Текст книги "Огненная лавина"

Автор книги: Вениамин Колыхалов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 7 страниц)

От штурмовика Зыкова отделились бомбы. Вскоре на воде образовалась изломанная пунктирная линия – по течению тянуло звенья разбитой переправы. На одном понтоне, как на шатком пьедестале, замер объятый пламенем танк. Пылающий островок несколько секунд пронесло по течению, накренило, и многотонная громадина, дымя, пошла ко дну.

Приказ Ставки был выполнен с честью, а лейтенант Зыков получил еще один орден Красного Знамени.

Началась Севская операция на брянской земле. Значительным событием в жизни полка явилось разрушение сильно укрепленной крепости. На ее штурмовку летали двумя группами. Первую вел командир полка, вторую – Гребеньков. Вскоре в газете "Доблесть" за подписью Склярова появилась статья "Как была разрушена вражеская крепость".

Зыков Держал свежий, только что доставленный номер газеты, собираясь читать статью, набранную в три колонки.

– Юра, почитай вслух, – попросили ребята.

– Ну что ж, пожалуйста, – улыбнулся Зыков.– О таком приятно почитать: "Нам поставили задачу – подавить огневую систему на Н-ском участке, заставить замолчать пулеметы и пушки врага, проложить путь пехоте. Мы начали с того, что ознакомились с целью прямо на местности, выехав на передовую. На этом участке фронта узкая река отделяла позиции наших войск от передовой линии противника. Восточный берег реки, занимаемый нами, имеет низменный, болотистый характер, крайне невыгодный в тактическом отношении. Центром, опорой всей системы вражеской обороны этого участка являлся бывший монастырь.

Высокая и толстая кирпичная ограда опоясывала просторный двор со строениями. Одна из стен подходила к самому обрыву берега. По углам находились башни, обращенные в сторону наших войск.

Капитан-артиллерист, знакомивший нас с местностью, сказал,. что штурм этой крепости пехотинцам будет стоить много крови.

Внимательно осмотрев ее в бинокль, гвардии капитан Гребеньков, мастер точных бомбовых ударов, определил: "Орешек крепок, но расколоть его можно".

Он выразил общее мнение. Мы обещали пехотинцам, которые будут штурмовать ее, не просто подавить огневые точки, но разрушить крепость.

Одна из основных трудностей задания как раз и состояла в том, что бомбардировка должна быть исключительно точной. Исходя из этого были подобраны экипажи. Командуя всей группой, я решил вести первую шестерку. Вторую группу возглавил гвардии капитан Гребеньков.

Перед нами прежде всего стоял вопрос, как лучше зайти на цель, чтобы разрушить ее бомбами, исключив всякую возможность поражения своих войск, находящихся буквально в ста метрах.

Предстояло разрушить укрепление не полевого, а крепостного характера.

Полет протекал так. Двумя шестерками, в правом пеленге, мы пошли к линии фронта. Летели на высоте девятьсот метров до заранее намеченного и точно рассчитанного пункта. Дойдя до него, мы развернулись на семьдесят градусов и пошли курсом, совпадающим с направлением атаки. Расчет был произведен верно, и нам не надо было доворачивать над целью.

Вот и опоясанная высокой стеной крепость. Немецкие зенитчики яростно обстреливали нас. Но нарушать боевой курс нельзя! Мы пикируем и прицельно, с высоты трехсот метров, сбрасываем часть фугасных бомб.

"Башни разбиты, поднялась кирпичная пыль", – докладывает мой стрелок Клименко. Бомбы легли в цель.

Заместители ведущих гвардии лейтенанты Филиппов и Зыков, как и было приказано, били ту же цель – восточную стену. Остальные ведомые бомбили дзоты и блиндажи, примыкающие к крепости".

– Гордись, Юра! Батя и тебя не забыл, – вымолвил кто-то из летчиков.

– Ладно, не перебивайте!

– Дайте человеку дочитать!..

"Плотным строем мы пошли на второй заход, – продолжал Зыков. – Снова клубы дыма смешались с кирпичной пылью: рушились стены вражеской крепости. Прекрасно бомбил Гребеньков, добившись и на этот раз прямого попадания в башню крепости. Затем мы атаковали врага еще раз.

Выгодный боевой курс, строгая дисциплина строя, подбор экипажей и прицельное бомбометание сыграли свою роль. Я собрал группу для четвертого захода. Но с западного берега взвилась ракета: там уже были наши. С земли по радио передали: "Спасибо, летчики. Задание выполнили отлично, идите домой".

Разворачиваясь, мы видели, как наши саперы уже начинают возводить мост. После трех заходов штурмовиков вражеская крепость перестала существовать, превратившись в груду развалин. Разрушив ее, мы расчистили путь нашей пехоте, и она, не встретив сопротивления, стремительно рванулась на запад. Этот вылет показал, что штурмовики могут с успехом разрушать и сооружения, близкие по мощности к крепостному типу".

– Вот и все, – закончил Зыков. – Внизу подпись: "Кавалер ордена Александра Невского Максим Скляров".

Зыков сложил газету, задумался.

Таким же грустным и задумчивым был он перед вылетом на штурм крепости.

– Что с тобой, Юра? – спросил тогда участливо Владимир Большаков. – Не заболел ли?

– Здоров я, Володя. О предстоящем задании думаю – ведь на родную брянскую землю бомбы сыпать придется.

– Земля простит, – ты ее от извергов защищаешь.

– Конечно, меня это радует. Наконец-то с Брянщины поперли фашиста. Хватит – оттоптался, изверг, попил водички из Десны... Вот сижу сейчас и вспоминаю, как мы с отцом на рыбалку ходили... Раннее-раннее утро, голубая кисея тумана над рекой. Пичуги только проснулись, лес стал наполняться их звонкими голосами. Какая радость – видеть пробуждение природы. С трав, с кустов, деревьев постепенно сходит сонливость. Они начинают оживать под дуновением свежего утреннего ветерка. Сбросив дрему, сладко потягиваются цветы, радуясь предстоящей встрече с солнцем. Шли с отцом тихо, вслушиваясь в звуки зарождающегося дня. Под ногами роса, серебром стекает по голенищам сапог. Над Десной тремя выгнутыми парусами висели ослепительные бело-розовые облака. Отраженные в воде, они казались еще краше и таинственнее, словно прошли через толщу вод, отстирались и отбелились. Отец вел меня на свое любимое место. В большой глубокой заводи, по его словам, мы должны были обязательно наловить на уху. И правда, рыбы было там много. Папа подсекал умело, со сноровкой. Я же в азарте дергал удилище... Прекрасное было время... Мне кажется, Володя, задумчиво говорил Юрий, – что в детстве я проезжал мимо того монастыря, который мы видели с передовой и который нам предстоит завтра бомбить. Смутно вспоминаю его толстостенные кирпичные стены, купола... Потребуется точное бомбометание.

– Все будет нормально, Юра. Последнюю ночку проведут фрицы за монолитными стенами. Завтра мы их выкурим оттуда.

Этот разговор был вчера. Сегодня крепость была разрушена. Через несколько дней пришлось скляровцам бомбить еще один подобный монастырь. В штабе армии сказали командиру полка:

– У тебя уже есть опыт выжигать огнем врага из монастырских стен.

– Опыт-то есть, – ответил Максим Скляров, – да вот в чем беда: после войны обвинят моих соколов, что они уничтожили все памятники старины на Брянщине.

Сложные чувства испытывал лейтенант Зыков, когда ранним утром летел бомбить величественно-спокойный монастырь – новую "крепостицу". Он думал, что после первой бомбежки монолитных стен придет успокоение, но оно не пришло... Брянщина, Брянщина – милая родина детства, кто бы мог подумать, что твой сын будет сбрасывать на тебя бомбы...

Какие умельцы возвели это чудо, не один век простоявшее среди пологих холмов? Сохранились ли имена каменотесов, жестянщиков, плотников, кто приложил свой труд к созданию архитектурного памятника? Вряд ли известны имена творцов, неумолимое время покрыло их плотной пеленой забвения.

Никто ведь не знал, что толстые кирпичные стены солужат временную службу врагам Отчизны. Они превратили и этот монастырь, постройки вокруг него в сильно скрепленные огневые позиции, в казармы, в склады боеприпасов и продовольствия. Давно были расхищены редчайшие иконы, подсвечники, лампадки, отправлены "ценителями и коллекционерами" в Германию.

Каждую земную складку, каждую дорогу и рощицу внизу Юрий разглядывал с той особенной нежностью и любовью, которые рождаются при виде знакомых с детства мест. С тех пор как погнали фашистов с Брянщины, лейтенант Зыков испытывал прилив новых возвышающих душу чувств. Что-то светлое и нежное отражалось на задумчивом лице... такая лучистость взгляда появлялась и при воспоминании о Люсе – думы о родной земле Юрий отождествлял с думами о любимом человеке.

Летели, как всегда, четким слаженным строем. Зыков знал, что нельзя расслабляться – приказ должен был возобладать над всеми душевными переживаниями. Если командование потребовало еще раз выбить фрицев из "крепостицы" – значит надо их выкурить оттуда.

И все же не было в сердце покоя. Научившись перед другими атаками смирять его биение до нормального, он с трудом совладал с ним, своим сердцем, сейчас. Понимал: нельзя быть жалостливым. Ведь каждая бомбежка приближает нас к Победе... значит, надо бомбить... Хотя и жалко, что рушится то, что создавалось руками нашего же народа.

Направление атаки было выбрано ведущим таким образом, чтобы прямым курсом, без отклонений зайти на бомбежку со стороны церкви. Она была словно коренник в каменной упряжке и могла на какое-то время помешать зенитной артиллерии, густо утыканной на церковном подворье, помешать обстрелу подлетающих штурмовиков.

Так и случилось. Словно приносимые ветром, из-за куполов на орудийные расчеты, на приземистые постройки монастыря, на снующих артиллеристов посыпались бомбы.

В нескольких местах возник пожар, над разбомбленным куполом стлалась густая завеса дыма.

После четвертого захода можно было со спокойной душой лететь на свой аэродром. С двух сторон к разрушенному монастырю устремилась вездесущая наша пехота.

Врага гнали дальше с брянской земли.

В один из ясных сентябрьских дней в перерыве между боями летчиков собрали на торжественный митинг – гвардейскому штурмовому полку вручали орден Красного Знамени. От командующего 16-й воздушной армией генерал-лейтенанта Руденко пришла телеграмма:

"Поздравляю славных штурмовиков с высокой правительственной наградой орденом Красного Знамени. Вы в боях на орловском, севском и глуховском направлениях показали образцы мужества, героизма, отваги. Своими штурмовиками расчистили путь наземным войскам, беспощадно уничтожали живую силу и технику врага. Под боевым гвардейским знаменем вперед, на запад! На полный разгром фашистских захватчиков!"

После митинга Скляров вызвал Тваури и стрелка Большакова. Экипажу предстояло вылететь на разведку с целью определить направление продвижения вражеских войск. Летали за линию фронта, фотографировали. На обратном пути осколочными бомбами вывели из строя несколько машин на дорогах, два танка и стоящий на парах паровоз на одной небольшой станции.

Подбитый одним из четырех внезапно налетевших "мессеров" самолет Тваури загорелся неподалеку от линии фронта. Крутое пикирование не помогло сбить пламя. Сколько можно тянул летчик до своей территории. Георгий выпрыгнул с парашютом первый, за ним стрелок. Высота была метров восемьсот. Они пока не знали, на чью территорию падают.

Владимир дернул кольцо парашюта. Когда над головой взвился белый купол, огляделся, ища глазами Тваури. Он был метров на сто выше. Наши истребители кружились около Георгия, оберегая от "мессеров".

На этот раз ветер дул в сторону наших позиций. С земли не палили, поэтому нетрудно было догадаться, чья территория внизу. Большаков заметил, что к нему стремительно несется один из "мессеров"... сейчас пролетит рядом, даст очередь – и конец. Сильными руками он натянул стропы и резко, камнем стал падать вниз. Скорость падения увеличилась, фашист промчался мимо. Новый заход истребителя, новое, еще большее скольжение. Опять разминулся со смертью флагманский стрелок. С земли ударили наши зенитки – истребитель отказался от третьей атаки.

Приземлились они с Тваури неподалеку от стрелковой части. Переночевав в медсанбате, на попутных машинах добрались до своего аэродрома.

Зыков первый заметил пропыленных летчика и стрелка, с распростертыми объятиями ринулся к ним, пытаясь сразу обнять обоих, но потом по очереди сгреб каждого, стал могуче расшатывать за плечи, словно пытался вытрясти из ребят душу.

– Черти! Живы!.. А тут кое-кто поминки собирался справлять.

– Рановато, – ответил Владимир.

Унылыми стали песни осенних ветров. Листва с деревьев облетела, и земля, вымощенная чистым холодным золотом, хранила праздничность и торжественность. По неприютному небу плыли грузные тучи.

В октябре произвели несколько перебазировок, не задерживаясь долго на одном месте. Часто от командующего 16-й воздушной армией Руденко на имя комдива приходили телеграммы, где выражалась благодарность Склярову за ту или иную операцию. В октябре стрелки Большаков, Сорокин и другие в групповом воздушном бою сбили одиннадцать истребителей противника.

В одном из боев был подбит штурмовик Бориса Россохина. Неуправляемая машина неслась к реке. Прыгать с парашютом было поздно да и бесполезно – внизу враг. Если бы до этого дня Россохину говорили, что бывают на земле чудеса, он бы, конечно, усомнился. Но в этот день пришлось поверить в чудо: штурмовик угодил на пологий песчаный откос, скатился по нему к реке, срезая крыльями редкие молодые деревца.

Через несколько минут Борис, весь разбитый, перебарывая нестерпимую боль, покидал кабину чудом не взорвавшегося "Ильюшина". Сухим голосом окликнул стрелка. С трудом выбрались они из самолета и до темноты отсиживались в густом дубняке.

– Знаешь, Витек, – говорил шепотом Россохин, – у меня с утра какое-то предчувствие было. Иду по аэродрому – в ушах музыка... плавно так льется, будто кто-то водит смычком по солнечным лучам. Так мне казалось...

Опытный таежник и следопыт, Борис Россохин на третьи сутки вывел стрелка к своим. Неподалеку от линии фронта наткнулись на разведчиков, ходивших за "языком". Вели они офицера со смешными, словно приклеенными, усами, лобастого, розовощекого, с большим синяком под правым прищуренным глазом.

– Сопротивлялся, гад, – пояснил смуглый боец-алтаец.

Когда ни на первый, ни на второй день Борис не появился в полку, Катя Шорина подумала: "Погиб!" – и ужаснулась. Ходила убитая горем. Проверяла ли приборы, подносила ли боепитание к самолетам – все делала машинально, как во сне. Здесь, на фронте, где за каждым по пятам ходила смерть, для нее кончилась тихая жизнь сердца. Одного теплого взгляда Бориса хватало ей с лихвой на целый день. Теперь его нет...

...И вдруг он вырос перед ней, как из-под земли.

"Боренька! Да ты ли это?" – хотела она спросить, но слов не было.

Хотела сделать шаг – не могла. Ноги задеревенели, не оторвать от земли.

– Катенька! Вот и я. Встречай своего безлошадного...

Перед отправкой в санбат Россохин рассказал Кате и друзьям, как они добирались до своих. Два раза чуть не наскочили на немецких часовых.

– Можно считать, что вы с Виктором второй раз родились, – сказал Сорокин. – Надо Гребенькова спросить, какой угодник в тот день на свет появился, хоть свечку за него поставите в церкви.

– Вот мой угодник! – Россохин, смеясь, указал на Катю.

Началось освобождение Белоруссии. И сразу же полк понес тяжелую утрату: в бою за Гомель погиб Василий Филиппов. Зыков не находил себе места, переживал. Ведь Филиппов был первым, с кем ему пришлось летать на разведку, вести первый бой. Не стало в полку и весельчака Саши Бондаря.

Война отнимала друзей. С удесятеренной отвагой Зыков летал теперь на боевые задания. На его погонах появилось еще по звездочке. После гибели Филиппова он стал заместителем командира второй эскадрильи. На груди засияла еще одна награда – орден Александра Невского. А за три дня до этого, 17 февраля 1944 года, за образцовое выполнение боевых заданий командования в борьбе с немецкими захватчиками и проявленные при этом мужество, доблесть и геройство Юрий был представлен к высшей награде Родины – званию Героя Советского Союза. Изложив личный боевой подвиг Юрия в наградном листе, командир полка Скляров подвел итог: "За период участия на фронтах Великой Отечественной войны тов. Зыков совершил 175 успешных боевых вылетов на самолете Ил-2. Им лично было уничтожено и повреждено:

1. Танков – 40.

2. Автомашин с войсками и грузами – 150.

3. Цистерн с горючим – 20.

4. Переправ через реку – 1.

5. Самолетов противника на его аэродромах -18.

6. Ж. д. эшелонов – 2.

7. Подавлено точек ЗА – до 32.

8. Уничтожено и выведено из строя до 1300 солдат и офицеров".

На фюзеляже своего самолета Юрий со стрелком вывели четкое слово: "Мститель". Они мстили за Богачева, за Филиппова, за Бондаря, за всех, кто погиб, кто не увидит больше ни солнца, ни лазурного неба.

Полк пополнялся новыми летчиками. Приехал старший лейтенант Владимир Милюков – бойкий, обходительный офицер, закончивший до войны Кировобадскую авиашколу. Рассказывал, как, еще учась в школе, тайком от родителей поступил в аэроклуб, прыгал с парашютом. В аэроклубе прошел специальную программу по самолетам У-2, потом постигал летное мастерство на скоростных бомбардировщиках.

Вернулся в полк и комсомолец Василий Баннов. До войны он успел закончить два курса Балашовского сельскохозяйственного техникума. С усердием изучал агрономию и почвоведение, не предполагая, что скоро всецело отдастся другой науке – летной. Уже давно успели стереться грани, отделяющие жестокую войну от тихого мира с юношескими забавами, светлыми мечтами, неосуществимыми планами. Реальность суровой военной обстановки, постоянно видимые картины сражений требовали от человека особой закалки воли и упрямого желания выстоять, победить.

В этой небесной буче летал самолет Василия Баннова, веселого пензенского парня. Воевал он дерзко и отважно, пока тяжелое ранение в ногу, полученное под Орлом, не привело его. в госпиталь. После госпиталя был отстранен от штурмовой авиации, летал на У-2, возил раненых. И вот снова в полку.

Зачисленный во вторую эскадрилью, Василий Баннов часто летал теперь с Юрием Зыковым, как говорили в полку, на разведку переднего края.

Однажды летели над рекой Сож. Понтонную переправу вывели из строя поздновато – немцы успели часть боевой техники и большое количество голов скота перегнать на западный берег. Остальных животных они решили уничтожить.

Зыков и Баннов, пролетая, видели на берегу много убитых животных.

– Сволочи! – только и процедил сквозь зубы Баннов.

Замаскированная туманом речка изредка показывала свои небольшие излучины, на которых виднелись какие-то темные пятна, вероятно, это были лодки.

За линией фронта, как бы враг ни маскировался, густо от людей и техники. Какой исход дадут последние бои? В какую сторону продвинется искривленная многокилометровая линия фронта? Баннову верится, что продвинется она на запад – к логову врага.

Он запоминал и зарисовывал гибкую линию фронта, замечал скопление вражеских орудий, окопные изгибы, весь арсенал передовых позиций врага, что попадал в поле зрения летчика.

Баннову казалось, что он заслужит похвалу Зыкова, когда покажет быстро сделанную в воздухе "карту" линии фронта. Но, к сожалению, "карта" не понравилась командиру. Оказалось, что летчик-разведчик зарисовал все небрежно и потому допустил ряд просчетов.

Позже Баннову пришлось летать на разведку с командиром полка. Командир полка иногда вдруг запрашивал:

– Видишь, кошка дорогу фрицу перебегает? – не то шутя, не то серьезно говорил он. – Вон-вон, от печки, что стоит у сваленной крыши?

Баннову потребовалось секунд десять, чтобы разглядеть эту неприкаянную кошку, чудом оставшуюся в живых среди развалин. И он удивился: ну и глазищи у командира! Летчик понял, что батя не шутит, а дает в воздухе очередной урок наблюдательности. Много таких уроков преподали комсомольцу Василию Баннову его боевые друзья, прежде чем он стал настоящим воздушным разведчиком.

Опыт – великое дело. И приходил он не сразу. Случилось молодому летчику Мстиславу Ванюшину впервые вылететь на задание с командиром эскадрильи Кадомцевым. Увлекся Ванюшин пикированием, еле-еле штурмовик выровнял. Второй раз летел с тем же ведущим. В облачности выпустил из виду впереди летящий самолет, отстал от группы. Бензин на исходе – что делать? Хорошо, что по пути был аэродром истребительной дивизии возле Речицы. Без всяких разворотов посадил штурмовик. В дивизии удивлены – что это за ас летает в такую погоду? Позвали к генералу.

– Откуда такой?

– Гвардии младший лейтенант Ванюшин, – отрапортовал летчик. – Пятьдесят девятый гвардейский штурмовой полк. Сбился с курса.

– Плохо, что сбился. Но молодец, что самолет посадил.

– Бензин кончился...

– Подполковник Скляров командует вами?

– Так точно.

– Строг?

– Есть немного... Товарищ генерал, разрешите заправиться у вас и вылететь на своей машине? Стыдно будет пешим возвращаться.

– Ну, ас, заправляйся. Сходи в столовую, пережди непогоду и можешь лететь. Я позвоню Склярову.

– Спасибо, товарищ генерал...

Больше никаких происшествий с Ванюшиным не было. Он летал с Кадомцевым, Россохиным, Гребеньковым, Зыковым. Бомбил автоколонны, зенитные установки, укрепления противника.

Прибывшее пополнение сразу включилось в работу. Это были не новички на войне. Парни успели пройти ратную науку на других фронтах.

А штурмовой полк жил по строгому расписанию войны. Выполняя приказы дивизии и армии, он поднимал днем и ночью самолеты, предрешая участь фашистов на белорусской земле.

В Бронном аэродром не был приспособлен для посадки в ночное время, но пилоты производили и ночные вылеты. При подлете "Ильюшиных" в цинковых ящиках зажигали керосин или мазут. Самолеты садились, и ориентировочные огни сразу же тушили, аэродром погружался во мрак.

Ночью в полковой ремонтной мастерской сварочные работы производили в палатках. Маскировка соблюдалась строгая: полк базировался вблизи линии фронта.

В Куйбышев на авиационный завод за получением самолетов был отправлен Владимир Милюков. Получив по разнарядке тринадцать машин, он придирчиво проверял их.

На одной из полученных машин ему пришлось лететь ночью на выполнение особого задания. Танковый батальон, прорвав оборону противника, ушел далеко на запад и попал в окружение. Нужно было найти его местонахождение, связаться по рации. Гвардии старшему лейтенанту Милюкову сообщили их позывные – "Сорока". Не без труда отыскал он танковую колонну. Вскоре танкистам были доставлены медикаменты, горючее, продовольствие. Пришло к ним и подкрепление. За выполнение сложной операции Милюков получил орден Отечественной войны I степени.

Но случилась беда. Штурмовик Милюкова был подбит и упал на лес с полным боезапасом, но летчик остался жив, только несколько дней отлежал в лазарете.

Россохин, узнав о таком случае, заметил:

– Судьба, Володя, судьба. Я тоже был в подобной ситуации: падал на подбитом штурмовике и остался цел. Написано нам, видно, на роду: дойти до Берлина и.. .жениться. Мне на Кате, тебе на Маше.

– Останусь жив – точно женюсь.

Слышавший их разговор Зыков с нежностью подумал о Люсе. Кончится же когда-нибудь война, придет же когда-нибудь на русскую землю выстраданный мир. Он вернется в Москву, в поселок Сокол, и скажет ласково Люсе: "Вот и я, Люсенька... Я буду тебя теперь всегда-всегда называть так, и только так!"

Может быть, даже этот год принесет победу и родная улица в Соколе встретит Юру шумящей листвой в палисадниках, птичьим щебетом, объятиями родных.

Последние атаки

Наши наземные части форсировали Днепр севернее Рогачева, решительным штурмом взяли город. Скляровский полк получил приказ командования армии контролировать шоссейные дороги Рогачев – Бобруйск, Жлобин – Бобруйск. Но пасмурная погода не позволяла летать большими группами.

С аэродрома, базирующегося в Бронном, неподалеку от Днепра, вылетали на задания парами.

Уралец Россохин часто оказывался в паре с горцем Тваури. Тваури не раз говорил:

– Боря, ты уральский горэц и поэтому мнэ брат.

Были времена, когда Россохин приглашал Тваури на рыбалку. По старой рыбацкой привычке он втыкал в гимнастерку крючки, что очень веселило Гогу. И когда их послали бомбить переправу через Днепр, он сказал:

– Ну, Россоха, айда крупную рыбу бить!

Переправа через Днепр усиленно охранялась с воздуха и с земли. Во время атаки в кабине штурмовика Тваури разорвался снаряд. Летчик инстинктивно отшатнулся к бронеспинке. Сознание вернулось, когда до земли оставалось метров двадцать. Георгий несколько секунд смотрел на правую руку и недоумевал: почему совсем недавно гладкая кожа стала красной и искромсана в нескольких местах, рука словно побывала в пасти у зверя. По ручке управления струйками стекала кровь.

Нестерпимо ломило челюсть. Горячо и солоно было во рту. Вместе со слюной и кровью он выплюнул несколько выбитых зубов.

Успокаивало Тваури то, что штурмовик ему по-прежнему повинуется, отзываясь на малейший поворот ручки управления. Так и вел он машину до аэродрома, и сознание покинуло летчика только тогда, когда "Ильюшин" сделал последние метры пробежки перед тем, как остановиться окончательно.

Тваури был отправлен в Гомельский госпиталь.

А жизнь шла своим чередом... Даже за несколько минут до вылета на задание Борис Гребеньков то декламировал стихи, то распевал любимые арии. Глядя на его бесшабашный вид, можно было подумать, что и нет никакой войны. Веселость Бориса была не напускная, это обыкновенная норма его повседневного поведения.

– Гвардейцам уныние противопоказано! – нередко говорил он.

Сила духа не изменяла ему даже в минуты величайшего напряжения. Во время атак, воздушных боев не раз слышали, как Гребеньков среди позывных, предупреждающих советов в воздухе вклинивал строки стихов. Такие моменты случались перед самой бомбежкой, когда пальцы вот-вот должны были лечь на кнопку бомбосбрасывателя или гашетку управления пулеметами.

Дрожи, о рать иноплеменных!

России двинулись сыны...

– слышался в наушниках мелодичный голос ведущего. Он так прицельно бомбил после этого, будто огнем стремился подтвердить сказанное: сыны России двинулись на врага не зря.

Борис Гребеньков, как и Юрий Зыков, Гога Тваури, Анатолий Кадомцев, проходил летные ступени мастерства не сразу: был ведомым, а потом сам водил в атаку штурмовые группы. И разведчик он был отменный. То заметит замаскированный вражеский бронепоезд, то выявит ложную артпозицию и ухмыльнется: "Не лень же фрицам делать подобную бутафорию! Театр устроили!"

Кто-то из политотдела 16-й воздушной армии полк Склярова с легкой руки окрестил лирически-героическим. А пожалуй, и верно: хватало в полку и песенников, и танцоров, и поэтов. Бывший беспризорник старший сержант Николай Осинин, как и Борис Гребеньков, замечательно читал стихи. Полюбившиеся произведения он вырезал из газет, наклеивал в тетрадь.

– Послушайте, товарищ капитан, как Демьян Бедный верно сказал о фашистах:

Сил самых мерзостных подручный,

Шагает Гитлер-людоед.

С ним рядом спутник неразлучный

Свой оставляет мертвый след.

Они пройдут по ниве тучной,

И нивы тучной больше нет...

– Больше не пройдут! Хватит! – перебил старшего сержанта Гребеньков. – Мы им даже Пинские болота не уступили, а на пашнях и наши колхозники управятся!

Однажды Осинин в минуты душевного переживания сказал:

– Если меня собьют, прыгать не буду. Выберу фашистский гадючник – и врежусь в него.

Никто не стал разубеждать парня, такое у него было решительное выражение лица. Днем ли, бессонной ли ночью выстрадал он эту думу? Каждый поверил: Коля распорядится жизнью так, как сказал.

Бомбили дорогу Бобруйск – Рогачев. Немцы перебрасывали к Днепру отборные дивизии. Такого скопления техники и обозов летчикам давно не приходилось видеть.

Дорогу охраняли "мессеры" и "фоккеры". Николай Осинин был четырьмя годами моложе Анатолия Кадомцева – командира эскадрильи. Разница в возрасте небольшая, но майор замечал, что смотрит на него Осинин не просто как на старшего товарища, – проскальзывает во взгляде родственное, сыновнее. Кадомцев намного превосходил своего однополчанина мастерством. Гвардии старший сержант Осинин прислушивался к каждому слову Анатолия, улавливал любой поворот сильных рук, когда комэск объяснял на земле, как пришлось ему выводить штурмовик из сложных ситуаций боя.

Давно летчики не встречались с такой оголтелостью врага, как у Днепра в февральские дни сорок четвертого года. Каждую нашу пару окружали по шесть восемь истребителей. Огонь с земли был интенсивным. Возведенные стены устремленных ввысь снарядов преграждали путь. Когда на время замолкали наземные орудия, вели огонь истребители.

Загорелся самолет командира эскадрильи. Ни резкое скольжение, ни крутое пикирование не помогли Кадомцеву сбить пламя. Майор не терял надежды избавиться от яростного пламени, которое все сильнее пеленало штурмовик. Одновременно комэск присматривался к скопищу техники на дороге. Для раздумий ему были отпущены секунды. Огонь уже стал нагревать кабину. Языки пламени оранжевой поземкой струились по бронестеклу, они торопили...

Развернув пылающий штурмовик вдоль дороги на Бобруйск, командир эскадрильи стал резко снижаться. Он уже успел присмотреть ту последнюю для него пядь родной земли, куда всей своей многотонной глыбой должен был рухнуть "летающий танк".

Короткими были слова прощания с товарищами, продолжающими вести ожесточенный бой.

Метров семьсот гвардии майор Кадомцев вел штурмовик на бреющем полете над плотной колонной. Летящее рокочущее пламя опаляло фашистскую солдатню, разбегающуюся в страхе по обочинам большака. Проносясь низко над землей, Анатолий сильно сжимал пальцами гашетку управления пулеметами. Он спешил выпустить все до последнего патрона...

Старший сержант Осинин видел, какое опустошение в колонне произошло после взрыва "Ильюшина". В ушах еще звенели слова любимого командира:

"Погибаю за Родину... Держитесь, ребята!" "Держимся, командир!" – хотел ответить ведомый, но слова промелькнули в голове, не слетев с сухих запекшихся губ. Возникший вдруг "мессер" оказался в таком выгодном положении для атаки, что не хватило и пяти секунд, чтобы уклониться от него. И стрелок не успел выпустить по "мессеру" очередь из крупнокалиберного пулемета.

"Сейчас ливанет!" – молниеносно пронеслась мысль в голове Николая.

Штурмовик вздрогнул, словно по нему ударили огромным молотом. Осинин запоздало проводил "мессера" пушечно-пулеметным огнем, досадуя на стрелка Аркадия Братнина, почему он не предупредил о подходе истребителя.

Перед глазами старшего сержанта Осинина еще не перестало плясать яркое пламя горящего штурмовика командира эскадрильи, как заметил пламя на своей машине. Моргнул несколько раз: не показалось ли, но услышал в наушниках голос Зыкова: