Текст книги "Дважды дрянь"
Автор книги: Вера Колочкова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 11 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]
Майя осторожно провела рукой по тугому ершику на макушке, потрогала челку, низко спустившуюся на глаза. Другое совсем лицо.
И глаза блестят по-другому, и длинная шея обнажена непривычно и вытянута, как у мальчишки-подростка…
– Ой, Маечка, как трогательно! – всплеснула ручками Анна Альфредовна, увидев ее в фойе парикмахерской. – Боже мой, какая же ты хорошенькая…
Потом они купили ей брючный костюм. Черный, модный. С широким поясом на пиджаке. И опять она не узнала себя в зеркале примерочной. Красивая стильная девушка по ту сторону зеркала была вовсе не Майей Дубровкиной, старшей дочерью несчастной многодетной вдовы Алевтины Дубровкиной. Девушка была из другого мира. Из того, куда бывшей Майе Дубровкиной только чуть приоткрылась дверца. Приоткрылась, а потом распахнулась настежь. Входи! Входи, пока зовут!
Встреча с немецким родственником получилась очень трогательной. Анна Альфредовна с утра очень нервничала, пила кофе литрами, грела о чашку ледяные руки. Потом стояла на перроне с застывшими глазами, как солдат на посту, зажав в ладони пять белых розовых бутонов в хрустком целлофане. Хельмутом Гофманом оказался солидный лысоватый дядечка в светлом пальто. Расплылся в слезливой улыбке, ухватился руками за Анну Альфредовну, ткнулся ей по-ребячьи в шею. Майю тоже до слез прошибло. Она вообще была очень чувствительной. В маму. Когда случалось по телевизору мелодраму смотреть иль передачу какую, где люди после разлуки встречаются, уплакивались обе вдрызг, как белуги. А тут все живьем, все перед глазами… Как не заплакать-то?
Дядя Хельмут и племянника двоюродного потом обнимать так же начал, и Майе от той родственной радости перепало. Как оказалось, он и по-русски довольно сносно говорит. Зря только с переводчиком договаривались.
– А это невеста моя, Майя! – представил ее Леня уже после радостных лобызаний.
– О! Невеста! Это хорошо! Невеста – это значит, скоро будет свадьба? Так я понимаю? – с улыбкой заглянул Лене в лицо дядюшка, еще и шарахнул рукой игриво в спину. – Поздравляю, поздравляю заранее! Семья – это хорошо!
Потом, в такси, по пути к гостинице, Леня наклонился к ее уху, спросил виновато:
– Май, ты не обиделась? Ну, что я тебя невестой представил…
– Нет. Вовсе нет, – смело улыбнувшись ему навстречу, прошептала она. И тут же, сама от себя не ожидая такой наглости, решительно добавила: – Ну все, теперь не отвертишься. Раз невестой обозвал, теперь женись уже, как порядочный…
– Шутишь?
– Нет. Нисколько.
– Тогда ловлю на слове, – жадно сжал он ее руку. – Завтра же в ЗАГС пойдем…
Вот и все. Ей сразу вздохнулось как-то… обыденно. Как после тяжелой работы. Все. Дверь в прошлое закрыта. Надо жизнью жить, а не мучиться попусту, как мама говорит. Пробивать головой свое твердое горе надо. Холодной головой. И первый удар она ему уже нанесла, этому железобетонному горю. И ничего страшного не случилось. Правда, внутри екнуло что-то, коротко и тревожно, но на каждое внутреннее движение не наздравствуешься. И слушать эти движения не стоит. И вообще, кто сказал, что замуж надо обязательно по любви выходить? Где это написано? Там же как-то по-другому написано! В горе и в радости, в бедности и в богатстве… Что ж, она и готова! И в горе и в радости! И в богатстве и в бедности! Хотя бедность, судя по разговорам дядюшки Хельмута, им теперь вовсе не грозит.
Очень уж деловым оказался дядюшка Хельмут. Посвятил слезам да разговорам с сестрой и племянником один день всего. Из разговоров этих Майя узнала все их семейные тайны – надо же, она и не знала, что Леня, оказывается, никогда своего отца не видел… Он погиб, когда Леня и не родился еще. Анна Альфредовна его одна растила. Странно, что она не знала этого. Все-таки в одном классе учились. Вот про Димку Ненашева она все знала – и чем мама болеет, и какой папа строгий, и в каком городе родственники живут, а про Леню Гофмана ей никакая информация, выходит, не нужна была. Теперь вот сидит, удивляется, как дурочка, бровки вверх тянет. Еще и невестой назвалась…
На другой день после встречи дядя Хельмут изложил им свои планы. Как действительно оказалось, приехал он не просто так, а по делам фирмы. Представительство в Питере открывать. Разговоры у них там, в Германии, об этом давно шли, а тут как раз все счастливо и ко времени совпало… В общем, решил дядя Хельмут в Питере надолго обосноваться. Присмотреться. Сначала представительство открыть, а потом и свою собственную фирму. Сказал, что сейчас многие в Россию рванули, что здесь настоящий Клондайк теперь для инвестиций. Леня дядю слушал очень внимательно. Прямо глазами горел. И диалог у них получился в этом плане обоюдный – не зря же он на экономическом факультете учился. А Майя с Анной Альфредовной только улыбались да помаргивали глупо от обилия незнакомых слов в лексиконе мужчин. Правда, диалог этот им потом более понятен стал. И более интересен, чего уж греха таить. Это когда дядя Хельмут о жилье заговорил. И для себя, и для них. И даже попросил Леню заняться покупкой двух квартир в самые ближайшие сроки. Правда, на средства для покупки этих самых квартир особо не раскошелился – тех денег, которые дядя выделил, хватило только на две однокомнатные. Но тут Анна Альфредовна опять же ситуацию разрешила – заявила решительно, что климат здешний сырой ей вовсе никак не подходит, что дома ей жить гораздо сподручнее и что она будет просто к ним в гости приезжать. Материнский подвиг совершила, одним словом. Самоустранилась с территории молодых, чтоб не мешать. Посмотрела купленную квартиру, сходила с ними в ЗАГС, всплакнула и уехала. И даже на свадьбу не осталась. Чего я, говорит, с вами, с молодежью, делать буду?
Хотя свадьбы, как таковой, у них и не было. Так, вечеринка студенческая. Пришли ребята из Лениной группы, поели, попили, поплясали от души. Пообещали своими силами ремонт сделать. Квартира-то убитая совсем была. Потом и правда – сделали. Неказисто, но сделали. Хотя, если уж подсчетами заняться, сколько того портвейна было выпито за время этого студенческого ремонта… Можно было б на эти деньги нормальную бригаду привести…
А дядя Хельмут очень быстро свое газонокосильное представительство открыл. И место для офиса выбрал удачное, и все другие дела провернул аккуратно, без нервного русского надрыва. По-немецки. Через месяц уже работать начал. И Леню к этой работе сразу привлек. После университета ехал бедный Леня на другой конец города, засиживался в дядином офисе допоздна. В дела вникал. А Майя хозяйством занялась. Обустройством гнездышка. Хотела тоже на работу устроиться, да прописки у нее питерской не было. Нет, конечно же Леня ничуть не возражал против ее прописки – она ж не кто-нибудь, она ему жена. Самая настоящая, законная, со штампиком в паспорте. Просто чтоб в новой квартире прописаться, надо было со старого места жительства обязательно выписаться. Тоже штампик в паспорте поставить. То есть надо было Майе домой ехать, как ни крути. А ехать ей не хотелось. Боялась. Можно сказать, постыдно трусила. Но звонила матери довольно часто – ее на местной почте, где аппарат междугородный стоял, все сотрудники в лицо знали, даже здоровались иногда. Мама бодрым голосом выкрикивала ей в трубку новости – Юлька болела, с температурой лежала, теперь ничего уже, Ванька в школьном спортзале стекло оконное разбил, теперь учителя, сволочи, деньги с нее справляют, и это еще слава богу, что сватья новоявленная, Анна Альфредовна, дай ей бог здоровья, в школу сходила да все утрясла… Заканчивался их разговор тоже на оптимистической материнской ноте – ты, мол, Майка, живи себе там и не думай ни о чем. Замуж вышла, и хорошо, и замечательно. И мне на душе, мол, спокойнее оттого, что хоть одного ребенка в хорошую жизнь выпустила, за хорошего человека пристроила. И на том спасибо. Но где-то там, Майя слышала, на задворках этих высказываний, звучало-таки медными трубами материнское торжество – вот так вот вам, женихи местные, окаянные и несостоявшиеся! Не захотели мою девку в жены брать, обманули, побрезговали, а она – вон как! Из городишка захудалого уехала в красивый большой город, замуж за хорошего парня выскочила, да еще и благополучие теперь на нее свалилось в виде дядюшкиного покровительства! Погодите, то ли еще будет с этим благополучием, дайте срок…
Что ж, и в самом деле, как ни крути, а именно так все и складывалось в Майиной питерской жизни. Вполне благополучно. Леня оказался не мужем, а во всех отношениях чистым золотом. Добрый, заботливый, понимающий. Казалось, ему и самому доставляют огромное удовольствие эти в себе золотые качества – доброта, забота да понимание. А чего стоило Ленино предложение посылать половину заработанных у дядюшки денег Майиной маме? Это уж вообще – предел всему… Раз в месяц она бежала на почту, как на крыльях летела! И в большой магазин «Детский мир», что на Невском, частенько заглядывала, одежонку для малышни покупала. Она Лене очень, очень благодарна за все была. Просто ужас как благодарна. Хотя, если честно сказать, и прислушивалась к себе настороженно, боясь, не поднимется ли из души черным облаком неприязнь какая. Мало ли. Поднимется и выскочит наружу, набросится на Леню непредсказуемым раздражением. На одной благодарности тоже, говорят, далеко не уедешь. Надо же как-то еще и с любовью определиться. Она, эта любовь, хитрая зараза, ее ничем не проймешь. Нет такой таб летки, чтобы проглотить ее вместо антибиотика и убить в себе старую любовь-заразу. А вместо нее потом новую любовь вырастить. Хорошую и правильную.
Иногда, правда, ей казалось, что она с этой задачей-любовью довольно успешно справляется. То есть растет, растет в ней по отношению к Лене то самое чувство, до дрожи знакомое.
Вот, например, бывали дни, когда она прямо с утра начинала его ждать. Даже с нетерпением. Копила в себе всякие душевные новости – и то ему надо рассказать, и про это не забыть… И уют наводила, и еду готовила – вся в ожидании! Просто изводилась к вечеру этим радостным ожиданием! А как только Леня переступал порог вечером, все пропадало куда-то. Разом. Обидно – жуть. Накатывало то ли равнодушие, то ли усталость неизвестно от чего. А еще – страх стеной вставал. Страх, что выскочит из дальнего уголка души притаившаяся там тоска. Оттолкнется и выскочит. А Леня все смотрел по-доброму, улыбался понимающе. И вроде как всем доволен был. Потом она себя успокаивала – может, и не надо ему никаких ее встречных душевных движений? Может, ему и так хорошо? Он же деловой мужчина все-таки, а не романтический герой…
Так прошел год. Пробежала быстрая весна, ушла в небытие нервная Ленина летняя сессия. А с осени он на вечернее отделение перевелся. Работы стало много. Дядя, как и собирался, открыл-таки в городе собственную фирму. А исполнительным директором в ней Леню назначил. С очень хорошей зарплатой, между прочим. Майя тоже хотела туда на работу напроситься, но Леня ее отговорил. Как объяснил – не тот, мол, для нее это профиль. Она ж чистый гуманитарий. И было бы гораздо лучше, если б она продолжила учебу в педагогическом. Два курса в родном городе закончила – и что? Псу под хвост? Вот, сказал, в Новый год соберемся с тобой и домой сгоняем. И выпишем тебя из маминой квартиры, и документы в твоем институте заберем…
Она ему поверила. Привыкла за это время ему верить. И даже не испугалась. Домой так домой. Тем более она так по маме соскучилась! И по ребятам! И вообще – нельзя же всю жизнь за Лениной спиной прятаться. Она теперь дама замужняя, а те, которые чужие мужья, они и есть чужие мужья, не более и не менее. Как знать, если б тогда Леня действительно с ней домой на Новый год поехал, то так оно и было бы. В смысле чужих мужей…
Дядя Хельмут Леню на Новый год не отпустил. На фирме проблемы какие-то возникли, она уж и не помнит какие. То ли налоговая должна была нагрянуть после праздников, то ли еще какая угроза бизнесу. Майя даже заплакала от досады, когда Леня ей объявил, что поехать не сможет. А может, не от досады, а от страха. Он ее успокаивал – ничего страшного, мол, съездишь одна… Не надо, не надо было ей тогда без Лени ехать! Может, и обошлось бы все…
– Майка, ты чего опять застыла? – снова вздрогнула она от прозвучавшего за спиной маминого голоса. – Не пугай ты меня, доченька! Поговори со мной, а то у меня из-за тебя сердце не на месте.
– Да нет, мам, все в порядке.
– Да я уж вижу, в каком порядке! Как поговоришь с этой девкой-адвокаткой, так сразу будто кожу с себя сбрасываешь. Чего ты испугалась-то? Очередного суда, что ль? Уж сколько этих судов было, и все в твою пользу получаются! Радоваться надо, а ты испугалась!
– Да чему, чему радоваться-то, мама? – вдруг раздраженно всплеснула руками Майя, резко развернувшись всем корпусом к матери. – Тому, что я Лене жизнь порчу и никак остановиться не могу? Этому надо радоваться? И вообще – отстань от меня, пожалуйста! Дай мне одной побыть! Я и без того себя сволочью последней чувствую, и ты еще…
Совсем она от себя такого истерического всплеска не ожидала. Нельзя, нельзя ей так задумываться, нельзя ворошить прошлое. Ничего хорошего из этого не выходит. Уж лучше запереть его на замок да жить, как жила все эти годы. Вон как маму напугала – стоит перед ней вся такая растерянная и несчастная и даже ладонью прикрылась, будто она ее ударить собралась. Сколько раз уже себе слово давала – не ворошить, не думать, не посыпать голову пеплом…
– Мамочка, прости… Ну прости, я сама не знаю, как у меня с языка сорвалось! – кинулась она тут же к матери с объятиями. – Я просто задумалась… А ты сзади так неслышно подошла…
– Да ладно, Майка… Что ж я, совсем глупая, думаешь? Не понимаю ничего? Знаешь, как я себя корю, что заставила тебя тогда уехать… Да и потом… Может, уж не надо было тебе с этими алиментами канитель заводить?
– Не надо, мам! Не говори ничего, не надо! Ни в чем ты не виновата! А канитель эта… Ведь пройдет же она, правда? Кончится же это все когда-нибудь?
– Ну конечно, доченька. Кончится, конечно. Наверное, ты сегодня устала просто. Вон как поздно пришла. А ты ложись давай! Расправляй постель и ложись! Поспи, доченька! Хочешь, я тебе пустырника заварю? Попьешь отварчику, всю ночь крепко спать будешь…
– Хорошо, мам. Я лягу. Только ты не обижайся, ладно?
– Да ладно, какие меж своими обиды… Пойду телевизор приглушу да Темке накажу, чтоб шибко не шумел…
Быстро постелив себе на диване, Майя легла, завернувшись в одеяло, как куколка-шелкопряд, вместе с головой. Хорошо. Можно никого не видеть, не слышать. Раз уж начала свой путь в прошлое, надо пройти его мысленно до конца. Нечего себя жалеть. Раз все это было, значит, было. Как от него ни беги, а было. И тот Новый год тоже был…
Они встречали ее на вокзале, выстроившись рядом с матерью по росту – Ванька, Юлька, Сашка. И бросились к ней одновременно, как только спрыгнула она с подножки на перрон. Чуть с ног не снесли. Кричали что-то свое, ребячье. Нормальные детсадовские дети – голоса громкие, звонкие. А Сашка – тот еще и повизгивал, как щенок, и подпрыгивал на одном месте, крепко сжав кулачки. И Анна Альфредовна тоже пришла. Обняла ее, как родную, звонко чмокнула в щеку. Радостная получилась встреча. На улице, правда, мороз был, так что целоваться-обниматься долго не пришлось – бегом домой потрусили, волоча на себе многочисленные сумки с подарками. А дома встреча продолжилась – рассматриванием этих самых подарков. Тоже радости было! Она между делом успела и холодильник загрузить под завязку привезенными с собой вкусностями, чем перепугала бедную маму до смерти. Та сунулась было в холодильник и вдруг вскрикнула так, что все на кухню сбежались, привлеченные ее испуганным возгласом.
– Ой, Майка… Ой, да что же это… – лепетала мама, глядя на мясное, рыбное да сырное изобилие. – Я уж и не помню, когда в нашем холодильнике столько всего было… Отвыкла, вот и перепугалась…
– Ой, нашла чего пугаться, сватьюшка! – весело рассмеялась Анна Альфредовна, подмигнув Майе. – Давай теперь, привыкай! Дочку, чай, не в дальнюю деревню за пьяницу замуж отдала!
– И то, и то… – согласно закивала ей мама, сильно смущаясь. – И сама не знаю, чего это меня обнесло с этим испугом…
Хороший был тогда день. Веселый. И вечер, наверное, тоже был бы хорош, если б Динка не позвонила. Как там поется – вдруг раздастся гром небесный телефонного звонка? Точно, гром. Точно, вдруг. Она сама и трубку взяла – думала, Леня звонит узнать, как добралась…
– Майка! Точно, Майка! – радостно заверещал в трубке Динкин голос. – А мне Лидочка Харитонова сейчас позвонила, говорит, видела тебя на вокзале! А я ей – ошиблась, наверное! А это и вправду ты! Когда к нам придешь, Майка?
– Ой, я не знаю… Я только приехала… – растерянно выдохнула Майя, оглянувшись на мать, словно прося помощи. Но Алевтина ее не видела. Некогда ей было – Юлька с Сашкой привезенную Майей игрушку не поделили, и вышла у них по этому случаю небольшая потасовка. Вот и разводила их мать по углам, чтоб в чувство привести.
– Ой, а у вас там все по-прежнему, да? – засмеялась в трубку Дина. – Дети, горшки, пеленки…
– Почему пеленки? У нас давно уже нет никаких пеленок… Ты чего, Дин?
– Ой, да это я так… Извини. Пеленки – это уж скорее про меня…
– В смысле?
– Чего – в смысле? Рожать мне скоро! Вот и весь смысл. Эх ты, подруга… Смылась втихушку и совсем про нас забыла! Хоть бы позвонила когда иль письмо написала… Ты, говорят, за Леньку Гофмана замуж вышла?
– Ну да. Вышла. А что?
– Да нет, ничего… Счастья тебе. Слушай, а правда, что у него богатый дядюшка выискался? Говорят, квартиру вам купил…
– Дин, ну чего рассказывать… Я вижу, ты и так все знаешь…
– Ой, да ничего я не знаю! Майка, надо же встретиться, поговорить! Давай, а? Ты где Новый год встречаешь?
– Как где? Со своими, конечно!
– Да ну… Чего ты будешь в праздник с ребятней сидеть? Приходи к нам! У нас много народу соберется! И наши, из класса, тоже будут… Ой, тут столько новостей! Приходи, Майка!
– Не знаю, Дин. Я же одна приехала, Леня не смог…
– Ну и что? Подумаешь, одна. И хорошо, что одна. Себя покажешь, на нас посмотришь! Неужели тебе не интересно?
– Ну, хорошо…
– Вот и молодец! Все, послезавтра жду! Записывай адрес. Мы же теперь в новом доме живем…
– Говори, я запомню.
– Белореченская, семнадцать, квартира двадцать семь! Конечная остановка шестого автобуса. Выйдешь и сразу такой высокий дом-свечку увидишь. Это и есть наш дом. Запомнила?
– Да, запомнила.
– Тогда до встречи, Майка? И приходи пораньше, стол поможешь накрыть!
– Да, Дин, приду…
«Ни за что не пойду!» – тут же мелькнула в голове первая правильная мысль и тут же исчезла, уступив место другой мысли, неправильной. «Хочу увидеть Димку» – так эта неправильная мысль прозвучала. Требовательно прозвучала, будто кулаком по голове ударила. Надо бы ее отогнать побыстрее, она ж плохая, точно плохая! Но как, как ее отогнать-то? Тихо опустив трубку на рычаг старого телефонного аппарата, она уставилась на него и смотрела долго не моргая, будто впервые бросились ей в глаза допотопные его признаки – и пластиковый крутящийся диск, и основательно потертые цифры в дырочках. Надо бы новый купить. Модный, кнопочный. Вот прямо завтра пойти и купить. И еще… И еще что-нибудь купить… Обязательно… Так, сейчас посмотрим…
Она тут же начала суетливо кружить по комнатам, хватать в руки что-то, беспокойно разглядывать и класть на место, вертеть головой, лихорадочно блестеть глазами – убегать от себя, в общем. А что ей в этой ситуации оставалось еще делать? Только и оставалось, что убегать. Вот зря говорят, что от страха душа в пятки уходит. Неправда все это. Как было бы просто, если б она взяла и спряталась на время в пятках и пересидела бы там опасный жизненный момент. Так ведь ничего ж подобного не происходит! Она, душа, в этот момент со страхом вплотную сливается и образует некое беспокойное, но целостное единство, которое начинает руководить человеком полностью, и мыслями его, и поступками, и всем остальным поведением. Смешное такое поведение получается, суматошное. Страх говорит – нельзя, а душа кричит – хочется. Нельзя – хочется. Нельзя – хочется. Гремучая смесь. Бомба замедленного действия. Все равно когда-нибудь взорвется. Раз уж отпустил человек душу в страх – точно взорвется…
Конечно же она пошла встречать Новый год к подруге Динке. Вроде как и не собиралась до последнего, а пошла. Взбесившееся «нельзя – хочется» совсем к вечеру тридцать первого декабря распоясалось, толкнуло в спину приказом – иди…
– Майка, ты чего там прихорашиваешься-то? – заглянула к ней в комнату мама. – И нарядилась, и волосы вон дыбом поставила… Мы ж гостей не звали вроде, все свои только придут…
– Мам, я к ребятам пойду. Надо же все равно с нашими увидеться, там полкласса соберется…
– Где соберется? – удивленно переспросила мать. – Куда это ты пойдешь с ними видеться?
– Куда? Да к Динке, мам… – как можно беспечнее проговорила Майя, поднеся лицо ближе к зеркалу и пытаясь разделить на маленькие отдельные прядки новомодную «зимневишневую» челочку.
– Ку-да?! Ты что, девка, совсем рехнулась, что ли? – испуганно всплеснула руками Алевтина. – Ты хоть понимаешь, что нельзя тебе туда идти?
– Почему, мам?
– Да как это – почему? Нельзя, и все! Опомнись, Майка! Сердце бабье – оно ж памятливое! Побереги ты его, ради бога… Не ходи, Майка! Очень тебя прошу!
– Да ладно, мам. Ничего. Не бойся. Все будет хорошо, мам…
– Ой, не будет, не будет, Майка…
– Ну все, мам! Хватит! Все, пойду я! Опаздываю уже! Мне еще в магазин заскочить надо, купить чего-нибудь к столу от себя…
Проскользнув мимо стоящей в дверном проеме матери, она торопливо чмокнула ее в щеку, быстро оделась и выскочила на морозную улицу. Синие предновогодние сумерки ложились в праздничном предвкушении на город, с неба сыпало мелким редким снегом, особо и не заметным глазу, однако свежие пухлячки-сугробы вырастали по краям тротуара прямо на глазах и тут же бросались от ветра под ноги, рассыпались вьюжной поземкой. В продуктовом на углу она автоматически выстояла огромную очередь в кассу, тупо разглядывая бритый затылок стоящего впереди мужчины. Так легче было – стоять и просто смотреть вперед. И ни о чем не думать. И потом, в автобусе, так же глядела в разрисованные морозом стекла, ни о чем думать не могла. Выдохлись, видно, в борьбе друг с другом «нельзя» и «хочется». Свалились в нокауте. А вот и конечная. Выходить пора. Вон и дом новый стоит – желтая свеча…
– Майка! Привет! Пришла все-таки! Молодец! Ух ты, какая стала… Не узнать совсем… И стрижка… А костюм, костюм какой! Ну, ты даешь… Димка, иди сюда скорей, посмотри, кто пришел!
Дина ходила вокруг нее, поддерживая огромный живот, обтянутый трикотажным коротким халатиком, разглядывала жадно. Сама она выглядела не блестяще, как и подобает выглядеть беременным женщинам – лицо в бурых пятнах, расплывшееся, как убежавшая из кастрюли квашня, светлые русые волосы, всегда раньше ухоженные, забраны в небрежный пучок на затылке. Да еще и халат этот – на пузе будто засаленный. Из комнаты в прихожую выглянул Димка, Майя кивнула ему приветливо. Показалось ей, даже немножко равнодушно кивнула. Привет, мол. Я вот тут к Динке пришла, к подружке своей закадычной, ну и с тобой поздороваюсь заодно, раз ты теперь ей мужем приходишься…
– О-о-о… Кого я вижу! Майка! На чем записать такое счастье! – пошел к ней навстречу Димка, широко раскинув руки. – Ну-ка дай-ка на тебя посмотреть… Слушай, а тебя и не узнать совсем! Такая стала… мадам! Или как там у вас правильно? Фрау? Фрау Майя Гофман… А что, звучит…
– Ой, да никакая не фрау! Ну чего вы, ребята… – засмущалась от их совместного пристального разглядывания Майя. – Подумаешь, подстриглась модно… Да сейчас каждая вторая с такой стрижкой ходит…
– Но не всем она так идет, как тебе! Ты такая стала – не узнать! Такая… Такая… Десять шаров тебе, Майка! – выставил Димка вперед обе пятерни, растопырив широко пальцы.
– Десять? А раньше, я помню, и шести не давал… – вставила свое слово Дина, сердито взглянув на мужа. И тут же, улыбнувшись, торопливо проговорила, будто извиняясь за свой обиженный тон: – Помнишь, Майка, как они в классе всех девчонок по десятибалльной шкале развели? Мы с тобой вместе тогда на шести баллах так и застряли. А теперь, смотри-ка, ты и до десяти доросла… Ну что, пойдем на кухню? Ты нам поможешь? Скоро народ повалит, а у нас не готово ничего…
«Ну вот! Ничего страшного и не случилось!» – горделиво подняло внутри Майи голову то, которое «хочется». «Подожди, не вечер еще…» – прошипело злобно в ответ ему «нельзя». «Ша, ребята, успокойтесь! – весело повязывая фартук и счастливо улыбаясь под Димкиным восхищенным взглядом, приказала им обоим Майя. – И вообще, идите-ка вы из меня на все четыре стороны. Хватит пугать. Что я, не имею права с друзьями Новый год встретить? Я же просто в гости пришла, без обиды и злобного коварства, просто так пришла… Позвали и пришла…»
Сразу стало легко и бесшабашно и по-новогоднему весело. Тем более Димка тут же предложил ей аперитив, то есть налил полный бокал темного густого киндзмараули. А себе – водки. И выпить до дна заставил под предлогом того, что он с утра хоть какого, хоть самого завалящего собутыльника дождаться никак не может. У людей праздник, а у него жена беременная, даже чокнуться не с кем по-человечески. А когда Дина отправилась в ванную, чтобы привести себя в порядок, и уже оттуда выкрикивала для Майи кулинарные указания досмотреть-порезать-попробовать, спросил, подняв на нее большие грустные глаза:
– Обижаешься на меня, да?
– Нет. Уже нет. Перегорело все, Дим, – расплылась она в легкой хмельной улыбке.
– Ну да… Видишь, как оно все вышло… Теперь, наверное, ты и сама уже поняла, что я тебе и на фиг не нужен был… Ты… Ты сейчас такая стала, Майка… Я даже не знал, какая ты на самом деле красивая!
– Ага. Десять шаров. Ты уже говорил.
– А… ты меня вспоминала? Ну, хоть немного?
Она не успела ему ничего ответить. Дверной звонок задребезжал так требовательно и непрерывно, словно сорвался со своих механических тормозов.
– Димка, открывай быстрей, дверь разнесут! – сердито крикнула из ванной Дина. – Черт, чего так рано-то… И не готово еще ничего…
Вместе с шумной компанией ворвался в маленькую квартиру шальной радостный дух предстоящего молодежного гуляния. Здесь все были свои – бывшие одноклассники. Кто парами, кто поодиночке. Отчего-то любая школьная дружба сохраняется в течение первых пяти лет, а потом исчезает куда-то. На ее месте слишком уж быстро образуются другие, новые связи, новые дружбы – произрастают из коллег по работе, привозятся из отпусков, из командировок. С пылу с жару, свеженькие… Вот и сейчас – отнеслись к Майе уже настороженно. Нет, обнимались, и целовались, и визжали радостно, и даже подпрыгивали, округлив глаза, но все равно – настороженно. Может, потому, что не привыкли видеть ее такой. Ассоциации уже не те. Майка Дубровкина, та самая, бедно одетая, неуклюжая и долговязая «стропила» с хвостиком на затылке, – и вдруг поди ж ты… Такая дама из Амстердама… Ей в какой-то момент даже неловко стало за свой приятно-ухоженный вид, за дорогой костюм… Будто обманула она их в чем. А с другой стороны – Димка же был здесь! Осознание его присутствия в этой маленькой, хорошо обставленной квартире, подогретое выпитым киндзмараули, кружило голову, взбудораживало, сотрясало воздух весельем, летело искрами из глаз. Она отвечала на любопытные вопросы, сама кого-то выслушивала, удивлялась новостям, смеялась от души чужим шуткам, кричала громкое «ура» под бой курантов и все время чувствовала – Димка здесь! Наверное, для него она и смеялась. И блестела глазами тоже для него. Хоть и не смотрела в его сторону совсем. На других смотрела, а на него ни разу даже не взглянула! А когда встали из-за стола и пошли поплясать-поразмяться, знала, что и танцует для него тоже. Для него одного. Чувствовала, что он на нее смотрит…
А потом был балкон, куда она выскочила сгоряча, чтобы глотнуть морозного воздуха. Правда, вместо воздуха встретил ее там стойкий табачный дух от недавно случившегося мужского перекура, но зато пятно луны так красиво светится сквозь заиндевевшие балконные стекла… Можно стоять, смотреть. А через минуту почувствовать на плечах жаркие Димкины ладони. И шепот в ухо о том, какой же он был дурак, и как так все могло случиться, и что же теперь ему делать, и как же теперь жить… Вот тут, в этом самом месте, душа у нее как раз и оборвалась. И упала именно туда, в пятки. Как ей и полагается. И ноги тут же подкосились, будто душа, падая вниз, больно вдарила по коленкам. Хорошо, Димка ее подхватил вовремя, развернул к себе, прижал с силой, жадно нашел губы…
– Димк, ты где? На балконе, что ли? А, Димк? – послышался, словно издалека, тревожно-жалобный Динин голос, и они живо отпрянули друг от друга, будто невидимый нож меж ними прошел. Противный такой нож-испуг. Смешной. Водевильный какой-то. Торопливо оправив на себе жакет, она шагнула было к двери, но Димка, успев поймать ее за руку, проговорил горячо и торопливо:
– Я тебе позвоню завтра, ладно?
– Нет. Зачем? Не надо!
– Я все-таки позвоню… – уже в комнате догнал ее Димкин голос. И тут же подхватил ее кто-то, вовлек в необыкновенно модный в те годы танец ламбаду, а потом закричали, что пора встречать Новый год по-московски… Одно слово – веселье. Где-то там, глубоко в голове, застрял и так и не вышел наружу мамин последний наказ – уж если пошла, так хоть Лене в двенадцать часов позвони, поздравь мужа. Она и сама хотела, да только не собралась как-то… А потом был хоровод из праздничных дней – на долгом беспамятном вдохе. На грешном и безумном вдохе. Надо бы выдохнуть, да сил у нее не нашлось. Только и запомнилось из этих дней кружение по квартире в ожидании очередного зова-звонка, и радостные поспешные сборы, и волнение, и бегом туда, куда звал ее Димка, и одно только в голове – скорей, скорей… И ключи от чужих квартир, и нетерпеливые поцелуи в лифте, и короткая истовая любовь, и грустная мелодия в ночном такси – все смешалось в один звонкий нервный клубок. Не проникала в этот клубок ни одна здравая мысль – отталкивалась от него, будто боясь обжечься. Как потом с ними, с обожженными мыслями, жить-то? Лучше уж совсем не жить. Лучше уж так, как есть. Сегодня. Сейчас. А потом… А что, собственно, потом?
– Майка, не пора ль тебе домой? А? Погуляла, уж хватит… – вышла к ней как-то в ночную прихожую мать, кутаясь в дареную белую шаль-паутинку. – Вот, спать не ложусь, тебя жду. Давай-ка поговорим с тобой, девка…
