Текст книги "Научи меня любить"

Автор книги: Вайолетт Бэкли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 10 страниц)

Вместо ответа Лоуренс повернулся к двери, спокойно запер ее и положил ключ на высокий шкаф. Затем, не произнося ни единого слова, он начал снимать с себя одежду, не сводя при этом глаз с Оливии. Она смотрела на него с выражением изумления, переходящего в ужас. В конце концов, на нем остались только короткие исподние штаны из белого полотна.

– Что ты делаешь?.. – прошептала она, отчаянно покраснев и замирая от страха.

– Думаю, что пришла пора подрезать тебе крылышки, моя прекрасная птичка.

Она съежилась на кровати, вцепилась в полог. Ее ноги вдруг совершенно отказались ей служить. Стоя спиной к окну, он смотрел на нее взглядом охотника, расслабленный и абсолютно неподвижный. Он был такой огромный! Черные волосы покрывали всю его грудь, сходясь в узкую дорожку на животе. Его ноги были длинными и мускулистыми, она увидела, как рельефные мускулы переливались под кожей на его бедрах, когда он медленно подходил к постели.

Я должна вскочить и убежать, мелькнуло в голове. Слепой страх поднялся, заполнил ее грудь и заставил рвануться с постели, но он мгновенно перехватил ее и прижал к своему почти обнаженному телу. Вслепую колотя руками куда попало, отчаянно вертя головой, она пыталась вырваться рядом с ее ртом оказалось его предплечье, и она изо всех сил вцепилась в него зубами. Его руку пронзила резкая боль, и он на мгновение ослабил свои объятия. Воспользовавшись этим, она оттолкнула его и вырвалась.

– Нет, – всхлипнула она, – уходи отсюда! Убирайся! Я ничего не хочу знать!

Он мягко засмеялся и блеснул глазами. Прижав локти к бокам, он был готов мгновенно отреагировать на ее следующее движение.

– Тише, маленькая птичка, тебе все равно придется когда-нибудь все узнать. Так почему не сейчас? Твой гнев – это ведь просто паника, правда?

Оливия застыла на месте, в самом деле, похожая на птичку под гипнотизирующим взглядом удава, а он вновь двинулся к ней. Затем, взвыв от слепой ярости, она буквально бросилась на него. В это мгновение ей почему-то показалось, что следует сделать именно так. Он рассмеялся глубоким, выразительным смехом, приняв грудью удар ее легкого, мягкого тела. Она заколотила кулаками по его груди, и он прижал ее руки, заглядывая ей в глаза и пытаясь угадать, что она будет делать теперь. Несмотря на свое состояние, она поняла, что он играет с ней, что ей самой придется преодолеть свой страх и что рано или поздно ее силы иссякнут.

Сорочка, прикрывавшая ее наготу, сползла с одного плеча, и ее подол попал ей под ноги. Когда она повернулась, чтобы его высвободить, он молниеносно выбросил руки и разорвал ее сорочку сверху донизу. Вскрикнув, она отступила назад, споткнулась о подушку, валявшуюся на полу, и упала. Он мгновенно сорвал с нее остатки сорочки и пригвоздил ее к полу своим телом так, что ей осталось только беспомощно извиваться под ним. Она хотела закричать, но у нее пропал голос. Погрузившаяся в полумрак комната завертелась над ней, и она почувствовала, как он развел ее руки и прижал к полу за ее головой.

– Нет, нет, пожалуйста, – всхлипнула она, но он только неподвижно возвышался над ней, сидя на ее бедрах так, чтобы не сделать ей больно, но чтобы успокоить ее. Его взгляд медленно двигался по ее телу, не упуская ни малейшей черточки нежных округлостей и порозовевшей от усилий кожи. Она сжала зубы, дрожа под его взглядом и тяжело дыша. Наконец Лоуренс удовлетворенно кивнул и улыбнулся так, словно она доставила ему огромное удовольствие, а затем свел ее руки у нее за спиной и поднял ее с пола.

– Пойдем, моя красавица. Здесь не самое уютное место.

Оливия почувствовала боль в запястьях, когда он понес ее к кровати. Она попробовала лягнуть его, но тут же оказалась на постели под ним, и рот ее был закрыт поцелуем. Попытки оттолкнуть его ни к чему не привели, и вскоре она перестала сопротивляться и только жалобно постанывала. Он лежал на ней, но теперь их тела не разделяла даже тонкая ткань ее рубашки, как это было в аббатстве, и она кожей чувствовала его живое, теплое, трепещущее тело, его сильные мышцы. Сопротивление пришлось прекратить. Остались только дрожь и тяжелое, прерывистое дыхание. Остался этот ласковый, успокаивающий шепот:

– Перестань биться, маленькая птичка. Не надо сопротивляться. Лежи спокойно. Расслабься.

Он развязал шнурок и стянул с себя последний остававшийся на нем предмет одежды, а затем вновь схватил ее за запястья, когда она попыталась его оттолкнуть. Руки ее тут же были прижаты к подушке, и он впился в ее губы долгим поцелуем, от которого по жилам пробежал огонь, растопивший остатки сопротивления, закруживший в тумане сладких ощущений. Но все же нагота была слишком новой для нее и пугала. Она не могла более бороться и только стонала.

– Лоуренс, перестань, пожалуйста. Я не хочу знать, я не хочу…

Но он не слушал ее и вновь поцелуем остановил бессвязную речь, словно закрыв дверь перед всеми мыслями, оставив в ней только одни ощущения. Сильная и ласковая рука лежала на ее обнаженном плече, она гладила, ласкала, призывала, а потом спустилась ниже, к груди, и Оливия вся изогнулась и снова забилась, почувствовав, как шершавые пальцы прикоснулись к нежным соскам. Она вскрикнула, и в этом звуке страх смешался с наслаждением. Д ласки и поцелуи продолжались, и, наконец она совершенно расслабилась, почувствовав сладкую, необъяснимую боль в области бедер и живота. Сопротивление ее было сломлено, и Лоуренс смог полностью отдаться страсти, не беспокоясь ни о чем ином. В неверном освещении она, как в тумане, видела, как двигаются его руки, как сильные пальцы изучают ее всю, гладят, дразнят, заставляют впервые почувствовать реакции собственного тела, его удивительную отзывчивость. Ощущения эти были почти невыносимы. Вновь открыв глаза, она увидела, как его голова опускается ниже, и в следующий момент губы обхватили ее затвердевший сосок. Лоуренс начал посасывать, покусывать, поддразнивать его губами и зубами, и это произвело на нее сильнейшее действие. Вскрикнув, она дотянулась до его плеча и слегка прихватила его зубками.

– Так-то лучше, маленькая птичка. В эту игру мы можем играть вдвоем, правда? – с хриплым, низким смешком сказал он, не отпуская ее груди. Оливия вновь почувствовала страх.

– Лоуренс, больше не надо… прошу тебя…

– Нет, Оливия.

– Пожалуйста, хватит. Больше ведь ничего не будет, правда?

Она понимала, что будет еще многое, ибо она уже почувствовала, как что-то твердое прижалось к ее животу, и в ней самой жарким огнем разгоралось желание, потребность отдаться ему до конца. Она знала, что будет что-то еще.

– Не сопротивляйся, Оливия. Я не сделаю тебе больно. Я обещаю, что не сделаю тебе больно. Доверься мне…

– Нет, Лоуренс, нет…

Она задрожала под ним, но властные губы снова заставили ее замолчать, и вскоре руки уже ласкали внутреннюю сторону ее бедер. Она и представить себе не могла, что ощущения, которые рождали эти прикосновения, могут быть такими сильными и сладостными. Дотрагиваясь до самых сокровенных мест, он заставлял ее вздрагивать и стонать от непонятного, но страстного желания, и наконец она почувствовала, как его рука и колено мягко разводят ее бедра, и горячая, твердая плоть вошла в нее. Внутри что-то взорвалось, и они стали одним целым. Оливия вскрикнула, и он замер, а затем снова начал двигаться. Веки ее полуоткрытых глаз затрепетали, и глаза закрылись, а тело содрогнулось от наслаждения. Губы раскрылись, и она застонала. Их тела двигались теперь вместе, медленно, в едином ритме, ее ощущения разгорались как огонь, нарастали как лавина, чудесное, великолепное возбуждение волнами накатывало на нее, поднимая на гребне все выше и выше. А Лоуренс двигался все быстрее, все глубже погружаясь в нее, наполняя ее сладостной покорностью, полностью подчиняя себе. Быстрее, быстрее… Жар в ее теле превратился в ревущий огненный смерч, и тут она почувствовала, как его плоть вздрагивает в ней, и услышала его хриплый стон. Ослабевшая, все еще дрожащая от новых переживаний, она лежала под ним, купаясь в море сладкой истомы и лениво пытаясь припомнить, чего же это она так боялась. Но это ей не удалось.

– Ты больше не будешь плакать, моя маленькая птичка?

– Лоуренс… я не знала…

– Да, конечно, ты не знала.

– Ты про это говорил, что будешь, счастлив показать?

– Да, моя радость. Про это.

– И что, тебе было?..

– Было ли мне хорошо? Я никогда не был так счастлив в своей жизни, моя маленькая птичка. Это правда. А теперь тебе надо отдохнуть.

12

Завернувшись в остатки своей сорочки, Оливия стояла у северного окна, глядя, как над горизонтом появляются первые лучи света. В руках она держала увядший розовый венок, который только вчера украшал ее волосы, а теперь своим видом напоминал, что время прошло и многое изменилось, в том числе и сама Оливия. То, что произошло этой ночью, было самым волнующим переживанием за все семнадцать лет ее жизни. Лоуренс сдержал свое слово. Он не причинил ей боли (он сказал ей, что у женщин, которые часто ездят верхом, первая брачная ночь часто проходит легче, чем у других), и когда взял ее во второй раз, она уже не испытывала никакого страха, только наслаждение. «Обрезав ей крылышки», Лоуренс накрепко привязал ее к себе, и эта привязь была сильнее, чем самые крепкие путы на ногах сокола.

Лоуренс не спал. Он видел, как она молча ходила по комнате, как бросила взгляд на шкаф, на котором лежал ключ от спальни, и как рассеянно пощипывала свой венок, и понимал, в каком направление текли ее мысли. Ее вспышка ярости действительно была вызвана глубоко спрятанным страхом, поэтому, открыв ей мир телесных радостей, он дал ей возможность переоценить свое положение. Он не собирался так набрасываться на нее в эту ночь, но в тот момент следовало немедленно, что-то предпринять. Наверное, у нее останутся синяки.

– Иди сюда, маленькая птичка.

От звука его голоса Оливия вздрогнула. Руки инстинктивно плотнее запахнули на груди полы разорванной рубашки, хотя она и продолжала стоять к нему спиной.

– Послушай меня, Оливия, – повторил он мягко, но настойчиво.

Медленно и словно неохотно она подошла к кровати и остановилась. Он приподнялся и притянул ее к себе, сбросив с ее плеч сорочку. Прикосновение его пальцев к груди пронзило ее огнем, и Оливия схватилась за покрывало, чтобы спрятать свою наготу от дневного света. Но он удержал ее руку, мягко посмеиваясь над ее смущением.

– Нет, Лоуренс, пожалуйста, не надо… уже светает…

– Оливия, некоторыми вещами можно заниматься в любое время суток, и любовь входит в число таких вещей, Я хочу, чтобы ты все видела. Это очень красиво!

– Лоуренс, отпусти меня. Позволь мне одеться. Мне холодно…

– Тогда я тебя согрею вот так. – И с этими словами он опустил ее к себе на колени, вынуждая смотреть, как его опытные, уверенные руки гладят и ласкают ее тело. Она увидела, как он вошел в нее, как склонялось над ней его красивое лицо с пронзительными серыми глазами, как он смотрел на нее взглядом собственника, и поняла, что для любви не существует различий между днем и ночью и что это – вариации одной и той же темы.

Наутро он повел ее в мастерскую. За завтраком Лоуренс рассказал Оливии, которая считала его богатым землевладельцем, о том, что он уже много лет владеет процветающей золотошвейной мастерской, в которой вышивают церковное облачение. Она знала, что на работу такого рода существовал огромный спрос, потому что умелых мастеров всегда недоставало, и что ни одна страна так не славилась своими вышивками, как Англия. Работы, выполненные ею в монастыре, часто оказывались в церквах Италии, Франции, Испании и Нидерландов благодаря богатым дарителям, которые надеялись таким образом купить себе место в раю, когда придет их черед. Кроме того, насколько ей было известно, многочисленные новые церкви, соборы и монастыри так повысили спрос на роскошное облачение, что трудно было справляться со все растущим потоком заказов.

Единственной причиной, сдерживающей работу в монастырской мастерской, была трудность достать дорогие нитки и материалы в таком удаленном от основных торговых путей месте, как Гринхилл. Но здесь совсем другое дело. Арчибальд имел возможность приобретать редчайшие дорогие материалы, от которых всецело зависело ремесло, и благодаря которым мастерская Лоуренса процветала. Оливия узнала, что и Элизабет тоже была вышивальщицей, управляла мастерской и надзирала за работой мастеров и мастериц. Именно Элизабет выбирала ткани, узоры и рисунки. Но сейчас дела пошли хуже. После того как чума унесла двух лучших мастериц, а Элизабет объявила о своей беременности, стало ясно, что последний заказ не может быть выполнен в срок. Они только взяли молодого подмастерья, но пока еще было неясно, выйдет ли из него толк.

– И ты, значит, приезжал на прошлой неделе в монастырь по делам своей мастерской? – спросила она с полным ртом.

Лоуренс рассмеялся, глядя на нее.

– После сегодняшней ночи у тебя проснулся могучий аппетит, моя маленькая птичка, – сказал он, не обращая внимания на ее испепеляющий взгляд. – А с настоятельницей нас связывает давняя дружба. Когда я собирался в поездку по дальним владениям, то специально захватил для нее ниток.

– И ты, конечно, сказал ей, что тебе нужна еще одна работница. И она решила, что я могу тебе пригодиться, раз уж нет возможности меня содержать… – Оливия остановилась, заметив его строгий, предупреждающий взгляд.

– Оливия! Довольно! Я не желаю больше вести с тобой эти бессмысленные разговоры. Никто не собирается заставлять тебя работать в мастерской, если только ты сама этого не захочешь, но я как раз решил туда сходить и, если пожелаешь, буду рад все показать тебе как почетной гостье.

– Я буду, рада посетить твою мастерскую, сэр, – важно, в тон ему ответила Оливия, невольно улыбнувшись его хитрости, прозрачной, как хрустальный кубок в ее руке. Он засмеялся, и ей стало ясно, что он опять заставил ее поступить именно так, как ему хотелось.

Несмотря на воскресенье, в мастерской кипела работа. Покрывала были сняты, и три пары рук трудились над вышивками. Когда сэр Лоуренс и его молодая жена вошли в комнату, две мастерицы и молодой подмастерье почтительно встали. Они с любопытством разглядывали Оливию, ожидая, когда их ей представят, И Анет Петерсон, и Тоня Маглер работали в мастерской со дня ее основания девять лет назад и были умелыми и опытными мастерицами. В отличие от них, восемнадцатилетний Джордж Элвуд, красивый, сильный парень с кудрявыми каштановыми волосами и синими глазами, не проработал еще и двух месяцев. Женщины трудились над ризой и митрой, а Джордж толок в ступе французский мел для приготовления угольного порошка, которым на полотно наносили узор для вышивания.

– Все это входит в один комплект, Тоня? – спросила Оливия, чувствуя себя в своей стихии.

– Да, миледи, а другую ризу и манипул [7]7
  Манипул – часть литургического одеяния в виде короткой ленты в цвет ризы, которую священник носит во время мессы на левой руке. – Прим. пер.


[Закрыть]мы уже закончили.

Увидев, что Оливия прекрасно разбирается в их ремесле, мастерицы принялись оживленно обсуждать с ней работу. Лоуренс молча любовался ею, восхищенный ее знаниями и умением мгновенно найти общий язык с работницами. Если он не будет давить на нее, а позволит делам идти своим чередом, то она, несомненно, примет участие в работе мастерской. Он этого, искренне желал, и прежде всего для нее.

Оливия обрадовалась, когда к ним вскоре присоединились Арчибальд и Элизабет, и тепло обняла их обоих.

– Значит, ты впервые в «Корнуэллских вышивальщицах»? – спросил Арчибальд, выпуская ее из своих медвежьих объятий.

Оливия обменялась с Лоуренсом понимающими взглядами, и пока Элизабет показывала ей в мастерской то, что она еще не видела, – образцы рисунков, ткани и уже готовые вещи, – Лоуренс и Арчибальд просматривали рулоны новых итальянских материалов, привезенные из последней поездки и сложенные в дальнем конце большой комнаты.

– Подойди сюда, юный Джордж, и помоги нам проверить этот список, – позвал Арчибальд. Джордж, широко улыбаясь, принялся за дело. За время их посещения он успел разглядеть Оливию и вволю полюбоваться ею. Она показалась ему еще красивее, чем вчера вечером, когда он увидел ее в саду.

В ожидании, пока мужчины закончат свои дела, Оливия решила прояснить для себя еще одну загадку.

– Скажи, Элизабет, почему ты скрыла от меня, что и ты, и Лоуренс, и Арчибальд связаны с золотошвейным ремеслом?

– Нам было велено не говорить тебе ни слова, – улыбнулась Элизабет, – а идти моему брату наперекор никто не посмеет, даже я.

– Но почему он не хотел, чтобы я узнала? Ответом ей были только приподнятая бровь и загадочная улыбка Элизабет. Тот же вопрос она позже задала Лоуренсу.

– Да потому, девчонка, что я хотел сделать тебе сюрприз! Нет, совсем не тот, что ты подумала! – И он строгим взглядом остановил резкие слова, готовые сорваться с ее уст. – Я просто хотел тебя обрадовать, доставить тебе удовольствие.

Оливия почувствовала раскаяние. Было видно, что он действительно искренне хотел ее порадовать, хотя многое все еще оставалось для нее неясным.

– А я испортила тебе сюрприз, увидев мастерскую вчера вечером! Прости меня, Лоуренс. – Она накрыла его руку ладонью, и он взял ее и легонько поцеловал.

– Ничего страшного. Ты же видела ее только снаружи.

– Нет, Лоуренс, внутрь я тоже заходила.

– А как же ты нашла ключи?

– Они мне не понадобились. Я гуляла по саду, где растут травы, и вышла на дорожку, ведущую к дому. Я увидела окно и дверь и решила, что через эту дверь смогу попасть обратно. И зашла.

Лоуренс нахмурился.

– А ключи были в двери?

– Не знаю. Я была так рассержена, когда выходила вон… И ничего не заметила. Но ты хочешь сказать, что дверь должна была быть заперта?

Лоуренс помолчал, о чем-то задумавшись.

– Я сам запер ее, перед тем как пойти в церковь…

– Тогда кто же?..

– Наверняка все объясняется очень просто. Я дознаюсь. Не беспокойся об этом, моя маленькая птичка, – улыбнулся он. – Пора осмотреть твой новый дом и представить слуг. Ты должна, как следует познакомиться со своим гнездышком.

Вскоре не осталось ни малейших сомнений в том, что Оливия сумела завоевать сердца всех обитателей Виндроудхауза. Но завоевала ли она сердце Лоуренса, спрашивала она себя. Проходили дни и ночи, но о любви не было сказано ни слова. Оливия не могла дольше обманываться в отношении собственных чувств к нему. Ее постоянное, непреходящее желание видеть и слышать его, было, несомненно, не что иное, как любовь. И все же он, хотя и всегда был рад ее обществу, ни разу не сказал, что любит, и ей оставалось только прийти к выводу, что она нужна ему разве что в мастерской и в постели. Он же говорил – его интересует ее искусство! Но желание ощущать его прикосновения, его поцелуи и объятия не пропадало, хотя она и притворялась, принимает их неохотно. Она надеялась убедить его в том, что любит его еще меньше, чем он ее. И так каждый вечер они сходились в постели, и каждый пытался взять верх над другим, далеко не уверенные в исходе схватки их воль.

Иногда Оливия проливала сердитые слезы из-за того, что ей никак не удавалось заставить Лоуренса поступать так, как хотелось бы, отчасти оттого, что он действительно был сильнее, но также и потому, что собственное тело перестало ей повиноваться и слушалось теперь только его рук. Она начала всерьез задумываться над тем, как долго могут двое жить вместе и заниматься любовью при том, что одному из них приходится все время притворяться и таить тяжесть, лежащую на душе. Как признаться в своей отчаянной любви и сказать, что ее гордость побеждена, если ему не очень-то нужны эта любовь вне постели и эта победа над гордостью человека, к которому он равнодушен?

13

Как-то раз Лоуренс сказал ей, что хочет кое-что ей показать, и повел ее к большому собору Корнуэлла. Они вошли через западные врата. Оливия подумала, что она никогда в жизни не видела такого огромного здания. Лоуренс, не отводивший глаз от ее лица; увидел, как ее золотисто-карие глаза широко раскрылись от изумления.

Соединенные в одной точке наверху совершенными в своей симметричности арками, группы белых колонн, словно собранные в букеты стебли дудника, шли вдоль центрального нефа по всей его длине. Над арками располагались окна, через которые интерьер заливало ярким светом.

У Оливии от восхищения захватило дух. Лавируя в толпе пилигримов, строителей и зевак, заполнявших собор, Лоуренс провел ее к дверям и показал вверх. Оливия охнула, увидев прекрасные витражи над дверями. Тонкий, изящный узор ажурной работы в верхней части стрельчатых окон был словно тончайшее кружево.

– Видишь, какой формы узор в центре рисунка?

– Да, это сердце, – улыбнулась она.

Вдоль по нефу кое-где еще были расставлены строительные леса, а в центре валялись груды каменных плит и резных деревянных украшений для крыши, мотки канатов, блоки и шкивы. Посетители торопливо обходили их, спеша скорее пройти к покрову святого Уильяма.

– Я хотел, чтобы ты увидела все это, – сказал Лоуренс, отведя ее в сторону, – потому что предметы облачения, которые ты видела в нашей мастерской, предназначаются именно для этого собора. Через два года Лестер Гормэн станет новым архиепископом. Эти вещи специально заказаны для его возведения на престол. Я думал, что тебе следовало увидеть собор, может быть, возникнут какие-нибудь новые идеи. Я был прав?

Оливия кивнула, глаза ее зажглись воодушевлением.

– Конечно, всегда полезно знать, где будут носиться эти вещи, какие там цвета, какое освещение. Вообще, какого размера будет помещение. Но это – это гораздо больше, чем я могла себе представить. Знаешь, Анет следует нашить побольше блесток на митру, раз ее должны будут видеть с такого расстояния. И еще цвета… Ну-ка, интересно… Нет, нам надо принести материалы сюда. – Она покачала головой. – Нет, слишком бледно. – По ее лицу было видно, что у нее в голове идет напряженная работа и она пытается представить себе, как будут выглядеть наполовину готовые вещи в этом огромном соборе. Она схватила его за руку. – Мне надо посмотреть еще кое-что, пойдем скорее!

Лавируя в толпе, она повлекла его за собой к поперечному нефу собора, шедшему с севера на юг. Наконец они остановились под невысокой, широкой в основании башней. Ее глаза вновь загорелись при виде мягких серо-зеленых тонов витражей в пяти стрельчатых окнах башни. Она потянула Лоуренса за руку.

– Гляди, Лоуренс! Смотри туда. Нет, надо, чтобы глаза были полузакрыты. Теперь видишь очертания вон тех округлых узоров, идущих до самого низа? С красными сердцевинами?

– Да, теперь вижу. Они в каждом окне разные.

– Совершенно верно! А как ты думаешь, что, если повторить эти узоры в вышивке облачения? Взять за основу зеленый и красный, как здесь, но только сделать цвета намного ярче, так, чтобы они играли. Тогда их будет видно отовсюду, правда?

– Миледи, – улыбаясь, сказал Лоуренс. – Я думаю, что это ты должна была выбирать рисунки. Где же ты была?

Она улыбнулась ему печальной улыбкой и покачала головой.

– Прямо дух захватывает от всего этого. Но на вещах, которые я видела в мастерской, совсем другие узоры. А мы должны создать вещи специально на конкретного человека и для места, где он будет их носить.

– Но у нас в запасе всего два года. Нам хватит этого времени, чтобы сделать все заново?

Она лихорадочно соображала, не замечая, что и он, и она говорят «мы», а не «я» или «ты». Она отлично понимала, что если сейчас присоединится к работе, то времени им хватит. А если бы можно было еще пригласить ее монастырскую подругу Маргарет, а может, и еще кого-нибудь, то они закончат еще раньше! Но эти вопросы нельзя решать прямо здесь.

– Дай мне подумать, – сказала она.

А я ведь клялась отплатить ему за все, напомнила самой себе Оливия, глядя в зеркало на то, как искусные руки Карины заплетают и укладывают ее волосы в золотые сетки по бокам головы. Как я переменилась… Ее отражение открывало все признаки расцвета женственности, нового знания, полноты жизни. Перед ней была красивая женщина с гордо посаженной головой, одетая в новое блио из фиолетового с розовым отливом шелка и парчовое фиолетовое с золотом сюрко. Спереди были нашиты золотые пуговицы, гармонировавшие с сетками и золотой выделкой ее мягких кожаных туфель. Да, все очень изменилось.

Но он? Он заманил меня в свою мастерскую, зная, что и мне этого хотелось больше всего на свете. И точно так же он заманил меня в свое сердце, зная, что я и сама этого хотела. Я пытаюсь сопротивляться, но уже не понимаю зачем… Сдаваться ему так легко. Почему же он всегда одерживает верх надо мной? Ну да, вспомнила! Я же клялась, что заставлю его заплатить за то, что он лишил меня права выбора!

Но так ли это? Разве я не сама все решила? Она дотронулась до золотого обода, пересекавшего ее лоб, вспоминая тот необъяснимый, странный момент в саду, когда она сама выбрала свою судьбу. Руки дамы в зеркале дотронулись до груди, как бы напоминая о его победе над ней. Любит ли он ее так же сильно, как она? Или это любовь… к победе? Мое тело принадлежит ему, и он, конечно, догадывается, что моя любовь – тоже. Теперь ему еще нужно, чтобы я работала в мастерской. Но если во всем уступать ему, то чем же отплачивать? И нужно ли мне это на самом деле? Не сделаю ли я хуже только себе? Она поглядела в глаза своему отражению, прекрасно зная ответы на все свои вопросы.

За спиной дамы в зеркале появилось лицо мужчины, и в первое мгновение ей показалось, что это – часть ее грез наяву. Но прикосновение рук Лоуренса, погладивших ее шею, убедило Оливию в реальности происходящего. Словно ее кожа была оперением полуприрученной птицы, сидящей у него на руке, его пальцы продолжали гладить ее, а глаза смотрели прямо в глаза дамы напротив. Лишенная воли, не в состоянии и не желая уйти от этой ласки, она смотрела, как эти руки опустились на ее плечи под сюрко, обхватили груди, и глаза закрылись сами собой, когда он склонился к нежной шее. О Боже…

В обществе Элизабет и Арчибальда ужин продлился дольше, чем всегда. Ужинали в большой общей комнате, а не в главном холле, как обычно. Не многие дома могли похвастаться комнатой, специально отведенной для проведения времени всей семьей, но Лоуренс хотел следовать недавно появившейся моде собираться в более интимной обстановке с близкими или с деловыми гостями. Так что теперь все четверо могли спокойно поговорить, с Удовольствием поглощая рыбные биточки, куски жареного цыпленка, облитые медом и посыпанные толчеными травами, и тушеные устрицы. Лоуренс рассказал Арчибальду и Элизабет об идее Оливии сделать вышивки, повторяющие рисунки на витражах.

– Но разве нам хватит времени, чтобы начать все сначала? – спросил Арчибальд, раскрывая устрицу ножом. – Тоня и Анет вдвоем за два года не успеют. И ведь у нас даже еще нет рисунков. Давайте подумаем. Может, мы кого-нибудь вспомним, кто мог бы работать с нами? Из тех, кто хорошо владеет мастерством.

– Все другие крупные мастерские, которые я знаю, находятся в Лондоне, – откликнулся Лоуренс, – и я полагаю, что и у них, как и у нас, недостает рабочих рук после чумы. Я слышал, что им уже приходится помногу раз повторять одни и те же рисунки, чтобы сэкономить время и деньги.

– Постойте! – воскликнула Оливия, вертя в руках обсахаренное печенье в форме звездочки. – Подождите. Когда я недавно ехала из монастыря с матерью Лаурой… – ее глаза встретились с глазами Лоуренса, – …она сказала мне, что… что некоторые из девушек тоже скоро уедут оттуда… – Оливия осторожно подбирала слова, не уверенная в том, что Арчибальд и Элизабет вполне осведомлены о ее обстоятельствах. – Они все искусные вышивальщицы, а отнюдь не подмастерья, и к тому же весьма опытные. Я бы им доверила любую работу, начиная с митры и кончая ризой!

– Ах, это ученицы тети… настоятельницы Антонии? – Элизабет опасливо взглянула на Лоуренса, надеясь, что ее оговорка прошла незамеченной, но мысли Оливии уже унеслись далеко вперед.

– Моя подруга Маргарет – очень искусная вышивальщица, и, кроме того, некоторые из наших девушек живут в Корнуэлле. А что, если… – Она опять искоса взглянула на Лоуренса и увидела, что он тыльной стороной поглаживает высокую ножку своего бокала, точно так же, как он недавно гладил ее шею. Их глаза встретились, и они мгновенно поняли мысли друг друга. Смутившись, Оливия отвернулась. – Прошу меня извинить, я вскоре к вам опять присоединюсь, – сказала она, встала из-за стола и с покрасневшим лицом выскользнула из комнаты.

Она не пошла к себе, ее ноги сами собой привели ее к крытому проходу, который вел в мастерскую. Ключей опять почему-то не было на обычном месте, но Оливия решила, что Лоуренс просто еще не запер комнату, хотя это и было необычным для столь позднего времени. Взглянув на полную луну, сиявшую на почерневшем небе, она подумала, что и при таком свете найдет рулон основы и уголь, чтобы набросать рисунки. Странно все-таки, подумала она, толкнув двери мастерской, что Лоуренс оставил ее незапертой, особенно если вспомнить, как он обеспокоился, когда это случилось в прошлый раз.

Стоя посреди комнаты, озаренной лунным светом, и глядя на призрачные, покрытые тканью рамы, она вспомнила, какие тяжелые чувства они вызвали в ней, когда предстали ее глазам в первый раз. Теперь же она ощущала себя в мастерской как в надежном убежище, где можно воплотить свою потребность к творчеству. Она уже любила это место.

Внезапно какое-то внутреннее чувство подсказало ей, что что-то не в порядке. Тело ее покрылось мурашками, и она затаила дыхание, принюхиваясь к слабому чужому запаху. Оливия огляделась. Занавеска, закрывавшая полки, где должны были лежать ткани, привезенные из Италии, была отдернута, а ткани исчезли. В первое мгновение она не могла понять, что происходит. Затем поняла.

Услышав тихий, шуршащий звук у своего плеча, она вздрогнула и повернулась, раскрыв рот от ужаса, заполнившего грудь. Ноги стали ватными. Неясная, но неотвратимая опасность тянула к ней свои скрюченные пальцы, и спасаться было слишком поздно. Ее тело среагировало раньше, чем пришло осознание, она рванулась, но тут же почувствовала, как проваливается в черноту и падает назад, ударившись спиной обо что-то твердое. Кто-то грубо схватил ее. Она начала панически вырываться и лягаться с удесятерившейся силой, ничего не видя в кромешной тьме мастерской и почти не чувствуя, как ее хватают и тащат куда-то.

– Тварь! Джордж! Ради Бога, придержи ее!

– Господи! Я же это и делаю…

– Вот, на, держи!

Ее висок пронзила острая боль, и она потеряла сознание.

– Что мы сказали такого, что заставило ее убежать? – недоуменно спросила Элизабет, когда Оливия выскочила из-за стола. Потом она взглянула на своего брата: – Ты ее не дразнил, Лоуренс? Сам знаешь, ты иногда заходишь слишком далеко.