Текст книги "Ностальгия по черной магии"

Автор книги: Венсан Равалек

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 13 страниц)

Если все, что мы пережили до сих пор, точь-в-точь отвечало всем нашим представлениям о чудовищной катастрофе, то теперь нам предстояло узнать, что такое ад. В один день наше, Марианны, Флавия и мое, существование оказалось ввергнуто в самую беспросветную нищету.

– Алло! – крикнул я, вернувшись домой несколько дней спустя. – Алло, вы здесь?

Дверь в подъезде была выбита, полотна и мольберт в моей мастерской перевернуты и растоптаны, алло, завопил я громче, снова приготовившись к самому худшему, Марианна, ты меня слышишь? Кто-то приходил к нам и вынес все.

– Блин, ну отзовитесь же, умоляю!

В результате я обнаружил их на верхней площадке, они укрылись в тайнике, который я на всякий случай устроил не доходя полпролета до чердака, замаскировав дверь бывшего туалета.

Марианна держалась спокойно, достойно, после своего откровения она изменилась, и надо признаться, к лучшему, меньше нудила.

– На этот раз они забрали все…

Наши запасы консервов и всякой провизии пропали, сгинули без следа, все мои долгие, кропотливые усилия избавить нас от нужды в один вечер пошли прахом.

– Главное, вы целы, – я вздохнул, – еды как-нибудь раздобудем.

Я починил все двери, завалил лестницу балками и строительным мусором, исключив возможность нового нападения, у нас оставалось четыре коробки фуа-гра, две непочатых литровых бутылки Эвиана, большая банка апельсинового джема, а еще мой пистолет и кое-какие боеприпасы.

– Я люблю тебя, – сказала Марианна, – я люблю тебя во Христе.

В этом она изменилась в дурную сторону, с ней стало тяжеловато. Откровение так или иначе перевернуло нас обоих, она прямо светилась святостью, а я после кошмарного видения зарезанных обезьян и убитых жены и сына был не в своей тарелке; стоило хотя бы на миг вспомнить Флавия в луже крови, как во мне поднимался смертельный страх – Господи, Господи, – всю мою спесь как рукой сняло, я с удивлением обнаружил, что могу молиться: Боже, сделай так, чтобы я сумел их защитить, защитить Новую Богоматерь и Младенца; я ни капли не верил в эту чепуху, просто мы уже и вправду не понимали, за что ухватиться, чему верить и кого слушать, нас доконали бесконечные невзгоды, – в конце концов, окажись она и впрямь Новая Богоматерь, это было бы не более потрясающе, чем все прочее.

Мы еще не почали вторую бутылку Эвиана, а я уже составил план битвы, где-нибудь наверняка должна была остаться вода, если не на поверхности, то под землей-то уж точно, в пещерах или в колодцах; когда я рисовал в метро, то заметил тонкую струйку, стекающую по стене, и вот я взялся за дело, нельзя опускать руки – это было мое кредо; совершенно непонятно, чем мы держались, когда вокруг все потихоньку съезжало с катушек, искать в существовании хоть какой-то смысл теперь как никогда казалось суетой сует, и все-таки еще оставались парижане, конечно изголодавшиеся, больные, опустившиеся, население сократилось раз в десять, их была всего горстка, но они еще готовы были поднять голову, попытаться сохранить хоть искру человечности посреди этой бойни, я восхищался ими, – правда, по-моему, не мне одному приходило в голову, что тем, кто погиб сразу; повезло больше, чем нам. Город превратился в комок страдания и боли, в нем обитали бродячие псы и привидения, а я по-прежнему доблестно сражался, – конечно, я устал, но Не покидал своего поста, чем я держался, было полной загадкой.

Отныне на меня была возложена миссия: я хранитель и слуга Обновления, хранитель и слуга тех, в ком назавтра оно могло воплотиться въяве, ибо, если Марианна что-то вроде Новой Богоматери, если принять эту гипотезу – Бог его знает, я без конца думал об этом, взвешивал все последствия, – тогда и я сам тоже орудие великого Промысла. Как я ни ломал себе голову, мне не удавалось припомнить, почему я оказался в объятиях мертвецов: передо мной стоял образ Дьявола, пришествие Князя Тьмы, а дальше как отрезало, все двоилось, я видел неведомые миры, и потом ничего, полный мрак, но я был уверен, что в ту ужасающую ночь мне дали задание, работу, которую надо довести до конца, и по логике вещей я должен защищать малыша и его мать.

Возле оконечности острова Сите, позади Нотр-Дам, у подножия Мемориала в память о депортированных евреях, в обнажившемся ложе Сены зияла трещина, – наверно, она появилась от засухи, а может, и по какой-то иной, более загадочной причине, я задумал спуститься в нее, меня подталкивала кошмарная мысль, что нам грозит умереть от жажды, голод – это тоже неслабо, но жажда вызывала какие-то дополнительные ассоциации, отталкивающие, омерзительные, я был уверен, что на глубине вода есть, ведь не исчезла же с планеты вообще любая жидкость, во всяком случае надо что-то делать, иначе смерть.

– Я люблю тебя, – благословила меня Марианна на пороге того, что являлось прежде вполне буржуазной столичной квартирой, – я люблю тебя и я в тебя верю!

Трещина, по крайней мере на первый взгляд, была бездонная, приоткрытые врата в трепещущее сердце Ада, наверняка именно отсюда появился Левиафан, даже после всего, что я видел и пережил за эти месяцы, мне стало страшно, когда я шагнул в темноту, с собой я взял свои светильники на отработанном масле, пушку, а еще простыни и бутылки для жидкости, которую надеялся найти.

Кроме того, у меня имелся молоток и гвозди, я собирался вбивать их в стены, чтобы найти дорогу назад. Свет из отверстия за спиной совсем побледнел, мне было одиноко и боязно в этом путешествии к центру Земли, вокруг шуршали крылья летучих мышей, вниз отлого уходила какая-то ухабистая тропа, я сосредоточился на тенях, плясавших в свете лампы, я ведь мог и не найти воды, заблудиться и умереть в недрах планеты, на глубине сотен метров под Нотр-Дам, – честно сказать, это последнее обстоятельство не имело никакого значения, разве что для Марианны и Флавия.

Тропа превратилась в подобие коридора, на каждом повороте я вбивал гвоздь и вешал на него кусочек алюминия, залог того, что мне удастся вернуться, я прошел еще немного вперед, через огромные залы, пещеры, где-то пол был усеян скелетами, местами попадались рисунки – фантастической силы, мне такие и во сне не снились, – земля открыла мне путь, проход, и показывала чудеса, но я не стал задерживаться, бутылка Эвиана осталась у Марианны, мне уже хотелось пить, теперь должен был появиться какой-то знак, что-то ободряющее, подтверждающее, что я не сбился с пути и ищу не напрасно. Я снял с одного мертвеца механические часы, было три пополудни, из дому я вышел в восемь утра.

Если мы действительно те, за кого себя принимаем, тогда покажись, взмолился я. Яви себя и дай мне попить, пожалуйста, и тут, хотите верьте, хотите нет, но это чистая правда, не успел я закончить фразу, как вдруг услыхал журчание, журчание воды, ошибиться невозможно, я протянул руку, стена справа была мокрая, из углублений сочились капли. Я был спасен.

Я был спасен, и больше того, факт этот служил очевидным, чудесным доказательством того, что да, бесспорно, Марианна и я, мы Избранные, а наш сын, вернее, тот, кого нам поручено было встретить в миру, – не кто иной, как Благословенный, Предтеча грядущих времен, и Бог на небесах не только поддерживает нас, но и сделает все, чтобы помочь мне одолеть испытания. Благодарю, твердил я, благодарю, не беспокойтесь, я постараюсь быть на высоте.

Строго говоря, это был отнюдь не полноводный поток, даже не родник, в воздухе пахло сыростью, по стенам, растекаясь, сочилась тонкая струйка, ничего особенно выдающегося; я расставил свои сосуды в основных точках, положил простыни на влажные камни, кап, упала первая капля, кап, в таком ритме мне тут ждать несколько часов, я загасил лампу и улегся во мраке, пристроившись слизывать драгоценную влагу, чтобы утолить жажду, и, хотя кругом была чернота, перед глазами у меня плясало множество цветных образов. Я видел себя ребенком, в кругу семьи, на пляже, мир был беззаботным, а жизнь притворялась прекрасной, вот мы что-то покупаем у торговцев, вот булка с изюмом, лица учительниц вспоминались так четко, словно я расстался с ними вчера, я уютно свернулся под перинкой, и мне несли чашку шоколаду, Господи, шоколаду! Мне было тепло и хорошо, но постепенно эти приятные видения стали сменяться иными, все более странными картинами, меня окружали черти и гигантские летучие мыши, я бежал по лесу рядом с оленем, тем самым, что встретился мне в Бютт-Шомон, но видел я его наяву или во сне? Между рогов оленя сиял тот же крест, золотой крест, а я был король на закате дней, я умирал в лесу, одинокий, всеми покинутый, в долине Луары, мне протягивали молоток и гвозди, мой молоток и мои гвозди, я стоял, разинув рот от изумления, а передо мной висел Христос, я был римский солдат, из тех;, что распяли на кресте Мессию, его вывихнутые руки окрашивались кровью, когда острие гвоздя входило в плоть, – наверное, железо наткнулось на кость, потому что мне пришлось вколачивать гвоздь еще раз, колотить изо всех сил, в небе виднелись сполохи света, я был легкий как перышко и летел к солнцу – Икар, победивший земное притяжение; осторожней, говорила мне мать, не лети так быстро, я за тебя боюсь.

В конце концов видения в темноте рассеялись, я зажег свой светильник, бутыли оказались почти полные, а простыни вполне мокрые, – значит, мое путешествие было не напрасным, и я пошел обратно, нащупывая свои ориентиры на каждой сомнительной развилке.

Христос, молоток, толстые гвозди, вдребезги разбивающие плоть, она сочилась алой, тошнотворной кровью.

И хруст суставов.

Пот стекал мне на шею из-под съезжающего шлема, я слышал крики центуриона и других солдат.

Ты царь иудейский, ха-ха-ха!

Было уже темно, часы показывали семь вечера, я спрятал добычу в рюкзак и пошел, назад к Бютт-Шомон, с пушкой в руке, каждую секунду готовый отразить нападение; но и на сей раз все обошлось, дома ждала Марианна, напевавшая Флавию гимны, спокойно, безмятежно, нисколько не сомневаясь в исходе моей затеи; я сказал, вот вода, она взяла бутылочку с соской и дала попить Младенцу-Избраннику, самым естественным образом, а за окном город умирал от жажды.

Мы поели фуа-гра с джемом, роскошный пир, Флавий отрыгнул и заснул, я рассказал Марианне о видениях, о своем прошлом солдата-наемника с молотком, и то, что я осознал свои былые злодейства, ее ничуть не встревожило, наоборот, подтвердило ее понимание нашего нынешнего бытия, нашей жизни, целиком посвященной Богу и его Сыну.

– Если ты действительно был среди палачей того, кого звали Иисусом Христом, то знай, что деяние твое вписано в великую книгу достославных дел, ибо без помощи злодеев и предателей Господь бы не смог в полной мере свершить уготованное ему. Имя Иуды священно в вышних, и твое непременно стоит рядом с ним.

Назавтра мне повстречалось на улице множество обезображенных людей, их лица были покрыты жуткими багровыми волдырями, сочившимися желтоватой жидкостью, говорили, что эти люди превратились в страшилищ за одну ночь, от зрелища их гнойников у кого угодно могли начаться кошмары, я не стал задерживаться и направился прямиком к Нотр-Дам, к своему подземному источнику.

И в этот день, и в следующие все происходило так же, как накануне: я добирался до сырого места и, пока наливались бутыли, погружался в оцепенение, полное образов, я плавал в каком-то странном измерении, между сном и совсем иным состоянием, наполовину бодрствуя, а наполовину словно развоплотившись, словно вдруг преодолев границы материи и пространства, меня посещали озарения, видения наподобие тех, что были в ночь с мертвецами, но в конце, когда я приходил в себя, от них оставалось лишь смутное, мимолетное ощущение, все это запечатлевалось и всплывало в какой-то части моего я, не выходя, однако, на свет, и я только-только успевал вернуться домой и поймать несколько крыс. Причиной волдырей, которыми теперь страдали многие, было, скорее всего, сочетание отравленной пищи и освещения, все, что еще не погибло, становилось источником заразы, кроме крыс, так, по крайней мере, говорили: всякие мерзости начались уже давно, крысы вырабатывали антитела на любой случай, их можно есть, ничем не рискуя, если эти слова еще имели какой-то смысл; не беспокойся, предупредил я Марианну, разделывая тушки, мы ничем не рискуем, абсолютно ничем, да и вообще они почти как кролики. Кроме того, нужно было предохраняться от света, люди выходили на улицу в кожаных или матерчатых защитных масках, а раковые больные еще и скрывали таким образом свои раздувшиеся лица, не пострадали только те, у кого была смуглая кожа, и уже поговаривали, что Бог оставил белую расу, проклял ее и все мы там будем.

Признаться, постоянно встречать на улице фигуры с замотанными лицами, в масках, наспех сооруженных из старой одежды или коробок, было ровно тем, чего мне не хватало для полного счастья, – со своей стороны, я обошелся капюшоном из одеяла с прорезями для глаз, привет друзьям из ку-клукс-клана; если попытаться представить себе, что было на этих площадях, на этих улицах год назад, всего лишь двенадцать месяцев, какой-то несчастный годик, ум заходил за разум, в это невозможно было поверить, хотелось схватиться руками за голову или кататься по земле, со многими, впрочем, так и случалось: вдруг ехала крыша и они отказывались играть в эту игру, молодой человек примерно моих лет раскроил себе череп о стену, он бился долго, бился и кричал, пока не превратился в какую-то судорожно корчащуюся, агонизирующую фигуру, увенчанную красной лохматой массой. По вечерам, набрав воды, я по дороге домой заходил к одному старику, у него еще оставались консервы, – похоже, он набрел на какой-то склад, потому что я каждый вечер менял влагу на пищу, и манна все не иссякала, еще один верный признак, что незримые силы не дремлют, облегчая нам жизнь, помогая выполнить возложенную на меня задачу.

Сверхъестественные защитники.

И моя миссия.

Все-таки очень неслабо: быть защитником и слугой не кому-нибудь, а, может, новому Мессии.

Мною овладела бесконечная апатия, я устал и отчаялся, мне тоже хотелось послать все к черту, уйти от всех, привет, ребята, и чешите вальсом, шли бы вы все в задницу, верните мне мою славную жизнь, и облапошенных стариков, и огни кафе, и грохот метро, меня брала жуткая тоска при мысли, что всего этого, наверно, уже никогда не будет, что мы хоть и не теряем надежды, но подошли к последней черте: и вокруг престола двадцать четыре престола; а на престолах видел я сидевших двадцать четыре старца, которые облечены были в белые одежды и имели на головах своих золотые венцы, да, предсказанные Сроки явно приближаются, и когда-то еще мы сможем снова забить косячок.

От старика с консервами я узнал, что в Дефанс скоро будут раздавать лекарства, – видимо, сохранилась какая-то организация, и каких-то невесть откуда взявшихся людей беспокоила судьба себе подобных, химики якобы изобрели лекарство против свирепствовавшей в городе раковой проказы, тех, кто пока не заболел, приглашали запастись им заранее, для профилактики, больные же могли получить возможность хотя бы на время облегчить свои страдания. Поскольку несколько дней назад у Флавия на лице появились прыщи, перепуганная Марианна настоятельно просила меня туда сходить.

Квартал Дефанс был для меня далекой окраиной, я там отродясь не бывал, даже пока город еще существовал, сплошные башни, сквозняки и торговый центр, до того нашпигованный сигнализацией, что и не подступиться; я раздобыл велосипед и пустился к площади Звезды, мне хотелось, воспользовавшись просветом в подземных буднях, взглянуть хоть одним глазком на мою фреску, я ее не видал с той дьявольской ночи, мою фреску, зримый след моего присутствия на земле и дарованного мне грандиозного видения; при мне, естественно, была моя пушка в кобуре, она била меня по ноге – одинокий всадник, куда несешься ты на своем чудесном велике? – мостовые и брусчатка были разворочены непогодой и пятимесячным наводнением, всюду валялись кучи мусора, мой внедорожник с трудом пробирался к месту назначения, зато собаки, закончив работу, исчезли, нигде не осталось даже намека на трупы, и я сказал себе, что, если подумать, их появление было, наверное, знаком того, что наша жизнь еще под контролем, что после хаоса наступит мир, и Флавий, наш Избранник, наверняка станет его орудием. Мое творение под Триумфальной аркой было на месте, и даже не испачканное никакими граффити, одна радость в эти смутные времена – стеномараки исчезли как класс. Конечно, фреска еще не окончена, но все равно она была великолепна, делала честь нашей эпохе, выдающийся памятник, предназначенный для грядущих цивилизаций, я представил себе, как через много веков, когда меня уже давно не будет на свете, восхищенные исследователи обнаружат это замечательное свидетельство далекой эры, как мы – творения египтян или доисторические рисунки.

Я доехал под горку, без педалей, до моста Нёйи; из подземного перехода, что когда-то вел к площади Ла-Буль, выметнулся какой-то силуэт, чистокровка, он мчался самым быстрым галопом, белый, – помчусь как безумный конь, – это уже само по себе было чудно, давненько я не видел коней, но, что самое невероятное, когда он пронесся мимо, я отчетливо увидел у него посреди лба, между ушей, рог – блин, единорог, – и сразу словно вернулось солнце, покой и вся радость жизни, блин, я встретил единорога, настоящего единорога, не знаю почему, но эта встреча наполнила меня умиротворением и невероятной радостью, словно теперь я мог умереть со спокойным сердцем, единорог, елки-палки, людей, которые видели единорога, наверное, можно пересчитать по пальцам.

Я не успел осмыслить это новое чудо, потом) что сзади показалась целая толпа оборванцев, меня спросили, где дают лекарства и в курсе ли я, что тут делается, правда ли, что это военный эксперимент, или нет, многие, похоже, были жутко больны, под масками угадывались изъеденные проказой лица; нет, ответил я, держась от них подальше, я ничего не знаю, я как вы, я только что приехал и ищу, где тут чего. Мы всей толпой поднялись на эспланаду по кольцевому бульвару, без машин он казался желобом гигантского кегельбана, мы в нем выглядели муравьишками, затерявшимися в лесу целехоньких небоскребов, они производили странное впечатление, будто ничего и не случилось, все как прежде, во всяком случае бизнесмены, страховщики и нефтяные магнаты с высоты их непобедимых башен по-прежнему шлют в задницу весь мир, Бога, судьбу и все хаосы и катаклизмы, какие бывают на свете, никому и никогда не одолеть наши достославные монументы из стекла и стали.

На площадке, напротив бывших Четырех времен года,[7]7
  Крупный торговый центр в квартале Дефанс


[Закрыть] стояло что-то вроде палатки цвета хаки – надо же, и точно, армейская палатка, – вход в нее охраняли люди в форме; мы за лекарствами, произнес кто-то из наших, и здоровенный громила прорычал: больные направо, те, кто еще нормальный, сюда; поскольку все мы были в масках, наступило минутное замешательство, я встал в очередь нормальных, остальные выжидали, не зная толком, что предпринять; почему нас делят, спросил один оборванец, мы же все равно незаразные? Но бульдог его оборвал, всё, хватит, больные направо, это нужно по медицинским соображениям, лишь один присоединился ко мне, все прочие выстроились за поперечными ограждениями, после всего, что мы пережили, находиться здесь, перед сварливым старшиной за решетками, явно чихавшим на этот апокалипсис, который, однако, касался нас всех, тут было отчего ошалеть – кто были эти люди, как они сорганизовались и с какой целью, уму непостижимо.

– Проходи, – приказал мне старшина, – и сними свои тряпки, врач должен тебя осмотреть.

В палатке мне пришлось раздеться, за столом сидел офицер, а кто-то, по моим представлениям санитар, ощупал меня, параллельно мне задавали вопросы, средства к существованию, положение на настоящий момент, психологическая реакция на происходящее, под конец врач сказал, браво, вы как-то выкручиваетесь, хорошо держите удар, все бы так, и я получил право на порцию лекарств для себя, Марианны и Флавия – это позволит вам избежать неприятных сюрпризов, заключил эскулап; одеваясь, я все-таки спросил, а откуда вы взялись, неужто у нас еще есть действующая армия? Но старшина в ответ только рассмеялся, вы, штатские, вечно нас недооцениваете, ха-ха, я получил запас лекарств на месяц и приглашение на ближайшую раздачу, письменное приглашение, катясь вниз по кольцевому бульвару, я спрашивал себя, уж не приснилось ли мне все это.

Тут-то я его и увидел, он бежал вдоль пересохшего русла Сены, бежал, но не потому, что за ним гнался какой-нибудь очередной оборотень, нет, он просто совершал моцион, в красных шортах, с банданой на голове, держа в каждой руке по небольшой пластиковой гантели, прозрачной, наполненной водой, спортсмен, тренирующийся перед предстоящим марафоном между мостами Нёйи и Сюренн, с самым беззаботным видом отрабатывающий шаг.

– Эй, – закричал я, – эгей!

Я слез с велосипеда, надо было его остановить, мне уже осточертели эти загадки, если тут и вправду шла нормальная жизнь, была армия, были спортсмены, а может, почему бы нет, и трещащие факсы в бизнес-центре, то я бы отнюдь не возражал, чтобы меня на сей счет просветили.

– Эгей, – я подпрыгнул не хуже ковбоя на хребте скачущего во весь опор мустанга, – эй, эгей!

Человек остановился, слегка запыхавшись; когда наши глаза встретились, у меня возникло неприятное чувство, что мы с ним раньше уже встречались, я сказал, здравствуйте, простите, что отрываю, но я немножко растерялся, вы что-нибудь знаете об этой раздаче лекарств, которую устроили военные, что-то я ничего не понимаю, у него было довольно характерное лицо, индеец, упражняющийся в беге по пересеченной местности в городе, похожем на фантасмагорию. Он вытер тыльной стороной руки капельки пота, стекавшие на глаза, я обратил внимание на его кремовые напульсники с вытесненным клеймом.

– Лекарства против солнечных ожогов, вызывающих рак кожи?

Я отметил про себя, что на нем не было ни защитной маски, ни тряпок.

– Да, они организовали раздачу.

Он откупорил одну из своих гантелей-фляжек, я чувствовал себя как Фродо, повстречавший Тома Бомбадила в начале своих странствий с Кольцом, – казалось, огромная проблема, которая мучила меня, собеседнику абсолютно чужда.

– Дело рискованное, – обронил он, отпивая из фляжки, – это совершенно неизвестная болезнь, в совершенно неизвестном контексте, времени на испытания не было, как бы не оказалось, что лекарство хуже болезни.

Меня охватил смертельный страх, то есть как, пробормотал я, так вы их знаете? Теперь я знал, где видел его раньше: в тот раз, в парке, когда повстречал оленя с золотым крестом, боковым зрением я заметил какого-то хмыря на газоне – это он, я был совершенно уверен.

– На вашем месте я бы не слишком им доверял, лучше перестраховаться.

И он побежал дальше, я не сделал ни малейшей попытки его остановить, я как раз хотел спросить, неужто он не боится света, он обернулся, и с таким видом, что я почувствовал себя полным идиотом, ну конечно нет, он не боялся света, кто ж спрашивает у демона, не боится ли он привидений, не задавайте дурацких вопросов, ха-ха.

Подъезжая к дому, все еще ошарашенный этой встречей, я заметил, что посеял мешочек с пилюлями.

Фактически я сейчас жил как на американских горках: это была игра – то взлетаешь на немыслимую высоту, то падаешь в бездну, все ниже и ниже, в какие-то странные, ошеломительные глубины; вся наша физическая, да и духовная среда абсолютно распалась, самое лучшее – относиться ко всему как к развлечению, одной из тех светских забав, в которые хорошо играть с друзьями, когда одолевает скука, – ты встречаешь мага Бирлиту в Черном Лесу, а у тебя осталось только десять очков Жизненной Силы и четыре звездочки Всевластья, что будешь делать, дружок? Мне очень жаль, сообщил я Марианне, но я потерял колеса.

Отключиться от этого бардака, вести себя так, словно сидишь перед видео, выкурив предварительно косячок. Что ж, думаю, я все-таки буду сражаться с магом Бирлиту.

– Ты потерял лекарства?

Используем три очка Жизненной Силы и одну звездочку Всевластья.

– Господь допустил, чтобы ты доехал туда и вернулся целым и невредимым, а ты потерял то, что могло спасти нас, спасти Флавия?

Бац, маг Бирлиту, вот вам на закуску. Получите-ка по роже звездой Всевластья, да не забудьте известить, как себя чувствуете.

– Я сделал все, что мог, Марианна, я поехал в Дефанс на велосипеде, я прошел медосмотр, меня допросили военные, и я встретил видение, которое бегало трусцой, в конце концов я же не нарочно потерял лекарства.

Но разговор уже шел на повышенных тонах, я оказался не на высоте перед лицом Мессии, не оправдал доверия, оказанного мне свыше, – в общем, спорить было невозможно, и я пулей пустился в обратный путь, в надежде либо найти свой мешочек, наверно, я потерял его, пока разговаривал с бегуном, либо попытаться получить новую порцию у военных.

После таких тренировок можно выступать на чемпионате по велоспорту.

Если я буду гнать изо всех сил, то сумею обернуться до ночи, попробовать стоило, в один миг я снова был на кольцевой, я посматривал на дорогу, но лекарств, конечно, не было, я уже собирался идти просить военных, если они дали мне лекарства утром, то почему бы, собственно, не дать их и вечером, но, к величайшему моему изумлению, эспланада опустела, никого, ни палатки, ни малейших следов чьего-либо присутствия, только ветер завывает среди домов так, что мороз по коже; я объехал на велосипеде всю площадку, башни казались абсолютно заброшенными, если у меня еще оставались какие-то иллюзии по поводу их несокрушимости, то при ближайшем рассмотрении все выглядело куда красноречивее: из разбитых зеркальных плиток лезла, словно корпия, стекловата, обломки искусственного мрамора вот-вот рассыплются в прах, право слово, Нотр-Дам держалась куда лучше.

– Эгегей! – заорал я в холле бывшей Общей башни. – Эгей, есть тут кто?

И тут я пережил такое, чего не переживал никогда, даже в ту ночь в музыкальном магазине, это было хуже, чем все, что я повидал за последние полгода, хуже полоумных священников, бреда, чудовищ: в одном из офисов раздался голос: это ты, старик? Голос, который я прекрасно знал, голос моего кузена, умершего десять лет назад от СПИДа; иди сюда, повторил он, подойди, не бойся, я тебя не съем, – у меня, наверное, и впрямь волосы встали дыбом.

– Жак, – пролепетал я, – Жак, ты живой?

Я присутствовал на кремации, был свидетелем, когда его клали в гроб и отправляли в печь.

– Сядь, расслабься, ладно тебе, не хандри, никто тебе ничего плохого не сделает.

Он был точно такой же, каким я видел его в последний раз, на больничной койке, тощий, с пятнами на лице и проплешиной на макушке, у него начали выпадать волосы.

– Я пришел тебя предупредить, старик, – сказал он самым будничным голосом, – меня, конечно, в секреты богов не посвящают, но я нюхом чую, когда что затевается, вроде они думают устроить себе небольшой фестивальчик в городе, хорошо б тебе смыться до того.

Я стоял как каменный, никакой реакции.

– Будет гоп-стоп, старик, мертвецы придут за теми, кто остался, ты врубаешься, нет?

Я не мог даже кивнуть.

– Я тебя предупредил, старик, – снова изрек он, вставая, – шевелись, дуй из Парижа, это лучшее, что ты можешь сделать.

Немного погодя я ехал на своем велосипеде, абсолютно никакой, энцефалограмма прямая, я был бесплотен и ехал навстречу событиям, я только что разговаривал с покойником, у меня ехала крыша.

– Ну, – выпалила в меня Марианна, – достал?

На лбу у Благословенного появилось подозрительное пятно, – естественно, мы опасались худшего, я сразу перешел в наступление, пес с ними, с лекарствами, это эксперимент, проба, они дают людям сверхсильную кислоту, посмотреть, как те будут реагировать, по моим сведениям, их нельзя принимать ни в коем случае, это чревато, нас действительно хранят, потому-то я их и потерял. Она была в полном шоке, ты уверен, ты правда уверен? И я вбил последний гвоздь: у меня еще конфиденциальная информация, к нам со дня на день явятся мертвецы, надо линять по-быстрому, у меня точные сведения с того света, дело пахнет керосином, тебе бы лучше собрать пожитки, да поживей, и я подробно рассказал ей о встрече с Жаком.

Наутро мы проснулись от безумных воплей, люди на улице расцарапывали себе лица, катались по земле, схватившись с невидимыми призраками, все накануне приняли лекарство и, похоже, в самом деле были под действием сильного галлюциногена; вот видишь, сказал я, стоило ли дергаться, чтобы такое получить.

Меня посетило озарение, это было ясно, чистое озарение, я оказался медиумом, я медиум, воскликнул я, Бог открывает мне свое могущество, все, что я вчера предсказывал, сегодня исполнилось, перед глазами у меня стояло лицо кузена, он улыбался и торопил меня, давай шевелись, старик, двигай, пока еще есть время!

В ту ночь я распрощался со своей мастерской и полотнами, Марианна держала Флавия, завернутого в одеяло, из Бельвиля глухо доносились крики одержимых, голос кузена, казалось, нашептывал мне, куда идти, – направо, налево, не выходи на перекресток, – ветер ужаса задувал между домами, веял вдоль проспектов; люди, принявшие лекарство, играют роль приёмников, потому-то им его и дали, именно через них произойдет слияние двух миров; видения, вспыхивавшие в моем мозгу, становились все кошмарнее, и внезапно я вспомнил, что произошло в музыкальном магазине, – то был не сон, кто-то действительно вышел мне навстречу, взять меня и перебросить в мир иной, в черное, полное невообразимых ужасов измерение, но в последний момент что-то произошло, помешало, я был спасен, Дьяволу пришлось отступить, а нынче вечером он вернулся и требовал свое; я побежал, быстрей, подтолкнул я Марианну, ради бога, быстрей, это страшно, я хотел достичь подземелья у Нотр-Дам, а потом попробовать пробраться как можно дальше на юг, там было полно галерей, куда я не заглядывал, но перед Ратушей, хотя ночь была непроглядно черна, почти ничего не видно, мы вдруг оказались перед какой-то сущностью, какой-то силой, во всяком случае перед чем-то, излучавшим тошнотворную энергию, мерцание гниющей плоти, и в этот момент меня словно ударило током, и я потерял сознание.