Текст книги "Фараон Мернефта"

Автор книги: Вера Крыжановская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 18 страниц)

Я вспомнил жестокость, с которой Радамес прогнал с этого самого порога свою больную жену. Пощадила ли его чума? Я решил удостовериться в этом.

У костра сидели на корточках солдаты-эфиопы, широкоскулые и с курчавыми головами. Я подозвал одного, приказал ему подержать мою лошадь и, подойдя к воротам, ударил бронзовым молотком в металлическую доску. Раздался громкий, продолжительный звук, волною разлившийся посреди ночного безмолвия, но внутри ничто не шевельнулось, и ни один слуга не вышел навстречу.

«Уж не вымер ли весь дом? – подумал я. – Надо в этом убедиться».

Я велел подать себе факел и вошел без всякого страха. Осматривая двор, споткнулся обо что-то.

Опустив факел, я с ужасом увидел, что это труп чумного, который находился уже в полном разложении и представлял собой одну черную смрадную массу. Я поднял факел над головой и убедился, что во дворе валялось с десяток мертвых тел; кроме того, несколько трупов, застывших в сидячем положении, виднелось у стен дома. Но что стало с хозяевами палат? Мне непременно хотелось это узнать, и, отвернувшись от трупов, я вошел в дом.

Поднялся по великолепной лестнице, освещенной небольшим факелом, и в зале встретил живое существо. То был старый негр, который, сидя на корточках у жаровни, жег на угольях смолу и ароматические травы.

Услышав мой голос, он встал и подошел ко мне. На мой вопрос он сообщил мне, что только он и одна женщина остались одни в целом доме.

– Все слуги разбрелись. Первых заболевших господин приказал выбросить на улицу. Но когда его мать и сестры заразились чумой, господин спрятался в погреб, откуда не выходит вот уже вторые сутки. Может быть, он уже умер, – спокойно заключил старик.

– Но почему же не убирают трупы?

– Их слишком много. У меня не хватит сил убрать их самому, а куда обратиться за помощью, я не знаю.

Я осведомился, где мать и сестры Радамеса. Невольник указал мне дорогу. Пройдя несколько комнат, я вошел в роскошно убранные покои, освещенные двумя лампами. Свет их падал прямо на стол, на котором стояли блюда с медом, печеньями и золотая чаша с вином.

Молоденькая нубийка с глупой и нахальной физиономией уплетала лакомый ужин, нарядившись в драгоценности своих хозяек. На ее курчавой голове красовалась диадема, на шее – ожерелье, а все пальцы унизаны были перстнями. В глубине комнаты корчились на кушетках три человеческих существа, до того обезображенные чумой, что я с трудом узнал их. При моем появлении молодая служанка вскочила с места, испуганная и пристыженная.

– Слушай, негодница, – строго сказал я, – разве тебе нечего больше делать, как только объедаться да красть дорогие вещи господ? Все в городе помогают друг другу, а несчастные госпожи твои мучаются, не получая никакой помощи.

– Да никто ничего не приказывает делать, – ответило глупое создание, – а хозяйки вот уже третий день говорят такое, что и не разберешь.

– Это правда, – заметил последовавший за мною старый негр. – Распорядись хотя бы ты, благородный Нехо, и скажи нам, что надо делать... К нашему господину я и подступить не смею, до того он стал странен и страшен.

Я дал ему тогда наставление, как лечить зачумленных, прибавив, что завтра приду удостовериться, все ли исполнено, и велел проводить меня в убежище Радамеса. Если он был жив и здоров, я намеревался пристыдить его за трусость, из-за которой его близкие погибали. Старик проводил меня до каменной лестницы, ведущей в погреба.

Я спустился вниз и вошел в подвал, освещенный факелом. У стен стояли огромные сундуки и амфоры, а в углу, спиной ко мне, сидел на корточках человек и жадно выпивал содержимое стоявших пред ним нескольких фляжек.

Я подошел к нему и, осветив его своим факелом, узнал Радамеса, но страшно изменившегося: бледного, исхудалого, с диким взором, в изорванной и запачканной одежде. На мой зов он вскочил и хотел бежать, размахивая обнаженным мечом, но, не найдя выхода, завопил хриплым, сдавленным голосом:

– Чума, чума пришла сюда искать меня, но я стану защищаться.

– Да это я, Нехо, а не чума! Опомнись, Радамес, – пытался я вразумить его.

Но он, по-видимому не понимая меня, с пеною у рта повторял:

– Чума, чума!.. Пусть душит она других, пусть все околевают, лишь бы я был жив!..

И он ударял мечом направо и налево, разбивая глиняные амфоры.

«Боги наказали его безумием за бессердечность», – подумал я в ужасе и поспешил уйти, предоставив на милость богов дом Мены и его обитателей.

Возвратясь домой, я нашел своих дорогих больных все в том же состоянии: ни хуже, ни лучше. Они по-прежнему стонали и метались на постелях.

– Не огорчайся, Нехо, – сказала Хэнаис, – иначе и быть не может. Только через три дня им станет лучше – так сказал Пинехас, а его слова всегда верны, так как он великий ученый.

Заметивши мой усталый вид, она прибавила:

– Ты изнурен, ступай же в соседнюю комнату, я велела приготовить тебе еды. Иди, выпей, покушай и отдохни. Я буду ухаживать за всеми и не нуждаюсь в твоей помощи.

– Благодарю тебя, добрая Хэнаис, за то, что ты позаботилась обо мне, – сказал я, сжимая ее ручку в своих руках. – Но пойдем и поужинаем вместе. Я так одинок теперь, что еда не войдет мне в горло.

– Хорошо, – ответила она после минутного колебания. – Я должна заботиться и о тебе. Пинехас говорит, что когда человек видит страдания своих близких, то душа его болеет.

Она пошла со мной в соседнюю комнату, усадила меня за стол и, наполнив чашу вином, подала мне ее с улыбкой.

Я чувствовал необыкновенную симпатию к этой милой девушке, каждый жест, каждое слово которой были полны какой-то совершенно особенной прелести и невинной простоты.

Уступив моим просьбам, она села со мной рядом и принялась угощать, выбирая для меня лучшие куски. Поев с аппетитом, я исполнил настоятельный совет Хэнаис и пошел спать.

Прошло несколько дней без новых событий. Сестре моей стало лучше, но состояние родителей и большинства слуг все еще было ужасно. Временами я совсем падал духом, но Хэнаис постоянно ободряла меня и старалась поддержать мое мужество.

– Что же тебе нужно? – говорила она, улыбаясь. – Ведь никто не умер, а в отношении остального потерпи.

Однажды ранним утром я должен был ехать во дворец, сопровождать фараона в храм Озириса. Накануне царевич Сети в первый раз встал с постели, и государь хотел возблагодарить богов за сохранение ему сына.

Мернефта отправился в храм, где жрецы, число которых значительно уменьшилось эпидемией, встретили его с обычными почестями.

Мы видели, как Мернефта простерся пред статуей бога, потом воздел руки, и его звучный голос громко раздался под высокой кровлей храма:

– Могучий Озирис, да будешь ты благословен вовеки! Милосердие твое сохранило моего сына, но сжалься также и над моим несчастным народом. Разве ты уступаешь в могуществе жестокому богу евреев? Если он мог наслать на нас чуму, ты, великий покровитель преданного тебе народа, можешь избавить нас от нее. Извести нас, каких жертв требуешь, чтобы увеличить нашу силу и победить враждебное божество, дай знак, что молитва моя услышана тобою.

Мы все присоединили свой голос к молитве фараона. В то же время жрецы и жрицы заиграли на арфах и запели священный гимн, столь выразительный и полный грусти, что звуки эти вместе с опьяняющим запахом благоуханий потрясли меня до слез.

Под сводом храма появились огненные языки, и опустились прямо на алтарь, и мгновенно зажгли приготовленную жертву. При этом очевидном знаке благоволения великого Озириса новая надежда проникла в наши сердца. Мернефта также, по-видимому, ободрился, принес богу значительные дары и, пообещав великие жертвы, возвратился во дворец.

Хотя о походе фараона в храм Озириса и не было объявлено, но новость эта распространилась по городу с необыкновенной быстротой, и когда царь сел в свой паланкин, оказалось, что все улицы по пути его шествования были заполнены толпами народа.

Шаг за шагом мы пролагали путь государю сквозь эту массу людей, в которой раздавались вопли и рыдания, но, приблизившись к дворцу, носилки должны были остановиться. Народу собралось там столько, что яблоку негде было упасть, и вся эта страшная толпа волновалась, как бурное море.

Тысячи рук простирались к фараону, и поднялся крик:

– Отпусти евреев! Сжалься над своим народом, великий государь, или мы все погибнем... Взгляни, дома пустеют, господа и слуги умирают. Скоро не станет рук для необходимой работы.

Народ выталкивал вперед страшных, обезображенных больных. Матери протягивали к царским носилкам детей, покрытых чумными пятнами и нарывами.

Вдруг толпа с воем раздвинулась в стороны, чтоб открыть путь длинной веренице повозок, на которых лежали кучи мертвых тел, завернутых в просмоленный холст.

При виде их народ поднял отчаянный вопль.

– Все гибнет, – раздавались голоса, – и тела, и души людей. В городе мертвых человеческие трупы лежат горами, как падаль нечистых животных, рук не хватает их бальзамировать и предавать должному погребению.

И крики слились в один общий вопль:

– Отпусти евреев! Это наше единственное спасение!

Мернефта выпрямился во весь рост. Огненный взгляд его быстро окинул обезумевшую толпу, которая мгновенно умолкла.

– Не одних вас поражало бедствие, – произнес он своим металлическим голосом, явственно доходившим до самых последних рядов народа. – Чума не пощадила наследника моего престола, и дворцы не меньше хижин страдают от нее. У всех моих родственников, советников, военачальников и офицеров гвардии дома наполнены больными, но никто из них не требует, чтоб я отпустил евреев. Неужели вы боитесь их до такой степени и верите, что Мезу имеет власть над чумой и смертью? Сейчас я возвращаюсь из храма Озириса. Могущественный бог услышал мою жаркую молитву: небесное пламя сошло на алтарь и зажгло приготовленную мною жертву.

Люди услышали эти слова, и надежда блеснула во всех взорах, толпа широко раздвинулась, очистив путь фараону.

– Не отчаивайтесь, мои верные египтяне, – прибавил Мернефта, – ваш царь сделает для вас все, что только возможно.

Носилки двинулись в путь, провожаемые восторженными кликами толпы.

Бледный и мрачный Мернефта вошел в свои покои, но не дотронулся до еды. Его чаша с вином осталась невыпитой, никто не смел нарушить молчания монарха. Только под вечер обратился он к одному из советников:

– Чтоб завтра утром Мезу явился ко мне!

На следующее утро фараону доложили, что Мезу ожидает его повелений.

– Пусть войдет, – сказал Мернефта.

Мощная фигура еврейского пророка показалась в глубине галереи. Мезу сопровождал его неразлучный спутник Аарон.

Приблизившись к царю, Мезу насмешливо спросил:

– Что угодно тебе от меня, могущественный фараон? К чему зовешь ты меня, если ты так силен и могуч?

– Молчи, наглец! Уж не думаешь ли ты, что устрашил меня своим колдовством? – вскричал царь. – Ты напустил чуму на мой народ посредством адского волшебства, я никогда не поверю, чтоб это было делом божьим. Не для себя я приказал позвать тебя, а только ради моих подданных, которые стонут и отчаиваются, думая, что ты властен управлять царством мрака и теней... Хорошо же. Я уступаю его желаниям и даю тебе двадцать четыре часа сроку. Если по истечении их в Египте не останется ни одного больного, ты можешь взять евреев и вести их куда хочешь.

Мезу вспыхнул и отступил на шаг, с изумлением глядя на царя.

– Чтобы прекратить чуму, мне нужно три дня сроку, – произнес он протяжно.

Глумливая усмешка показалась на губах Мернефты. Обратясь к телохранителям, он приказал:

– Ступайте и объявите на улицах, чтобы народ немедленно сходился ко дворцу.

Не было никакой надобности созывать народ, бесчисленная толпа стояла уже около дворца.

Как только доложили Мернефте, что народ уже собрался, он направился к плоской кровле. Подойдя к балюстраде, Мернефта жестом подозвал к себе Мезу и произнес:

– Верные египтяне! Великий маг Мезу сейчас дал мне обещание в три дня прекратить чуму, опустошающую Египет. По прошествии их в стране не должно оставаться ни одного больного. Если он сдержит свое обещание, я дам ему позволение вывести из Египта народ еврейский. Итак, повелеваю вам через три дня снова собраться здесь с доказательствами могущества или бессилия Мезу, то есть взяв с собою всех, кто выздоровеет либо останется зачумленным. Ты слышал мою волю, – прибавил царь, обращаясь к пораженному и недовольному пророку, и удалился, сделав прощальный знак народу.

Мы последовали за государем, который прошел на половину наследника в спальню Сети. Я встал на страже у дверей. Царевич, худой и бледный, сидел в кресле, обложенный подушками. Он поцеловал руку отца и спросил с беспокойством:

– Что это значит, государь? Я слышал крик и вопли народа перед дворцом. Что случилось? Не новое ли несчастье угрожает Египту?

– И да, и нет, – отвечал Мернефта, садясь в поданное ему кресло. – Неразумный народ вопит и стонет, требуя, чтоб я отпустил евреев. Ну, я исполнил его просьбу. Мезу только что ушел от меня, и ты слышишь радостные клики толпы, готовой уцепиться за все, что кажется ей средством спасения.

– Ты отпускаешь евреев? О, отец, это недостойная тебя слабость... Можно ли слушать невежественную толпу, ослепленную страхом, которая сама не знает, чего хочет. Ты должен взять назад свое обещание, исполнить его было бы безумием.

В волнении своем он хотел встать, но не мог и снова опустился бессильно в кресло.

– Не тревожься, Сети, – сказал спокойно царь. – Можешь ли ты думать, что я способен уступить требованиям черни, хотя при виде тысяч трупов, препровождаемых в город мертвых, сердце мое обливается кровью. Но ты ошибаешься, Сети, если думаешь, что я уступаю по слабости характера. Я хотел показать ослепленному ужасом народу, что могущество Мезу не безгранично. Я не знаю, каким ядом заразил он нашу пищу, одежды, воздух, но ты, сын мой, ученик ученейших жрецов, должен знать, что несравненно легче распространить зло, нежели прекратить его, в особенности безжалостную смерть. Пусть же он избавит Египет от чумы, и я охотно преклонюсь перед его могуществом, потому что тот, кто в силах обуздать смерть, есть божество. Что же касается данного мною слова, – фараон выпрямился и гордо ударил себя в грудь, – оно непоколебимо. Пусть Мезу прекратит чуму и смерть и тогда уводит евреев.

С горящими глазами Сети схватил руку фараона и прижал ее к своим губам.

– В тебе все дары мудрости и правосудия, государь и отец мой. Прости мне мои пустые, безрассудные слова.

Несмотря на недоверие фараона к могуществу еврейского пророка, лихорадочное волнение овладело всеми.

Каждый, у кого в доме были больные чумой, стал надеяться на их выздоровление, и я никак не мог отогнать от себя мысль, что найду родных моих совершенно здоровыми.

Никогда служба моя не казалась мне столь продолжительной и скучной, как в этот день, и когда я смог покинуть дворец, полетел домой. Как и прежде, я застал Хэнаис хлопотавшею около моих больных родителей, которые стонали на своем страдальческом ложе и не узнавали меня. Одна только Ильзирис, пробудившись после спокойного укрепляющего сна, улыбнулась мне в полном сознании.

– Завтра, – сказала мне Хэнаис, – ты можешь немного поговорить с ней.

Крайне разочарованный, я ушел в свою комнату и лег спать.

На следующий день, придя к сестре, я нашел, что ей стало лучше. Она протянула мне исхудалую руку и спросила о родителях и Хаме.

Этот последний скрылся в тот же день, как заболела его невеста. С тех пор я его не видел и сильно подозревал, что он прячется у своей прекрасной Лии, которая, конечно, знала средства защитить его от заразы. Хам не отличался ни мужеством, ни совестливостью, когда дело шло о собственной шкуре. Однако я ни одним намеком не обнаружил перед сестрой своих подозрений, а сказал ей, что Хам уехал в Рамзес к матери, где его присутствие было необходимо для поддержания порядка в доме во время эпидемии. Я прибавил, что, по всей вероятности, он здоров, так как мы не получали известий о его болезни или смерти. Видимо успокоенная и ободренная моими словами, выздоравливающая заговорила о другом. В эту минуту Хэнаис принесла ей питье, и, проводив взором уходящую девушку, сестра спросила:

– Скажи, пожалуйста, Нехо, где ты купил эту молодую служанку, такую прекрасную и добрую? Она ухаживает за мной лучше нашей Акки.

– Хэнаис не служанка, а родственница Кермозы, которая отпустила ее к нам на время, когда вы заболели все трое, а я совсем потерял голову, не зная, что и делать. Но меня очень радует, что ты находишь ее доброй и прекрасной.

Ильзирис с минуту поглядела на меня и продолжала затем с улыбкой:

– Нехо, она тебе нравится, не отказывайся. Постарайся же купить ее у Кермозы, за хорошую цену та готова продать что угодно.

– Нет-нет, – ответил я, вставая, так как мысль о покупке Хэнаис мне ужасно не нравилась.

В то утро, когда оканчивался трехдневный срок, назначенный Мезу, я пораньше отправился во дворец. В течение этого времени никто не заболел чумой, но везде были жертвы, боровшиеся с ужасной болезнью. По дороге я встретил множество носилок и повозок с больными, которые народ расставлял перед дворцом.

Вскоре появился на плоской кровле Мернефта и, обратившись к народу, сказал:

– Как я вижу, в больных нет недостатка, и это доказывает вам, что я был прав и что Мезу не всемогущ. Никакая эпидемия не может продолжаться после известного времени, в течение которого она свирепствовала со всей своей яростью. Идите же по домам, уповайте на милосердие богов и верьте, что ваш фараон заботится о своих подданных, как отец о своих детях.

Крики и благословения раздались в ответ на эти слова.

– Я вижу, идет Мезу, – сказал царь, возвращаясь в галерею. – Неужели он надеется уверить меня, что собственной властью прекратил чуму? Существует закон, – продолжал Мернефта, – закон постоянный и неизменный. Он состоит в том, что всякий элемент, соприкасаясь с известными телами, поглощается только теми из них, которые предрасположены к этому. Таким образом, чумный яд, поглощенный всеми предрасположенными к нему организмами, перестанет действовать, не находя более жертв. Устоявшие против него останутся здоровыми. Мезу знает то, что я вам сейчас сказал, но, опираясь на этот закон, мало известный неученым людям, хочет уверить нас, будто он остановил чуму, и тем добиться освобождения своего народа. Народ можно обмануть такой хитростью, но мыслителя и ученого – никогда.

Мы с удивлением выслушали слова государя. Он часто работал с учеными жрецами, но в присутствии придворных никогда не говорил о научных предметах.

Быстро пройдя в приемную залу, фараон сел на трон, а через несколько минут явился Мезу, гордый и торжествующий.

– Я сдержал обещание: чума остановлена. Великий фараон, я надеюсь, что ты исполнишь свое.

Мернефта поглядел на него со странной улыбкой.

– Ты очень умен для человека, – заговорил он с иронией, – но слишком мало этого ума для бога, волю которого ты исполняешь. Небо одинаково для всех: для еврея и для египтянина вода равно прозрачна, земля равно плодородна. Солнце палит, ветер освежает и тех, и других. Один закон управляет жизнью и смертью. Ты распространил чуму – это твоя тайна. Теперь ты говоришь, что беда устранена. Но кто докажет, что избавление от эпидемии – твое дело и воля Иеговы. Сегодня утром мои советники доложили, что в Танисе и ближайших городах (в деревнях труднее проверить) нет ни одного дома, который чума обошла бы стороной. Еще оказалось, что не заболевшие в течение первых трех дней с начала эпидемии остались здоровы, несмотря на постоянный контакт с зараженными. Надзиратели еврейских кварталов утверждают, что мертвые тела тайно уничтожены. Видимо, это трупы евреев, которых ты не смог спасти от чумы? Половина жителей Таниса еще смертельно больны, четверть населения вымерла. Каким образом ты остановил болезнь? Я поставил условие: чтобы через три дня в стране не осталось ни одного зачумленного. Ты не сдержал обещания! Только Божество способно сотворить чудо. А ты всего лишь великий мастер делать зло и избегать заслуженного наказания. Знай, я не отпущу евреев, и берегись, чтобы за Иеговой, посланником которого ты называешь себя, не оказался честолюбивый смутьян, который вредит Египту...

Мертвенная бледность покрыла выразительное лицо Мезу. Он хрипло воскликнул:

– Всевышний Бог докажет свое могущество!

Мы были поражены смелой речью фараона, удалившегося во внутренние покои. В первой комнате он остановился и, обратившись к свите, сказал:

– Будьте готовы к новому бедствию, которое нашлет на нас Мезу. Сегодня на заре я был в храме, астрологи передали мне, что звезды предвещают сокрушительные бурю и грозу – следствие страшной жары, которая стояла все это время. Не пугайтесь и не считайте это карой Иеговы. Мезу узнал по звездам о приближении урагана и захочет уверить всех, что сам вызвал его. Не поддавайтесь на провокацию!

Царь вышел, и удивленные взгляды обратились к небу. На темной лазури не виднелось ни облачка, воздух был удушливо жарок, солнце осыпало землю палящими знойными стрелами. Время печально тянулось под гнетом неопределенного страха: ничто не происходило, но предчувствовалось какое-то несчастье. Мои родные были вне опасности. Во дворце не случилось ничего нового, фараон планировал устроить пир в честь выздоровления наследника, который должен был в первый раз выйти к столу.

В день праздника я собирался во дворец. Вдруг приехал Хам, похудевший и побледневший от страха, так как он был здоров. Все встретили его с распростертыми объятиями, но мне было некогда слушать красноречивые описания приключений.

С самого восхода стояла невыносимая жара. Было трудно дышать раскаленным воздухом, пропитанным тончайшею пылью, которая сушила горло и глаза. Я стал беспокоиться, заметив, как на горизонте собираются тучи и сильные порывы ветра поднимают облака пыли. Несмотря ни на что, пиршество во дворце началось. Чтобы развлечь и повеселить царевича Сети, фараон решил пировать с особым великолепием, пригласил самых знатных и красивых придворных дам. Оживление гостей достигло апогея, все пили за здоровье государя и наследника, когда отдаленные раскаты грома и вой ветра заставили обратить внимание на то, что происходило под открытым небом. Фараон, подойдя к окну, заметил:

– Предсказанная гроза приближается.

Небосклон зеленовато-желтого цвета навалился на окрестности фантастическим сумраком. На горизонте скопились густые тучи, по которым непрерывно змеилась молния, а ветер яростно выл, сгибая пальмы, как легкий тростник. Вдали виднелся Нил, волны которого казались совершенно черными и вздымались горами. Растерянные люди бегали и искали, куда бы спрятаться со своим имуществом и скотом. Вдруг молния озарила залу ослепляющим светом, и ужасающий удар грома потряс дворец до самого основания. Серебряная и золотая посуда закачалась и зазвенела на столах, ветер задул в окна песок, смешанный с дождем. Раздались женские вскрики. Мернефта приказал задернуть тяжелые занавеси из голубой с золотом ткани, зажечь лампы и продолжать пир.

Но никто не мог ни есть, ни разговаривать. Как должна была подействовать ужасная гроза на людей, еще не окрепших после болезни! Я раскаивался, что под каким-нибудь предлогом не остался дома. Смутные сомнения и угрызения совести терзали почти всех гостей. Наконец буря немного притихла, город накрыл мрак, но дождь и ветер прекратились. Мернефта с состраданием оглядел расстроенные лица друзей и разрешил тем, кого не удерживают во дворце служебные обязанности, вернуться домой. Я воспользовался этим позволением, почти слетел с лестницы и нашел носильщиков своего паланкина. Меня пожирало беспокойство, и этот способ передвижения казался слишком медленным. Я предложил паланкин офицеру, который должен был остаться, а взамен забрал его лошадь. Едва я завидел ворота нашего дома, как буря возобновилась с удвоенной яростью. На город обрушились вспышки молнии, удары грома и жуткий ливень. Я со взмыленным конем укрылся под сводом ворот, и тут с оглушительным стуком посыпался град величиной с куриное яйцо.

Оставив лошадь на попечение слуги, я взбежал на лестницу и в галерее увидел людей, похожих на привидения, которые, сидя на полу, прижимались друг к другу. Некоторые прятали голову между колен, другие закрывали лица полами одежды. Это были выздоравливающие от чумы невольники и слуги, которые скрывались в своих убогих каморках, а теперь, пораженные ужасом, притащились сюда, рассчитывая найти надежное убежище. При моем появлении они принялись жалобно вопить и протягивать ко мне свои иссохшие руки.

– Господин, – воскликнул старый египтянин, виночерпий моего отца, – нас наказывает бог Мезу... Мир рушится!

– Нет, – возразил я, – Иегова тут ни при чем: гроза произошла от ужасной жары... Она скоро пройдет. Идите домой, добрые люди.

Оставив бедняков, я направился к родителям. В одной из зал я заметил женщину.

– Кто здесь? спросил я.

Вздрогнув, она бросилась ко мне, и я узнал помертвевшее от ужаса лицо Хэнаис.

– Это ты, Нехо? – сказала она. – Ты не ранен?

– Хэнаис, – прошептал я, – ты за меня боялась? Любишь? Не бойся раскрыть свои чувства. Я люблю тебя больше жизни, сумею доказать это на деле.

– Милый Нехо, как не любить тебя? Ты так добр и великодушен... Никто еще не обращался со мной как с равной. Но ты ничего не можешь для меня сделать. Я принадлежу Кермозе, а она требует, чтоб я любила его... которого боюсь и не терплю, но перед которым она преклоняется. Он не бросит меня, хотя не глядит ни на кого с тех пор, как полюбил прекрасную Смарагду.

– Что ты говоришь, Хэнаис! Пинехас тебя любил? Разве ты не родственница его матери?

– Я дочь ее и одного благородного египтянина, но со мною всегда обходились как с невольницей. В Пинехасе я должна была видеть господина и повиноваться ему. Меньше ли ты любишь меня теперь, когда знаешь правду?

Я прижал ее к своему сердцу, говоря:

– Хэнаис, я люблю тебя несмотря ни на что и освобожу из рук Кермозы.

Она прижала свои пылавшие губы к моим, а я покрыл поцелуями ее личико и в опьянении любви позабыл и своих больных родных, и разъяренную стихию, бушевавшую вокруг нас.

Вдруг на нас упал дрожащий свет лампады, и раздались слова:

– Это что такое?

Я опомнился и увидел отца, который, опираясь на Хама, еле двигался по комнате.

Он продолжал:

– Я не поверил бы, если бы не увидел собственными глазами. Мир разрушается, а он играет в любовь, да еще с невольницей.

Испуганная Хэнаис мгновенно скрылась, а я бросился к отцу и донес его до кресла.

– Батюшка, – сказал я, – эта невольница, как ты ее называешь, была твоею верною хранительницею... Зачем ты встал с постели?

– Слишком страшно лежать, когда дом ежеминутно готов рухнуть. Мезу и его бог хотят нас уничтожить. Клянусь Озирисом, если город не разрушится и не погребет нас под развалинами, то нам придется умирать с голоду... Пшеница, виноград, овощи – все погибнет.

Я сокрушенно опустил голову, но при виде матери, которая, шатаясь, вошла в залу, бросился к ней навстречу.

– Что происходит? – проговорила она слабым голосом, хватаясь за меня. – Какой мрак, треск и гром! Где Ментухотеп? Боюсь оставаться одна.

Я подвел ее к отцу и усадил в кресло рядом с ним. Немного спустя пришла Ильзирис, опираясь на руку верной Акки. Собравшись вместе, мы молча забились в отдаленный уголок залы.

Эта гроза действительно походила на светопреставление: тьма была такая, что глаз не различал близких предметов. Лампы и факелы догорели и потухли, и мы остались в потемках, не смея тронуться с места.

Часы или дни прошли, я не мог сообразить. Иногда я чувствовал голод, порой впадал в тяжелое забытье. Наконец усталость взяла верх: оглушенный и убаюканный глухим ревом бури, я уснул. Сколько времени я проспал, не знаю, но когда проснулся, был светлый день. Я вскочил на ноги и осмотрелся.

В нескольких шагах от меня, совершенно изнуренные и похожие на мертвецов, крепко спали родители и сестра. Зала представляла собой печальное зрелище: пол был залит водой и усеян осколками дорогих ваз и редкими растениями. Зато воздух стал необыкновенно чист и прохладен.

Я сошел вниз, собрал людей, еще не оправившихся от испуга, приказал одним готовить завтрак, другим идти к господам. Потом разбудил родителей и сестру, сказал им, что поеду во дворец узнать, что там делается и сколько времени продолжался ураган. Наскоро позавтракав, я выехал из дома с тяжелым сердцем. Хэнаис исчезла, это тревожило меня больше, чем события во дворце фараона.

Улицы были запружены народом. Люди, бледные и расстроенные, хлопотливо бегали за покупками, собираясь группами, оживленно беседовали. Было много выздоравливающих от чумы, которые медленно волочили ноги, опираясь на палку или плечо кого-нибудь из своих домашних. В толпе шныряло немало евреев, в последнее время избегавших показываться на улицах. Они громко разглагольствовали, уверяя всех, что не видали и не слыхали никакой бури, что стояла прекрасная погода.

Добрые египтяне толпились вокруг них и слушали, онемев от изумления и ужаса. Я проехал мимо с равнодушным видом: они могут рассказывать все, что угодно; некому опровергнуть их вранье. После той речи фараона я смотрел на Мезу иначе: возможно, евреи рассказывают небылицы по его приказанию, чтобы устрашить легковерный народ.

Прежде чем посетить дворец, я отправился туда, куда влекло сердце, т.е. к Кермозе. Я предполагал, что Хэнаис вернулась туда. Молоденький негр объявил, что все в доме спят, кроме Пинехаса, который уже принимает. Войдя к нему, я застал его погруженным в папирусы. Он сильно похудел, но имел радостный вид. Не давая мне заговорить, он насмешливо сказал:

– Ты приехал насчет Хэнаис? Она тебе нравится и ты хочешь владеть ею?

– Почему ты так думаешь, Пинехас?

– Она сама все мне сказала, – спокойно отвечал он. – Разве она может скрыть что-нибудь от своего господина?

– Ты прав – я пришел выкупить ее. Назначь цену, Пинехас.

– Не думаю, что Хэнаис можно продать. Впрочем, обратись к моей матери: все, касающееся женщин дома, ее дело. Я в это никогда не вмешиваюсь.

Он не хотел торговаться и переложил хлопоты на Кермозу, которая оберет нас дочиста.

Я попытался сменить тему разговора:

– Что ты думаешь о последних событиях?

– Ничего.

– Но как ты полагаешь, чем все это кончится? – спросил я.

– Это трудно предвидеть.

– Когда можно будет переговорить с твоей матерью? – холодно спросил я.

– Сегодня вечером или завтра утром, когда тебе будет удобнее, – отвечал Пинехас, притворяясь, будто не заметил моей холодности.

Я поехал во дворец, где все еще толковали об урагане и чуде, произошедшем у евреев. Мой приятель-офицер, стоявший в то утро на страже в комнате фараона, сообщил, что советники доносили царю об этом поразительном явлении и о том, что народ пламенно желает удаления из Египта евреев, вид которых стал ненавистен. Но Мернефта с гневом топнул ногой и объявил, что буря и тьма прошли и теперь все равно, были они или нет в еврейских усадьбах, а что касается освобождения евреев, то он больше не хочет слышать об этом.