Текст книги "Стихи Веры Полозковой разных лет"
Автор книги: Вера Полозкова
Жанр:
Поэзия
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 10 страниц)
Ты делаешься спокойный, безмолвный, ветхий.
На то же сердцебиенье – предельно скуп.
Красотка идет, и ветер рвет дым салфеткой
С ее приоткрытых губ.
Мальчонка берет за плечи, целует мокро
Подругу – та пучит глазки, оглушена.
А ты опустел: звенело, звенело – смолкло.
И тишина.
Ты снова не стал счастливым – а так хотел им
Проснуться; хрипел фальцетиком оголтелым,
Тянулся; но нет – оставленный, запасной.
Год дышит все тяжелей. Ты стоишь над телом.
Лежалой несет весной.
7 декабря 2006 года.
@@@
Придумали с Полиной трогательный эвфемизм для орального секса.
Мы зализываем друг другу раны
И лирическое, из цикла "Все люди как люди..."
Все леди как леди,
А ты как лошадь в пледе.
7/12/06
@@@
Рифмоплетство – род искупительного вранья.
Так говорят с людьми в состояньи комы.
Гладят ладони, даже хохмят, – влекомы
Деятельным бессилием. Как и я.
«Ездил на дачу к деду, прибрал в избе.
Крышу стелил. Грибов собирают – ведра!
Митька щенка взял, выглядит очень бодро».
Цель этого всего – доказать себе,
Что все как прежде – выдержал, не подох.
В мире поют, грозят, покупают платья.
Ты вроде жив формально – как тут, в палате:
Пульс там, сердцебиение, выдох-вдох.
Так вот и я. «Ну как я? Усталый гном.
В гневе смешон; безвкусно накрашен; грешен.
Как черенками сросшимися черешен
Челка моя ложится теперь углом».
Ты похудел; дежурная смотрит зло.
Пахнет больницей, въедливо и постыло.
Что мне сказать такого, чтоб отпустило?
Что мне такого сделать, чтоб помогло?
Нежностью докричаться – ну а про что ж,
Как не про то – избыток ее, излишек.
Те живут ожиданьем, что их услышат.
Я живу твердой верой, что ты прочтешь.
Ну а покуда тело твое – дупло.
Все до востребованья хранится, слова, объятья.
В мире поют, грозят, покупают платья.
Он без тебя захлопнут – ну, вот опять я –
Будто бы подпол: влажно. Темно. Тепло.
13-14 декабря 2006 года.
@@@
Зычным криком по горным рекам,
Пыльным облаком за абреком -
Будь всегда моим саундтреком,
Нестихающим, как прибой.
Жарким треском в печных заслонках,
Звоном капель с травинок ломких,
Будь всегда у меня в колонках,
Настоящей, живой собой.
14/12/06
@@@
Даже вникнув, попривыкнув,
Хлопнешь по столу рукой:
Ты ж ведь, Дмитрий Львович Быков,
Офигительный какой!
14/12/06
@@@
Придумали печальный стон ленивого Вия-фрилансера.
«Поднимите мне жопу».
Марианна рассказывает в машине, как молодая журналистка брала у нее интервью на кулинарную тему, а потом прислала текст на сверку.
В тексте было, помимо прочего, буквально следующее:
«В этом ресторане в Новый год – до восьми перемен блюют».
Новый год вообще страшный праздник, друзья.
Вы там себя берегите.
16/12/06
@@@
А ты думал, я полномочность
Муз? Из пылких таких безумиц?
Алчность,
Желчность
И неумолчность -
Всё, чем я характеризуюсь.
16 декабря 2006 года.
@@@
Всё бегаем, всё не ведаем, что мы ищем;
Потянешься к тыщам – хватишь по голове.
Свобода же в том, чтоб стать абсолютно нищим –
Без преданной острой финки за голенищем,
Двух граммов под днищем,
Козыря в рукаве.
Все ржут, щеря зуб акулий, зрачок шакалий –
Родители намекали, кем ты не стал.
Свобода же в том, чтоб выпасть из вертикалей,
Понтов и регалий, офисных зазеркалий,
Чтоб самый асфальт и был тебе пьедестал.
Плюемся люголем, лечимся алкоголем,
Наркотики колем, блядскую жизнь браня.
Свобода же в том, чтоб стать абсолютно голым,
Как голем,
Без линз, колец, водолазок с горлом, -
И кожа твоя была тебе как броня.
17 декабря 2006 года.
@@@
Да, тут не без пощёчин и зуботычин,
Впрочем, легчайших, так что не кличь врачей.
Сколько б ты ни был зычен и предназначен –
А все равно найдутся погорячей.
Мальчик, держись за поручень, мир не прочен.
Ладно, не увенчают – так хоть учтут.
Выставочен как ни был бы, приурочен –
А все равно же вымучен, что уж тут.
Звонче не петь, чем Данте для Беатриче.
Нынче – ни Дуче, ни команданте Че.
Как бы ты ни был вычерчен – ты вторичен;
Тысячен, если мыслить в таком ключе.
Ты весь из червоточин, из поперечин,
Мелочен очень, сколько ни поучай.
Как бы ты ни был точен и безупречен –
Вечности не оставят тебе на чай.
И не мечтай, что Бог на тебя набычен,
Выпучен, как на чучело, на чуму.
Как бы ты ни был штучен – а ты обычен.
А остальное знать тебе ни к чему.
19 декабря 2006 года.
@@@
Время-знаток, стратег тыловых атак,
Маленький мародер, что дрожит, пакуя
Краденое – оставь мою мать в покое.
Что она натворила, что ты с ней так.
Время с кнутом, что гонит одним гуртом,
Время, что чешет всех под одну гребенку –
Не подходи на шаг к моему ребенку.
Не улыбайся хищным бескровным ртом.
Ты ведь трусливо; мелкое воровство –
Все, что ты можешь. Вежливый извращенец.
Ластишься, щерясь, – брось: у меня священность
Самых живых на свете.
А ты – мертво.
22 декабря 2006 года.
@@@
А что меня нежит, то меня и изгложет.
Что нянчит, то и прикончит; величина
Совпала: мы спали в позе влюбленных ложек,
Мир был с нами дружен, радужен и несложен.
А нынче пристыжен, выстужен; ты низложен
А я и вовсе отлучена.
А сколько мы звучны, столько мы и увечны.
И раны поют в нас голосом человечьим
И голосом волчьим; а за тобой братва
Донашивает твоих женщин, твои словечки,
А у меня на тебя отобраны все кавычки,
Все авторские права.
А где в тебе чувство, там за него и месть-то.
Давай, как кругом рассеется сизый дым,
Мы встретимся в центре где-нибудь, посидим.
На мне от тебя не будет живого места,
А ты, как всегда, окажешься невредим.
30-31 декабря 2006 года.
@@@
….
Все мои друзья либо мужики, либо девочки, любящие других девочек, характерные, с рельефными руками и хрипотцой; ну то есть реально, семьдесят процентов всех подруг – убежденно лесбийского толка, и так само получилось; я на их фоне печальный гетер-изгой, и прямо чувствую в себе эту отсталость, как если бы все давно перешли на маленькие гладкие мобильники, а ты ходишь, как дура, со своим старым раздолбанным пейджером, на который давно не присылают сообщений. Как если бы все пришли на прослушивание с собственными записями на мини-диске, а ты перекинула бы со спины баян и запела бы дурным голосом.
Повесил свой сюртук на спинку стула баянист.
Расправил нервною рукой на жопе банный лист.
Подойди скорей поближе...
….
Одна женщина говорила мне на днях, что пришла в ресторан, и ее спросили, чего она желает, а она ответила – сдохнуть, и прямо сейчас, если можно; я думаю о том, как долго готовится это блюдо, как лениво его несут, и как в итоге неловко, торопливо, комкано оно съедается; а это ведь, может, самое важное, что следует в жизни распробовать, разжевать; это, может, вообще такая острая специя, смерть, ею посыпаются все самые вкусные штуки, любовь там, секс, ощущение юности, единение, счастье – всегда же пограничное что-то, оттого и пряное настолько, и подсаживает так сильно; а в чистом виде это, может, так вкусно, что и невыносимо вовсе.
Как ты думаешь, не пора ль?
Столько мучились, столько врали.
Память вспухла уже, как вата.
Или, может быть, рановато?
Ты, наверное, ждешь морали.
Но какая уж тут мораль.
08/01/07
@@@
Первый раз попадаем во двор, где будем жить, там классическая одесская бечевка с бельем через весь дом.
Я: О, какая ночнушка! Я хочу такую ночнушку! Почему у меня нет такой?
Миша, назидательно: Низко прыгаешь.
***
– А кем ты работаешь?
– Я секретарь правления.
– Оу. И что-то входит в твои обязанности, кроме минета и кофе?
– Эмм.
***
– О, Рита, у Вас с Мариной одинаковые джинсы? А у нас с Катько одинаковые сумки!
– (печально) И одинаковые мужики.
***
Во дворе живет четверо черных, как ночь, зеленоглазых котов, у меня сводит скулы от свежей кошатины, я выбегаю каждые пятнадцать минут их жучить на улицу.
– Вера, но ведь у них же лишай!
– О нет, не лишай! Не лишай меня последнего удовольствия!
***
– Что-то не пишет мне Калашничек.
– Забухал.
– Повесился.
– А вот это уже самонадеянность, дорогая.
***
Все одесские каникулы смотрели старое кино, «Покровские ворота», «Мушкетеров», «Три плюс два»; в «Три плюс два» есть драматический момент, когда одна героиня заходит в палатку к другой, вздымая грудь, говорит косноязычно, и та ее спрашивает:
– Ты что, полюбила?!
Счастливое наивное время; это говорится с такой интонацией злорадного подозрения, с какой Катько бы спросила меня: «Ты что, охренела?» или «Ты что, нажралась?»
С тех пор, когда кто-то из нас откровенно зарывается, требуя внимания, нежности или веры во вранье, раздается характерное:
– Ты че, мать, полюбила?!
и в ответ:
– Да тьфу-тьфу-тьфу.
***
Нас с Катько пробивает в МакДональдсе, после самбуки, на нежность и демонстративность, мы играем во влюбленных девочек; снимаем поцелуи на камеру; кассиры смотрят на нас квадратными глазами.
Уже на улице, едим картошку, переглядываемся.
Катько: Сейчас вернусь.
– Я с тобой.
Оля: Я с вами, вам понадобится оператор.
Рита, просительно: И вуайерист!
09/01/07
@@@
… От Сережи другое; там примешивается такая девичья еще история, мол, сведи нас где-нибудь в другой жизни, вот же ведь бы рвануло электричество; похожи мы с тобой, даже строфикой и любовью к аллитерации; у него еще голос такой, у троих мужчин есть голос, вызывающий паралич воли, у Паши Мордюкова из "Несчастного случая", у актера Евгения Цыганова и у Сережи Бабкина; представить себе просто, что вот он этим голосом, каким поет, скажем, песню "К.ч.у.н", хрипловатым, шерстяным, с просвечивающей улыбкой, сонным воскресным утром, в майке, подойдя сзади да легонько взяв за плечи, спросит – "Кофе будешь?" – как все, дыщ, короткое замыкание.
Беспомощная, теснящая любовь: что ему сделать? Подойти сказать – это я, мы даже когда-то виделись на квартирнике, такой вы прекрасный, живите долго, вы Боженьку собой доказываете, не подумайте, я знаю что говорю?
Лене Бучч после концерта могу позвонить и излиться, Нино могу написать и исповедаться, про Сережу могу только губы грызть.
Вот, грызу.
14/01/07
@@@
Знакомилась с лошадью Рыжей, Горынычем. Зашла в денник, глажу, шерстку ворошу, а животное пятится и глазом косится недоверчиво.
Рыжая, изумленно: Вер, она тебя боится. Ты ее выше.
Вот так, еду я в машине и ржу, была маленькая – ужасно боялась лошадей. А теперь выросла – и ЛОШАДИ БОЯТСЯ МЕНЯ.
18/01/07
@@@
Ну вот так и сиди, из пальца тоску высасывая, чтоб оправдывать лень, апатией зарастать. И такая клокочет непримиримость классовая между тем, кто ты есть и тем, кем могла бы стать. Ну сиди так, сквозь зубы зло матерясь да всхлипывая, словно глина, что не нашла себе гончара, чтоб крутилась в башке цветная нарезка клиповая, как чудесно все было в жизни еще вчера. Приключилась опять подстава, любовь внеплановая, тектонический сдвиг по фазе – ну глупо ведь: эта жизнь по тебе катается, переламывая, а ты только и можешь дергаться и реветь.
Вера-Вера, ты не такая уж и особенная, это тоже отмазка, чтоб не пахать как все; а война внутри происходит междоусобная, потому что висишь на чертовом колесе, и повсюду такое поле лежит оранжевое, и дорог сотня тысяч, и золотая рожь, и зрелище это так тебя завораживает, что не слезешь никак, не выберешь, не допрёшь; тот кусок тебе мал и этот вот не хорош.
Да, ты девочка с интеллектом да с горизонтом, с атласной лентой, с косой резьбой; и такой у тебя под сердцем любовный склеп там, весь гарнизон там, и все так счастливы не с тобой; потому что ты, Вера, жерло, ты, Вера, пекло, и все бегут от тебя с ожогами в пол-лица; ты читаешь по пальцам смугло, ресницам бегло, но не видишь, где в этот раз подложить сенца.
Выдыхай, Вера, хватит плакать, кося на зрителя, это дешево; встань, умойся, заправь кровать. Все ответы на все вопросы лежат внутри тебя, наберись же отваги взять и пооткрывать. Бог не требует от тебя становленья быстрого, но пугается, когда видит через стекло – что ты навзничь лежишь полгода и, как от выстрела, под затылком пятно волос с тебя натекло.
Ты же славно соображаешь, ты вихрь, ты гонщица, только нужен внутри контакт проводков нехитрых.
Просто помни, что вот когда этот мир закончится – твое имя смешное тоже должно быть в титрах.
20 января 2007 года.
@@@
Рыжая, в дикой розовой косынке с черепами, за рулем своего гигантского джипа: Я считаю, Вера, что мужчина, который один раз отказал тебе в близости – должен содержать тебя до конца жизни. Ну, чтобы ты не дай Бог не подумала, что дело в тебе.
***
Она же, и Настя Чужая, едем обсуждаем самых больших мудаков, встреченных нами по жизни; Рыжая, бешено жестикулируя:
– Ну вот где, где делают таких мужиков? Я хочу найти свиноматку. Я хочу поджечь им гнездо!
25/01/07
@@@
Серёжа бомбой на сцену валится, она вскипает под ним, дымя. Она трясется под ним, страдалица, а он, знай, скалится в микрофон тридцатью двумя. Ритм отбивает ногами босыми, чеканит черной своей башкой – и мир идет золотыми осами, алмазной стружкой, цветной мошкой. Сергеич – это такое отчество, что испаряет во мне печаль; мне ничего от него не хочется, вот только длился б и не молчал; чтоб сипло он выдыхал спасибо нам – нам, взмокшей тысяче медвежат, чтоб к звездам, по потолку рассыпанным, кулак был брошен – и вдруг разжат; вот он стоит, и дрожат басы под ним, грохочут, ропщут и дребезжат.
А это Лена, ехидный светоч мой, арабский мальчик, глумливый черт; татуировка цветущей веточкой течет по шее ей на плечо. Она тщеславна, ей страшно хочется звучать из каждого утюга; она едва ли первопроходчица, о нет, – но хватка ее туга. И всяк любуется ею, ахая, догадки строит, как муравей – что за лукавство блестит в глазах ее, поет в рисунке ее бровей; зачем внутри закипает олово, дышать становится тяжелей, когда она, запрокинув голову, смеется хищно, как Бармалей; жестикулирует лапкой птичьею, благоухает за полверсты – и никогда тебе не постичь ее, не уместить ее красоты, – путем совместного ли распития, гулянья, хохота о былом; тебе придется всегда любить ее и быть не в силах объять умом.
Я выхожу, новый день приветствую, январь, на улице минус семь, слюнявит солнышко Павелецкую, как будто хочет сожрать совсем; стою, как масленичное чучело, луч лижет влажно, лицо корежа, и не сказать, чтоб меня не мучило, что я не Лена и не Серёжа. И я хочу говорить репризами, кивать со сцены орущим гущам – надоедает ходить непризнанным, невсесоюзным, невсемогущим; и я бы, эх, собирала клубики, и все б толпились в моей гримерке; но подбираю слова, как кубики, пока не выпадут три семерки. Пока не включит Бог светофора мне; а нет – зайду под своим логином на форум к Богу, а там на форуме все пишут «Господи, помоги нам».
Он помогает, Он ведь не врет же, таких приходит нас полный зал – допустим, Леной или Серёжей Он мне вполне себя доказал. И я гляжу вокруг завороженно, и мое сердце не знает тлена, пока тихонько поет Серёжа мне, пока мне в трубку хохочет Лена; пока они мне со сцены-палубы круги спасательные швыряют, без них я не перезимовала бы, а тут почти конец января ведь.
Один как скрежет морского гравия, другая будто глинтвейн лимонный.
А я так – просто листок за здравие, где надо
каждого
поименно.
26, 28 января 2007 года.
@@@
Не то чтобы меня лучше воспитали – нет, я просто смертельно ленива; мне в голову не придет идти куда не позвали и говорить, если не спросили; возможно, дело еще в том, что меня всерьез интересуют очень, очень немногие. Человека три если наберется, уже будет удивительно.
Население Внутренней Монголии состоит большей частью из разнообразной и многочисленной меня, и мне, слава богу, хватает экшена по самое нифигасебе.
Людей вокруг начинаешь замечать исключительно в пмс, и то потому, что они изрядно выбешивают.
Через пару дней в мире снова воцаряется вожделенная тишина, и никто уже не нарушает композиции кадра, даже если лезет в него всем своим круглым лицом.
31/01/07
@@@
Морозно, и наглухо заперты двери.
В колонках тихонько играет Стэн Гетц.
В начале восьмого, по пятницам, к Вере,
Безмолвный и полный, приходит пиздец.
Друзья оседают по барам и скверам
И греются крепким, поскольку зима.
И только пиздец остается ей верным.
И в целом, она это ценит весьма.
Особо рассчитывать не на что, лежа
В кровати с чугунной башкою, и здесь
Похоже, все честно: у Оли Сережа,
У Кати Виталик, у Веры пиздец.
У Веры характер и профиль повстанца.
И пламенный взор, и большой аппетит.
Он ждет, что она ему скажет «Останься»,
Обнимет и даже чайку вскипятит.
Но Вера лежит, не встает и не режет
На кухне желанной колбаски ему.
Зубами скрипит. Он приходит на скрежет.
По пятницам. Полный. И сразу всему.
2 февраля 2007 года.
@@@
Да, я верю, что ты ее должен драть, а еще ее должен греть и хранить от бед.
И не должен особо врать, чтоб она и впредь сочиняла тебе обед.
И не должен ходить сюда, открывать тетрадь и сидеть смотреть, как хрустит у меня хребет.
Да, я вижу, что ей написано на роду, что стройна она как лоза, что и омут в ней, и приют.
Ни дурного словца, ни в трезвости, ни в бреду, я ведь даже за, я не идиот, на таких клюют.
Так какого ты черта в первом сидишь ряду, наблюдаешь во все глаза, как во мне тут демоны вопиют.
Да, я чувствую, ее гладить – идти по льну, у нее золотой живот, тебе надо знать, что она таит.
И тебе уютно в ее плену, тебе нужен кров и громоотвод, она интуит.
Если хочется слышать, как я вас тут кляну, то пожалуй вот: на чем свет стоит.
Да, я знаю, что ты там счастлив, а я тут пью, что ты победил, я усталый псих.
Передай привет паре мелочей, например, тряпью, или no big deal, лучше выбрось их.
Ай спасибо Тому, Кто смыть мою колею тебя отрядил, всю ее расквасить от сих до сих.
Это честно – пусть Он мне бьет по губам указкой, тупой железкой, она стрекочет тебе стрекозкой.
Подсекает тебя то лаской, блестящей леской, а то сугубой такой серьезкой,
Тончайшей вязкой, своей рукой.
Ты молись, чтобы ей не ведать вот этой адской, пустынной, резкой, аж стариковской,
Аж королевской – смертельной ненависти такой.
Дорогой мой, славный, такой-сякой.
Береги там ее покой.
5 февраля 2007 года.
@@@
Добрый Отче, эй, не гляди на меня с укором.
Сам, поди-ка, меня назначил своим спецкорром.
10/02/07
@@@
Я, меж тем, когда-нибудь неизбежно состарюсь и буду либо чопорной викторианской тетушкой в юбке-рюмочке, с сумочкой-конвертом на застежке и шляпке, прости Господи, что при моем росте будет смотреться не столько смешно даже, сколько угрожающе; такой, старой девой с кружевными ночными сорочками до пят, параноидальным порядком в квартире, с толстой кошкой, с гладкой прической, сухим брезгливым ртом, болезненно прямой спиной, целым букетом сексуальных перверсий; либо грустной такой, одрябшей русской теткой с губами книзу и оплывшими глазами, на которых не держится ни один карандаш, растекается синяком; сыном-неудачником, гражданским мужем-художником; у меня будут большие шершавые руки со старческой гречкой, в крупных серебряных кольцах; я буду испитая и с брылями; еще, может быть даже, не свои зубы, с такой характерной просинью на деснах; но про это даже думать страшно.
Больше всего мне хочется оказаться впоследствии поджарой такой, бодрой лесбиянкой под полтос, с проницательным взглядом и ироничным ртом; полуседой ежик, может быть; вести саркастически бровью и отпускать комментарии сквозь вкусный самокруточный дым; у меня будет такая девица, лет тридцати, худая и резкая в жестах, как русская борзая; с каким-нибудь диким разрезом глаз, может быть, азиатка; громким, заразительным хохотом; черной глянцевитой короткой стрижкой; мы будем скорее похожи на мать и сына-подростка, чем на пару; дадим друг другу дурацкие какие-нибудь односложные прозвища, Ви, Ро, Дрю, Зло, что-то такое; общаться будем на характерном таком влюбленном матерном наречии, драться подушками; и ни до кого нам не будет дела.
Вероятно, у меня будет сын Сережа, тот самый, лет двадцати пяти; может случиться, что девочку-азиатку я отобью как раз у него, мне рассказывали такие случаи; он, впрочем, будет не особенно в обиде, скорее, будет преподносить это как пикантный семейный анекдот, будет такой, красивый рослый раздолбай с челкой, в низких джинсах, с металлической цепью для ключей на боку; я буду его страшно любить и страшно же стебать, он у меня вырастет тот еще словесный фехтовальщик; может быть, он как-нибудь приедет к нам с блеклой какой-нибудь блондиночкой, которую я ни за что не отследила бы на улице, приедет неожиданно серьезный, с другим каким-то, не своим голосом, в глаза не смотря, и тут меня сложит нежностью и ужасом, такой большой сын у меня, черт, ну надо же, такой большой, и отныне мне совершенно не принадлежит.
– Ро, – буду тыкаться я потерянно в затылок своей подруге, – Ро, он женится же, этот идиот. Ро, какое я старье. Она ведь даже не смеется никогда, Ро, что он нашел в ней, разве это мой сын. Я же ему всегда говорила, что нельзя спать с человеком, который не может тебя рассмешить.
И даже, может, позвоню его отцу, фактурному такому дядьке лет пятидесяти пяти, наполовину армянину, большой любви молодости, с которым мы хорошо когда-то пожили лет пять, даже не успели друг другу опротиветь, и буду курить в трубку и вопить, и наверняка буду звать его по отчеству, как сторожа, или по фамилии, потому что это фамилия сына:
– Маноян! Ты можешь себе представить, ее зовут Таня, и она вся просвечивает. Маноян, это наш с тобой сын разве? Разве у меня была такая постная рожа в двадцать пять лет, как у этой девицы? Да я была такой порох, что вылетали стекла, ты же помнишь; я не понимаю этого, Маноян. Он тебе покажет ее, ты только совладай с лицом.
Но виду, конечно, не подам; благословлю; Таня, вполне возможно, окажется славной девушкой; Сереже просто не нужна будет еще одна такая веселая безумица, как мать, он найдет себе омут потише и поспокойней.
Внуков своих не представляю совсем; знаю только, что буду тогда много думать о собственной матери, которую к этому моменту давно похороню, и жалеть, что нельзя ей показать этакой красоты.
Буду, вполне возможно, признанная звезда чего бы то ни было, станут периодически звать экспертом в какие-нибудь ток-шоу; узнавать продавщицы или таксисты; внучку смогу устроить в какой-нибудь хороший лицей по давнему знакомству с директрисой, которой окажется, например, Заболотная. Мою внучку будут периодически притаскивать в ее кабинет на переменах и жаловаться, и Заболотная будет смотреть на нее поверх очков-половинок и говорить:
– Маноян, Вы полагаете, Ваша семейка попортила мне мало крови?..
У нее тоже когда-нибудь будут внуки, вот же ведь, и может статься, я уже сейчас знаю, какая будет у них фамилия.
И может быть, каким-нибудь душным, разварившимся августовским полднем, избыточным, зеленым, солнечным и пыльным, я сяду где-нибудь в центре, на летней веранде хлопнуть пару мохито между встречами, буду сидеть, качать ногой в нелепой яркой босоножке, и щуриться, и вдруг увижу толстого, большого, совершенно седого Мужчину через пару столиков от себя.
– Как я соскучилась, татарская морда, – громко скажу я воздуху, глядя перед собой, и периферическим зрением увижу, как он дернулся и озирается по сторонам, – какие же ты отъел себе необъятные щеки, Сладкая Тыковка. Вероятно, [Имя] печет отменные пироги.
– Не говори, – хохотнет Мужчина через два стола, и, натурально, звякнут стаканы.
– Пригласил бы разок, на пироги-то.
– Да ты отобьешь ее у меня, старая курва, – крякнет Мужчина и сыто вытянет губы, – а я стал неповоротлив уже для поисков новой жены.
А прошло ведь тридцать лет, подумаю я, тридцать гребаных лет. У тебя вон пузо и целый выводок кареглазых, у меня вон сын женился. Тридцать лет, слушай, а вон у тебя эти ямочки, и эти же брови, которыми ты одними мог разговаривать без помех.
– Даже не думай, – процедит Мужчина, сделавшийся с годами проницательным как шаман, – она тебя если увидит, она мне потом проест всю плешь.
– Тыква, я играю в другой лиге, ты же знаешь, ты же видел Ро.
– Ро не Ро, а глаза у тебя, Вера, блядские.
Тут я, конечно, буду смеяться; потом расплачусь по счету и надену такие, зеркальные солнечные очки, как у Терминатора или американского копа восьмидесятых годов прошлого столетия.
– Зараза, – скажет Мужчина веско, припомнив, что именно такие я носила каким-то очень давним летом, сойдет по ступенькам веранды, приобнимет, чмокнет в макушку, да и пойдет к машине тяжелым уверенным шагом.
11/02/07
@@@
Девочка, где этот сбой в программе, где эта грань,
Кто все нарушил, смял, в микросхему влез?
Что происходит, когда сажают комнатную герань,
А вырастает дремучий лес?
15/02/07
@@@
Моногам – стереогам.
Часто поднимают гам.
Моногам стереогаму
Морду бьет по четвергам.
Тот шального моногама
Нежно гладит по рогам.
16/02/07
@@@
Девочка – черный комикс, ну Птица Феникс, ну вся прижизненный анекдот.
Девочка – черный оникс, поганый веник-с, и яд себе же, и антидот.
Девочка – двадцать конниц, две сотни пленниц, кто раз увидит, тот пропадет.
Девка странна малёха – не щеголиха, а дядька с крыльями за плечом.
Девочка-как-все-плохо, гляди, фунт лиха, вот интересно, а он почем.
Девочка – поволока, и повилика – мы обручим, то есть обречем.
Думает, что при деле: сложила дули и всем показывает, вертя.
Все о любви трындели, и все надули, грудную клетку изрешетя.
Двадцать один годок через две недели, не на беду ли она дурачится, как дитя.
***
И пока, Вера, у тебя тут молодость апельсиновая,
И подруги твои сиятельны и смешливы, -
Время маму твою баюкает, обессиливая.
– Как ее самочувствие? – Да пошли вы.
И пока, Вера, ты фехтуешь, глумясь и ёрничая,
Или глушишь портвейн с ребятами, пригорюнясь,
Время ходит с совочком, шаркая, словно горничная,
И прибирает за вами юность.
И пока, Вера, ты над паззлом исходишь щёлочью,
Силишься всю собрать себя по деталькам, –
Твой двадцать первый март поправляет чёлочку.
Посыпает ладони тальком.
***
Время быстро идет, мнет морды его ступня.
И поет оно так зловеще, как Птица Рух.
Я тут крикнула в трубку – Катя! – а на меня
Обернулась старуха, вся обратилась в слух.
Я подумала – вот подстава-то, у старух
Наши, девичьи, имена.
Нас вот так же, как их, рассадят по вертелам,
Повращают, прожгут, протащат через года.
И мы будем квартировать по своим телам,
Пока Боженька нас не выселит
В никуда.
Какой-нибудь дымный, муторный кабинет.
Какой-нибудь длинный, сумрачный перегон.
А писать надо так, как будто бы смерти нет.
Как будто бы смерть – пустой стариковский гон.
20 февраля 2007 года.
@@@
Милый Майкл, ты так светел; но безумие заразно.
Не щадит и тех немногих, что казались так мудры.
Ты велик, но редкий сможет удержаться от соблазна
Бросить радостный булыжник в начинателя игры.
Очень скоро твое слово ничего не будет весить;
Так, боюсь, бывает с каждой из прижизненных икон.
Ты ведь не перекричишь их; и тебя уже лет десять
Как должно не быть на свете.
Неприятно, но закон.
Что такое бог в отставке? Всех давно уже распяли.
Все разъехались по небу, разошлись на горний зов;
Очень страшно не дождаться той одной фанатской пули,
Рокового передоза, неисправных тормозов.
Это все, что нужно людям, чтоб сказали «аллилуйя!»,
Чтоб раскаялись, прозрели и зажгли бы алтари.
Чтоб толпа сказала – «Майкл, вот теперь тебя люблю я»,
Чтобы мир шептался скорбно о тебе недели три;
Милый Майкл, это участь всех, кто Богом поцелован,
Золотой венец пиара, шапка первой полосы.
А пока ты жив – ты жертва, пожилой печальный клоун:
Тыкать пальцами, кривиться, морщить глупые носы.
Ну, ходи в очках да космах, при своих сердечных спазмах;
Каково быть старой куклой? Дети делаются злей
И с какого-то момента поднимают – только на смех;
Время закругляться, Майкл, человек и мавзолей.
Это, знаешь ли, последний и решающий экзамен;
Лакмус; тест на профпригодность; главный одиночный бой.
У тебя еще есть время что-то сделать с тормозами.
И тогда я буду первой, кто заплачет над тобой.
24 февраля 2007 года.
@@@
Я люблю людей экзотических национальностей; мне нравится, как они говорят, как смотрят, как выглядят; здорово, когда ловишь пожилого кавказского бомбилу, а у него в машине играет что-то аутентичное; индусы, татары, мулаты, греки, армяне, арабы, грузины – любые кареглазые и нерусские – и все, я пропала; мама не хочет ехать со мной в Египет только по той причине, что боится неожиданных темнокожих внуков.
26/02/07
@@@
Тебя не пустят – здесь все по спискам, а ты же международным сыском пришпилен в комнатки к паспортисткам, и все узнают в тебе врага; а я тем более суверенна, и блокпосты кругом, и сирены, беги подальше от цесаревны, уж коли жизнь тебе дорога.
А сможешь спрятаться, устраниться да как-то пересечешь границу – любой таксист или проводница тебя узнает; мне донесут. Не донесут – так увидят копы, твоих портретов сто тысяч копий повсюду вплоть до степей и топей – тебя поймают, и будет суд.
И ладно копы – в газетах снимки, и изучаются анонимки, кто сообщит о твоей поимке – тому достанется полказны. Подружкам бывшим – что ты соврешь им? Таких как ты мы в салатик крошим; ты дешев, чтобы сойти хорошим, твои слащавости показны.
А криминальные воротилы все проницательны как тортилы, оно конечно, тебе фартило, так дуракам и должно везти; а если ты им расскажешь хитрость, что вообще-то приехал выкрасть меня отсюда – так они вытрясть сумеют мозг из твоей кости.
Шпана? – да что б ты ни предлагал им, ни лгал им – ты бы не помогал им; они побьют тебя всем кагалом, едва почуют в тебе гнильцу. А в забегаловку к нелегалам – так ты не спрячешься за бокалом, они читают все по лицу.
Да, к эмигрантам – так сколько влезет, они ведь только деньгами грезят, что пакистанец, что конголезец – тебя немедленно спустят с лестниц и у подъезда сдадут властям. Что бабка, согнутая к кошелкам, что зеленщик, что торговка шелком – все просияют, что ты пришел к нам, здесь очень рады таким гостям.
И если даже – то здесь все строго; тут от порога одна дорога, вокруг на мили дремучий лес; забор высокий, высоковольтка, охраны столько, овчарок столько, что сам бы дьявол не перелез; и лазер в каждом из перекрестий напольной плитки; да хоть ты тресни; ну правда, милый, так интересней, почти военный ввела режим; я знаю, детка, что ты все помнишь, все одолеешь и все исполнишь, и доберешься, и ровно в полночь мы с хода черного убежим.
27 февраля 2007 года
@@@
Любимый анекдот в семье:
– Мам, я домой еду, купить что-нибудь?
– Купи, сволочь, квартиру и живи отдельно!
01/03/07
@@@
Это последний раз, когда ты попался
В текст, и сидишь смеешься тут между строк.
Сколько тебя высасывает из пальца –
И никого, кто был бы с тобою строг.
Смотрят, прищурясь, думают – something’s wrong here:
В нем же зашкалит радостью бытия;
Скольким еще дышать тобой, плавить бронхи,
И никому – любить тебя так, как я.
День мерить от тебя до тебя, смерзаться
В столб соляной, прощаясь; аукать тьму.
