Текст книги "Коронка в пиках до валета"

Автор книги: Василий Сиповский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 17 страниц)

Страничка из Фенимора Купера

Продрались с великим трудом к реке. Теперь водопад ревел с версту ниже. Здесь же река разливалась широко и дробилась протоками между низкими островами.

По совету Тимошки переехали реку и запрятались в чаще кустов.

– Передохнуть надо, – сказал он. – Поработали. Сил больше нет. Пущай теперь нас поищут. Собакам только морды завязать надо, а то брехать будут – нас выдадут.

Собакам перевязали морды, и сейчас же Тимошка, Яшка и Федосеев улеглись и захрапели. Илья, Вадим, Уильдер и Елена заснуть не могли, – переутомились. Елена легла, а мужчины сидели и напряженно смотрели на широкую реку, – на тот берег, от которого они только что отплыли.

– Плывут, вон, – вдруг заговорил Уильдер. Острое зрение моряка помогло ему увидеть движущиеся черточки байдар у самого берега, еле заметные на темном фоне скал.

– Одна, две, три, четыре, пять, – считал Уильдер. Четыре байдары плыли вдоль берега вверх против течения, а пятая сворачивала в сторону и направлялась к берегу, у которого спрятались путешественники.

В ней сидели двое.

Илья разбудил Тимошку. Тот стал будить Яшку.

– Ммм… Что там еще? – мычал разоспавшийся Яшка.

– Плывут к нам, бери-ка лук да стрелы, может придется спровадить, чтоб без шума.

Легкая байдара уже подплывала к кустам, в которых притаились наши путешественники. Сидевшие в байдаре кенайцы пытливо всматривались в прибрежные кусты. Яшка сидел с луком в руках и не спускал с них глаз… Тетива его лука была натянута, и стрела, готовая к отлету, лежала на тетиве. Кенайцы проплыли мимо. Но сидевший на корме почему-то оглянулся на кусты и что-то сказал гребцу, показывая рукой на подозрительную чащу, и байдара неожиданно повернулась носом к кустам. Рулевой приподнялся и стал всматриваться. Путешественики увидели блеск радости в его глазах. Очевидно, заметил сидевших. Уже раскрыл рот, – что-то сказать хотел товарищу, но в этот момент тихо свистнула спущенная с лука стрела и вонзилась ему в горло. Кенаец захрипел и тяжело рухнул на дно байдары. Гребец хотел было остановить ход байдары, стал грести в обратную сторону. Но запела вторая стрела, и второй кенаец упал лицом вперед, выпустив весло. Лодка по инерции плыла вперед и врезалась в кусты, ткнувшись носом в байдару, в которой сидели Илья и Елена. Собаки завозились, стараясь освободить свои морды, – лаять захотелось!

– Цыц, проклятые! – зашипел на них Тимошка, хватая приплывшую байдару и втягивая ее в кусты.

– Ночью спустим их по течению, – сказал Тимошка. – А ловко ты угодил. Молодец, Яшка!

У одного кенайца стрела торчала в горле, у другого – ниже затылка.

Четыре байдары быстрым ходом ушли вперед и скоро исчезли из поля зрения, завернув за поворот реки.

– По-моему, – сказал Яшка, – не спускать их надо, а потопить с байдарой вместе. По крайности, следов не будет.

– Что верно, то верно, – сказал Тимошка. – Только возни будет много с ними. Стащим их лучше на остров, там их в болоте засосет, а байдару возьмем с собой. Авось понадобится. Легкая она.

Когда стемнело, все лодки выбрались из кустов и медленно поплыли вверх по течению. Левые борты у них были утыканы ветвями. С другого берега даже днем их трудно было отличить от прибрежных кустов.

Плыли осторожно, стараясь не делать веслами шума. В потемках удачно разминулись с четырьмя кенайскими байдарами, возвращавшимися обратно, – только остановились, сгрудились, и кенайцы проплыли мимо, вероятно, приняв байдары, замаскированные ветвями, за островок, заброшенный в реке. Проплыли так близко, что даже разговор их был слышен отчетливо.

Плыли всю ночь, и на рассвете вошли в озеро, с обеих сторон окруженное высокими черными скалами. Дикий пейзаж. Скалы местами доходили до 500 футов и на вершинах их лежал снег.

В гроте

По указанию Тимошки, повернули к левому берегу и, пробравшись лабиринтом камней, прошли в какой-то темный грот. Все три байдары и четвертая, маленькая, скрылись там от взоров человеческих.

– Здесь отдохнем, – сказал Тимошка, выбравшись на каменистый берег. – Здесь и огонь разведем!

Развели костер, и грот, освещенный дрожащими языками пламени, сделался фантастически красив. Но холодно и сыро было под его каменными сводами. Зато вода, просвеченная огнем до самого дна, засветилась волшебным нежно-голубовато-зеленым светом.

Собакам развязали морды, и они стали бегать и визжать, обрадовавшись своей свободе. Впрочем, недолго они беззаботно резвились, – скоро стали проявлять признаки какого-то беспокойства, особенно Волчок: он стал рычать, поглядывая в глубь грота.

На него, однако, сперва не обратили внимания. Усталые путешественники занялись костром и приготовлением еды. Торопились поесть и лечь спать.

– Здесь наверх выход есть, – сказал Тимошка. – Чисто крепость. Там сторожить будем.

И какими-то щелями и проходами он вывел Илью на каменную площадку над самым входом в грот.

Вид сверху был великолепный. Все озеро, окруженное горами, лежало внизу, – глазом можно было охватить пространство, по крайней мере, верст на десять в окружности.

– А подмораживает, – сказал Тимошка. – Пожалуй, в ночь опять мороз ударит. Эх, добраться бы до редута! Оттуда бы уж на собаках пошли. Там места пойдут ровные. Пустыня – одно слово!.. Никто не подкрадется. Ох, не люблю я леса! Пустыня куды лучше!.. Ширь-то какая! – Речь его была прервана ожесточенным лаем собак.

– Эх, не угомонят псов-то! Выдадут они нас. Ну, я пойду посмотреть, чего они там, а вы уж тут озеро покараульте. Коли что – скажите.

…Волчок рычал, рычал, да вдруг и залился злобным лаем. Вслед за ним стали лаять и остальные псы.

– Ишь, по зверю лают. Кто бы там был? – сказал Яшка, взяв ружье. Осторожно пошел он по узкому карнизу в глубь грота. Собаки рвались за ним – мешали идти. Разогнал их прикладом.

– Что там? – спросил Тимошка.

– А черт его знает! Темно и идти трудно, – того и гляди оборвешься.

– Погоди, Яшка. Я на байдаре подъеду и огня возьму, – крикнул Тимошка.

Он положил пылающий сук на нос байдары и поплыл в глубь грота. Грот оказался очень глубоким, – байдара забралась так далеко, что скоро пылающий сук превратился сперва в огненную точку, а потом совсем его не стало видно. Собаки остановились где-то по дороге, – очевидно, карниз обрывался, и дальше пробраться не было возможности.

Катастрофа

Сидевшие у костра прислушивались к тому, что делалось там, в темной глубине грота. Сперва постепенно замирали вдали тихие всплески весел, потом тишина, потом страшный рев, громом прокатившийся под каменным потолком грота… Выстрел гулкий, раскатистый… Опять рев и человеческие крики – и все смолкло. Опять отдаленный крик, как будто о помощи.

Уильдер, Федосеев и Вадим, схватив пылающие головни, на оставшейся байдаре быстро понеслись на крик.

– Сюда, сюда, скорей! – услышали крик Тимошки откуда-то из тьмы.

– Стой! Стой! Легче! – Тимошка сидел верхом на перевернутой лодке и обеими руками держал Яшку, который был, по-видимому, без сознания. Все лицо его было залито кровью…

– Яшка медведя стрелил, а он бросился прямо на Яшку. Смял парня.

– А медведь где?

– А черт его знает! Убег должно! Принимай, братцы, Яшку, я ружья достану. Свети сюда.

Яшку втащили в байдару и стали освещать дно. В прозрачной воде на саженной глубине два утонувших ружья были видны отчетливо. Тимошка опустился в ледяную воду, вытащил ружья и влез в лодку. Он был так зол, как никогда еще. Ругался вовсю, – ругал поездку, всех участников, а больше всех Яшку.

– Черт бы вас всех побрал, – хрипел он. Злоба бушевала в его остервенелом сердце.

– И эта сволочь, – он ткнул ногой Яшку, – говорил ему, не стреляй, потому не видать. Вот выстрелил, а теперя всю морду ему и своротил медведь!

Не стесняясь присутствия Елены, Тимошка разделся донага, раздел и Яшку. Мокрые кухлянки, торбасы, шапки повесили сушиться над костром, влил рому в рот Яшке. Тот пришел в себя. Елена перевязала ему драную рану на щеке и ухе. Кусок уха был оторван. Тимошка занялся ружьями; их чистил, а сам ворчал и ругался:

– Так тебе, сволочь, и надо, – не мог угомониться старик, когда увидел, что Яшка пришел в себя.

Яшка попытался что-то ответить, даже как будто сострить хотел.

– Молчи ты, скоморох! – прикрикнул на него Тимошка. – Вот будет у тебя рыло набоку, так еще смеху больше будет.

Потом он стал успокаиваться, и самая ругань в его устах стала терять остроту злобы – начала переходить в нравоучение и вскоре приобрела характер некоторой игривости.

Наконец пострадавшие высохли и, закутавшись в горячие кухлянки, захрапели во всю мочь.

Вадим сменил Илью. Уильдер пошел с ним. С ужасом выслушал Илья о том, что произошло в его отсутствие. Он беспокоился за Елену. Сидеть в одной пещере с медведем! И зачем только она поехала? Что еще ждет ее впереди?

Часа через три Яшка уже поднял свою перевязанную башку и стал будить Федосеева:

– Эй ты, хрыч старый, слушай!

– Чаво тебе? – проворчал тот, – лежи ты, морда драная.

– Поедем за медведём, – сказал шепотом Яшка. – Что зверю зря пропадать?

– Поди ты, – буркнул Федосеев.

– Еловая башка! Да ведь мех-то какой богатый! Да говядины сколько!

Недолго спорил Федосеев с Яшкой. Заговорило ретивое у старого охотника. Решили не будить Тимошку, – управиться без него.

Илья пробовал, было, протестовать, – уговаривал не рисковать, но его Яшка и слушать не стал:

– Подох медведь! Ей-богу подох! – уверял он, – ведь я знаю. Я ему здорово запалил. Сгоряча это он меня дернул, умираючи…

Опять байдара с огнем отплыла в глубь грота и через час вернулась, нагруженная огромной медвежьей тушей. Яшка забыл свою рану и сейчас же занялся медведем: мясо вырезал, на куски порезал, поделил: что людям, что собакам.

Когда Тимошка продрал свои старые глаза, Яшка уписывал уже медвежатину, жареную на ружейном шомполе.

Тимошка только глаза выпучил.

– А шкуру барыне за беспокойство, – галантно сказал Яшка, расстилая медвежью шкуру у ног Елены.

День прошел, и вечером решили отправиться дальше.

Стемнело. Полная луна выплыла из-за края черных утесов. Серебром залило все озеро, – тем чернее сгустился мрак у самого берега. Под покровом этой прибрежной мглы, вдоль черных скал, двинулись дальше. Но скоро луна поднялась выше, и около берегов не стало тени.

– Экий черт, как на ладони все видать! – ворчал Тимошка, – и не укрыться нигде! Увидят нас, черти!

Морозило. Чистое темно-синее небо усыпано было мириадами звезд, – даже лунный свет не мешал их блеску.

– Ишь, как вызвездило, – сказал Яшка. – К утру мороз ударит!

Высоко по небу тянулись последние стаи птиц.

– Конец перелету, – сказал Федосеев. – Зима пришла.

Между тем луна совершила свой ночной путь и стала заходить за утесы противоположного берега. Теперь там сгустилась тьма. Перебрались на ту сторону.

– Ну, скоро исток реки будет. Опять в реку войдем, – сказал Тимошка. – Не замерзла бы река-то!

– Смотри-ка, огонь у истока! Никак костер жгут? – сказал Яшка.

– Неужто нас стерегут? – опасливо буркнул Тимошка.

– Я поеду вперед, – сказал Яшка, – посмотрю, может кого и снять потребуется. Дай-кось мне лучок-то. Как огонь погаснет – езжайте смело!

И на легкой байдаре он бесшумно стрельнул во тьму.

Байдары не пошли дальше, притулились у берега и ждали. Путники глядели на огонек, мерцавший вдали в бледном сумраке наступающего рассвета. Прошло с полчаса. Восток начал алеть, и наверху в побледневшей синеве неба потянулись розовато-золотые тучи. Далекий костер вдруг погас.

– Чисто Яшка сработал! А и руки же у парня золотые! Ну, теперь айда, ребятки, вперед!

За каменным мысом, закрывавшим впадение реки в озеро, к путешественникам присоединился и Яшка. Улыбался во весь рот.

– Убрал! Чисто припрятал! – хвастался он.

Вошли в реку. Опять правый берег – сплошная стена утесов, левый – низменный, болотистый, сплошная тундра. Потянулись вдоль низменного берега.

Прятались днем в кустах – ночью плыли, замаскированные кустами ивняка, выбирая темные места.

На второй день опять повалил снег, потом ударил мороз. По черной реке понеслись небольшие льдины…

– Ничего, на это нам теперь начхать, – говорил Тимошка. – К вечеру на месте будем!

– Вот тут река сейчас влево возьмет, а за поворотом и редут будет. Теперь конец веслам, – на собаках двинем, без байдар. Куды легче будет!

Кенайцы и «американы»

Но Колмыковский редут оказался сожженным… и людей не было видно.

– Сожгли! Вот незадача! Как тут быть? – И старый Тимошка совсем на этот раз растерялся.

– Причаль тут. Пойду посмотрю, – сказал Яшка. Байдары притулились у берега, а Яшка прибрежными кустами осторожно направился к редуту.

– Ну, где теперь собак достать? – рассуждал вслух Тимошка. – Вот, думали, в редуте возьмем! На 12 псах далеко не уедешь! Опять же с провиантом, – рыба на исходе! Чем собак кормить будем? Дальше по пустыне путь пойдет, – тут уж ничего не промыслишь. Что тут делать? Эх, незадача!

Так разговаривал он сам с собой, а путешественники мрачно слушали его и молчали. Они еще меньше его знали, что им теперь делать. Сидели и вслушивались в беседу Тимошки с самим собой. Из отрывистых фраз его беседы, однако, заключили, что старая голова его усиленно изобретала разные комбинации, которые должны были вывести их из затруднения.

Вернулся Яшка не один, – привел с собой еще какого-то старика – Зотова Ивана Дмитриева. Физиономия у него была перекошенная – идет, сам озирается, говорит шепотком. Напуган человек – по всему видать! Зотов оказался хорошим знакомым и Яшки и Тимошки. Тимошка накинулся на него с вопросами:

– Что это у вас? Мы к вам, а вы вон что – погорели. – Зотов растерянно развел руками…

– Разорили редут, – сказал он. – «Американы», надо думать, – говорил он, оглядываясь, словно опасаясь, что «американы» сидят в кустах и его подслушивают.

– Подослали, вишь, кенайцев с мехами, – рассказывал он, – дескать, продавать пришли. Семен Петрович все с ними уладил. Потом пить стали… Ну, известно, как полагается. А они, значит, со своим ромом приперли. Ну, а в ром-то, видно, чертовщины какой-то и навалили. Ну, значит, наши перепились, да видать и свалились. Я это два стакана тоже глотнул, да в лес побег капканы смотреть. Добежал до капканов, да так и свалился. Сколько лежал – сам не знаю… Проснулся, потому трясти меня начали. Продрал зенки, – ан меня волки рвут! Ей-богу! Вскочил, как встрепанный. Как заору, – волки так и порснули в лес – напугал я их. Побежал я в редут. Мать честная! Редут-то наш докуривается! Людей – ни души! Амбары все разорены. Чистое разорение. Один я и остался.

– Что ж их убили, что ли? Семена Петровича и других, которые?

– Не видать, чтоб драка была. Увели, должно, пьяных. Может и померши которые от зелья этого. Брр! – Зотов сплюнул с омерзением. – Двое суток меня рвало, то есть всю башку разломило. Который день, вон, не емши, – душа еды не берет, только воду и хлебаю.

– И как меня волки не сожрали, так это даже удивительно, – разводил он руками. – Да вас-то чего нелегкая сюда принесла? Вы-то чего тут?

– Да вот к американам энтим едем, – мрачно ответил Тимошка.

– К американам? – удивился Зотов. – Подлый народ! Расподлеющий! Мутят они здешних. Кабы не они, разве бы здесь кенайцы так баловали?

– Кораблева-то знаешь? Устукали! – сообщил Тимошка.

– Да што ты? Семена?

– Его самого.

– Ну, царство ему небесное! Справный был старик! Как же дело-то было?

– Да кто его знает! Одни кости в избе… Дочиста сглоданы!

– Да может кости-то не Семеновы?

– А може и впрямь не Семеновы? – после некоторого раздумья сказал Тимошка. – На черепу не написано – чей.

– А тряпок-то никаких не было? Кухлянки, что ли?

– Одни кости – точно, как голый был. Вот ведь удивительно – как мне в башку не пришло. Почему же он голый?

– Вон я у самой избы каку трубку нашел. Важнецкая! Мериканская, – сказал Яшка, вытаскивая из бездны своих торбасов найденную им трубку.

– Покажь-ка, – сказал Зотов. Взял в руки трубку, повертел ее в своих корявых, черных лапах и сказал: – капитанская трубка, знаю ее. Мериканец тут шляется. Капитаном его Вельсой звать. Его это трубка. Как это он ее потерял? Все в зубах ее держал.

– Верно, кто по зубам дал ему, – вот он и обронил, – сказал Яшка.

– И спал, сказывают, с трубкой. Спит – посасывает, пососет – опять заснет! Не его ли костяк вы за кораблевский приняли? Потому он без трубки ни на шаг.

Все невольно переглянулись.

– А трубка важная, – продолжал Зотов, вертя ее в руках, – словно расстаться ему с ней было трудно. – Хошь, Яшка, я тебе два бобра за нее дам?

Яшка покрутил головой.

– Ну три дам?… Четыре хошь? Ну, черт с тобой! Коли этот Вельса жив, да в твоих зубах ее увидит, – он те зубы расчистит – сыт будешь, – ворчал Зотов, неохотно выпуская из рук вельсову трубку.

– Ну и что нам теперь делать? – говорил Тимошка. – В редуте передохнуть можно? Не все сожгли? Ты-то где сидишь?

– Я-то?… Где придется… то в подполье, а то в лес ухожу! На деревах сплю. Да там рыси мешают. Намедни одна в загривок вцепилась – насилу отодрал.

Путешественники вошли в полуразрушенный редут. Несколько зданий сгорело дотла, у других сгорели только крыши.

– Снегом, видать, потушило. Страсть снег валил, – пояснил Зотов. – Глянь-ка, ворота выломаны, стекла выбиты. Унесено все: скамьи и столы – и те скрадены. Одно слово – чисто сработано, – говорил Зотов. – Даже гвозди выдерганы! Глянь-ка!

Действительно, во многих местах в стенах вместо гвоздей зияли дырки.

– Все это кенайцам впрок пошло, – ораторствовал Зотов. – Село тут ихнее поблизости. Туда верно все сволокли. И Вельса там на селе болтается. Компания там ихняя, – трое их там, мериканов этих. Будь им неладно! А Вельса у них набольшой – капитан ихний.

Все влезли на один из амбаров, наименее пострадавший. Уселись, кто на санях, кто на полу и стали рассуждать, что делать дальше?

Мнения поделились: Тимошка стоял за то, чтоб вернуться обратно в Михайловский редут. С 12 собаками, без запаса провизии, по его мнению, нельзя было рисковать на путешествие по пустыне.

– Кабы нас двое с Яшкой, али с Федосеевым вон, мы бы к черту на рога пошли, а вы – люди непривычные. Да еще, вон, женщина с вами, – где вам! Морозы ударят. Пурга гулять пойдет. Беда!

Уильдер решительно высказывался за то, чтоб войти в контакт с «американами», которым подчинены кенайцы.

– И собак достанем, и провизии, – говорил он уверенно.

Вадим перевел его слова. Тимошка выслушал внимательно и сказал:

– Ну что же, делайте, как знаете. А нам с Яшкой это не с руки. Нам своя голова дороже. Мы вон по пути пять кенайцев устукали, узнают – нам не поздоровится, да! Кенайцы – дерьмо, а вот американы – сволочь! Вот на волос не верю им!

Яшка и Федосеев присоединились к нему. Уильдера поддержали остальные.

Тимошка насупился, потом промычал:

– Может так и ладно будет. Видать, их благородие, – он мотнул головой в сторону Уильдера, – тоже из их компании. Може и обладит. Може и наших с редута вызволит. Не забудьте, смотрите. А мы с Яшкой теперь в сторону: вам – направо, нам – налево. Вот Зотов пусть вас завтра к мериканам сведет, – там уговоритесь, а мы с Яшкой из леса говядины вам достанем, потому в пустыне уж ничего не добудете.

На следующий день Уильдер, Илья, Зотов отправились в село кенайцев.

По дороге Зотов рассказал о жизни кенайцев. Село у них большое: 30 юрт, а посередине дом бревенчатый с крышей, частоколом обнесен. В этом доме в свободное от охоты и рыбной ловли время сидят мужчины, покуривают трубки – лясы точат. В этом же доме обсуждаются дела, что до войны, или там до охоты касаемо. Праздники здесь же празднуются, игры там всякие играются, и моются здесь же всем селом – на манер бани.

– Только уж и мытье у них! – закрутил головой Зотов, – кислой мочой моются! Ей-богу! Оттого от них и вонь такая! И кожи звериные тоже в моче вымачивают.

Зотов подвел Илью и Уильдера к общественному зданию. Пока путники шли мимо юрт, оттуда выбегали собаки и злобно кидались на пришедших. Из юрт выглядывали женщины, выбегали голые ребята, бежали следом, визжали…

Путников ввели в главную комнату. Там восседали старцы и вожди племени. Один из них, по-видимому, главный, был облачен в живописное одеяние: с его головы до пят спускалась лента, вся усаженная пестрыми орлиными перьями. Его кухлянка была искусно расшита разноцветными узорами. Энергичное лицо было причудливо разрисовано черными и белыми красками. Взгляд его монгольских глаз был жесток и упорист. Большой нос с горбинкой резко выдавался на его сухом медно-красном лице.

Зотов выступил вперед и на кенайском языке стал объяснять причину появления путешественников. Он сказал, что они идут с мирными целями к горе св. Ильи, нуждаются в собаках и провизии, за все будут платить. Сказал, что они были очень удивлены, увидев редут сожженным.

Вождь, его свита и старцы сидели неподвижно и смотрели куда-то поверх пришедших.

Видя, что вся речь Зотова пропала даром, вступился Уильдер. Он заговорил по-английски – резко и властно.

Кенайцы зашевелились, переглянулись и устремили свои взоры на него. Уильдер требовал свидания с американцами, проживавшими в селе, и в заключение приказал передать им своего пикового валета и… протянул его вождю.

Кенайцы оживились. Они залопотали друг с другом и, по приказу вождя, один из молодых воинов, взяв валета, быстро вышел из дому. Минуты через две он уже вернулся и знаками пригласил с собой Уильдера. Оба вышли. Вождь проявил к Илье и Зотову любезность, – жестом пригласил их сесть на медвежью шкуру, которая лежала на полу. Сам же важной походкой тоже вышел из дому. Прошло еще пять-шесть томительных минут. Уильдер и вождь вернулись вместе. Вся важность вождя куда-то улетучилась, – он улыбался, при этом его рожа сделалась еще ужаснее, хлопал по плечу Илью и Зотова (Уильдера не смел) и даже вдруг заговорил на русском языке:

– Русс… корош! Ууу! Уг-Глок-така любит русс, – и он ткнул себя пальцем в грудь – очевидно, отрекомендовался.

Уильдер сообщил, что все уладил – и собаки будут, и провизия, и вожаки будут даны надежные.

Он сообщил также, что гарнизон редута цел, но отправлен уже на шхуну, откуда всех отправят на остров Шарлотты, где уже собраны гарнизоны всех других русских фортов. С острова Шарлотты вероятно всех пленников отправят в Михайловский форт. Американцы признают, что уничтожение всех русских фортов, пограничных с американской территорией и пленение гарнизонов есть насилие, но что делать, – таков приказ, полученный из Нью-Йорка. Шхуна еще должно быть не ушла, – стоит в Кенайском заливе. На ней можно без труда добраться до острова Шарлотты. И только там можно договориться окончательно относительно тех вопросов, которые интересуют путников.

– Помог пиковый валет, – сказал со смехом Уильдер, потрясая в воздухе фатальной картой.

– Ах да, забыл предупредить, – добавил он, – американцев здесь нет!

Илья удивился:

– То есть, как это? – сказал он.

Уильдер засмеялся.

– Они-то собственно здесь, только я должен утверждать, что их нет. Они пребывают секретно. И представьте, капитана Вельса нет… ушел и не возвратился. Кажется, действительно, мы его кости хоронили!

Между тем вождь кенайцев оживленно беседовал с Зотовым. Тот угрюмо слушал его, потом прервал его слова:

– Вишь, он на праздник вас зовет. Игры вам в уважение устроить хочет.

Илья стал было отговариваться недосугом – боялся, что Елена и Вадим будут беспокоиться вследствие его долгого отсутствия, но Зотов мрачно сказал:

– А вы не спорьте с ними. В обиде будут. Худо бы не вышло. Я сбегаю в редут, чтоб не беспокоились.

Пришлось покориться.

И вот, по знаку вождя, его воины стали колотить палками в доски и что-то выкрикивать. Со всех сторон стала сбегаться молодежь. Начались состязания в беге, в прыжках, в метании копий, в стрельбе из лука.

Потом перешли в дом. Здесь началось представление: появились ряженые, одни в звериных шкурах и мордах, другие в виде каких-то чудовищ. Между обеими группами разыгрывалось что-то вроде сражения. Зрители били изо всех сил в доски, ревели что-то нескладными голосами, плясали вокруг актеров. А в круге страшные чудовища одерживали верх над зверями.

Потом гостей угощали какой-то кислой мутной дрянью. Из вежливости оба омочили губы. Потом женщины внесли на железных прутьях жареную оленину. Пожалуй, это был бы самый удачный номер праздника, если бы не тошнотворный воздух, который исходил от кенайцев, – он мешал есть, мутило!

Любезный Уг-Глок грязными руками выдрал у оленя оба глаза и на ладошке поднес это почетное кушание Уильдеру и Илье в знак особого уважения к почетным иностранцам.

Вечерело. Огромная красная луна уже поднялась над черными елями, когда Уильдер и Илья вернулись к своим. Их сопровождал в качестве вожатого молодой кенаец по имени Клош-Кварт, с живыми смышлеными глазами. Он знал немного по-русски, носил на шее медный крест и усиленно крестился при всяком удобном и неудобном случае, очевидно, желая доказать свою приверженность к православной церкви. По дороге он старательно занимал путников болтовней, мешая кенайские слова с русскими и английскими. Лукавый кенаец рассчитывал с обоих сорвать по хорошему подарку в виде цветных бус, стеклянных пуговиц и двух бутылок рома (он так и говорил: «два бутылка» и прибавлял для ясности: «ту боттль» и растопыривал два пальца).