Текст книги "Коронка в пиках до валета"

Автор книги: Василий Сиповский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 17 страниц)

К «американам»!

Решили поездку не откладывать и отправиться до наступления зимы. На следующий же день состав экспедиции определился. В нее входили Илья, как начальник, Вадим, Уильдер, Федосеев и два охотника-проводника по выбору коменданта. Елена пожелала тоже войти в состав этой экспедиции. Как ее ни уговаривали, она настояла на своем, – не хотела разлучаться с Ильей.

Маршрут был разработан при помощи коменданта и двух проводников: от редута Михайловского плыть по морю к югу вдоль берега, дойти до реки Квихпака, плыть по реке до того места, где обычно перетаскивают байдары в другую реку, Кускаквиму, идти по этой реке на байдарах до ее истоков, потом пробраться к Кенайскому заливу. Оттуда на санях до горы Ильи, которая стояла на границе русских владений.

– А там уж рукой подать, – сказал комендант. – Там и дороги будут лучше, не то, что у нас… Доберетесь до островов Ванкувера, или Шарлотты. Там ихняя стоянка.

– Чья стоянка? – спросил Илья.

– Да разбойников этих. Небось там стоянка лучше, чем у нас, – в их залив и лед редко заходит. А к нам горой прет.

– А в вожаки я вам двух молодцов дам, самых лучших моих охотников: креола Яшку Сапоньку – веселый такой: пляшет, на балалайке играет. Поет… вва! – восхищался старик. – Пьет, ууу! Удалой! Одно слово – ухо-парень!

– Да к чему нам скомороха? – изумился Илья.

– Он не только скоморох, – обиделся за своего любимца старый комендант, – он, братец ты мой, лучший у нас охотник. В следах как разбирается, – никто супротив его так не сумеет. А что он веселый – это не беда! Умереть не даст – рассмешит. А другой… ну тот посурьезнее, тот все тропки в лесу верст на триста вокруг знает. В лесах вечно шляется. Дикой такой.

Яков Сапонев, или попросту Яшка Сапонька, был парень – косая сажень в плечах, с круглым монгольским лицом. В живых бегающих глазах его всегда искрился смех, а широкий рот все время улыбался, открывая ряд здоровых, белых зубов. Ходил он легко и все время словно подплясывал. На него нельзя было смотреть без улыбки, – он заражал всех своим весельем.

Совсем другое впечатление производил другой вожатый, старый «дядя Тимошка», по прозванию «Хромой» (в юности ногу сломал – срослась неправильно и потому хромал, что не мешало ему без отдыха по суткам бродить в лесах и болотах). Это был угрюмый коренастый старик, весь заросший щетинистыми сивыми волосами, – даже на носу они росли пучками. Из непролазной кущи этой щетины сверкали его пронзительные глаза. От его упористого взгляда делалось как-то жутко, – словно насквозь все старик видел. Прошлое его было темное – по-видимому, был он беглый из Сибири; давно на Аляске – обжился и сделался ее живой летописью. Многое сам видел, многое от стариков слышал. Но чтобы развязать его язык, надо было основательно его подпоить: трезвый молчал и, как сыч, сидел, нахмурившись. Чего он только не перевидал: побывал и у англичан, на реке Маккензи, был и у берегов американского Ледовитого океана, был не раз и в том заливе, куда теперь направлялась экспедиция. По его настоянию взяли 12 собак и пару саней. Все это с припасами погрузили в три большие байдары, и в одно тихое утро поплыли вдоль морского берега на юг, к месту впадения в море реки Квихпака.

День выбрали безветренный. Тяжелые свинцовые волны сонно ползли к берегу и лениво разбивались о прибрежные скалы. Серое небо казалось тяжелым, – словно висело над самой землей. По берегу неровной грядой тянулись скалы, иногда повышаясь до 800 футов, иногда понижаясь до 100 и ниже. В некоторых местах они прорывались горными ущельями, откуда, обыкновенно, мчались в море гремучие потоки пенистой воды. Местами скалы отходили от моря, и тогда виден был пологий берег, покрытый крупным, серым гравием. Бесчисленные стаи чаек и каких-то морских птиц с унылыми криками носились тучами над скалами, над морем.

Путники плыли медленно и молча. Наконец, Яшка, который греб на головной байдаре, не выдержал и запел какую-то веселую песню.

Только на другой день к вечеру добрались до первого протока реки Квихпака. Вошли в реку, и тут, на сухом песчаном берегу, в кустах ивняка, устроились на ночлег. Пока возились с костром, неутомимый Яшка сумел промыслить пару гусей, и ужин вышел отменный. Но как ни старался Яшка распотешить своих спутников, успеха он не имел, – все сидели нахохлившись и каждый думал свою думу.

Илья особенно занялся старым Тимошкой: он усиленно угощал его ромом и все старался навести его на историю отца Елены. По-видимому, старик знал кое-что об его судьбе и о причинах его пленения.

Только после пятого стаканчика старый Тимошка вдруг процедил сквозь зубы:

– Темная эта история, ваше благородие, – и замолчал.

После шестого стаканчика он пробурчал:

– Все из-за золота чертова. Будь оно неладно! Что оно не ведая, людям несет, так это страсть, – и опять замолчал, – весь ушел, видно, в свои воспоминания.

После седьмого стакана уже развил эту загадочную фразу:

– Американы энти… из-за золота, видать! Он узнал, вишь, где энтому золоту вод, а они побоялись, что он русскому начальству донесет, а тады, значит, Аляске цены не будет (потому на ей золота до черта, да наши энтого не ведают). Ну, а им не расчет, чтоб Рассея за Аляску цеплялась. Вот они его забрали и держат, чтоб не болтал, значит. А может и сами разведать у него хотят, где он золото нашел, а он, должно, уперся… не говорит. А у нас так болтали, что бытто его продал американам наш же русский… командир евонный, – взял от американов деньги, да сам в Рассею и махнул. А может и брешут… Черт их знает!

Илья налил ему еще рому, и старый Тимошка уже совсем размяк. Он стал рассказывать Илье, что он и сам знает, где тут золото и песок золотой и самородки («Воо какие!» – и он показал Илье свой мохнатый кулак)! А он, Тимошка, этих мест ни за какие деньги никому не покажет.

– Потому, – ворчал он, – пропадет тогда Аляска, наедет сволочи со всех концов. Тишины не будет, зверя распугают. А он, Тимошка, тишину энту любит больше всего и ни на какое золото ее не поменяет. – Потому золото это – зло человеческое, – бормотал он. – Его прятать надо, а не вытаскивать на свет божий. Золото человека губит. Его дьявол выдумал на пагубу человеческую. – Тимошка засыпал и раскисал все больше и больше.

Из его несвязных слов Илья понял, что золото сгубило и его, Тимошку: лишило его семьи, жены, детей, угнало его сначала в Сибирь, потом сюда, на Аляску… превратило его под старость в одинокого, дикого, старого зверя, которому сейчас дороже всего в мире тишина и безлюдие.

– Не гонись, парень, за золотом, – мычал сквозь сон Тимошка.

Лагерь путешественников заснул. Только Федосеев сидел караульным, всматривался в тьму ночи и вслушивался в ее звуки, да Илья сидел у костра и задумчиво смотрел на огонь.

Но недолго думал он свою думу. Его мысли были разогнаны странными звуками этой ночи.

Было время отлета птиц на юг, и ночные небеса были полны различными птичьими голосами. Сначала далекие и одиночные, они стали расти, шириться, и скоро потом наполнили собой всю тишину наступившей ночи. Эти звуки быстро двигались с севера, – доносились откуда-то сверху. Словно там, наверху, были какие-то дороги, по которым неслись несметные полки крылатых странников. Деловито гоготали стаи гусей. Свистали и звенели крылья быстронесущихся уток. Где-то высоко-высоко курлыкали летящие журавли. Внизу, над самой головой Ильи, пищали на разные лады стаи разных куликов и куличков, – и все эти звуки порой покрывались трубными лебедиными голосами. Звуки нарастали, делались все громче и громче… Воздушные стаи плыли и плыли с севера. Казалось, что в воздухе тесно этой массе несущихся птиц. Илье стало чудиться, что от движения воздуха сверху веяло прохладой.

Свист, говор, шум! На разные голоса пел, свистел встревоженный воздух. Все оглушительнее звенела, стонала, кричала высота!

– Эка уйма птиц, – сказал Федосеев, – валовой отлет! Торопятся. Видно, зима скоро ударит.

Елена проснулась, подняла голову и с изумлением стала слушать неслыханный концерт. Поднялся и Вадим. Сидели и слушали до рассвета, когда, наконец, угомонился воздушный концерт. Усталая птица стала садиться на отдых до следующей ночи.

Река Квихпак

Река впадала в море четырьмя большими рукавами и бесчисленным множеством мелких. Вся дельта реки была низменна и заболочена, и только правый берег был посуше. По этому берегу, хотя и с трудом, но все же можно было продираться сквозь кусты.

Выше того места, откуда расходились все рукава реки, она делалась многоводной, неслась по одному руслу и берега ее принимали характер гористый. Кое-где река становилась даже порожистой.

Трудный был это путь.

Чем дальше продвигались путники, тем выше делались прибрежные утесы. Местами они доходили до 200 футов. Их крутые склоны были покрыты еловым и березовым лесом. По самому берегу тянулись кусты. Стала попадаться красная смородина, украшенная рубиновыми гроздями спелых ягод. Приходилось иногда пересекать ручьи, впадавшие в реку, переходить болотины, на которых рдела спелая брусника, золотом сверкала морошка. Иногда продирались сквозь густые поросли голубики. Из прибрежных кустов часто вылетали с шумом и криком утки, выпрыгивали перепуганные зайцы, вырывались тетерки и глухари…

– Эка дичи-то! Вот благодать! – восхищался Федосеев.

– Ого-го! – орал во всю глотку Яшка, пугая зайцев, и хохотал, когда те, словно ошалелые, объятые ужасом, прижав уши, уносились огромными прыжками в чащу кустов.

Дорога делалась все утомительнее. Порой утесы врезывались в самую реку, тогда приходилось всем садиться в байдары, грести и пихаться шестами, борясь с течением реки. В некоторых местах утесы подымались все выше и доходили до 500–800 футов, и у их подножия глубина реки достигала до 20 саженей.

По левому берегу тянулась сплошная тундра, поросшая только у берега кустами и высокой болотной травой. Часто на реке виднелись острова, покрытые травой. На островах иногда блестели озерки воды, и с этих озер подымались тучи болотной и водяной дичи.

Между тем погода портилась с каждым днем. Чувствовалась близость зимы.

Старый Тимошка все чаще и все тревожнее посматривал на небо, покрытое низкими серыми тучами, которые медленно ползли с севера, и время от времени совещался с Федосеевым. Яшка ко всему относился легко и беззаботно. На стоянках он считал своим долгом каждый вечер на сон грядущий отплясывать трепака, при чем сам себе аккомпанировал на балалайке и подпевал веселые песни.

На девятые сутки пути вдруг задул ветер и повалил снег, сперва хлопьями, тяжелыми и мокрыми, потом целыми шапками. Решили переждать снегопад – трудно было плыть. За утесом, куда не попадал ветер, разбили палатку, разложили костер. Яшка попробовал, было, потешить публику, но и на этот раз особого сочувствия не встретил, а потому махнул рукой, бережно спрятал свою балалайку и завалился спать. Зато старый Тимошка, разогретый ромом Ильи, рассказывал много любопытного из истории Аляски, о том, как постепенно захватывали русские предприниматели ее побережье. Он даже о казаке Дежневе знал много интересного. О Павлуцком рассказал, о Беринге, о Басове, Трапезникове, Глазове, о купце Андриане Толстых, о купце Бенвине, о купцах Посникове и Красильникове, о Кульковых. Рассказал он немало любопытного и об англичанах, о французах, даже об испанцах, которые все лезли на Аляску. Много пакостей наделали они русским колонистам. Узнал Илья от него, что русские поселки тянутся по американскому побережью далеко на юг за Аляску, – доходят до С.-Франциско. Самый южный русский поселок находится у самого С.-Франциско и называется «Росс». Еще при испанцах вырос он. Знал хорошо старый Тимошка историю Аляски задолго до учреждения Российско-Американской компании. Деятельность компании он явно не одобрял.

– Раньше, – говорил он, – конечно, каждый норовил свою мошну набить, но все же Россию не продавали. Всякий сам на риск шел. Молодцы были. А нынче, – он махнул рукой.

– А что нынче? – спросил Илья, подливая старику рома.

– А нынче сидят в Питере, а здесь наемников-приказчиков держат. Вот что! – отвечал тот со злобой. – Скоро, брат, ау, Аляска! – и старик задумался.

Ветер завывал и весь следующий день. Потом он вдруг переменился, снег перестал идти, зато температура вдруг упала до 20№ ниже нуля.

– Эх, завязнет ваш корабль! Еще неделя – и затрет его льдом, – сказал Тимошка. – Да и нам торопиться надо. Мученье будет на реке Кускоквиме.

На следующий день решили двинуться дальше. Пришлось облекаться в зимние одеяния: надели оленьи кухлянки, на ноги – торбасы, на головы – меховые шапки с ушами. Елена нарядилась в мужские меховые штаны и в соболью кухлянку (Юлия выбрала ей эту нарядную кухлянку из своих запасов). На руках у всех оказались меховые рукавицы.

С трудом выгребали против резкого сухого ветра, – дул прямо в лоб. По реке неслось, словно сало, со дна подымалась какая-то ледяная каша. К вечеру переправились на другой берег. Там уже кончилась тундра и протянулись холмы, покрытые непроходимым лесом. Среди холмов виднелись сопки, некоторые вышиной до тысячи футов.

– Вишь, горы какие! – недовольно ворчал Тимошка. – Через них придется волоком байдары тащить до Кускоквимы.

– Эка невидаль! – сказал неунывающий Яшка, – и потащим! Я, кроме байдары, таких как ты – четверых стащу.

– Не бахвалься, парень, – ответил Тимошка, – и потащишь, коли нужно будет. Не я ж тебя, болвана, потащу.

– Поговори еще, – захохотал Яшка. – Знаешь, как здесь с вами, стариками, разговаривают! – Короткий разговор, – начнешь подыхать, сейчас тебе охапку дров и в лес!.. Сиди и жди, пока тя волки не сожрут. Порядок известный! Эва, волчьих следов-то. Не тебя ли, старого, ждут? – зубоскалил Яшка.

Тимошка не удостоил его ответом.

Тайна лесной избы

– Вот тут сейчас изба быть должна, – сказал Тимошка, показывая рукой на берег. – Охотник тут сидит – Семен Кораблев. Да, вон она!.. Ишь снегом-то ее как занесло – и не видать сразу! Крыша одна… что ж он не отгребается? Там ли он?

Пристали к берегу. Пошли к избе, – действительно, вся снегом занесена и дверей не найти. Собаки вдруг сгрудились, завыли.

– Ишь, собачьё запело! – сказал Яшка, – волков, видно, чуют.

Подошли к избе, к дверям. Оказалось – двери настежь. Вошли… и отшатнулись… Вместо постового охотника Семена Кораблева, лежали только обглоданные человеческие кости. В избе все было перевернуто вверх ногами.

– Мати пречистая богородица! – воскликнул Тимошка. – Никак Семена волки заели!

– Волки-то волки, а пулей кто ему лоб пробил? Тоже волки? – сказал Федосеев, всматриваясь в обглоданный человеческий череп.

– Кенайцы, сволочь, набаловали? – предположил Яшка.

– К чему бы энто? – задумался Тимошка. – Ведь, кажись, давно тут тихо было?

– Тихо-то тихо, да верно американы приказ дали, – сказал Яшка.

Тимошка наклонился и стал рассматривать кости.

– Ишь, свежие совсем! Розовые еще и замерзнуть не успели, – сказал он.

– На днях верно беднягу обработали. Должно, в бурю ту, что мы в палатке отсиживали. Вишь, снегом занесло избу, – предположил Федосеев. – Ну, значит и нам надо ухо держать востро.

В смущении стояли все над костями Кораблева.

– Ну, вот что, – прервал тяжелое молчание Тимошка, – мы с Яшкой тут вокруг по лесу побегаем, в вы кости схороните, да избушку почистите – ночевать в ней придется.

Елена прижалась к Илье и с ужасом смотрела на кости человека. Федосеев собирал их в охапку, словно дрова нес в печку.

Уильдер встал в позу Наполеона и что-то декламировал вполголоса: не то из «Гамлета», не то из Байрона.

– Ты, Федосеев, камнями кости завали, – говорил Тимошка, прилаживая лыжи, – а то наши же псы растаскают.

Яшка преобразился. На его веселую рожу словно кто-то надел маску. Он почуял близость опасности, и сразу сделался серьезен, – стоял уже на лыжах, пробовал, легко ли выходит из ножен его длинный нож. В ружье он насыпал свежий порох и нетерпеливо поглядывал на Тимошку, который все еще возился с лыжами.

– Ну, готов, что ли? Пойдем, а то темно будет. Следов не разберешь. Копаешься, дед!

Наконец оба с ружьями подмышкой легко скользнули на лыжах по снегу и исчезли в чаще леса.

Федосеев с помощью Ильи, Вадима и Уильдера похоронил кости Кораблева и насыпал кучу камней на свежей могиле. Потом развели огонь и стали варить сушеного лосося. Все сидели молча в этой избушке, закинутой в лесную чащу, и думали о той драме, которая разыгралась здесь несколько дней тому назад.

– Да! Вот наша жисть! – сказал Федосеев со вздохом, помешивая ложкой в чугунке, в котором варился суп.

…Где-то далеко в лесу завыл волк, ему ответил другой. Собаки всполошились и ответили волкам душераздирающим воем.

– Взять бы псов в избу? Не загрызли бы их волки? – сказал Илья.

– Ну, да, – ответил Федосеев, – нешто можно нечисть такую в избу пускать! Блох наведут. Никто их не загрызет. Мы-то на что? Посторожим их.

Совсем стемнело, когда Тимошка и Яшка вернулись в избу. У обоих были озабоченные лица.

– Кенайцы по лесу шляются, – сказал Тимошка.

– И два американа с ними, – прибавил Яшка, – по следам видать.

– Что им надо? – спросил Илья.

– А черт их знает! – мрачно ответил Тимошка. – Вот, поди, узнаем скоро, что им надо. По берегу следы-то бегут свежие: видать нас пронюхали. Следят, надо быть.

– Трубку вон евонную нашел, – сказал Яшка, доставая из-за пазухи изогнутую трубку. – Недалеко от избы лежала. Снегом занесло, да, видно, горяча была, так снег-то и стаял вокруг.

Все потянулись смотреть на трубку.

– Аглицкая, не наша, – сказал Тимошка.

– Ан врешь! – сказал Яшка, – мериканская, – аглицкие не такие!

– Америкен, – сказал Уильдер тоном, не допускающим возражения.

– Видишь? Во!.. Моя правда! – ликовал Яшка. – Ишь, недокурена, – прибавил он, ковыряя в трубке пальцами.

Тимошка понюхал трубку.

– Табак важный, – сказал он, – не махорка!

– Вот этот, чья трубка, должно и есть тот, кто кенайцев навел, – сказал Федосеев.

– Сволочь! – выругался Яшка.

– Сволочь и есть, – мрачно добавил Тимошка.

Затем все трое стали обсуждать вопрос, как тащить байдары.

– Дорога-то легкая, да снегу-то много, – сказал Тимошка, – да вот кенайцы эти… Кабы не они, мы бы сперва байдары перегнали, а потом их благородия провели бы, а теперь как делиться?… Уйдешь, а они тут делов натворят!

Решено было не делиться, – идти всем вместе. Ночь провели тревожно, сторожили поочереди, сидели в лесу у избы, закутавшись в полотнище палатки, чтоб не выделяться на фоне снега. Сидели, вслушиваясь в звуки ночи, всматриваясь во тьму леса. Выли где-то волки, кричал филин… Упорно и жалобно верещал какой-то зверек. Казалось, будто кто-то подает условные сигналы.

Ночь была теплая, с запада тянул мягкий влажный ветер. Начинало таять. Ночь была какая-то бессонная, полная неясной тревоги.

Собаки дрожали, поминутно подымали головы, настораживали уши, всматриваясь в лес то рычали, то слегка подвывали и повизгивали…

Илье казалось, что лес живет какой-то таинственной жизнью. За каждым стволом чудился ему притаившийся враг, незримый, но опасный.

Жутко было. А возле, прижавшись к нему, сидела Елена, – она не могла оставаться одна в страшной избе.

Вдруг собаки вскочили, насторожились, злобно заворчали, а потом залились лаем. Из избы вышел Тимошка с ружьем в руках. Следом за ним появился Яшка, потягиваясь и зевая.

– Ты это что собак дразнишь, ваше благородие? – буркнул он Илье.

– Уйди-ка ты, ваше благородие, в избу, – сказал Тимошка, – и жену забирай – неровен час… Надо посмотреть, чего псы брешут?

Он отвязал Волчка, своего любимца, вожака собачьей стаи, и пустил его. Волчок с пронзительным лаем бросился в лесную чащу, за ним следом на лыжах отправился Тимошка.

Яшка посмотрел ему вслед и сказал:

– Зря старик побежал. Так это, псам померещилось. Вишь, стихли. Ну, я тут посижу, а ты уведи-ка свою барыню в избу. Все спокойнее будет.

На востоке тонкой огненной полосой загорелся горизонт. Начало светать. В избе никто не спал. Вадим уже варил кофе. Вернулся Тимошка.

– Ну, что? – спросил его Илья.

– Ничего, должно бродил кто. Волчок рвался, да я его попридержал, – еще стрелит кто пса-то. А следов не видать, темно.

– Ну, братцы, кофею похлебаем – и в путь! Надо торопиться, а то таять начинает. Снег портится, – липкий такой, к лыжам, черт, так и липнет.

Враги

К саням привязали по байдаре, впрягли собак и сами впряглись. Дорога шла по просеке. Здесь обычно перетаскивали байдары из одной реки в другую, и потому тропа была относительно удобная. Но все же тащить байдары было страшно трудно. Пришлось идти все время в гору и по рыхлому снегу, стараясь не сбить сани с тропы. К тому же оттепель усиливалась, и в меховых кухлянках было страшно жарко. Кругом по косогору стоял строевой лес. Вековые ели до самой земли опускали свои косматые лапы, засыпанные снегом. Приходилось по косогору огибать сопку, покрытую лесом.

– Вон там перевал и будет, – утешал Тимошка Елену, махая рукой куда-то вверх. – Оттуда уж все под гору пойдем, с перевала. А леса ты не бойся, – говорил он Елене, которая косилась на косматые ели. – Собаки голос подадут, ежели кто туда заберется.

Между тем лес стал редеть и потом как-то расступился, – открылась большая равнина, покрытая кое-где молодыми елями и соснами. Налево круто подымалась голая вершина сопки.

– Вот и перевал! – сказал Тимошка. – Вот туды взберемся, – он опять махнул куда-то вверх, – а потом уж все спущаться, до самой реки все спущаться будем.

Он прервал свою утешительную речь и вдруг дал рукой знак к остановке.

Все остановились.

– Яшка, – позвал Тимошка, – смотри! – Он показал на свежие следы лыж, пересекавшие их путь.

– Двое шли, – сказал Яшка, всматриваясь в след, – ишь, по одному следу прошли… Хитрят! Недавно и прошмыгнули. У нас перед носом продрали.

– Кенайцы, черти! – буркнул Тимошка.

– Один кенаец, другой нет! – поправил Яшка.

– Ну да! – усомнился Тимошка.

– Да ты смотри, вво! Вишь? Не кенайский ход – носком колупает. Сзади шел.

– На перевал следы-то, – сказал Тимошка, – поди, там и засели. Нутка сбегай… Поглядай… У тя ноги молодые.

– Волчка возьму, – сказал Яшка, отвязал Волчка и вместе понеслись, – Волчок впереди, Яшка сзади.

Тимошка успокаивал своих спутников.

– Энти не тронут. Энти за нами следят. Их нечего бояться. Вот что на реке будет…

Где-то на горе раздался злобный лай Волчка. Потом слабо брякнул пистолетный выстрел, и лай Волчка вдруг сменился отчаянным визгом.

– Ужли Волчка пристрелили? – тревожно воскликнул Тимошка.

Но визг не умолкал и стал приближаться к путешественникам.

– Подранили, мерзавцы! Пожалуй, пса мне испортили, – беспокоился старик за своего любимца. – Пса жаль. Уж такой пес, цены ему нет!.. Эх!.. Яшка, дурак, не доглядел, я бы не дал!

Через четверть часа прибежал Яшка. Впереди его несся Волчок, тряся головой и повизгивая от боли.

– Жив! – радостно воскликнул старик. – Зацепило только. Волчок, Волчок!.. Псина! – Волчок подбежал и с тихим визгом стал жаться к ноге хозяина. Тот стал осматривать голову Волчка.

– Ишь, ухо зацепили. Еще бы малость и в мозговицу бы попало. Ах ты, сукин ты сын! – ласкал старик визжавшую собаку. – Ну, ладно, будет! Поправишься!

На Яшку Тимошка обрушился, упрекая его в том, что он чуть не сгубил собаку. Яшка оправдывался.

– Они за камнями засели, а Волчок сразу налетел и ну рвать одному кухлянку. Ну, тот и пальнул. Я и подбежать не поспел. Хотел я их пристрелить, да, думаю, дразнить не надо. Потом сосчитаемся.

Тимошка еще раз ругнул Яшку и, переменив тему разговора, обратился ко всем:

– Ну, что же? Как теперь? Напрямки по короткой жарить мимо тех, – он махнул рукой в сторону выстрела, – или в круговую?

– Режь напрямки, – сказал Яшка.

– Напрямки-то – напрямки. А ну, как они по дороге завал сделали? Что мы с байдарами делать-то будем? Да и нас они из-за завалов, как куропаток, перестрелять могут.

Все молчали…

– Ну-тка, Яшка, сбегай-ка еще, поглядай. Тут мигом обернешься. Не больше часа до реки-то! Так и лупи просекой, так прямо и жарь.

– С Волчком разве? – в виде вопроса ответил Яшка.

– Ну, брат, дудки! Волчка я такому дураку, как ты, больше не дам. Хвоста его не понюхаешь. Бери Серого.

Яшка с Серым унеслись в просеку синевшего вдали леса.

– Ежели они завалы устроили – беда, – говорил Тимошка, – потому ходу не будет. Кабы еще байдар с нами не было, а то бросить придется. Ну отдыхайте покедова, братцы. Кормитесь. Место здесь открытое, вольное: вокруг на версту видать, никто не подберется. А я, вот, псов подкормлю.

И он стал кидать собакам вяленую рыбу.

Вернулся Яшка. Рукой махнул и сплюнул.

– Завалили, черти, – сказал он, – деревьев навалили поперек и сидят… как сычи, выглядывают. Десять человек. Я сзаду забежал.

– Ну, да я ж говорил, – сказал Тимошка, – я ихнюю повадку знаю. Ну, значит придется в обход идти, эх!

Пошли в обход. Круто повернули влево и прямо по целине в лес вошли.

– Верстов пять крюку будет, – ворчал Тимошка.

Впереди шли Тимошка, Яшка и Федосеев – дорогу протаптывали. Потом припрягались к саням и тащили. Измучились так, что со всех пар валил, – вспотели и раскраснелись, словно в бане парились.

Один Яшка не унывал, – все шуточки отмачивал.

Наконец обогнули завал и вышли на просеку. Яшка показал кукиш сидевшим сзади в засаде – сидите, мол, дурни, ждите.

– Ну, братцы, теперь навались, – теперь все под гору. Через час и река будет.

Навалились, пошли ходом действительно все под гору. Вскоре стал слышаться какой-то шум, далекий, но постоянный. Вырастал по мере приближения к нему.

– Это еще что? – тревожно спросил Илья.

– Река ревет, – ответил Тимошка. – Тут ее камнями спирает, ну и ревет.

Рев водопада все усиливался.

– Быстро вода бегит по Кускоквиму, – страсть трудно будет выгребать! Только бы до Калмыковского редута добраться! Там уж передохнем, – сказал Тимошка. – Одначе надо и на реку посмотреть, нет ли там чертей энтих. Може и там ждут. Пойду-ка я сам!

Припадая на хромую ногу, старик отправился вперед. Яшка отпустил пару острот по его адресу и занялся своей трубкой, однако время от времени поглядывая в сторону обойденного завала. Вскоре Тимошка вернулся.

– Сидят, черти, ждут! – крикнул он издали. – Сидят, рты развесивши. Я у их ружье свиснул. Смотри, какое важное, – и Тимошка показал Яшке выкраденное ружье.

Яшка с завистью взял ружье и стал разглядывать.

– Как это ты, старая крыса, словчился?

– Сызмальства обучен, – важно ответил старик.

– Пойти, что ли, мне? – сказал задумчиво Яшка.

– Пойди, коль башка дешева, – сказал Тимошка. – А нам опять в обход идти. Надо и этих обойти.

Опять свернули с дороги, пошли лесом налево.