Я сам себе причиняю вред.

Под бок придешь к ней, забыв стрельбу.

Прильнешь, закусив губу.

Лицом к себе повернешь – и разом

В тебя уставится третьим глазом

Дыра, чернеющая на лбу.

4 августа 2007 года.

@@@

Без году неделя, мой свет, двадцать две смс назад мы еще не спали, сорок – даже не думали, а итог – вот оно и палево, мы в опале, и слепой не видит, как мы попали и какой в груди у нас кипяток.

Губы болят, потому что ты весь колючий; больше нет ни моих друзей, ни твоей жены; всякий скажет, насколько это тяжелый случай и как сильно ткани поражены.

Израильтянин и палестинец, и соль и перец, слюна горька; август-гардеробщик зажал в горсти нас, в ладони влажной, два номерка; время шальных бессонниц, дрянных гостиниц, заговорщицкого жаргона и юморка; два щенка, что, колечком свернувшись, спят на изумрудной траве, сомлев от жары уже; все, что до – сплошные слепые пятна, я потом отрежу при монтаже.

Этим всем, коль будет Господня воля, я себя на старости развлеку: вот мы не берем с собой алкоголя, чтобы все случилось по трезвяку; между джинсами и футболкой полоска кожи, мир кренится все больше, будто под ним домкрат; мы с тобой отчаянно непохожи, и от этого все забавней во много крат; волосы жестким ворсом, в постели как Мцыри с барсом, в голове бурлящий густой сироп; думай сердцем – сдохнешь счастливым старцем, будет что рассказать сыновьям за дартсом, прежде чем начнешь собираться в гроб.

Мальчик-билеты-в-последний-ряд, мальчик-что-за-роскошный-вид. Мне плевать, что там о нас говорят и кто Бога из нас гневит. Я планирую пить с тобой ром и колдрекс, строить жизнь как комикс, готовить тебе бифштекс; что до тех, для кого важнее моральный кодекс – пусть имеют вечный оральный секс.

Вот же он ты – стоишь в простыне как в тоге и дурачишься, и куда я теперь уйду. Катапульта в райские гребаные чертоги – специально для тех, кто будет гореть в аду.

16 августа 2007 года.

@@@

Вероятно, так выглядел Моисей

Или, может быть, даже Ной.

Разве только они не гробили пачки всей

За полдня, как ты, не жгли одну за одной,

Умели, чтоб Бог говорил с ними, расступалась у ног вода,

Хотя не смотрели ни черно-белых, ни звуковых.

И не спали с гойками – их тогда

Не существовало как таковых.

***

Мальчик-фондовый-рынок, треск шестеренок, высшая математика; мальчик-калькулятор с надписью «обними меня». У августа в легких свистит как у конченого астматика, он лежит на земле и стынет, не поднимайте-ка, сменщик будет, пока неясно, во сколько именно.

Мальчик-уже-моей-ладони, глаза как угли и сам как Маугли; хочется парное таскать в бидоне и свежей сдобой кормить, да мало ли хочется – скажем, выкрасть, похитить, спрятать в цветах гибискуса, где-то на Карибах или Гавайях – и там валяться, и пить самбуку, и сладко тискаться в тесной хижине у воды, на высоких сваях.

Что твоим голосом говорилось в чужих мобильных, пока не грянуло anno domini? Кто был главным из многих, яростных, изобильных, что были до меня? Между темноволосыми, кареглазыми, между нами – мир всегда идет золотыми осами, льется стразами, ходит рыжими прайдами, дикими табунами. Все кругом расплескивается, распугивается, разбегается врассыпную; кареглазые смотрят так, что слетают пуговицы – даже с тех, кто приносит кофе; я не ревную.

***

А отнимут – не я ли оранжерейщик боли,

Все они сорта перекати-поля,

Хоть кричи,

Хоть ключи от себя всучи.

А потребуют – ради Бога, да забирайте.

Заклейменного, копирайтом на копирайте,

Поцелуями, как гравюры

Или мечи.

30 августа 2007 года.

@@@

Ты его видел, он худ, улыбчив и чернобров. Кто из нас первый слетит с резьбы, наломает дров? Кто из нас первый проснется мертвым, придет к другому – повесткой, бледен и нарочит? Кто на сонное «я люблю тебя» осечется и замолчит?

Ты его видел, – он худ, графичен, молочно-бел; я летаю над ним, как вздорная Тинкер Белл. Он обнимает меня, заводит за ухо прядь – я одно только «я боюсь тебя потерять».

Бог пока улыбается нам, бессовестным и неистовым; кто первый придет к другому судебным приставом? Слепым воронком, пожилым Хароном, усталым ночным конвоем? Ну что, ребята, кого в этот раз хороним, по чью нынче душу воем?

Костя, мальчики не должны длиться дольше месяца – а то еще жить с ними, ждать, пока перебесятся, растить внутри их неточных клонов, рожать их в муках; печься об этих, потом о новых, потом о внуках. Да, это, пожалуй, правильно и естественно, разве только все ошибаются павильоном – какие внуки могут быть у героев плохого вестерна? Дайте просто служанку – сменить белье нам.

Костя, что с ними делать, когда они начинают виться в тебе, ветвиться; проводочком от микрофона – а ты певица; горной тропкой – а ты все ищешь, как выйти к людям; метастазами – нет, не будем. Давай не будем.

Костя, давай поднимем по паре, тройке, пятерке тысяч – и махнем в Варанаси, как учит мудрый Борис Борисыч. Будем смотреть на индийских кошек, детишек, слизней – там самый воздух дезинфицирует от всех жизней, в том числе и текущей – тут были топи, там будет сад. Пара практикующих Бодхисаттв.

Восстанием невооруженным – уйдем, петляя меж мин и ям; а эти все возвратятся к женам, блядям, наркотикам, сыновьям, и будут дымом давиться кислым, хрипеть, на секретарей крича – а мы-то нет, мы уйдем за смыслом дорогой желтого кирпича.

Ведь смысл не в том, чтоб найти плечо, хоть чье-то, как мы у Бога клянчим; съедать за каждым бизнес-ланчем солянку или суп-харчо, ковать покуда горячо и отвечать «не ваше дело» на вражеское «ну ты чо». Он в том, чтоб ночью, задрав башку – Вселенную проницать, вверх на сотню галактик, дальше веков на дцать. Он в том, чтобы все звучало и шло тобой, и Бог дышал тебе в ухо, явственно, как прибой. В том, что каждый из нас запальчив, и автономен, и только сам – но священный огонь ходит между этих вот самых пальцев, едва проводишь ему по шее и волосам.

7-8 сентября 2007 года.

@@@

Манипенни, твой мальчик, видно, неотвратим, словно рой осиный,

Кол осиновый; город пахнет то мокрой псиной,

То гнилыми арбузами; губы красятся в светло-синий

Телефонной исповедью бессильной

В дождь.

Ты думаешь, что звучишь даже боево.

Ты же просто охотник за малахитом, как у Бажова.

И хотя, Манипенни, тебя учили не брать чужого –

Объясняли так бестолково и так лажово, -

Что ты каждого принимаешь за своего.

И теперь стоишь, ждешь, в каком же месте проснется стыд.

Он бежит к тебе через три ступени,

Часто дышит от смеха, бега и нетерпенья.

Только давай без глупостей, Манипенни.

Целевая аудитория

не простит.

10 сентября 2007 года

@@@

Мой добрый Бузин, хуже нет,

Когда перестают смеяться:

Так мы комический дуэт

Из дурочки и тунеядца,

Передвижное шапито,

Массовка, творческая челядь.

А так-то, в общем, – сказ про то,

Как никогда не стоит делать,

Коли не хочешь помереть -

Не бравым командиром Щорсом,

Не где-то в Киево-Печерском,

В беленой келье – а под черствым

Тулупом, что прогнил на треть,

На лавке в парке, чтобы впредь

Все говорили – да и черт с ним,

В глаза стараясь не смотреть.

17 сентября 2007 года.

@@@

Пыльно, курят, хлещут кофе с

Сахарином, трут в сети.

Кто хотел продаться в офис?

Вот сиди

И не пизди.

17/09/07

@@@

Сижу в ванной, реву, видимо, громко, мама приходит разговаривать со мной. Я ее не вижу, сижу за шторкой, мы обсуждаем, что со мной и как нам дальше жить. Мама уходит и прикрывает дверь.

Вылезаю из ванны, стягиваю с трубы полотенце и вижу, что на запотевшем зеркале мама пальцем нарисовала кошку сзади. Уши торчком, круглая попа, смешной хвост.

Когда я была маленькая, она это рисовала вишневым вареньем на манной каше, чтобы мне было веселее завтракать.

25/09/07

@@@

Буду реветь, криветь, у тебя же ведь

Времени нет знакомить меня с азами.

Столько рыдать – давно уже под глазами

И на щеках лицо должно проржаветь.

Буду дружна, нежна, у тебя жена,

Детки, работа, мама, и экс-, и вице-,

Столько народу против одной девицы,

Даром что атлетически сложена.

Буду Макс Фрай, let’s try, Айшварья Рай,

Втиснулись в рай, по впискам, поддельным ксивам,

Если б еще ты не был таким красивым –

Но как-то очень, – ляг да и помирай.

Буду тверда, горда, у тебя всегда

Есть для меня не более получаса –

Те, у которых вздумало получаться,

Сделались неотложными, как еда:

– «Эй, беляши, горячие беляши» -

Просто не перестанешь об этом думать.

Просто пришла судьба и сказала – ну, мать,

Вот ты теперь поди-ка

Да попляши.

25 сентября 2007 года.

@@@

Меня часто посещает мысль, что какой бы страшной штукой ни была, к примеру, Великая Отечественная – это ж были самые густые, доблестные, насыщенные, яркие годы у всех этих восьмидесятилетних людей. Важнее – и тяжелее одновременно – ничего у них не было, они все как один признаются, что помнят эти четыре года гораздо подробнее всей остальной жизни. Так бывает с большой любовью или с большой войной. Что-то такое, что раз и навсегда делает человека человеком. Какой-то такой опыт, которого, с одной стороны, врагу не пожелаешь, а с другой – который расставляет все точки над "i" и за месяц делает из тебя то, что из других никогда не выкуется. Такие высокие температуры, что – самая роскошная керамика получается.

26/09/07

@@@

Тэмури – маленький инквизитор, не для того ли запаян в темя, с сетчаткой слит.

Не убивает – пускает корни в височной доле, нервной системе – и муки длит.

Парализует мышцы, лишает воли и гибнет с теми, кого спасти соблаговолит.

Тэмури – риф-кораблекрушитель, за дальним мысом, за зеленеющим маяком.

Ему наплевать, что вы ему разрешите, не разрешите – он потрошитель, он поступает со здравым смыслом, как с тем окурком – в кусты зашвыривает щелчком.

Это вам при нем сразу нужен огнетушитель, дым коромыслом – а он не думает ни о ком.

Тэмури – мой образок нательный, едва увидим друг друга – прыснем и окружающих развлечем.

Он станет сварщиком из котельной, вселенским злом или Папой Римским, комедиографом, силачом –

И мы даже выберем день отдельный, и под мартини поговорим с ним, о том, что любим друг друга зверски –

но вновь получится

ни о чем.

27-28 сентября 2007 года.

@@@

Чего полны их глазницы – пороха ли, песка ли?

Любовь и Надежда умнее Малдера или Скалли:

Они никогда меня не искали –

К ним нужно долго идти самой.

Я старшая дочь, с меня спросят гораздо строже.

Нас разлучили в детстве, но мы похожи:

Папа взял три отреза змеиной кожи

И сотворил нас на день седьмой.

Они, как и я, наделали много дряни,

Дурачатся, говорят, шевеля ноздрями,

Но сестры слепы, а я вот зря не:

Все время видеть – мой главный долг.

А им не ведать таких бессонниц, красот, горячек,

Которыми, как железом, пытают зрячих -

Папа проектировщик, а я подрядчик.

Три поросенка – и Серый Волк.

1 октября 2007 года.

@@@

Ну нет, чтоб всерьез воздействовать на умы – мой личный неповоротлив и скуден донельзя; я продавец рифмованной шаурмы, работник семиотического МакДональдса; сорока-воровка, что тащит себе в стишок любое строфогеничное барахло, и вечно – «дружок, любезный мой пастушок, как славно все было, как больно, что все прошло».

Не куплетист для свадеб и дней рождений, но и не тот, кто уже пересек межу; как вера любая, ищу себе подтверждений, вот так – нахожу, но чаще не нахожу. Конструктор колядок, заговоров, уловок – у снобов невольно дергается ноздря; но каждому дню придумывать заголовок – появится чувство, будто живешь не зря.

Я осточертежник в митенках – худ и зябок, с огромным таким планшетом переносным. Я жалобщик при Судье, не берущем взяток, судебными исполнителями тесним. Я тот, кто все время хнычет: «Со мной нельзя так» – но ясно, что невозможно иначе с ним.

А что до амбиций – то эти меня сожрут. Они не дают мне жить – чтоб не привыкала. Надо закончить скорбный сизифов труд, взять сто уроков правильного вокала, приобрести себе шестиструнный бас. Жизнь всегда поощряла таких строптивых: к старости я буду петь на корпоративах мебельных фабрик и продуктовых баз.

Начинается тем, что нянькаешься с мерзавцами – и пишешь в тетрадку что-то, и нос не суйте; кончается же надписанными эрзацами – и, в общем-то, не меняет при этом сути. Мой мощный потенциал, в чем бы ни был выражен, – беспомощен. Эта мысль меня доканала. (Хотя эту фразу мы, если надо вырежем – святое, для федерального-то канала).

12 октября 2007 года.

@@@

Аня Грекова

Выдох пламени в форме женщины

Рыжее зарево, ноющий жар в виске

Как цепные собаки зубами сидим скрежещем мы

В телефонные трубки – в Киеве

И в Москве

Аня Грекова

Приголомшлива дiвчина

Дiамант мого серця

Свiтло мого життя

То расхохочется переливчато,

то расплачется, как дитя

Я устала, мне все сильней недужится.

Потянуло сыростью и тоской.

Зонт поставишь – и растечется лужица.

По Манежной и по Тверской

Между псами, днями, ногами, урнами

Ходят служащие-дожди.

Я сумую, сонечко, як по-дурному,

як нiколи

i як завжди.

Раз поговоришь с тобой, Аня Грекова

Так и будет потом знобить.

Крiм тебе, кохана,

смешить-то некого.

Слушать некого

И любить.

15/10/07

@@@

Как наш Босс Володечка

Пьет эрл грей из чайничка.

Он как в море лодочка,

Он как в небе чаечка.

Он с глазами чистыми,

Со стальными нервами,

Трет и с программистами,

И с акционерами,

И когда вдруг хнычем мы,

Или если плачем мы -

Он нас необычными

Кормит бизнес-ланчами.

Все, чего изволите,

Если вы осилите -

Скажет вам про кволити

И про юзабилити,

И на шее родинка,

И всех строит планово -

И такой молоденький,

А уже за главного.

Холод да щекоточка

От него, начальничка.

Он как в спину плеточка,

Он как в небе чаечка.

19/10/07

@@@

И если летом она казалась царевна Лыбедь,

То к осени оказалась царевна-блядь -

И дни эти вот, как зубы, что легче выбить,

Чем исправлять.

Бывший после случайного секса-по-старой-памяти

Берет ее джинсы, идя открывать незваному визитеру.

Те же стаканы в мойке, и майки в стирке, и потолки.

И уголки у губ, и между губами те

же самые кольца дыма; она надевает его, и они ей впору.

А раньше были бы велики.

Старая стала: происходящее все отдельнее и чужей.

Того и гляди, начнет допиваться до искажений, до миражей,

до несвоих мужей,

До дьявольских чертежей.

Все одна плотва: то угрюмый псих, то унылый хлюпик.

В кои-то веки она совсем никого не любит,

Представляя собою актовый зал, где погашен свет.

Воплощая Мертвое море, если короткой фразой -

Столько солей, минералов, грязей -

А жизни нет.

Ну, какое-то неприкаянное тире

Вместо стрелочки направленья, куда идти, да.

Хорошая мина при этой ее игре

Тянет примерно на килограмм пластида,

Будит тяжкие думы в маме и сослуживцах.

Осень как выход с аттракциона, как долгий спад.

Когда-то-главный приходит с кухни в любимых джинсах

И ложится обратно спать.

22 октября 2007 года.

@@@

Да не о чем плакать, Бога-то не гневи.

Не дохнешь – живи, не можешь – сиди язви.

Та смотрит фэшн-тиви, этот носит серьгу в брови, -

У тебя два куба тишины в крови.

Не так чтобы ад – но минималистский холод и неуют.

Слова поспевают, краснеют, трескаются, гниют;

То ангелы смолкнут, то камни возопиют -

А ты видишь город, выставленный на mute.

И если кто-то тебя любил – значит, не берег,

Значит, ты ему слово, он тебе – поперек;

В правом ящике пузырек, в пузырьке зверек,

За секунду перегрызающий провода.

Раз – и звук отойдет, вроде околоплодных вод,

Обнажив в голове пустой, запыленный сквот,

Ты же самый красноречивый экскурсовод

По местам своего боевого бесславия – ну и вот:

Гильзы,

Редкая хроника,

Ломаная слюда.

31 октября 2007 года.

@@@

Он глядит на нее, скребет на щеке щетину, покуда несут соте.

"Ангел, не обжившийся в собственной красоте.

Ладно фотографировать – по-хорошему, надо красками, на холсте.

Если Господь решил меня погубить – то Он, как обычно, на высоте".

Он грызет вокруг пальца кожу, изводясь в ожидании виски и овощей.

"Мне сорок один, ей семнадцать, она ребенок, а я кащей.

Сколько надо ей будет туфель, коротких юбочек и плащей;

Сколько будет вокруг нее молодых хлыщей;

Что ты, кретин, затеял, не понимаешь простых вещей?"

Она ждет свой шейк и глядит на пряжку его ремня.

"Даже больно не было, правда, кровь потом шла два дня.

Такой вроде взрослый – а пятка детская прямо, узенькая ступня.

Я хочу целоваться, вот интересно, он еще сердится на меня?"

За обедом проходит час, а за ним другой.

Она медленно гладит его лодыжку своей ногой.

4 ноября 2007 года.

@@@

Я знаю, откуда это берется: мама тебя всегда безумно любила, а папы просто не было. Так всю жизнь и кажется, будто мир тебе что-то не договаривает.

04/11/07

@@@

У меня есть приятель один хороший, герметичный такой мальчик, щипцами всегда тянуть что-то из него; и я спросила его как-то про девушку, в которую он влюблен, чтобы ну хоть что-то рассказал, и он говорит – чем меньше я скажу, тем больше мне останется.

Меня это тогда потрясло, я помню.

….

Мне наоборот – чем больше я про это скажу, тем больше мне останется.

…

Но есть вещи, которые убьешь тем, что назовешь.

…

Они есть.

…

И я даже отдаю себе в них отчет.

…

Ну какие-то совсем такие штуки, внутренние, важные, между вами двумя или в тебе одной, и это маленькое предательство, если ты их пишешь, и все их читают – они есть, эти штуки.

…

Но ты все равно пишешь про них быстрее, чем успеваешь сообразить, что лучше бы не надо.

Потом только.

12/11/07

@@@

А ты спи-усни, мое сердце, давай-ка, иди ровнее, прохожих не окликай. Не толкай меня что есть силы, не отвлекай, ты давай к хорошему привыкай. И если что-то в тебе жило, а теперь вот ноет – оно пускай; где теперь маленький мальчик Мук, как там маленький мальчик Кай – то уже совсем не твои дела.

Ай как раньше да все алмазы слетали с губ, ты все делало скок-поскок; а теперь язык стал неповоротлив, тяжел и скуп, словно состоит из железных скоб. И на месте сердца узи видит полый куб, и кромешную тишину слышит стетоскоп. Мук теперь падишах, Каю девочка первенца родила.

Мы-то раньше тонули, плавились в этом хмеле, росли любовными сомелье; всё могли, всем кругом прекословить смели, так хорошо хохотать умели, что было слышно за двадцать лье; певчие дети, все закадычные пустомели, мели-емели, в густом загаре, в одном белье –

И засели в гнилье, и зеваем – аж шире рта.

И никто не узнает, как все это шкворчит и вьется внутри, ужом на сковороде. Рвется указательным по витрине, да зубочисткой по барной стойке, неважно, вилами по воде; рассыпается кориандром, пшеничным, тминным зерном в ворде, -

Мук, как водится, весь в труде, Кай давно не верит подобной белиберде.

У тебя в электрокардиограмме одна сплошная,

Да, разделительная черта.

16 ноября 2007 года.

@@@

Ну и что, у Борис Борисыча тоже много похожих песен.

И от этого он нисколько не потерял.

Он не стал от этого пуст и пресен,

Но остался важен и интересен,

Сколько б сам себя же ни повторял -

К счастью, благодарный материал.

Есть мотивы, которые не заезжены – но сквозны.

Логотип служит узнаваемости конторы.

Они, в общем, как подпись, эти самоповторы.

Как единый дизайн банкноты для всей казны -

Он не отменяет ценности наших денег и новизны.

Чтоб нащупать другую форму, надо исчерпать текущую до конца.

Изучить все ее возможности, дверцы, донца.

Вместо умца-умца начать делать онца-онца.

Или вовсе удариться в эпатажное гоп-ца-ца.

***

Над рекой стоит туман.

Мглиста ночь осенняя.

Графоман я, графоман.

Нету мне спасения.

17 ноября 2007 года.

@@@

Нет, мы борзые больно – не в Южный Гоа, так под арест.

Впрочем, кажется, нас минует и эта участь -

Я надеюсь на собственную везучесть,

Костя носит в ухе мальтийский крест.

У меня есть черная нелинованная тетрадь.

Я болею и месяцами лечу простуду.

Я тебя люблю и до смерти буду

И не вижу смысла про это врать.

По уму – когда принтер выдаст последний лист,

Надо скомкать все предыдущие да и сжечь их -

Это лучше, чем издавать, я дурной сюжетчик.

Правда, достоверный диалогист.

Мы неокончательны, нам ногами болтать, висеть,

Словно Бог еще не придумал, куда девать нас.

Все, что есть у нас – наша чертова адекватность

И большой, торжественный выход в сеть.

У меня есть мама и кот, и это моя семья.

Мама – женщина царской масти, бесценной, редкой.

Ну а тем, кто кличет меня зарвавшейся малолеткой -

Господь судья.

19 ноября 2007 года.

@@@

Нет, мы борзые больно – не в Южный Гоа, так под арест.

Впрочем, кажется, нас минует и эта участь -

Я надеюсь на собственную везучесть,

Костя носит в ухе мальтийский крест.

У меня есть черная нелинованная тетрадь.

Я болею и месяцами лечу простуду.

Я тебя люблю и до смерти буду

И не вижу смысла про это врать.

По уму – когда принтер выдаст последний лист,

Надо скомкать все предыдущие да и сжечь их -

Это лучше, чем издавать, я дурной сюжетчик.

Правда, достоверный диалогист.

Мы неокончательны, нам ногами болтать, висеть,

Словно Бог еще не придумал, куда девать нас.

Все, что есть у нас – наша чертова адекватность

И большой, торжественный выход в сеть.

У меня есть мама и кот, и это моя семья.

Мама – женщина царской масти, бесценной, редкой.

Ну а тем, кто кличет меня зарвавшейся малолеткой -

Господь судья.

19 ноября 2007 года.

@@@

Мой дядя самых честных правил,

А самых борзых – опускал.

25/11/07

@@@

Катя пашет неделю между холеных баб, до сведенных скул. В пятницу вечером Катя приходит в паб и садится на барный стул. Катя просит себе еды и два шота виски по пятьдесят. Катя чернее сковороды, и глядит вокруг, как живой наждак, держит шею при этом так, как будто на ней висят.

Рослый бармен с серьгой ремесло свое знает четко и улыбается ей хитро. У Кати в бокале сироп, и водка, и долька лайма, и куантро. Не хмелеет; внутри коротит проводка, дыра размером со все нутро.

Катя вспоминает, как это тесно, смешно и дико, когда ты кем-то любим. Вот же время было, теперь, гляди-ка, ты одинока, как Белый Бим. Одинока так, что и выпить не с кем, уж ладно поговорить о будущем и былом. Одинока страшным, обидным, детским – отцовским гневом, пустым углом.

В бокале у Кати текила, сироп и фреш. В брюшине с монету брешь. В самом деле, не хочешь, деточка – так не ешь. Раз ты терпишь весь этот гнусный тупой галдеж – значит, все же чего-то ждешь. Что ты хочешь – благую весть и на елку влезть?

Катя мнит себя Клинтом Иствудом как он есть.

Катя щурится и поводит плечами в такт, адекватна, если не весела. Катя в дугу пьяна, и да будет вовеки так, Кате хуйня война – она, в общем, почти цела.

У Кати дома бутылка рома, на всякий случай, а в подкладке пальто чумовой гашиш. Ты, Господь, если не задушишь – так рассмешишь.

***

У Кати в метро звонит телефон, выскакивает из рук, падает на юбку. Катя видит, что это мама, но совсем ничего не слышит, бросает трубку.

***

Катя толкает дверь, ту, где написано «Выход в город». Климат ночью к ней погрубел. Город до поролона вспорот, весь желт и бел.

Фейерверк с петардами, канонада; рядом с Катей тетка идет в боа. Мама снова звонит, ну чего ей надо, «Ма, чего тебе надо, а?».

Катя даже вздрагивает невольно, словно кто-то с силой стукнул по батарее: «Я сломала руку. Мне очень больно. Приезжай, пожалуйста, поскорее».

Так и холодеет шалая голова. «Я сейчас приду, сама тебя отвезу». Катя в восемь секунд трезва, у нее ни в одном глазу.

Катя думает – вот те, милая, поделом. Кате страшно, что там за перелом.

Мама сидит на диване и держит лед на руке, рыдает. У мамы уже зуб на зуб не попадает. Катя мечется по квартире, словно над нею заносят кнут. Скорая в дверь звонит через двадцать и пять минут. Что-то колет, оно не действует, хоть убей. Сердце бьется в Кате, как пойманный воробей.

Ночью в московской травме всё благоденствие да покой. Парень с разбитым носом, да шоферюга с вывернутой ногой. Тяжелого привезли, потасовка в баре, пять ножевых. Вдоль каждой стенки еще по паре покоцанных, но живых.