Текст книги "Зимняя рябина"
Автор книги: Вера Колочкова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)
Евка говорила все громче, подливала коньяк в рюмку, опрокидывала в себя залихватски. Щеки ее разгорелись, глаза светились темным огнем. В какой-то момент она произнесла уже очень громко, сложив руки на груди:
– Ну вот за что мне такое испытание, Анька, а? Что я плохого в жизни кому сделала, скажи? Ну за что, Анька? За что?
Аня ничего не успела ответить – со стороны двери в комнату тети Любы произошло какое-то шевеление, и вскоре сама она предстала перед ними: заспанная, в короткой ночной рубахе, не прикрывающей болезненно выпуклых старческих коленок.
Подойдя к столу, тетя Люба направила сухой палец в сторону Ани, спросила строго:
– Вы кто? Вас из собеса прислали, наверное? С проверкой прислали, да? Посмотреть, как тут надо мной издеваются?
– О… Вот это новости… – тихо охнула Евка, глянув на Аню. – Успели уже декорации поменяться, значит… Теперь у нас тут собес будет, повышения пенсии требовать начнет.
– А вы кто? – резво развернулась к дочери тетя Люба. – Что за манера такая – не представляться? Где у вас тут заведующая? Я сейчас жалобу напишу!
– Завтра напишете жалобу, на сегодня прием закончен! – четко проговорила Евка, поднимаясь со стула. – Пойдемте, я вас до выхода провожу… А завтра с утра ждем вас с жалобами… С нетерпением ждем… Все жалобы рассмотрим, по всем примем решение, всех виновных строго накажем… Пойдемте, пойдемте…
Нежно обняв мать за плечи, Евка ловко увела ее в комнату, махнув от двери Ане – сиди пока… И вскоре вернулась, проговорила тихо:
– Уснула… Когда она вот так среди сна встает, то быстро потом снова засыпает… А что утром будет, не знаю. Надолго меня для такой жизни хватит, Ань? А вдруг я тоже скоро с ума сойду? Вдруг у меня наследственность?
– Да нет у тебя никакой наследственности, успокойся.
– Думаешь, нет? А вот я где-то читала, что безумие – вещь заразная.
– То есть?
– Ну да… Передается как грипп. Если общаешься изо дня в день с безумным, то легко инфицируешься.
– Да ну! Кто тебе такую ерунду сказал?
– Я ж тебе объясняю – читала где-то! Может, не инфицируешься, но проникаешься до мозга костей этим безумием. И мне иногда кажется, что я уже… того… тоже с ума сходить начинаю.
– Перестань, Евка! Не говори ерунды! И не читай всякие глупости!
– А еще я все время думаю, Ань… Вот бы мне куда маму определить, а? В хорошее место, где честно за стариками ухаживают… По совести чтобы…
– А разве такие места есть? Чтобы честно, да еще и по совести?
– Ну, возможно, и нет… Но я же об этом знать не буду. Определю ее куда-нибудь, вот и все дела. И буду жить себе дальше спокойно.
– А сможешь? Чтобы спокойно жить – сможешь?
– Смогу… По крайней мере, имею на это полное право. Мать же меня всю жизнь не любила, это ведь ни для кого не секрет! Это ты своей мамкой вусмерть залюбленная, с тебя и спрос. А с меня… Нет у меня перед ней никаких долгов, правда, Ань?
– Ев… Ну чего ты меня-то об этом спрашиваешь? Этот вопрос каждый человек только сам для себя решает… Ты ж понимаешь, надеюсь.
– Да в том-то и дело, что понимаю… Если бы даже и очень захотела ее пристроить куда-нибудь, все равно не смогу.
– Совесть не позволит, да?
– При чем тут моя совесть! Тут другое, Ань… Тут у меня личное меркантильное обстоятельство… Я ведь, когда с мужем разводилась, сдуру квартиру на мать оформила, представляешь? Ну, чтобы он не претендовал… Да я тебе рассказывала эту историю, помнишь?
– Да, помню, конечно…
– Вот и получается, что в капкан попала. Она ж мне теперь ничего не отпишет обратно, это понятно. А если определять ее куда-нибудь – тоже не вариант… Всегда найдется шустрая санитарочка, которая подсунет завещание подписать или дарственную на свое имя. Мне-то она точно ничего не отпишет, я ж для нее в любом случае враг номер один, кем бы она меня ни представляла. А санитарочки – они такие… Они умеют такие дела запросто проворачивать. Ходи потом по судам, доказывай, что ты не верблюд!
– Но можно ведь официально признать тетю Любу недееспособной, Ев… Оформить все по правилам…
– Да знаю я все, Ань, знаю! Не учи ученого. Ну, оформлю я все бумаги, сдам ее в интернат… А потом душа у меня болеть начнет, совесть мучить…
– Так ты ж говорила, твоя совесть тут ни при чем?
– Ну, мало ли что я говорила! Говорить-то все можно, а вот сделать… Мать же она мне… Вот так и живу с этим в последнее время – вся на разрыве. И хочется, и колется, и совесть не велит. Мыши плакали, кололись, но продолжали есть кактус. Так и я… Не могу принять никакого решения. Мучаюсь, как дура. Я ж не такая блаженная, как ты… Живешь вместе с мамой да радуешься, и все тебе в этой жизни мило да хорошо. Я-то ведь не такая, Ань! Я обыкновенная баба, злая да судьбой обиженная.
– Ты вовсе не злая. Ев… Ты очень хорошая, я знаю.
– Да ну тебя, Анька! Не надо меня жалеть, хватит! Хочешь, чтобы я еще и разревелась, что ли? И коньяк закончился, как назло… Но где-то у меня еще одна заначка была, надо поискать…
– Не надо, Евка. Ты и без того пьяная.
– А я еще больше хочу в эту невесомость провалиться, понимаешь? Убежать от своих мыслей хочу. Знаешь, Ань… Мне иногда кажется, будто они сами по себе в голове образуются, без моего участия. Я не хочу, а они все равно возникают и мучают меня. И даже не мысли это, а вполне себе конкретное понимание того, что происходит. Наверное, старею я… Время пришло для мудрости, которой у меня отродясь не было…
– А что за понимание, Ев? Ты о чем?
– Если тебе и впрямь интересно, то расскажу…
– Давай. С удовольствием послушаю.
– Так уж и с удовольствием! Да зачем тебе моя пьяная мудрость сдалась? Хотя… Ладно. Может, и тебе пригодится. В общем, я к таким выводам пришла, Анька… Мы все, которые на своих родителей в обиженках живем, должны их простить и обязательно пересмотреть свои обиды, иначе нам же и трындец будет, если этого не сделаем. Понимаешь?
– Ну, эта мысль не нова, Ев…
– Для тебя, может, и не нова, а для меня – настоящее открытие! Вот послушай… Ты же знаешь, как я свою мать всю жизнь ненавидела, как обижалась на нее, как стеснялась… Ну, что она за мужиками бегает, как ненормальная… И только недавно вдруг поняла, что она в этом и не виновата совсем. И не в болезни тут дело… Нет у нее никакой психической болезни, понимаешь? Просто она по природе такая. Она всю жизнь любовь ищет. Не ту любовь, за которой бабы-потаскухи убиваются, не телесную, а любовь высшую ищет, этот самый романтический эфир… Как маленькому ребенку нужен эфир материнской любви, так и моей мамке… От этой нужности она все на свете и перепутала, бежит на любой огонек, который чуть-чуть блеснет вдалеке, – а вдруг это любовь и есть? Для нее это жизнь была, а для людей – потеха… Наклеили на нее ярлык сумасшедшей потаскухи и довольны. А она как малый ребенок… Такой и до старости осталась. Мозги набекрень съехали, а потребность в неземной любви жива-живехонька. Я как начинаю обо всем этом думать, Ань, так мне жалко ее становится! И ночами реву… Иногда думаю даже, что в ненависти да презрении легче жить, чем в жалости и понимании…
– Нет, Евка, не легче. Ты молодец, что все это поняла, правда. Лучше поздно, чем никогда. Молодец…
– Да ладно тебе. А вообще, спасибо, что поняла меня… Я боялась, что не поймешь. Говорю же – сама стыжусь этого своего… перерождения. Так и прячусь по-прежнему за досадой и ненавистью. А сейчас напилась – и прорвало…
Евка всхлипнула, прижала дрожащую ладонь ко рту. Аня проговорила быстро, махнув рукой:
– Ладно, Евка, не реви! Я ж горжусь тобой, дурочка!
– Спасибо, Ань… И это… Иди домой уже, ладно? Мне сейчас одной побыть надо…
– Да, я пойду. А ты ложись-ка лучше спать, утро вечера мудренее. К тому же у нас с тобой завтра нелегкий день. Банный…
– Ну да, согласна. День и правда хлопотным будет.
– Вот и ложись… А мне правда пора уходить, я ж маме обещала, что быстро вернусь. А мы засиделись, выходит. Пойдем, проводишь меня до крыльца…
Обратно она бежала бегом – к ночи на улице подморозило. Услышала, как в темноте слегка громыхнул цепью Милорд – живой, значит… И то хорошо. Хватит на сегодня печали, и без того уже набралось по самую макушку. Завтра и впрямь трудный день…
Уже поднимаясь на крыльцо, оглянулась… Евкино окно на кухне погасло – ушла спать.
Хорошая она, Евка. Надо же, как их жизнь обратно свела. И вроде жили долгое время по разные стороны баррикад, а жизнь свела – и снова подругами стали.
Вошла в дом, прислушалась. Тихо в маминой комнате. Значит, тоже уснула, не дождалась ее…
* * *
На следующий день Евка позвонила ей ближе к обеду:
– Все, баня почти протопилась, Ань! Кого сначала поведем, мою мамочку или твою?
– Да как скажешь, Ев… – тихо удивилась Аня этой непривычно произнесенной «мамочке» в адрес тети Любы. Хотя… Чего удивляться-то, после вчерашних Евкиных откровений?
– Давай тогда сначала мою… – деловито предложила Евка. – Я ей сказала, что все девочки сегодня в сауну собрались. И она тоже пойдет. Приходи где-то через часок, ладно? Девочкой для сауны нынче будешь. Не возражаешь, нет?
– Да ну тебя… – не сдержала смеха Аня.
– А что? Побудешь в новой интересной для себя роли. Когда еще такое пережить придется? Так что флаг тебе в руки, перевоплощайся пока!
Ровно через час она выскочила из дома, перебежала в Евкин двор, постучала в закрытую дверь. Евка открыла, проговорила громко, повернув голову назад:
– А вот и Аня уже пришла! Сейчас в сауну пойдем, пора собираться!
Наклонившись к Аниному уху, Евка прошептала быстро:
– Все утро перед зеркалом опять крутится… Собиралась лицо малевать, но я сказала, что в сауну девочки ненакрашенными ходят. Если косметика потечет, некрасиво, мол, будет. Вроде согласилась…
Вышли из дома все втроем, направились по тропинке. Баня у Евки стояла в конце участка, у забора. Получалась маленькая прогулка – надо было весь огород по периметру перейти.
– Девочки… А какие мужчины в сауне будут? – кокетливо спросила тетя Люба, ухватывая Аню под локоток.
– Хорошие будут, конечно… – деловито подтвердила Евка, подставляя матери и свой локоть тоже. – Очень качественные мужчины должны быть… Держись, не упади…
– Ой, а я не накрасилась! Как же так-то? – огорченно проговорила тетя Люба.
– Да я ж тебе объясняю – в сауну девчонки не красятся! – терпеливо проговорила Евка. – В сауне и без того все красивые, все румяные после пара! Просто глаз не оторвать, какие красивые!
– Только вы не думайте, девочки, что я из таких… Я первый раз в сауну иду с мужчинами…
– Да мы не думаем, что ты… Мы и сами не из таких, мы приличные девочки! Подумаешь, один разочек в сауну сходим! Разве от нас убудет?
– Не важно ведь, где можно свою судьбу найти, правда, девочки? Свою любовь… – мечтательно ответила тетя Люба, тяжело переступая ногами по хлипкой тропе. Снега уже не было и в помине, за ночь растаял, оставив после себя грязную жижу.
Так и дошли в разговорах потихоньку. Отворив перед тетей Любой дверь бани, Евка обернулась к ней, проговорила тихо:
– Ты иди домой, Ань… Я ее быстро вымою. Позвоню тебе, когда закончим.
– Но как же, Ев? Тетя Люба же одну «девочку» потеряет!
– А я скажу, что ты за мужчинами пошла. Иди…
– Ну как скажешь, ладно…
Евка хмыкнула, потом проговорила весело, слегка ерничая:
– И смотри, плохих мужчин нам не надо! Мы ж девочки разборчивые! Плохого не держим, сразу выбрасываем!
Аня не сдержалась, снова засмеялась тихо:
– Да ну тебя, Евка… Нельзя такими вещами шутить…
– Иди давай, иди, поспешай! А то вдруг всех приличных мужчин разберут! Я тебе позвоню, иди…
Дома мама встретила Аню удивленным вопросом:
– Что, Любу помыли уже? Вы ж только что ее повели, я в окно видела…
– Нет, мам. Евка сказала, что сама справится.
– Ну да, в этом Евке больше повезло, Люба ж своими ногами ходит… А тебе опять со мной маяться придется. Коляску-то по такой грязи не протащить!
– А мы без коляски обойдемся, мам. Перенесем с Евкой тебя в одеяле, как в прошлый раз. Она с одного конца держит, я с другого…
– Так тяжело же!
– Нет, не тяжело. Ты легкая, мам. Ничего, мы справимся, не переживай. Я сейчас, пока Евка не позвонила, посуду успею помыть да для бани все собрать… Ты полежи пока, отдохни, сил наберись.
– Чаю не забудь в термос налить… С травами сделай. С мятой, с душицей.
– Да, мам. Хорошо, что напомнила, молодец.
– Любка-то как сегодня себя ведет? Не буйствует?
– Нет. Вполне прилично себя ведет.
– Поэтому Евка тебя домой отпустила?
– Не знаю… Наверное…
Евка позвонила через два часа, произнесла севшим уставшим голосом:
– Приходи за нами, Ань… Мама после бани размякла, мне ее одной не уволочь.
– Бегу, Ев… Бегу… – заторопилась Аня, надевая куртку. – Я быстро…
Тетя Люба уже стояла на банном приступочке, Евка копошилась в предбаннике у нее за спиной. Когда Аня подошла совсем близко, тетя Люба проговорила с тихой обидой:
– А мужчины так и не пришли… Что ты, девочка, никого не пригласила? Ведь обещала…
– Мужчины в другой раз придут! – опередила Аню с ответом Евка, выходя из бани. – Нынче сауна вот такая у нас была, без мужчин! Зато как попарились хорошо, а? И удовольствие получили, и нравственные устои соблюли… Ай да мы, ай да девочки! Теперь можно и отдохнуть с чувством исполненного долга!
– Да, я бы прилегла… Что-то голова слегка закружилась… – жалобно проверещала тетя Люба, хватаясь за Евкин локоть.
Аня быстро пристроилась рядышком, подхватила тетю Любу довольно плотно с другой стороны. И они пошли потихоньку по грязной тропинке и благополучно добрались до дома. Тетя Люба из последних сил взошла на крыльцо, Евка ловко стянула с нее в прихожей пальто. Довела мать до постели, и та завалилась на нее тяжелым кулем.
– Ну вот… Едва ноги передвигает, а про свое не забывает… Мужчин ей подавай в сауну… – проворчала Евка, укрывая мать одеялом.
– Устала? Может, отдохнешь? А я пока схожу подтоплю… – предложила ей Аня.
– Не, не надо подтапливать. Я подбросила дров, когда уходила. И отдыхать я не хочу, не устала… – отмахнулась от нее Евка. – Пойдем к тебе, теперь тети-Сонина очередь. Как ее сегодня до бани доставлять будем?
– Я думаю, надо в одеяле, Ев… Коляску по такой грязи не протащим.
– Ну, в одеяле так в одеяле, – покладисто согласилась Евка. – Будем физические возможности включать, хватит с нас на сегодня психических. С одеялом ты хорошо придумала, особенно эти прихватки по бокам меня умиляют…
– А что делать, Ев? Как мама всегда говорила, голь на выдумки хитра!
Это и впрямь было ее собственное ноу-хау – пришить к одеялу специальные лямки, чтобы прихватывать было удобнее с двух концов. Потому что если одеяло просто в горсть прихватить, то оно могло и выползти из руки на середине пути. Мама на самом деле не была такой уж и легкой, как она все время ее убеждала. К старости кости человека тяжелыми становятся, будто каменными. Пока до бани то одеяло с мамой внутри доволочешь, последними силенками изойдешь напрочь…
– Я сегодня спереди подхвачусь, а ты сзади. Сзади вроде полегче нести, слышишь, Ев?
– Ой, да ладно… Я слабее тебя разве? – возмущенно отказалась Евка. – Тоже мне, нашла, кого жалеть… Да на мне еще пахать и пахать можно, если уж на то пошло!
– Ладно, не спорь… Сейчас я командую, поняла? Мою ж маму понесем… К тому же я тебя домой не отпущу, потому как сама не справлюсь. Я ж маму одна из предбанника в парилку не перенесу.
– Так это понятно… Ты как будто оправдываешься. И без вопросов даже… Первый раз, что ли?
– Ой, Евка… Ну что бы я без тебя делала, а?
– Это я бы что без тебя делала, Анька… И вообще, хватит молоть из пустого в порожнее, пора дело делать! Идем за тетей Соней, она заждалась нас, наверное…
И на сей раз доставка мамы до бани прошла вполне благополучно. И обратно ее тем же нехитрым способом отнесли, и Аня так же заботливо уложила ее в кровать, накрыв одеялом, как давеча Евка укладывала тетю Любу. Теперь можно расслабиться после такого трудного дня и самим вволю намыться-напариться…
Для начала посидели в предбаннике с устатку, помолчали немного. Потом Евка проговорила тихо:
– Я пива холодного с собой прихватила… Будешь, Ань?
– Давай… Чего-то расслабиться никак не могу… Со вчерашнего дня какие-то дурные предчувствия гнетут, представляешь? И мама еще… Все твердит, что помирать ей пора…
– Да ну, не верь! Это ж у всех стариков так. В межсезонье депрессуха накатит, и давай помирать! А потом снежок выпадет, зима разойдется морозцем, и опять вроде ничего, жить можно. Не бери в голову, Ань!
Аня кивнула, отхлебывая из кружки холодное пиво. Не любила она этого сомнительного напитка, не верила в его целебную силу, но сегодня почему-то захотелось вдруг. Может, и впрямь принесет расслабление? Ударит слегка в голову…
Но вместо расслабления пришла неприятная икота – организм не простил ей такого коварства. Отставила кружку с недопитым пивом от себя подальше, проговорила недовольно:
– Не буду больше… Ну его к черту, твое пиво, Евка… Попаримся лучше!
– Пойдем, что ж… – покладисто согласилась Евка.
Скинули полотенца, открыли дверь в парилку, шагнули в ее горячее духовитое нутро. Аня забралась на верхний полок, заверещала тут же испуганно:
– Только сильно не поддавай, Евка, а то я сварюсь! Без фанатизма, Евка, без фанатизма!
– Сейчас, сейчас… – ехидно проговорила Евка, набирая в ковшик воды. – Будет тебе и фанатизм, и шампанское, и какао с чаем, и все, чего душа пожелает!
Через минуту Аня уже верещала от всей души, чувствуя, как горячий пар настырно проникает в каждую клеточку. И даже перебралась с верхнего полка на нижний – там меньше жара. Евка вдруг спросила, глянув на нее пристально:
– Ты схуднула, Ань, что ли? Какая-то не такая стала…
– Это какая – не такая?
– Ну… Совсем молоденькая будто. И крепенькая такая, и никакого целлюлита даже в помине нет…
– Да ну, Евка. Скажешь тоже. Просто из-за пара не видно.
– Но я ж вижу, не ослепла еще! Ты и вправду будто помолодела! Что-то происходит, а я не знаю? Давай колись, ну?
– Ничего не происходит, Ев… Правда…
– А замуж не собралась случаем? За этого своего… Который в гости приходит… Учитель физики, кажется?
– Нет, не собралась.
– А чего так?
– Не хочу. Не нравится он мне.
– А тебе, значит, надо обязательно, чтобы нравился?
– Конечно, Ев… А как еще по-другому?
– Ну да, ну да… И все равно – выглядишь отпадно! Просто молодуха, кровь с молоком! Клубника со сливками!
– Спасибо, Ев… Засыпали меня комплиментами, честное слово… И мама тоже… Знаешь, как она меня вчера назвала?
– Как?
– Зимняя рябина…
– А что? Правильно… И очень похоже. Любит она тебя, Анька, очень любит. Даже завидно… Эх, поддам-ка я еще парку, Анька! И готовься давай – сейчас веником тебя охаживать буду, чтобы жизнь медом не казалась! Давай, давай, подставляй свои шикарные белые телеса, не жалей…
Парились они до позднего вечера. Вышли в темноту, вдохнули холодного воздуха, и Аня произнесла удивленно:
– Смотри, у мамы в окне свет горит… Может, случилось что-то?
– Да ну… – отмахнулась Евка. – Что может случиться, сама подумай? Просто не спит…
– Но она всегда крепко засыпает после бани. И спит до утра! Побегу-ка я, Евка, что-то тревожно мне…
– Беги, что ж. А я не спеша пройдусь, воздухом подышу. Так хорошо после бани… Моя-то явно спит крепко, в доме ни одно окно не светится.
Аня быстро дошла до дома, взбежала на крыльцо, прошла в комнату, не раздеваясь. Мама сидела на кровати, лицо ее было задумчивым и печальным. Повернув голову к Ане, спросила удивленно:
– Ты чего так запыхалась? Бегом бежала, что ли?
– Ага, бегом… Увидела свет в окне и побежала… Испугалась чего-то вдруг.
– Чего испугалась? Что я померла? Не бойся, я не помру сегодня. К тому же мы с тобой так и не поговорили. Я ж обещала все рассказать… Раздевайся да присаживайся к столу, послушай меня внимательно.
– Сейчас, мам… Сейчас… – проговорила Аня, быстро разматывая на шее теплый шарф. Услышала вдруг, как трепыхается в тревоге сердце, и вздохнула глубоко, пытаясь его успокоить. В самом деле, чего она так испугалась?
Уселась за стол, проговорила тихо:
– Я слушаю, мам…
– А ты, прежде чем слушать, вот это сначала прочти…
Мама подвинула к ней по столу старый конверт, от времени пожелтевший. Рука ее при этом слегка подрагивала, будто она до последнего момента сомневалась, отдавать ли Ане письмо.
– Что это, мам? – тихо спросила Аня.
– Письмо… От отца твоего письмо. От Павла. Храню его уже пятьдесят лет. Аккурат перед твоим рождением его и получила, с тех пор и храню.
Аня растерялась, не зная, что и ответить. И впрямь – растеряешься тут… Всю жизнь ждала от мамы хоть каких-то объяснений, куда делся ее отец, и так и не дождалась. Вернее, только сейчас дождалась…
– Читай! – скомандовала мама, глянув на нее требовательно.
Аня взяла конверт, осторожно выудила из него хрупкий пожелтевший листок. Прочитала первую строчку: «Дорогая моя любимая Сонюшка…» А дальше читать не смогла. Горло перехватило, в глазах какая-то резь началась. От слез, наверное. Да еще почерк был почти нечитаемый, буквы налезали одна на другую, то выскакивали из ряда углами, то круглились так, что одну от другой не отличишь. Сидела, нахмурив брови, пыталась разобрать что-то.
– Ладно, не мучайся… – вдруг тихо проговорила мама, протягивая ладонь и забирая у нее письмо. – Почерк у Паши и впрямь такой, что не разберешь ни черта. Только я одна его почерк и разбирала. А я тебе и без письма расскажу все, как было. Так даже лучше – с самого начала начну… Чтобы тебе понятнее было.
– Да… Сама расскажи, мам… – согласилась Аня, отдавая маме письмо. – Сколько раз я тебя об этом просила, помнишь? А ты все время отмалчивалась. Я даже у подруги твоей, тети Шуры, однажды спросила: почему мама мне про отца ничего не рассказывает? Мол, был ли он вообще или как? А тетя Шура, помню, рассмеялась так грустно и сказала: от святого духа детки не родятся, Анютка… А про отца, говорит, ты сама у мамки спроси, она расскажет… Я тогда пришла домой, снова спрашивать начала и расплакалась даже. Помнишь?
– Помню, а как же? Но раньше нельзя тебе рассказать было.
– Почему?
– Потому что время еще не пришло. Потому что не поняла бы ничего, сердиться на отца начала. А он ни в чем и не виноват вовсе… Он же не знал, что ты на свет родилась, не сказала я ему ничего.
– Почему?!
– Потому! Лучше слушай меня и не перебивай…
Мама молчала какое-то время, нервно елозя сухими ладонями по столешнице, потом заговорила тихо:
– Мы с Пашей свадьбу сыграли в пятьдесят восьмом, нам обоим только-только по восемнадцать исполнилось… Родители нас отговаривали – куда торопитесь, мол? Еще и не погуляли, а жениться надумали… Да только не могли они нас отговорить, потому как мы с Пашей давно для себя решили: как только можно будет, сразу поженимся. Потому как любовь промеж нас была большая, можно сказать, с малолетства образовалась. Всегда и везде вместе были – водой не разольешь… Как же я его любила, Нюрочка, как же любила… Да и сейчас люблю, чего уж. Не знаю, жив ли, а может, помер уже… Его ведь нельзя было не любить-то. Такой парень был…
Мама вздохнула, помолчала немного, улыбаясь чему-то своему. Даже лицо посветлело от этой тихой улыбки. Аня ждала, не торопила ее. Зачем торопить? Если уж начала, то обязательно все расскажет, как было.
– Поженились мы, значит… И жили счастливо, дальше друг друга любили… Работали много, дом свой выстроили. Вот этот дом, в котором мы сейчас с тобой… Паша его по бревнышку, по дощечке сам собрал, от души работал, старался. Колхоз нам тогда хорошо помог с домом-то. Раньше в Снегирях колхоз был, «Светлый путь» назывался. Тогда ведь так и называли колхозы-то, особо не мудрили. Куда ни плюнь – так в очередной «Светлый путь» попадешь. Паша в колхозе механизатором был, передовик, на Доске почета всегда красовался. А я учетчицей в конторе сидела, никаких особых достижений у меня не было. Только и умела – мужа любить да с хозяйством управляться. И счастлива была…
– А я когда родилась, мам?
– Погоди, не перебивай меня. Куда ты торопишься? Торопыга! Всему свое время!
– Все, мам… Больше не буду. Рассказывай…
– Ну вот, значит… Жили мы с Пашей, жили, да только детей у нас никак почему-то не получалось. Годы идут, а нет ничего… Я давай горевать да переживать по этому поводу, слезы ночами лить, а Паша меня успокаивает – ну что ты, мол, Сонечка… Нет и не надо, что ж. Без детей проживем. Живут же другие… Я кивала в ответ, конечно, да только все равно успокоиться не могла. Знала же, как Паша хочет детей. Как на соседских мальчишек-сорванцов смотрит. Как у него глаза печальной досадой горят… Он все время возился с ними, с ребятишками соседскими, помню. Возьмет самого младшего на колени да тютюнькается с ним, как со своим будто. А у меня сердце кровью обливается – да как же так, да за что мне такое наказание, почему я мужа счастливой новостью обрадовать не могу? Ревела белугой, когда он не видел. Да только что я могла поделать? Ничего и не могла. Не дает бог дитя. И все тут…
– Но ведь я все-таки родилась, мам? – осторожно спросила Аня. – Ведь ты меня родила, правда?
– Да я, я, кто ж еще… В тот год, когда ты родилась, все в один клубок завернулось, будто по заказу. Судьба мне дитя подарила, а Пашу забрала. Видать, там, сверху, так и решили, что этой бабе, которая дитя выпрашивает, слишком много счастья отмерено, надо бы половину-то поубавить. А что ты думаешь, так ведь и бывает! Одно приходит, другое уходит… Вот и Паша от меня ушел… За все надо платить, Нюрочка. За все.
– Куда ушел, мам? К другой женщине?
– На словах получается, что да, к другой ушел. А если по сердцу и по совести рассудить… То вроде и нет. Вроде ничем и не обидел.
– Загадками говоришь, мам… Лучше расскажи по порядку – как все было?
– Ну что ж, давай по порядку… Как сейчас помню тот день – вполне себе счастливый. День рождения у меня был, тридцать исполнилось. Гости вечером должны были прийти… Я на работе отгул взяла, суетилась по хозяйству, стол накрывала. И вдруг мне голову как окружило, как тошнота окаянная подступила, только и успела на стул осесть, иначе бы в обморок брякнулась. Сижу и думаю: что это со мной такое, заболела, что ль? А потом догадалась вдруг… В уме все быстренько посчитала… И так обрадовалась с перепугу, что решила молчать до времени, тайну эту чудесную в себе хранить! Сглазить боялась, дурочка. И даже Паше решила пока ничего не говорить, лучше потом… К тому же он тоже с новостями в тот день с работы пришел – в командировку его посылают, в срочную. В Сибирь, новые комбайны осваивать. Как лучшего механизатора района. Да, так раньше и было… Из передовых колхозов помощь отправляли в отстающие. Ну вот, пришел домой Паша в тот день, говорит мне… Так-то, мол, и так, Сонечка… Сегодня твой день рождения гуляем, а завтра мне в командировку уезжать, аж на целый месяц. А я только рукой махнула – подумаешь! Поезжай, конечно! Надо, так надо! Я ж такая счастливая была. Вот он и уехал…
