Текст книги "Поэмы"

Автор книги: Важа Пшавела

 
Две пары еще на базу,
Да три иль четыре телицы.
Я тоже их в дар принесу,
Лишь только б от язв исцелиться.
 

Бердня

 
От язв? Ниоткуда о них
Не слышал. Про те только разве,
Что ты исцелял у других,
А ты о какой еще язве?
 

Миндия

 
Нет, Бердня, речь об ином.
Сказать нелегко начистую.
Свой грех мы с трудом сознаем,
Не то, что ошибку чужую.
Богач на словах то да се,
Мошны ж пред людьми не развяжет.
А впрочем, вам скоро про все
Гонец из долины расскажет.
 

Бердня

 
Ты наша надежда. Зачем
Тебе предаваться сомненьям?
Не спорь, это ведомо всем
Беседы твои с провиденьем.
Мы знаем, и как нам не знать,
И вновь ни к чему переторги,
Какую тебе благо дать
Святой посылает Георгий.
Бог смилуется над тобой
И нас не оставит, как ране.
И кубок подняв над главой,
Он стал совершать возлиянье.
Слезами наполнился взор
Молящегося, и ладонью
Он их, отвернувшись, утер,
Чтоб не увидал посторонний.
Потом опустился у врат,
Едва сохраняя осанку,
Как луга прокошенный ряд
Иль срубленных прутьев вязанка.
Молитва невнятно жарка.
Доселе не видывал Бердья
От Миндии, от бирюка,
К молитве такого усердья.
Еще удивляет его,
Что страстность мольбы не похожа
На тихих молитв торжество
И веру в участие божье.
 

IX

 
Был о полночь ливень и град.
Вода, разбивая пороги,
Сносила остатки преград,
Встречавшихся ей по дороге.
И с гор было к сроку нельзя
В долину привезть донесенье.
Обложено небо, слезя
Густою росою растенья.
И свечи уже сожжены
В Хахматском церковном притворе,
Не видно нигде старшины
И воина в бранном уборе.
Лишь церковь стоит, где была,
И смотрит в раздумье угрюмом,
Как двигает камни русла
Арагва с назойливым шумом.
С утра седловины кряжа
Покрылись толпой покаянной;
Под платами, крылья сложа,
Потупясь, стояли туманы.
Мы рады обилью воды,
Когда она травам во благо,
Но были следами беды
Та мгла над лугами и влага.
Ущелье и роща внизу,
Не давно лишь из-под обвала,
Забыв про ночную грозу,
Блестят как ни в чем не бывало.
Но башня с крутой высоты
Невесело смотрит в ущелье.
Как гор каменистых цветы,
В ней женщины с ночи засели.
Всё судят они да рядят
О том, победят ли хевсуры,
В лощину уставивши взгляд
Сквозь башенные амбразуры.
Все шепчут молитвы святым
За войско, за сына, за друга,
И, точно на блюдечко, им
Отсюда видать всю округу,
Весь лес до листочка, всех птиц,
Все камни, всю рощу с ущельем.
На досках сидят у бойниц
И сетуют за рукодельем.
 

Сандуа

 
Ты что ж это, Мзия, всех злей,
Напрасной тоской себя гложешь?
Для мужа глаза пожалей.
Ты в смерть его верить не можешь.
Тебе ли не знать, что война
Для Миндии первое дело?
Рука еще не рождена,
Чтоб в схватке его одолела.
Что ж мне ты прикажешь тогда?
В походе ведь муж да три брата.
Вот это беда так беда.
Как мне убиваться тогда-то?
Не Миндье бояться меча.
Лишь славу свою приумножит:
Кто век убивал рогача,
И нового нынче уложит.
 

Мзия

 
Ох, смерть мне, когда что случись!
Ему что-то скверное снилось.
Весь год он грызмя себя грыз.
Какую-то чувствовал хилость.
Стращал нас, что всех перебьет.
Не сжил, слава богу, со свету.
Но, в набожность впавши, весь скот
На жертву извел по обету.
Бывало, вернется, грустя,
Сидит и не трогает хлеба.
Чуть что, в три ручья, как дитя,
И вновь под открытое небо.
«Беда мне, я клад потерял»,
Шептал он, бывало, я слышу.
И точно он звезды считал.
Просиживал ночи на крыше.
От всех сторонился молчком,
Старался ни с кем не встречаться,
Все стало тогда не по нем.
И первыми мы, домочадцы.
Что дива, коль в горе таком
Его седина убелила.
Зимою в потемках, тайком,
Частенько за ним я следила.
Зачем он так уединен,
Тогда поняла я не очень,
Зато догадалась, что он
Народной судьбой озабочен.
Уж не послужить мне стране,
Говаривал он все несвязней
И к детям моим и ко мне
Все больше питал неприязни.
 

Сандуа

 
Я просто не верю ушам.
Ты знаешь, какого мы мненья.
Твой Миндия, кажется нам,
Идет только с солнцем в сравненье.
Хотя б ты прибегла к божбе,
Не удостоверишь рассказа.
Не тот он, чтоб, плачась тебе,
Другим не открылся ни разу.
И что это, скажешь, за клад?
И что это вдруг за утрата?
И как это так невпопад,
Что дети и ты виноваты?
И как я поверить могу,
Чтоб руку на близких он поднял?
 

Мзия

 
Без солнца мне жить, не солгу.
Мне памятно все, как сегодня.
Он руку простер на детей
И начал пенять нам с досадой:
Для вас и для ваших затей
Я делать пошел, что не надо.
Я стал дроворуб, зверолов,
Как будто убийство забава.
Зато я не слышу цветов
Оглохшей душою лукавой.
Я мудрость и мощь растерял,
Чтоб только живот ваш раз дулся.
На что мне мой меч, он вскричал
И им на меня замахнулся.
Три раза спасалась: едва
Меня не прикончил он пулей.
Спасибо, в нем жалость жива,
А то бы мы не протянули.
 

Сандуа

 
Тогда, значит, правда, кума,
Сгубила нас всех твоя жадность.
В военное время сама
Ты знаешь суда беспощадность.
Тебя мы живою сожжем.
Ты мужа на грех наводила,
А мы только им и живем,
Лишь Миндии держимся силой.
 

Мзия

 
Скажи ты, вина моя где,
И взыскивай после сторицей.
Вина ли, что мужу в нужде
Советовала я трудиться?
Жениться тебя понесло,
Неси по семейству расходы.
Одно у нас, баб, ремесло,
Другое у вас, воеводы.
Про это б ему самому
Без жениных знать наставлений.
А сталось учить, не пойму,
Какое и тут преступленье.
Так в чем же вины существо,
Когда ты и в малости плевой
Не вор, и в ином ничего
Не делал другому дурного?
А чтоб за чужие грехи
Платить, не слыхала нигде я.
Не из-за домашней трухи
Был спор, а о чем поважнее.
Какую-то чуя беду,
Срывал он на нас всю немилость.
Мне тоже сегодня в бреду
Недоброе что-то приснилось.
 

Сандуа

 
Рассказывай, Мзия, и брось
Га дать о дурном сновиденье.
Господь не допустит авось
Народного уничтоженья.
 

Мзия

 
Дурной это, Сандуа, сон,
Зловещий такой и особый,
Чуть сердце не вырвавший вон
И дрожью пронзивший утробу.
Мне снилось, что, падая вниз
С обрывов на долы и нивы,
Взбешенные воды неслись,
Как тяжко храпящие дивы.
Был так оглушителен гром,
Что думалось, будто от рева
Разверзлися горы кругом
И рушатся неба основы.
Ломались утесы; треща,
Обломки валились в ущелья,
И тучи сухого хряща,
Как залпы из ружей, гремели.
Твердь дегтя чернее была
И вся, как мятеж, бушевала.
И на землю с неба смола
Горящим дождем упадала.
Гул разбушевавшихся вод
Вспухал, приумноженный ливнем.
Везде попа дался народ.
Спасите! кричали. Мы гибнем!
Смотрю, а вода на волнах
Выносит доспехи и трупы.
Крошилися крепости в прах,
Трещали дома, как скорлупы.
"Нет плакальщиц. В самый бы раз.
Для важности, думаю, вящей".
Как будто еще до прикрас
В напасти такой настоящей!
И только подумала, вал
Смывает нас вместе с жилищем.
Всплывает, как плот, сеновал.
На нем мы спасения ищем.
И башня не пощажена.
Гляжу, где была она, гладко.
В Арагве, меж глыбами дна,
Вся каменная ее кладка.
Мне б крикнуть, а тут напади,
На грех, на меня онеменье.
Детей прижимаю к груди
И бога молю о спасенье.
Плыву я, детей берегу,
Их черным платком накрываю.
Я к берегу На берегу
Стена из людей неживая.
Толкают обратно к реке,
А лица у них ровно деготь.
При мертвом моем языке
Чем взять их и как их растрогать?
Я в реку, а сзади совет:
"Не свертывай прочь с подорожья.
Тянись за теченьем вослед".
Так волей положено божьей.
Вдруг вижу: волна из-за скал
Мужчину выносит на стрежень.
Узнал меня муж и сказал
А голос так тих был и нежен:
"Прости меня, Мзия. Со мной
Жила ты, попреками мучась.
Ты видишь, в беде я какой.
Знай, я заслужил эту участь.
Смотри за детьми, чтоб недуг
Иль горе их как не коснулось".
Каких натерпелась я мук,
Покамест в слезах не проснулась!
 

Сандуа

 
Тебя унесло? Не спаслась?
 

Мзия

 
Нет. Всех унесло. С малышами.
 

Сандуа

 
Минуй нас несчастье и сглаз,
И смилуйся, небо, над нами.
 

Общий голос женщин

 
Идут наши богатыри.
Будь крестною сенью им, боже!
Стань, Мзия, к стене, посмотри,
Меж ними и Миндия тоже.
Где знамени ходят края,
Он месяцем всплыл светлооким.
 

Первая женщина

 
А вон и мои сыновья,
Да будет любовь моя впрок им.
Смотрите, краса на подбор.
Ужель она не защитит их?
Господь да избавит мой взор
От поисков их средь убитых!
 

Другая женщина

 
За ними и Ундруа мой,
Будь матери сердце с ним рядом.
Смотрите, каков у них строй,
Как дышит порядком и ладом!
 

Девушка

 
Будь с Тотией сердце сестры,
Не вижу в толпе его, странно…
Да вот он, съезжает с горы,
Узнала по выгибу стана.
 

Первая женщина

 
Дышать бы мне было невмочь
При взгляде на брата родного.
Я взор отвернула бы прочь
Иль стала б глядеть на другого.
 

Девушка

 
А я-то уж, Зекуа, нет.
Я брату бы славы желала
И жизни такой, что как свет
Средь темного мрака сверкала.
 

Первая женщина

 
Кому эта честь не мила?
Да речь-то ведь не о признанье.
А только, что я б не могла
На брата глядеть в испытанье.
 

Вторая женщина

 
Вот новость! А видано ль где,
Чтоб слава была без заслуги?
 

Общий голос

 
О боже, блюди их в беде!
Храни от мечей их кольчуги.
Такими назад их верни,
Какими ведешь по дороге.
И долго молились они
В тоске и сердечной тревоге.
 

XI

 
Все выстроились на горе,
Местечко избрав поровнее.
Оружие с солнцем в игре
Соперничает, пламенея.
Вниз, под гору из-под копыт
Откатываются каменья.
Сейчас тут совет закипит,
Где дать иль принять им сраженье.
Внизу ли, в долине, иль здесь,
На горных родимых отвесах.
Отряд уже спешился весь,
И руки у всех на эфесах.
На Миндию обращены
Допрашивающие взоры,
Ему ж что горох от стены,
И все тут, как по уговору.
 

Воины

 
Мы чтим всегда твой совет
И не пожалели ни разу.
Навел бы и ныне на след,
И мы подчинимся приказу.
 

Миндия

 
Что ждать от меня вам добра?
Какой я советник, вояки?
Иная была то пора,
Когда я водил вас в атаки.
Теперь мне уж не по плечу
Подумать о нашей защите.
Как вражью прогнать саранчу,
Уж лучше вы сами решите.
Я вышел принять ваш совет
И с общим противником биться.
Ведь не до скончания лет
В начальниках мне находиться.
 

Воины

 
Пусть проклят останется всяк,
Кто без твоего приказанья
Осмелится сделать хоть шаг,
Пускай и ценой испытаний.
Пусть сдохнет и пусть наперед
Подавится глиной могилы.
 

Миндия

 
Пусть не забывает и сход,
Что я соглашаюсь чрез силу.
Скажу, ибо целую сеть
Проклятий сплести вы сумели.
Так вот мой совет: запереть
Кистин в Ядовитом ущелье.
Все стали в тупик, как один.
Мелькнули смущенные лица.
Как выбором этих теснин
Мог Миндия так ошибиться?
Однако что делать? Отряд
Поклялся в слепом подчиненье
И должен теперь, рад не рад,
Последовать без рассужденья.
 

XII

 
Два дня уж как гул за горой.
Земля содрогается в гаме.
Жесток и безжалостен бой.
Сцепилися тигры со львами.
Кровавая струйка, как нить,
Спустившись до рощи, сочится.
Двоим в равновесье не быть,
Кому-нибудь да оступиться.
Кого-то несут, башлыком
Скрутив ему руки, хевсуры.
Закопчены все вшестером
От порохового окура.
Вот за гору перенесли
И наземь его опускают,
И, став от него не в дали,
Упреками вслух осыпают.
 

Хевсуры

 
Ты что ж это прешь на копыл?
Иль жить уж тебе неохота?
Врезаешься в самый их пыл,
Где войску ни меры, ни счета.
Покудова верх брали мы,
Теперь они сами нас давят.
Но ты успокойся, средь тьмы
Попробуем дело поправить.
Прощай. Еще можно напрячь
Остаток последних усилий…
И прежде чем кончили речь,
В сраженье стопы обратили.
Их копья в наклоне, мечи
Грозят в обнаженье кому-то…
Как тягостны и горячи
Меж жизнью и смертью минуты,
Нельзя осрамиться; жесток
Разбор не мужского поступка:
Дадут вместо шапки платок
И вырядят в женскую юбку.
Позор повернувшему вспять,
Кто смелостью дел не проблещет.
Пытаясь башлык развязать,
Лежащий зубами скрежещет.
Он множит попытку раз сто.
Он не о свободе жалеет,
О смерти средь всех, где никто
Он ведает не уцелеет.
Их мало, исчерпан запас,
И ночь наступает. И тут-то,
В последний напрягшися раз,
Он сбрасывает свои путы.
Что ж видит он, впившись во мрак?!
С какого ни глянь поворота,
В селеньях пожары. Их знак
Он понял и без звездочета.
Стал бледен он, как полотно.
Слез нет для такого несчастья,
Страдание утаено,
Лишь хрустнули руки в запястье.
Нет слов, челюстей не разжать.
Меч сам запросился из ножен,
Лишь тронули за рукоять.
И кончиком к сердцу приложен.
Мгновенье и крови волна.
И с гор, из обители турьей
Пришедшая плакать луна
По самоубийце хевсуре.
Крылатый летел ветерок,
Летел беззаботный и сладкий,
Задел за клинка язычок,
Торчавший из левой лопатки.
Язык был весь выкрашен в сок
Пурпурного сердца мужского.
И в лес упорхнул ветерок,
Беспечный, живой и бедовый.
 

1901 Перевод Б. Пастернака

Гила и Квириса

(Рассказ пастуха)

«Молодой бык со старым волом не уживается».

Народная примета

I

 
Мой Гила, немощный и лысый,
На торном пастбище глухом
Столкнулся с бешеным Квирисой
Могучим Гивиным быком.
На горном пастбище высоком,
Среди собратий великан,
Квириса водит жарким оком,
Красив, как утренний туман.
Он, семилеток, в полной силе,
Он не испробовал ярма…
Куда уж с ним тягаться Гиле!
Погибнет Гила задарма!
Рога у Гилы неплохие,
Они светлее хрусталя,
Но след ярма лежит на вые,
Как вековечная петля.
Всю жизнь свою в упряжке плуга
Провел мой бедный старый вол.
Чтоб покормить за это друга,
Его на отдых я привел.
Но разве даст бугай проклятый
Волу спокойно отдохнуть?
Недаром Гиви тороватый
Любил Квирисой прихвастнуть:
Он всех быков побил в округе,
В сраженье он непобедим.
Как перед буйволом, в испуге
Волы бессильны перед ним.
Квириса ходит, бьет копытом,
Рогами грозно шевеля.
Над горным пастбищем изрытым
Взлетает комьями земля.
Песком и глиною измазан,
Трясет косматой он башкой
Ив продолженье дня не раз он
Предпринимает лютый бой.
Ив будний день, и в день воскресный,
И в непогоду, и в тепло,
Как властелин округи местной,
Глядит он сумрачно и зло.
Как грозный хан, на всякий случай
Он к землям тянется чужим
И, поднимая рев могучий,
Зовет быков сразиться с ним.
Таким неистовым громилой
Пришел он к хижине моей
И, повстречавшись с бедным Гилой,
Решил сразить его, злодей.
Вокруг него качался свежий
Тростник, и так он был высок,
Что здесь к нему любой проезжий
Коня привязывать бы мог.
 

II

 
Жуя щавель, усталый Гила
Глядел спокойно на быка.
Его нимало не смутило,
Что тот ревет издалека.
Бороться не было желанья,
Хотя когда-то, полный сил,
Мой славный вол из состязанья
Всегда героем выходил.
Теперь не то: уж он не молод,
Природа к старости сдала.
И днем и ночью, в ной и в холод
Была работа для вола.
Родной земле он отдал силу,
В ярме шагая средь полей…
Но кто о том спросил бы Гилу?
Уж не Квириса ли злодей?
Шальные выпучив глазища,
Дробя копытами тростник,
Ополоумевший бычище
Перед волом моим возник.
И верно бог затмил мой разум,
Коль я не вовремя смекнул,
Чтоб обуз дать сумел бы разум
Его воинственный разгул.
Гляжу: уж он стоит над Гилой
И роет землю, исступлен,
Привычный к дракам, тупорылый,
Рассвирепевший, как дракон.
И Гила с ласковой мольбою
Ему как будто говорил:
Оставь, прошу, меня в покое,
Во мне и так не много сил.
Измученный ярмом дубовым,
Я стар уже… > Но кто ж быка
Утихомирит здравым словом?
Ему ли жалко старика?
Со вздохом Гила приподнялся,
Рога столкнулись, грянул гром,
И воздух вдруг заколебался,
И горы вздрогнули кругом.
Вопрос победы не впервые
Решают кровные враги:
Один из них поднимет выю,
Другой согнется в три дуги.
Один уйдет, гордясь победой,
Другой признает свой позор.
Так разрешится в битве этой
Животной силы древний спор.
Теснят противники друг друга,
Не отступает ни один.
Кого ж прославит здесь округа?
Кто будет стаду господин?
Пусть у бугая больше силы,
Мой Гила опытом богат!
И все же под напором Гилы
Не отступает супостат.
Едва успеет отдышаться,
Его опять бросает в жар.
Нет, с молодежью не тягаться
Тому, кто немощен и стар!
Эх, люди, чести мы не знаем!
Уж не сума ли вы сошли?
Когда же старые с бугаем
Волы соперничать могли?
Зачем быка вы не пугнули?
Гоните прочь его тотчас!
Так говорил нам Раибули,
Старик, сидевший возле нас.
Но тут взяла меня обида,
Что уступает вол быку,
И в злобе Гилу-инвалида
Хватил я палкой по виску,
И по сей день я вспоминаю
Поступок этот со стыдом,
И как ни тяжко мне, а знаю,
Что я наказан по делом.
Я возмечтал тогда, не скрою,
Что победит мой бедный вол.
Увы, сравнится ли с горою
Покрытый сумерками дол!
 

III

 
И безграничную обиду
С тех пор мой Гила затаил.
Покинул стадо он, и с виду
Стал неприветлив и уныл.
Все смотрит в сторону куда-то,
Не щиплет горную траву,
И жизнь его, клонясь к закату,
Оскудевает наяву.
Не утолят его страданья
Теперь ни солнце, ни луна,
В печальный мир воспоминанья
Его душа погружена.
Он помнит ангельские речи,
Когда по воле высших сил
К его рогам большие свечи
Посланец божий прилепил.
И непостижен, и нечаян,
Шепнул он на ухо тогда:
Блажен, о Гила, твой хозяин,
Тебя взрастивший для труда
Эх, не узнать мне больше Гилу!
И худ, и жалок, и сердит,
Бедняга дышит через силу,
В глаза мне больше не глядит.
Уж он не лижет больше соли
И не подходит под окно…
Вола мне жалко поневоле,
Да, видно, так уж суждено!
Как утешать его я стану,
Ведь он немое существо!
Чем залечить сумею рану,
Коль сердце ранено его?
Когда он горестно вздыхает,
Понурив голову свою,
Слеза мне очи застилает,
Тоска терзает грудь мою.
Однажды я запряг бедняжку,
Чтоб испытать его в труде,
Но он не вытянул упряжку
И лег, вздохнув, на борозде.
Склонил на пахоту он выю,
Сложил ярмо свое в пыли,
И, как ни бился я, впервые
Не встал мой труженик с земли.
 

IV

 
С тех пор лишился я покоя,
И только стоит мне заснуть,
Встает мой Гила пред о мною,
Рога в мою уставив грудь.
Бодает он меня рогами
И говорит: "Хозяин мой,
Зачем своими ты руками
Навеки отнял мой покой?
Тебе я отдал все здоровье,
Перепахал твои поля,
Всю жизнь трудился я с любовью,
Чтоб расцвела твоя земля.
Зажег я твой очаг домашний,
Наполнил хлебом я гумно,
А мне ведь впроголодь над пашней
Работать было суждено.
С утра до вечера, измаян,
Я делал все, что только мог…
За что же ты меня, хозяин,
На старость горькую обрек?"
И он не лжет, не лжет, бедняга,
Он правду, люди, говорит.
ля моего он отдал блага
Все то, чем каждый дорожит.
Напрасно Гилу я ласкаю,
Напрасно я его молю
Сдавили грудь мою, сверкая,
Рога, подобны хрусталю.
Я говорю: "Не думай, милый,
Что только сильному почет.
Теперь моим достойным Гилой
В селе гордится весь народ.
Надежда бедных и богатых,
Кормилец малых и больших,
Не плачь, мой Гила, об утратах,
Забудь о глупостях моих"
Но понапрасну я стараюсь:
До сей поры во тьме ночной,
Рогами в сердце упираясь,
Стоит мой Гила предо мной!
 

1908 Перевод Н. Заболоцкого

Рассказ старика

I

 
Стар я, сынок, одряхлел я,
Ноги трясутся у старца,
Много мне времени нужно
Только на то, чтоб подняться.
Но, как и в юные годы,
Сердце без устали бьется,
Только услышу я выстрел,
Снова оно встрепенется.
Горе мне! Старость сурова,
Стройный, согнулся в дугу я!
Если враги на отчизну
Вновь нападут дорогую,
Серого не оседлаю.
Шашкою не опояшусь.
Старый я, где мне с врагами
Биться, как прежде, бесстрашно?!
Время настало иное,
Все изменилось здесь ныне:
Крик петуха изменился,
Стали и люди иными;
Юноши все о любви лишь,
Играх, забавах мечтают,
Грустно смотреть на них, доблесть
Наших времен вспоминая.
Часто хожу я по лесу
И собираю валежник,
Вижу, сидят у духана,
Веселы и безмятежны,
В песнях их только и слышно,
Что о вине да о девах…
Те же и рады, внимают
Этим никчемным напевам.
Девушка ль, парень да будет
Стыдно им, честное слово,
Чем они заняты только,
Целом каким пустяковым!
Должен мужчина быть храбрым,
Речь его твердой и правой.
Да позабыли вот, как же
Не возмущаться мне, право?!.
То ль было времечко наше!
Девы влюблялись тогда лишь,
Если отважного мужа
Перед собою видали.
Статен он был и гордился
Славой своей боевою,
Крепкоколенный и быстрый,
Билось в нем сердце героя.
Люди не те уже стали,
Прежней не стало в них силы,
Удали старой, отваги,
Сердце их переродилось…
Доброе старое время,
О, если б ты возвратилось,
Чтобы гордились вновь жены
Мужней отвагой и силой!
 

II

 
Быль расскажу я вам, дети,
Сам видел, честное слово,
Колыбельного песнью в ту пору
Грохот казался свинцовый.
Весть разлетелась однажды:
Рати неверных подходят,
Сам Мамед-хан предводитель,
Враг христианских народов…
Грузией правил в то время
Ираклий, Патара Кахи,
Хмурый, но медовосердый,
Крепкий, не знающий страха.
Царский указ получили,
Громко в Жинвани читают:
"Поторопись-ка, Арагва,
Царь твой тебя ожидает.
Бейте неверных! Прикройте
Родину вашей десницей,
Лучше ослепнуть, чем выдать
На разграбленье столицу"
Весть полетела по селам,
Встали могучие станом,
Кличет деревня деревню,
Трубы гремят, барабаны.
Бдительных стражей призывы
С гор растекаются, ширясь,
Чтоб выходили герои
И защитили бы сирот.
Царский указ я увидел,
Помню, зашлось ретивое:
Перед глазами блеск копий,
Сабель удары, гром боя.
Юношей был я в то время,
Усики лишь пробивались,
Свадебным пиршеством битва,
Кровь родником мне казалась.
Помню, задвигались плечи,
Грудь ходуном заходила;
Взял самопал на колени,
Шашку рука ухватила.
 

III

 
Ныне когда же собраться
Рать наша грозная сможет?
Вспрыгнул и я бы на лошадь,
Перекрестился бы тоже;
Край свой родной защищая,
Шел бы с героями в ногу,
Мнит себя воин в то время
Крестником господа бога.
Войско несметная сила,
С нею ничто не сравнится;
От барабанного боя,
Трубного грома не скрыться!.
Выстрелы вскоре раздались
И взбудоражили горы,
Заговорили с надеждой:
Горцы спускаются, горцы!..
Песня потом загремела,
Сила была в том напеве…
Горным орлам разве нужен
Славящий их песнопевец?..
В пестрые ткани одеты,
Стройные, медленно шествуют,
Добросердечны, степенны,
Наша опора в дни бедствий.
Тело одето железом,
Головы шлем украшает,
Сабля ж такого на делает,
Только врагу пожелают!
Враг многочислен? Ну, что же,
Тем сокрушительней ярость,
Смело ору дуют саблей
И отражают удары.
Знамя несет хевисбери,
Шествует белобородый,
Будто проносят кулухи,
С песнями люди проходят.
Рядом и наши собрались,
Я лишь опаздывал к стану,
Мать собирала в дорогу
Хлебцы мне, сыр и сметану.
Женщины хором запели,
К шумной Арагве взывая:
"Бодрствуй на страже, Арагва,
Наша сестра боевая!
Если б беглец с поля битвы
В волны твои окунулся,
Ты накорми его илом,
Чтобы домой не вернулся!.. "
Встретили мы их и громко
Кликнули: Горцы, "с победой!
Грузия пусть веселится,
Враг же да сгинет бесследно"
Вскинули горцы кинжалы,
Выстрелы загрохотали,
И, на дыбы поднимаясь,
Кони протяжно заржали.
 

IV

 
Вброд перешли через речку.
Глядь, на горе верховые.
Мчались навстречу им наши
Всадники передовые.
Тот, что на лошади белой,
Воинов наших заметил.
Были с ним рядом другие,
Сыщешь ли лучших на свете!
"Это Ираклия лошадь!.. —
Каждый узнал его воин.
Богом, клянемся, он самый,
Царь наш, Ираклий достойный!"
Вскачь понеслись наши кони,
Мой тоже стал горячиться;
Сразу его обуз дал я,
Мчавшегося, будто птица.
В жизни царя я не видел,
Если б увидел, смутился,
Замерло б слово привета,
Вот я и не торопился.
Двинулся царь вместе с свитой,
К нам напрямик направляясь.
Мы подошли к нему строем,
Гор до оружьем бряцая.
Крикнули пшавы, хевсуры,
Гудамакарцы, мохевцы.
"Ждут приказаний картвелы,
Родине преданы сердцем…
Пусть благоденствует царь наш,
Радость народа умножит,
Пусть за ним следует всюду
Благословение божье!"
Я, словно перепел в ниве,
Прячусь, куда ж мне деваться,
Чтобы осанкою царской
Издали полюбоваться.
Царь улыбался прибывшим
Доброй улыбкою брата,
Спрашивал, как поживают,
Тех, что росли с ним когда-то,
Тех, что состарились в битвах,
Юности силы истратив,
Тех, что пришли добровольно
С вражьей померяться ратью.
Богатырем восседавшим
Был из них каждый, казалось,
Смотришь, не море ль бушует?
Груди их крепкие скалы.
Царь на коне красовался,
Сверху смотрел на долины.
Лик его строгий и хмурый
Ликом казался орлиным.
А на плечах его царских
Грузии всей обаянье,
Будто на высях Эльбруса
Лунного света сиянье.
Был он в одежде достойной,
Меч был отточен, как надо,
Если разил он, то каждый
Видел я замертво падал.
 

V

 
Рядом с царем я заметил
Царского сына Левана,
Сын, как отец, был сердечен,
Взглядом проворней джейрана.
Царь сожалел нас всем сердцем,
Слезы дрожали на веждах…
Плакальщицы для чего нам,
Женщины в черных одеждах,
Если сам царь сожалеет
Воинов, в битву идущих?
Но если враг наседает,
Ярость на сердце как туча!..
Видели все, что Ираклий
Сердцем скорбел, но таился,
Как бы с упреком из близких
Кто-нибудь не обратился,
Чтоб не сочли его слезы
Признаком старости, страха,
Чтоб не сказали, что слаб он,
Плачет он, Патара Кахи.
 

VI

 
В городе нас карталинцы
И кахетинцы встречали,
Славные гостеприимством,
Знавшие много печали.
Все собрались, чтобы клятву
Братскую дать перед боем:
Да не наденет пусть шапки
Тот, кто не станет героем!
Кто променяет на рабство
Родину, честь и свободу,
Вместе с потомством пусть будет
Проклят навеки народом!
Если не выдержим, если
Смерть нас возьмет ледяная,
Ляжем, и пусть нас укроет
Теплая бурка земная!
Вышли в крцанинское поле
С вражьей померяться силой.
Двигался враг издалека,
Пыль по дорогам клубилась.
Слышны сигналы тревоги,
Трубы кругом загремели
Наши и вражьи и разом
Кровь взбудоражили в теле.
Своды небес почернели,
И загудели просторы,
Кровью бойцов оросились
Грузии долы и горы.
 

VII

 
Орды неверных, как будто
Туча пришла грозовая;
Мы перед ними, как в море
Капля воды дождевая…
Но никогда не смущаясь
Перед несметною силой,
Мы не однажды своими
Грудями скалы дробили!
Полы чохи приподнявши,
Ждем неприятеля в поле,
Змееподобные шашки
Рвутся из ножен на волю.
Только увидели вражьи
Орды, – рванулись к ним грудью,
В гуще врагов очутились,
Окружены отовсюду.
Ржанью коней, свисту сабель
Вторили крови потоки,
Гордые наши знамена
Реяли в небе высоко.
Шитый на шелковой ткани,
Крест красовался над нами,
Гор до на крест тот взирая,
Бились грузины с врагами.
Каждый по двадцать неверных
Сбил богатырской рукою…
Но, побежденные силой.
Тщетно боролись герои!
Родины верные дети
Кровью врага захлебнулись,
Стала земля им постелью,
Сном беспробудным уснули.
Свет негасимый им светит,
Плачет луна в небе синем,
Подвигов их очевидец,
Стонет окрестность и ныне.
Все арагвинцы погибли,
Я лишь остался на свете;
В поле пастух меня поднял,
Раненого, на рассвете.
Спасся. Но жизнь моя, дети,
Горем полна непомерным:
Каменный дождь наша доля,
Солнечный день для неверных.
Горе из горестей старость
Сердце и мозг мой изъела,
Сил нет в груди и в коленях,
В битву чтоб ринуться смело…
Кончил старик, и заплакал,
И, с сожаленьем во взгляде,
Праведной, ветхой ладонью
Бороду тихо погладил.
 

1883 Перевод Б. Серебрякова