Текст книги "Любить и помнить (Демоны прошлого)"
Автор книги: Вера Кауи
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 15 страниц)
Эд вдруг осознал, что неотрывно смотрит на Сару, хотя и не видит ее. Он сделал над собой усилие, и взгляд его приобрел осмысленное выражение. Она смотрела на него, удивленно подняв брови, в глазах ее застыл вопрос.
– На этом первый урок окончен, – негромко сказала она.
– И что же мы постигли?
«Не доверять тестам на беременность», – подумал он про себя, а вслух сказал:
– Что я, оказывается, заочный папаша.
– Это легко поправить.
– Каким образом? Устроим вечер знакомств?
– Положись на меня. Я же говорила, что он готов встретиться с тобой.
– Верю, что ты сделала все возможное. Но что касается его...
– Я же говорю: положись на меня.
– Это я усвоил.
– И давай на этом поставим точку.
Она выпрямилась и сложила руки на столе.
– Неужели тебе все еще мало, Эд? Разве я мало тебе дала?
– Больше чем достаточно.
– Что-то незаметно, – сухо отозвалась она. – Ты как будто в чем-то сомневаешься. Лучше погрузись в приятные мысли.
Он рассмеялся.
– Тогда я погружусь в тебя.
– Приступай, – улыбнулась она. Он оперся подбородком о кулак и впился в нее глазами.
– Зачем же так по-дурацки!
Она перегнулась через стол и взяла его за руку.
– Это все, что я могу себе позволить в ресторане.
– Ладно, хорошенького понемножку.
– А что потом?
Она пожала плечами.
– Бог весть.
– Раньше ты всегда знала.
– Была моложе.
– А теперь?
– А теперь я все чаще ловлю себя на том, что ничего не понимаю.
– Послушай, Сара, я у тебя в руках. Могу только слушать. Все, что надо было сделать, ты сделала. И теперь я чувствую себя лишним. В твоем повествовании я всего лишь незначительный персонаж, лицо без слов, без действия. Свою последнюю большую роль я сыграл двадцать один год назад. Ты и продюсер, и режиссер, а я – марионетка. И даже не знаю, что мне предназначено по сюжету.
– Тебе не требуется ничего делать. Сегодня достаточно того, что я тебе все рассказала. Вот и все. Я хотела, чтобы ты все узнал. Всю правду. Я выполнила свою задачу. Ты имеешь полное право знать правду. Он твой сын, и ты должен был об этом знать не потому, что я ожидала от тебя в связи с этим каких-то действий, а просто потому, что ты должен об этом знать. Но у меня создается впечатление, что ты сделал стойку, а мне известно, что твои зубы пострашнее твоего лая.
– Не покажете ли нам ваши шрамы? – саркастически спросил Эд. – Послушай, Сара... – Он подался к ней всем телом. – Я тебе очень благодарен за то, что ты сказала. И давай пока не будем к этому возвращаться. Я не собираюсь нападать на тебя за то, что ты чересчур затянула с этим известием, хоть ты и прозрела на моем лице псиный оскал. После того, что я узнал, стану ли я кусать руку, которая скормила мне такой лакомый кусок пищи дл яума? Дай мне время, чтобы уложилось в голове то, что ты сказала. Я сейчас не способен воспринимать никакую информацию. Твоя история фантастически увлекательна, но мне надо остаться с ней наедине и осмыслить не торопясь. Я больше ничего не принимаю на веру, Сара. Тот Эд, которого ты знала, давным-давно исчез с горизонта.
– Ты никогда не пропускал того, что напечатано мелким шрифтом.
– Теперь я читаю и между строк. Ты написала изумительный текст, Сара, но я не готов играть ту роль, которую ты мне назначила. Пока не готов. Я теперь очень придирчиво выбираю роли и не играю того, что мне не по душе. Ты права, это не трагедия, но, слава Богу, и не фарс. Это просто старая, старая история...
– Совершенно верно.
– Я тебя внимательно выслушал. Но это ничего не изменит. А я вот изменился. – Он опять откинулся на спинку стула. – Можете больше не беспокоиться, в случае чего мы сами вас побеспокоим.
Сара не шелохнулась.
– По крайней мере честно, – сказала она. – Могу я узнать, каковы мои шансы?
– Шансы довольно велики. Не меньше, чем у других.
– Спасибо на добром слове.
Эд смотрел ей прямо в глаза.
– Я предупреждал, что за утешением лучше обратиться к священнику.
– Тем не менее ты выслушал мою исповедь.
– Это все, что я смог для тебя сделать.
– Смог или захотел?
– Это как посмотреть.
– Ты имеешь в виду – посмотреть на Джеймса?
Он пожал плечами.
– Можно и так сказать.
– Я ведь тоже изменилась, – сказала Сара. Она взяла меню и протянула ему. – Ладно, давай сменим тему. Что ты будешь есть?
Сара заканчивала подписывать адрес на пакете, и вдруг кто-то поцеловал ее в макушку.
– Для Рождества рановато, день рождения у меня уже прошел, так кто же тогда счастливый получатель этого подарка?
Она с улыбкой взглянула на сына, лукаво смотревшего на нее сверху вниз.
– Привет, дорогой. Я и не слыхала, как ты подъехал.
– Потому что я и не подъезжал. У моего старого драндулета полетел последний цилиндр. Меня Памела подвезла.
– А где же она?
– Ей некогда. Умчалась к своим старикам. У них ждут гостей на уик-энд. Ей надо их развлекать. – Джеймс пристроился на краешке стола – так, чтобы видно было лицо матери. – Ну что? Как дела? Что новенького?
– Новостей полно. Мне надо тебе кое-что сказать.
– Вот как? Случилось что-то необыкновенное?
– Да нет.
– Похоже, ты встретилась с призраком.
– Пожалуй.
– А как, кстати, прошел традиционный сбор?
– Великолепно. Это был самый лучший праздник из всех.
– В самом деле? – Он пристально посмотрел на мать. – С тобой, кажется, действительно произошло нечто необычное. Ты сама на себя не похожа. Прическу, что ли, сменила? —
Он нежно провел ладонью по ее щеке. – Может быть, какие-нибудь добрые новости о па?
– Нет, отца это не касается, – осторожно сказала Сара.
– Так в чем же дело? Не томи.
Сара посмотрела на бандероль, повернула ее так, чтобы Джеймсу виден был адрес, и придвинула к нему. Джеймс удивленно поднял брови.
– Так-так, – сказал он. – Так вот почему в субботу у нас состоялся самый лучший из праздников!
Он с осуждением взглянул на мать.
– Да.
– И ты уже шлешь ему подарки?
– Только переснятую фотографию из альбома.
– Которая у тебя случайно оказалась под рукой.
– Да.
– Понятно. Документальное свидетельство, – холодно сказал он. – Готов держать пари – он здорово удивился.
– Да.
– А что еще можно о нем сказать?
– Он почти совсем не изменился.
– Чего нельзя сказать о тебе. Тебя просто всю перевернуло. Я сразу понял, что-то не так... Значит, дело в нем.
– В нем.
– Так, так, так, – с нарочитой небрежностью произнес Джеймс. – Теперь, значит, мы лихорадочно перелистываем старые альбомы, ворошим память. Что же ты сразу не сказала?
– Я собиралась.
– Еще бы! Знаешь, я бы чего-нибудь выпил. А ты?
– И я. Налей мне шерри.
Джеймс принес бокалы, один поставил перед матерью, пододвинул кресло и сел напротив нее.
– Ну, я устроился и готов слушать. Итак, мы начинаем?
Сара рассмеялась.
– История будет забавной?
– Вряд ли. Я смеюсь потому, что всегда знала, как ты на него похож, но после того, как увидела его снова, поняла, что ваше сходство просто поразительно.
– Значит, это будет история о призраках.
– Зря ты так веселишься, Джеймс.
Джеймс пожал плечами.
– Судя по всему, он человек цивилизованный. Это внушает оптимизм.
Серьезный взгляд матери смутил его.
– Он полковник американской авиации.
– Боже милостивый! Один из тех, кто готов в любой момент поднять в небо бомбардировщики с водородными бомбами.
– Он сотрудник американского посольства в Лондоне.
– Тогда он действительно должен быть прилично обтесанным, не говоря уж о множестве других достоинств, которыми он обладает, если сумел произвести на тебя впечатление.
Льстивый комплимент был слегка подпорчен ядовитым тоном, которым он был произнесен.
– Ну давай же, выкладывай! – нетерпеливо торопил Джеймс. – Ты же умираешь от желания поделиться.
Сара рассказала ему все. Он слушал молча, потягивая из бокала, и, когда Сара умолкла, улыбнулся улыбкой Эда.
– Да, просто сказка братьев Гримм, – резюмировал Джеймс.
Сара, чувствуя его замешательство, со смехом сказала:
– Вот и он отреагировал точно так же.
– Да, ему, наверно, было что сказать. По тебе видно.
– Неужели?
Джеймс нахмурился. По его виду Сара поняла, что чем-то обидела его. Джеймс не мог скрыть удивления и досады. Он впервые увидел мать как женщину – не мать, но женщину, которая может чувствовать эмоциональное и сексуальное влечение к мужчине. И это ему не нравится. Совсем не нравится. Он вырос рядом с матерью, которая давно похоронила сексуальность вместе с любовью, и вот теперь гробницу открыли, а в ней, оказывается, скрывалась прекрасно сохранившаяся женщина из плоти и крови. Это поразило его до глубины души.
– А что же он? – с неприятным ударением на последнем слове спросил Джеймс. – Он чувствует то же, что и ты?
– Да.
– Ничуть не угас? – недоверчиво переспросил он.
Сара промолчала.
– Все страньше и страныше, – процитировал он «Алису в Стране Чудес». Верь не верь, а правда глядит прямо тебе в глаза, струится от сияющего лица матери, так неузнаваемо преобразившейся в мгновение ока. Благодаря некоему Эдварду Джеймсу Хардину, полковнику военно-воздушного флота США, ветерану второй мировой войны, бывшему пилоту «Девушки из Калифорнии» и «Салли Б.», человеку с фотографии, которую мать хранила в потаенной шкатулке у себя наверху, а также в своем сердце. И вот он вернулся и открыл это сердце своим ключом.
Сара знала своего сына лучше, чем он сам себя знал. Она могла читать его мысли по лицу, как бы он ни старался их скрыть. Он был оскорблен в лучших чувствах, хотя старался прятать истинные эмоции за мальчишеской бравадой.
– Мы поговорили в субботу на празднике, понедельник вместе пообедали, тогда я и рассказала ему о тебе. Вот и все, – мягко сказала Сара. – Больше ничего не было.
«Пока не было», – подумал Джеймс, не сводя глаз с бокала. Он только теперь начинал что-то по-настоящему понимать. И это ему тоже не нравилось. Он был еще слишком маленьким, когда мать впервые сказала ему про Эдварда Джеймса Хардина, и для него это казалось чем-то вроде голливудской мелодрамы времен войны. Отважный американский пилот-красавец и юная английская аристократка, страстная романтическая любовь... Ему тогда было невдомек, что такое подлинная страсть. В тех старых голливудских картинах никогда не показывали мужчину и женщину в постели. И теперь эта женщина, сидевшая напротив него, не могла быть его матерью. Слишком сексуальна для такой роли.
Подумать только – его мать! Он воспринял историю как те сказки, которые мать читала ночь, она соседствовала в его сознании с легендами о короле Артуре и рыцарях Круглого стола или о героических защитниках форта Аламо. Быть сыном полумифического летчика, сделавшего двадцать пять боевых вылетов, а может, и больше, который сражался в небе с «мессершмиттами» и «фокке-вульфами» и посадил «Салли Б.» на двух моторах, гораздо больше льстит самолюбию мальчишки и больше говорит его воображению, чем быть сыном неподвижного калеки. Родной отец представлялся Джеймсу чем-то вроде одинокого рейнджера, о котором можно читать в книжках, которым можно восхищаться, нов которого нельзя поверить как в реального человека. Реальными были человек в инвалидной коляске и милая, святая мама, которая жертвенно-преданно ухаживала за ним.
Какой ценой это ей давалось – об этом Джеймс задумался впервые. Раньше это просто не приходило ему в голову. Бедная его голова! С ума можно сойти. И это его мама! Господи милостивый! Да какое она имела право? Уже двадцать четыре года замужем! И самой целых сорок четыре года!
Понимая гигантскую разницу между двумя мужчинами в ее жизни, Джеймс никогда не придавал значения тому факту, что Джайлз Латрел приходился ему неродным отцом. Их отношения были настолько близкими, что это было не важно. Он не считал свою мать прелюбодейкой. Вплоть до этого момента. Его мать, его любимая мамочка, ложилась в постель с другим мужчиной, лежала голая в его объятиях, позволяла ему проникать в себя и брюхатить– и в результате появился на свет он, Джеймс Джайлз Латрел.
Он впервые осознал себя продуктом незаконной связи, ублюдком. Мерзость какая. Да как же она осмелилась? Как она могла? У него комок подкатил к горлу. Господи, если она так преобразилась после беседы с ним, как же она выглядела после занятий с ним любовью? Любовью, с отвращением подумал он. Через двадцать-то лет?
– Так что же он? – переспросил Джеймс, с ядовитой иронией произнося последнее слово, – Как ему понравились твои милые откровения?
– Понравились.
– Значит, ты кругом довольна. Что очевидно. – Он допил бокал до дна. – А па?
– Он первым сказал о тебе Эду.
– Подумать только! Мне просто ничего не остается в этой ситуации, кроме как радоваться за вас всех. У вас сложился чудный уютненький брак втроем!
– Глупо и грубо, – холодно сказала мать. – Мне всегда хотелось сказать о тебе Эду. Ты прекрасно об этом знаешь.
– Это была мечта. Я никогда не верил в реальность всего этого, если хочешь знать. Он никогда не был для меня реальным. Только героем твоих историй. Я и предположить не мог, что когда-либо услышу о нем иначе, чем из твоих уст, и никогда не хотел его увидеть! – Он неприязненно посмотрел на мать. – В отличие, видимо, от тебя.
– Я хотела этого всегда, – призналась Сара.
Джеймс был совершенно обескуражен.
– Зачем он явился?
– Просто почувствовал, что может это наконец сделать.
– У него все еще зудит – через столько-то лет?
– Не хами, Джеймс, – резко оборвала его Сара.
– Но это же смешно! Столько лет прошло! И что же мне теперь прикажешь делать?
– Никто ничего тебя не просит делать.
– К чему тогда вообще все эти разговоры?
– Эти разговоры давно у нас велись.
– Да, шесть тысяч миль и двадцать лет долой, и теперь, очевидно...
– Что очевидно?
– Завел тебя, – грубо бросил Джеймс. – Разве не так? С первого взгляда видно.
Мать неожиданно улыбнулась в ответ, и эта улыбка его окончательно вывела из себя.
– Ты прав.
В нем закипала злоба. Больше всего злило ее самообладание, даже какое-то высокомерие. В ней чувствовалась такая уверенность в себе, какой раньше он никогда не замечал. Еще одно доказательство влияния на нее этого человека.
– Я отвечу на вопрос, который ты не решаешься задать, – спокойно сказала мать. – Да, я все еще люблю его. И всегда любила. И всегда буду любить.
Он потерянно глядел на нее.
– И чем же он тебя взял? – с отвращением спросил он. – Я просто не узнаю тебя.
– Уймись, – мягко сказала мать.
– А что прикажешь делать нам – твоему мужу и твоему сыну? Удалиться, чтобы не портить картину?
– Оставаться на месте.
– Ну спасибо, успокоила.
– Я не собираюсь бросать ни мужа, ни сына. Эд вовсе не за этим явился.
– Откуда ты знаешь? Может, до него дошли слухи, что па дышит на ладан.
Взгляд матери стал ледяным.
– Довольно, Джеймс. Ты забываешься.
– Я забываюсь? Это ты забыла обо всем на свете и еще смеешь меня осаживать!
– Замолчи!
Ее голос прозвучал как удар хлыста. Джеймс отпрянул. Сара изо всех сил сдерживалась, чтобы не вскипеть.
– Я тебя шокировала, да? Оказалась не только твоей матерью, но еще и женщиной. Ты уже достаточно взрослый и достаточно понятлив, чтобы иметь представление о том, каким кошмаром был всегда мой брак. Мы с твоим отцом никогда не спали в одной постели, и не только потому, что ему нужна специальная ортопедическая кровать. Ты не видел во мне женщину, потому что последние двадцать лет я ею и не была. Я была нянькой, Джеймс, компаньонкой, горничной, другом. Но женой в буквальном смысле слова я не была.
– Но вы казались такой хорошей парой...
– Потому что я прикладывала к этому много усилий, и мы действительно всегда были добрыми приятелями. Мы с Джайлзом верили друг другу и в определенном смысле друг друга любили – как два человека, которым приходится делить кров. Я рассталась с единственным в мире человеком, с которым мне хотелось быть вместе, ради Джайлза, потому что видела в этом свой долг. Я каждую минуту была у него под рукой, днем и ночью, дома или в больнице.
Сара говорила сдержанным тоном, но за ним чувствовалось волнение.
– Я могла бы давным-давно бросить его и взять тебя с собой, но не делала этого, потому что он во мне нуждался. А кого интересовало то, в чем нуждалась я сама, Джеймс? Тебе никогда не приходило в голову, что я тоже могу чего-то хотеть? В этом доме все держалось на мне; я должна была обо всем думать, обо всех заботиться. Отдавать всю себя, всегда только отдавать. Я должна была довольствоваться тем, что всем нужна. А мне будто ничего не было нужно. Ты никогда не задумывался над тем, что я чего-то лишена? Нет?
Он неохотно качнул головой.
– Нет, конечно, ты об этом не задумывался.
– Но па тебя любит, и ты нужна ему! – выкрикнул Джеймс.
– Это мне очень хорошо известно. Я предпочла ему Эда, потому что мало его любила. А Эда я любила очень. Любовь не выбирает – кого любить, кого не любить. Любят не из уважения и не по необходимости, у любви собственные законы и правила, и ты должен играть по этим правилам, а не по своим собственным. Ты вряд ли понимаешь меня, потому что еще не знаешь жизни, и объяснять что-либо бессмысленно. Эд стал для меня открытием. Фантазия сделалась реальностью. Это редкостная вещь. Для большинства людей их реальность – всего лишь плод воображения.
– Ой, только не надо мне пересказывать легенду о Тристане и Изольде! – презрительно отозвался Джеймс.
– Не говори о том, чего не понимаешь! Прибереги свои скороспелые сентенции до тех пор, пока у тебя молоко на губах обсохнет! Я сказала тебе всю правду об Эде. И сказала ему всю правду о тебе.
– Ты известная правдолюбка, – язвительно заметил Джеймс.
~– Ты предпочитаешь, чтобы я была лгуньей? Чтобы обманывала тебя? Притворялась? Я считала тебя взрослым. Так веди же себя как взрослый человек.
– Что это означает в предлагаемых обстоятельствах?
– Каких обстоятельствах?
– В которых выясняется, что твоя мать... Он запнулся и умолк, поняв, что зашел слишком далеко.
– Твоя мать – что? Разве ты впервые услышал эту историю? Откуда вдруг столько желчи?
– То была просто легенда! А это – реальность!
– Ты что же, думаешь, что я собираюсь упаковать тебя в коробку и отправить почтой Эду? Напрасно, Джеймс. Единственное, о чем я прошу, – прими Эда таким, каков он есть, и в качестве того, кто он есть. В качестве твоего отца. Не надо воспринимать его как моего бывшего любовника. Это было, но было давно. Но он был твоим отцом, он и сейчас твой отец и всегда им останется. Это факт, Джеймс, и с этим нужно считаться. Конечно, я не отрицаю, что он был моим любовником. И никто никогда не любил меня так, как Эд.
Джеймса пронзила острая, едкая ревность. Он привык быть для матери центром вселенной, и мысль о том, что она не может забыть его отца, никогда не тревожила Джеймса. Узнать об этом теперь было больно. Джеймс знал, что похож на отца. Ему об этом часто твердили, да и фотографии он видел. Но лицо на фотоснимке, сделанном двадцать лет назад, принадлежало призраку, а не конкретному мужчине, при встрече с которым его мать зажглась, как рождественская елка.
Его охватило любопытство. Ему страшно захотелось увидеть это лицо, понять, в чем тайна его магнетизма. Почему этому человеку удается так долго удерживать в плену его мать.
– Ты хочешь, чтобы мы встретились, так ведь? – выпалил он.
– Да, мне бы очень этого хотелось.
– Ладно.
Он принял решение.
– Я отвезу ему альбом. Годится?
В глазах матери загорелся огонек надежды.
– Ты серьезно?
– Мне любопытно. Хочу взглянуть, что же он собой представляет. Если он произвел такой долгоиграющий эффект, значит, он нечто выдающееся. Это его домашний адрес? – Голос Джеймса звучал спокойно и беспечно, но от матери не укрылась скрытая в нем напряженность.
– Да. Не знаю, правда, где это, я там не была. Но у меня есть номер телефона. Лучше спе-рва позвонить.
Она взяла со стола белую карточку и написала на ней номер.
Джеймс положил карточку в бумажник.
– Как, думаешь, следует ему представиться. Привет, папаша, это твой сынок! Так, что ли?
Голос его прозвучал так похоже на голос Эда, интонации были так одинаковы, что Сара вздрогнула. Кроме того, Джеймс был таким же тонким и восприимчивым, как и его отец.
– В чем дело? Опять поймала меня на сходстве?
– Он точно так и сказал. – Смех замер у нее на губах. – Если бы ты знал, Джеймс, как вы похожи!
– Если не считать американского акцента, – хмуро заметил Джеймс. – А па? С ним-то как быть? Где его место в этом раскладе?
– Он все понимает. И всегда понимал. Он же принял меня назад, в конце концов.
Джеймс помолчал. Потом поднял на Сару взгляд, который пригвоздил ее к месту – столько в нем было враждебности и одновременно мольбы.
– Ты ведь... не сделаешь ему больно, правда? Сара ответила ему взглядом, заставившим Джеймса опустить глаза.
– Он был добр ко мне, – пробормотал Джеймс. – Он лучший из отцов.
Он не осмелился сказать вслух: «И другого мне не нужно».
– Я знаю, что ты любишь его, Джеймс, и я меньше всего хотела бы лишить его твоей любви. Я только прошу тебя... принять Эда. Понять его, оценить по достоинству. Ему тоже все это нелегко. Вы ведь, в сущности, чужие, к тому же Эд в худшем положении, чем ты, – он узнал о тебе только что. А ты знаешь о нем давно.
– О нем – да.
– И Джайлз тоже.
– Почему ты называешь отца Джайлзом? – взорвался Джеймс. – Раньше ты всегда говорила «твой папа». А еще утверждаешь, что не хочешь его обидеть.
Сара выдержала его взгляд.
– Твой отец – Эд, Джеймс.
– Только потому, что он...
– Договаривай.
Мать замолчала. Джеймс не решился закончить фразу. Он отвел глаза и уставился на ковер.
– Ты наполовину Эд, Джеймс. Что посмотреть, что послушать – вылитый Эд. Джайлз так же хорошо это понимает, как и я. Он познакомился с Эдом, и тот ему понравился. Надеюсь, он понравится и тебе.
– А что изменится, если он мне не понравится?
– Это было бы жаль.
– Но ты не перестала бы его любить?
– Нет. Это не в моей власти. Я всегда буду го любить. Но мне будет грустно.
– А моя грусть тебя не волнует?
– Нет у тебя никакой грусти.
– Откуда ты знаешь?
– Я знаю вас обоих. Но он получше меня?
– Что за глупости! Но я вижу в тебе его... То, что ты сын Эда, делает тебя еще дороже для меня, Джеймс. Неужто не понятно?
– Да он тебя прямо околдовал! – Его голос снова дрожал от гнева pi отчаяния. – И ты не стесняешься кричать об этом на весь мир. Как же – ведь это истинная правда, а что может быть лучше правды! Ты фанатичка, мама, и, как все фанатики, нисколько не заботишься о том, что в погоне за своей целью губишь других. А твоя цель – это он, не правда ли?
У Сары свело скулы от напряжения, в глазах блестели слезы, но голос прозвучал спокойно:
– Да.
– Замечательно! Ты даже не пытаешься это скрывать! Всегда только правда, одна только правда, ничего, кроме правды, – вот твой девиз. А правда делает свободным! Так вот, это – ложь! От этой правды ты, может быть, и получишь свободу, зато все остальные окажутся в кандалах. Готов спорить, что и твой драгоценный уже в кандалах.
– Любовь – всегда тюрьма, – сказала мать.
– И там ты пребывала все эти годы? И сегодняшний фейерверк – в ознаменование того, что ты наконец вышла из темницы? Празднуешь свое собственное 4 июля – День независимости?
– Да, – просто ответила Сара.
У нее задрожали губы. Она вдруг ощутила себя молоденькой и до болезненности обидчивой девчушкой.
– Как же ты жестока, – едва слышно проговорил Джеймс.
Сара промолчала.
– Ты больше мне не мать. Ты...
Он что было сил сжал зубы, чтобы с его губ сорвалось слово, которое в течение всего сговора вертелось на языке. Только бросил на нее последний взгляд, полный презрения и упрека, поднялся и вышел из комнаты.
Джеймс в рассеянности прошел прямо в кабинет. Джайлз Латрел, сидевший за письменным столом, с улыбкой поднял от бумаг голову, но едва увидел лицо сына, как улыбка слетела с его губ.
Он откинулся на спинку кресла, машинально пригладил рукой волосы и спокойно спросил:
– Ты разговаривал с мамой?
– Что с ней стряслось, па? Она неузнаваема. Что он с ней сделал?
– Просто вернулся.
– Почему?
Джайлз пожал плечами.
– Потому что больше не мог терпеть разлуку. Не сделай ошибки, Джеймс. Он очень глубоко любит твою мать. И она его. Это точно. После этого праздника она словно переродилалась. Ее действительно не узнать. Твой отец, Джеймс, оказывает на нее фантастическое влияние. Я видел их вместе в субботу. И могу это засвидетельствовать.
– Но как же она могла забыть о тебе? И как ты это допустил?
– Ничего не поделаешь. Я всегда знал об этом. Узнал, как только вернулся домой после того, как сгорел мой самолет. Я не видел ее два года. У нее было тяжелое нервное расстройство. Не из-за того, что случилось со мной. Она впала в это состояние до того, как увидела меня. Как я потом узнал, это случилось, когда ей сказали, будто твой отец разбился. А потом я постепенно понял, насколько она изменилась. Она была далеко не той девушкой, на которой я женился. Она повзрослела, стала настоящей женщиной. И что я мог ей предложить? Так что жаловаться мне не на кого.
Джеймс сел в кресло у стола.
Джайлз смотрел в напряженное, окаменевшее от тяжелых размышлений лицо сына.
– Вряд ли ты хоть чуточку понимаешь, что твоя мать сделала дляменя. Посмотри только: ты привык к этому лицу, другого ты у меня не видел, но когда-то... когда-то я выглядел вот так. – Он жестом указал на портрет. – А до того, как мне соорудили эту физиономию, у меня не было вообще никакой, как у большинства раненых в моей палате. У них тоже были жены, многие из которых навсегда исчезали с горизонта после первого же взгляда на своих супругов. Сара этого не сделала. Она пожертвовала ради меня твоим отцом, в буквальном смысле слова пожертвовала своим счастьем. И его счастьем тоже. Все это ради меня. Беспомощного, изуродованного паралитика-импотента. Ей было всего двадцать три года. Она была полна жизни, к которой ее впервые пробудил Эд Хардин. Она отказалась от него – вместе с жизнью – и посвятила себя мне.
– Угрызения совести, – грубо выкрикнул Джеймс.
– Да, возможно, но еще и чувство долга. Она поняла, что мне нужна больше, чем Эду. Так оно и было. Не забывай об этом. Если бы не Сара, Бог весть, что бы со мной было. У меня ничего больше не оставалось. Ничего.
– Она была твоей женой, – упрямо стоял на своем Джеймс.
– И оставила меня ради твоего отца. Она даже написала мне об этом. Да, она оставила меня, Джеймс. И уже не считала себя моей женой. Они с Эдом были любовниками на протяжении десяти месяцев. Для нее наш брак уже не существовал.
– Она считала его погибшим, так?
– Но потом он вернулся. А она обещала остаться со мной и сдержала слово. Когда ты увидишь отца, поймешь, что значил этот выбор. Она осталась, потому что я в ней нуждался. Это, кстати, верно и сейчас. Она по-прежнему мне нужна. И всегда будет нужна.
– Так как же ты это терпишь – и его, и ее перемену? Если бы такое случилось со мной...
– Мне тоже это непросто дается. Но я принимаю это как неизбежность. Что мне остается? – Он вздохнул. – Ты слишком молод, Джеймс. В твоем возрасте любовь... всего лишь игра. То проиграл, то выиграл. Но, если, по милости Божьей, ты встретишь одну настоящую, все будет по-иному. Тебя перевернет до самого нутра. Не надо недооценивать этого. Любовь – сила неодолимая. Это то самое, к чему каждый стремится всю жизнь. Твоя мать нашла это в Эде Хардине, а он – в ней. Конечно, тут сыграл свою роль случай, да и война... Любовь... и жизнь стали ощущаться совсем по-новому в тех обстоятельствах, когда никто не знал, сколько продлится жизнь и сколько будет жить любовь. Но одно я знаю наверное, Джеймс: твоя мать никогда и ни за что не сделала бы этот шаг, если бы не была так поглощена своим чувством. Я всегда был в этом уверен, а когда познакомился с твоим отцом, понял почему.
Джайлз некоторое время молчал, заново переживая неожиданную встречу с полковником Хардином.
– Это больно, Джеймс. Я разделяю твои чувства. Но стоит ли нам жаловаться? Мы получили все, что могла отдать нам твоя мать за эти двадцать с лишним лет. И все это было отнято у Эда. Я давно это понял. Я безжалостно воспользовался ее самопожертвованием, ты, естественно, делал это невольно. Мы оба заполучили ее за счет Эда. Она давным-давно могла бы бросить меня и уйти к Эду, тебя, разумеется, она взяла бы с собой, а меня оставила ни с чем. Твой отец – одинокий человек, Джеймс. Он настолько околдован твоей матерью, что так и не сумел устроить жизнь с другой женщиной. А я пользовался тем, что по праву принадлежало ему. Я пользовался ее присутствием, уютом, который она создавала, ее любовью – да-да, и ее любовью, – повторил Джайлз в ответ на саркастический взгляд Джеймса. – Твоя мать по-своему любит меня. Не так, как Эда, конечно, но любит. Иначе она не могла бы со мной жить. Я всегда чувствовал ее надежную поддержку, она всегда ободряла меня, вселяла в меня силы. Не суди столь строго, Джеймс. Судить всегда легко. Меня тоже искушал этот бес. Сара тысячу раз заплатила за свою неверность. Почему же я теперь должен лишать ее счастья, которое может дать ей он? Я знаю твою мать: пока она моя жена, она мне не изменит. Сейчас не то, что прежде, когда она уходила от меня к Эду и разрывала наши супружеские отношения. И я не дам ее в обиду, Джеймс, ни тебе, ни кому-либо Другому.
– Ее все равно ничем не проймешь, – презрительно бросил Джеймс. – Она погрязла в своих страстишках.
– Ей нужно душевное спокойствие, теперь особенно.
Джеймс покосился на отца.
– Мы же знаем, в каком напряжении она жила столько лет. Это счастье, что Эд возвратился. Он нужен твоей матери.
– У нее же есть я, в конце концов, – негодующе сказал Джеймс.
– И ты ей тоже нужен. Но Эд... это другое. Он даст ей то, что ты не смог бы.
– Можешь не уточнять, – хрипло буркнул Джеймс.
– Не тебя одного язвит ревность, – спокойно отозвался Джайлз. – Попытайся сдерживаться.
– Она задумала нас познакомить.
– Мне кажется, это следует сделать.
Джеймс клокотал от ярости.
– Он ведь твой отец, – спокойно напомнил Джайлз.
– Да какой он мне отец! Заезжий американец, о котором мне ничего не известно! Что он для меня сделал, если не считать, что участвовал в зачатии?
– Вот именно. Ты – часть его, Джеймс, и очень на него похож. То, что вы живете в разных странах, не его вина.
– На чьей же ты стороне? – напрямик спросил Джеймс.
– Ни на чьей. Я стараюсь быть объективным, вот и все. – Джайлз помолчал и после паузы добавил: – Но Эду я многим обязан – твоей матерью и тобой. Вас обоих я получил за его счет.
– За его счет! Да что он для меня сделал?
– Успокойся, Джеймс. – Джайлз и сам начинал терять терпение. – Как он мог что-нибудь сделать, если даже не подозревал о твоем существовании!
Но логика на Джеймса не действовала.
– Я ему ничем не обязан, – упрямо твердил он.
– А собственной жизнью?
Джеймс раздул ноздри.
– Ты не лучше ее, – злобно выкрикнул он. – Чем он только вас обоих купил?
