Текст книги "Среди обманутых и обманувшихся"
Автор книги: Василий Розанов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 6 страниц)
«По еврейским законам, незаконнорожденным, mamser, называется только ребенок, прижитый замужнею женщиною не от своего мужа (у нас он-то и признается всеми усилиями закона „законнорожденным“) или от связи с одной из 39 запрещенных степеней родства. Дети же, рожденные свободною от брачных уз женщиной, например девицей, вдовой или разведенною, хотя бы и вне брака, признаются ритуально-законнорожденными, kascher» (отд. II книги, стр. 8, примечание).
Самое употребление термина «Kascher», применимого к одобренному, святому мясу ритуально правильно убитого в пищу скота, – говорит об особенном, религиозном одобрении таких рожденных и таких рождающих.
Обратимся и к анализу другого требования целомудрия, от замужних женщин, – таково ли оно по неограниченности, жестокости и неисполнимости, как у нас:
«Если кто путем обета отказал жене в супружеском сожитии, то, по школе Шаммая, его обет допустим на две недели, как после рождения девочки (таким образом, супружеское сожитие разрывается только на 2 недели после родов, а не на 9 месяцев беременности и столько же месяцев кормления, как чудовищно это рекомендовал г. Шарапов в своих рассуждениях о браке); а школа Гиллеля говорит: на одну неделю, как после рождения мальчика, или соответственно дням ее месячного очищения; если обет (=зарок, по капризу или неудовольствию на жену) сделан на больший срок, то он должен развестись с нею и выдать „кетубу“ (сумму денег, условленную на случай развода)… Учащиеся уходят для изучения Торы (Св. Писания) без разрешения жен на тридцать дней, а рабочие на одну неделю» (Талмуд, трактат Кетубот, гл. V).
Сравните, читатель, это правило «жестоковыйных жидов» с правилом милосердых христиан («милосердия двери отверзи»…), по которому жена, брошенная мужем и скрывающимся от нее неизвестно где, должна пять лет ожидать его «милостивого возвращения», и тогда только эта раба – даже не человека, а одного имени, звука человеческого – получает право на замужество. В случае же, если он жену бросил, а живет с любовницей в соседнем городе, не скрывая адреса своего, то эта раба его до самой его могилы, где-нибудь пьяного в канаве, обязана ожидать «милостивого возвращения» к себе с любовными ласками. Но, кажется, даже и гарем распускается «при безвестном отсутствии паши»: неужели же пять лет ожидает знакомого шлепанья его туфель? Так-то, под действием этих наличных и давних законов, и сложилась народная поговорка: «Ноги мои заставлю мыть – и воду эту пить». И еще имеют бесстыдство во всех духовных книжках прописывать: «С пришествием христианства поднялось уважение к женщине». К монахине – да, она – в чине, «игуменья». Но к супруге, к матери – оно пропорционально сброшено в пропасть. Приведу еще пример нежности, внимания и уважения к замужней женщине, взятый в извлечении из «Судебной гинекологии» д-ра В. Мержеевского. СПб, 1878, стр. 49–50:
«Случай 8. Неспособность к супружескому сопряжению (из журнала медицинского совета, N 164, 1848 года, и N 216, 1849 г.). Обстоятельства дела следующие: жена купеческого сына Варвара Ш. поданным прошением в Московскую духовную консисторию заявила, что муж ее со времени его с нею бракосочетания не имел супружеского сношения по неспособности его к этому сношению, и вследствие сего просила о расторжении брака. Муж просительницы при судоговорении сознался (слушайте!), что он действительно со времени вступления в брак не имел с женою супружеского совокупления, по его неспособности, происходящей от какой-либо болезни или от естественного сложения. Медицинская московская контора не сделала никакого решительного заключения по сему делу, не имея к тому необходимых фактов (? – В. Р.). Просительница подтвердила показание мужа и изъявила согласие быть освидетельствованною в девственном состоянии.
Святейший синод, куда поступило дело из консистории, имея в виду, что расторжение брака по неспособности одного из супругов может последовать лишь при удостоверении медицинского начальства в действительности сего недостатка и в том, что этот недостаток последовал еще до брака[18]18
Т. е. если таковая неспособность, вследствие болезни или увечья, наступит через год, через месяц, или неделю, или даже через день после брака (венчания), то жертва навсегда приковывается к гробу сего супружеского мертвеца (ведь как супруг он мертвец?). Не ясно ли, кроме другого прочего, что у нас брак есть и дан только фиктивно: т. е., что его в существе вовсе нет, а есть только о нем слова, есть форма его заключения. А его самого, как он Богом дан (сопряжение), «хоть бы и не было вовсе».
[Закрыть], возвратил это дело в медицинскую контору. Медицинская контора присоединила, что никаких болезненных изменений или недостатков в половых органах Ш-ва не замечено.
Медицинский совет, рассмотрев все отзывы медицинской московской конторы и сообразив оные с обстоятельствами дела, выразил мнение, что для определения способности или неспособности Ш-ва к супружеской жизни, а равно для определения, когда произошло это состояние (?!! – В. Р.), необходимо должно быть освидетельствовано девственное состояние Ш-вой.
Поданным вновь прошением в Московскую духовную консисторию Ш-ва повторила (смотрите отчаяние женщины! – В. Р.) свои жалобы на неспособность мужа и заявила свое желание быть освидетельствованною посредством повивальных бабок. Консистория приступила первоначально к увещеванию супругов посредством духовного лица; но это не принесло никакой пользы; после сего 4 июня 1847 г. оба супруга были приглашены к судоговорению, причем Ш-в показал следующее: с 16 июля 1833 г., т. е. со дня брака, по болезни ли или по естественному сложению он ни разу не мог иметь супружеского сопряжения как следует, хотя по временам являлись пожелания, но эти пожелания скоро проходили, и membrum ослабевал; но вместе с тем, будто бы и со стороны жены не было согласия; полагая, что это происходит от какой-либо болезни, он прибегал к советам врачей и принимал предписываемые средства; но все это ничего не помогло. Ш-ва заявила, что она, по неспособности супруга своего, и до сих пор остается невинною и соглашается, если того потребует начальство, быть в этом освидетельствованною. Вследствие сего духовная консистория три раза требовала от медицинской конторы положительного заключения о способностях к супружескому сожитию Ш-ва; но каждый раз получала ответ, что, за неимением данных для положительного заключения, она такого произвести не может.
После новых прошений и жалоб (слушайте, слушайте истязания!! – В. Р.) Ш-вой дело было вновь рассматриваемо и в консистории, и в Святейшем синоде, а для применения к сему делу постановления медицинского совета медицинская контора неоднократно приступала к освидетельствованию невинности Ш-вой посредством 4 своих членов[19]19
Отчего же к несчастной не позваны были бабки??! Четыре мужчины хотят удостовериться в девственности. Это какой-то публичный экзамен с ассистентами!
[Закрыть], но каждый раз этого исполнить не могла по причине ее стыдливости; вследствие сего в Святейший синод было подано прошение Ш-вой об освидетельствовании ее посредством привилегированных акушерок, ссылаясь при этом на бывший пример при расторжении брака князя Л. с его женою; в этой просьбе Синодом ей было отказано (слушайте, слушайте!), так как согласие на нее зависит от медицинского начальства. Почему Ш-ва подала прошение к г. министру внутренних дел, прибегая к его защите после 3-летних страданий, которым просит освидетельствовать себя через акушерок, а мужа, как сознавшегося в своей неспособности, освидетельствовать вполне, а не так, как это производила медицинская контора посредством одного лишь осмотра.
Медицинский совет, согласно предложению г. министра внутренних дел, рассмотрев дело и прошение Ш-вой, пришел к следующим выводам: освидетельствования в невинности женщин требуют точных познаний (?!!) как медицинских наук, так и опытности в приемах, что не преподается при обучении повивальных бабок, а лишь усваивается врачами, и то специалистами-акушерами; а потому просьба Ш-вой не может быть уважена и освидетельствование должно производиться в медицинской конторе, по предварительном удостоверении полицейского чиновника в ее личности. Чем это дело окончилось – неизвестно».
Как вам, читатель, нравится эта страница из «истории христианского милосердия»? Один из блестящих преподавателей Московской дух. академии вот-вот почти только что кончил пространное и изящно написанное рассуждение, проводящее сравнение между «языческою и христианскою любовью», как выражена первая в «Симпосионе» Платона и в 13-й гл. 1-го «Послания к Коринфянам ап. Павла»:
«Если я говорю языками человеческими и ангельскими, а любви не имею, то я – медь звенящая, или кимвал звучащий.
Если имею дар пророчества, и знаю все тайны, и имею всякое познание и всю веру, так что могу и горы переставлять, а не имею любви, – то я ничто.
И если я раздам все имение мое и отдам тело мое на сожжение, а любви не имею, – нет мне в том никакой пользы.
Любовь долготерпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится.
Не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла.
Не радуется неправде, а сорадуется истине.
Все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит.
Любовь никогда не перестает, хотя и пророчества прекратятся, и языки умолкнут, и знание упразднится».
Ученый профессор нашел в этих словах внутренний ритм, – и разлагает его в стихотворение: гимн христианской любви, неслыханной, новой, впервые принесенной на землю в этой красоте выражения, всемирности охвата, небывалой силе полета. «Любовь долготерпит», «все покрывает». Впрочем… я должен спрятаться, как мышь, перед одушевленным профессором. Он мне скажет: «Вот! вот именно! Варвара Ш. и обязана была, по этому завету любви, все покрыть и все перенести в своем муже: он, правда, до женитьбы предан был пороку Онана и впал в мужское бессилие, так что три года только грелся около ее молодого тела, ну, и кой-как раздражал ее. Что делать, любовь вседолготерпит; даже любовь на все надеется, и, может быть, лет через двадцать вернется к нему мужеская сила… Итак, через двадцать лет, может быть, он и достигнет супружеской цели, и даже, может быть, у них родится ребеночек. В предвидении чего ей собственно и отказано было в прошении, столь же мудро, как и человеколюбиво».
Да, «она должна», «они должны», «вы должны». А «мы»??! Мы??! ((Ничего не должны! Она (жена) «долготерпит» и «верит»… А «мы»? «Не верим даже трем акушеркам: так трудно, так научно трудно различить сохранение и несохранение признаков девства, что лишь четыре члена ученой комиссии, непременно мужчины, – могут нас достаточно удостоверить, что в точности это девица, а еще не супруга».
И вот, начинаешь искать «признаков любви» в Талмуде даже. Нет, послушайте: ведь это (см. выше выдержки) в самом деле забота, и уже не словесная, о самих брачащихся, а не о «нас», благодетельно «скрепивших брак». Муж может оставить, забыть жену: вот ему правило – не долее как на две недели. Иначе он перестает быть ее мужем, т. е. если он хочет сохранить ее как жену – то и не должен именно как жену оставлять иначе как на самый краткий срок. Кончились «отхожие промыслы», где муж три года живет в Питере, а жена – в деревне: бери с собою в отхожий промысел, если ты ее любишь; а ведь не отправившись-то в «отхожий промысел», он ее еще любит, хоть по привычке, да и дети есть? Вот этим простым законом, заботливым, и обрублено развращение «в Питере» всех, уходящих в «отхожие промыслы», да и предупреждено столь часто вызываемое таким отходом «распадение семьи». «Развод»-то дан у них (евреев) свободно: но так обставлен весь брак, что его не захочется взять, что сохранится любовь. Побродим еще по примерам и отыщем жемчужины христианской любви. Вот не хотите ли прочесть фактическую иллюстрацию «Семьи православного христианина» (все вспоминается книжка А. Рождественского):
«Запрос в редакцию „Церковного Вестника“:
От мужа, 18 лет тому назад (18 лет!), ушла жена и живет в городе „зазорно“; муж, желая развестись с нею, начал дело о разводе, представив несколько свидетелей (слушайте!) ее зазорной жизни; но в иске ему отказано по отсутствию свидетелей-очевидцев прелюбодеяния (т. е. „видевших в самый момент“), что навело на него великое уныние. Нельзя ли как-нибудь вновь начать дело о разводе и добиться благоприятного развода?»
Это, заметьте, обращается в глубоком бессилии, растерянности – человек едва ли образованный – в печатный орган Петербургской духовной академии. Чувствуются слезы несчастного сироты мира, темного, незрячего, к ученым. «Я в браке ничего не понимаю. Я – сирота. Меня оставила 18 лет жена. Что мне делать?»
«Ответ редакции: По всей вероятности, собранные им свидетельства, помимо отсутствия очевидцев (как темна речь, я ничего не понимаю), отличались недостаточною убедительностью. Поэтому ему следует озаботиться пополнением числа (?? Сколько же? – В. Р.) их и затем вновь попытаться начать дело, с обжалованием неосновательного, по его мнению, отказа в разводе в Святейший синод» («Церковный Вестник», рубрика: «В области церковно-приходской практики», N 30 за 1901 г.).
«Умыли руки»… Что бы проф. Бронзову, автору «Нравственных идей в XIX веке», не заняться разбором «Гимнов христианской любви» опять же сквозь призму этого мещанина-просителя? Почему бы г. Басаргину не посвятить фельетон в «Моск. Вед.» этому факту? Все господа ученые точно воды в рот набрали. Молчат, не ответят. «Нам некогда! Мы пишем разложение в стихотворный размер гимна христианской любви». А мне кажется, господа, что вы все – «кимвалы бряцающие»: а как о нем уже притча сказана, и давно, и притом вы ее любовно комментируете, «приводите ее в текст», «в цитату», – то глаза мира особенно искусно отведены в сторону и никогда никому не придет в голову, что вы-то именно и лишены совершенно содержания любви, да что, пожалуй, лишено любви и самое словесное основание, на котором вы поставлены и стоите, а только там высказаны разные, отводящие глаза в сторону дифирамбы любви: иначе как объяснить, что все вы до такой степени лишены любви. Стоите на льдине – и холодны; стояли бы на вулкане – были бы горячи. Это я и имел в виду, когда, кончая статью «Юдаизм», – упомянул о стеклянной любви; а мне было сделано возражение – бесфактичное.
И вот, бродишь по Талмуду, обманутый в этих «переложенных» и «не-переложенных», профессорских и редакционных, повествовательных и судебных «гимнах любви».
Все знают страшный случай Давида с Вирсавией, когда Бог заговорил с неба; ибо правда вопияла до неба. Царь был наказан (за смерть Урии, «владевшего одной овечкой», – а не за прелюбодеяние собственно: на это, в словах пророка Нафана, нет ударения). Вероятно, многие поражались: отчего же, однако, у Давида, который вызвал против себя само Божество и в трепете, конечно, всякое Его требование исполнил бы, не было с неба потребовано расторжение связи его с Вирсавией! Это – принципиальный вопрос для брака. А вот слушайте совершенно аналогичные этому «веянию» распоряжения Талмуда: редко он запрещает брак, запрещает лишь совершенно безнравственный или смесительный с чужеродцами; но и в этих случаях, когда уже он совершен, т. е. не венчание, а сожитие произошло, – оно безусловно никогда не расторгается:
«Если кто подозревается в сношениях с замужней женщиной, то, хотя бы ее брак был расторгнут и она получила развод, – он не должен ввести ее („ввести“ = совершить ритуальное совокупление, обычно в особом шатре, „хуппа“); но если ввел – брак не расторгается. Кто подозревается в сношениях с какой-либо женщиной, не должен жениться на ее матери, дочери или сестре, а если ввел их-то брак не расторгается. Если язычник или раб вошел к еврейке (тайное сожительство), то, хотя бы язычник впоследствии принял еврейство, а раб был отпущен на волю, они не должны ввести (в хуппу) эту еврейку, если же ввели – то брак не расторгается. Если еврей вошел к рабыне или нееврейке, то, хотя бы рабыня была отпущена на волю, а нееврейка приняла еврейство, – он не должен вводить ее (= жениться, ввести в „хуппу“), но если ввел – то брак не расторгается». (Трактат Иевамот, гл. II, Тосефта к Мишне.)
Т. е. перед любовью, сильной привязанностью – все отступает: отступают нация (юдаизм, еврейство), закон (Моисеев, с его подробными правилами брака). Ибо самые-то эти «правила» и самая даже «нация» (кровно, органически) проистекли из любви: и не может «сыновнее» (зависимое, как закон и нация) противодействовать «отчему» (все родившая из себя плотская любовь, привязанность, пожелание).
Вот забота общины израильской о браке сирот (= абсолютно неимущих и о ком некому позаботиться):
«Если нуждаются в содержании сироты мужского пола и женского, то сначала заботятся о содержании девочки, а потом о содержании мальчика, потому что мальчик может ходить повсюду (и, напр., просить, выпрашивать. – В. Р.), а девочка не может ходить повсюду (вот настоящая забота о целомудрии, а не то, чтобы: „будьте целомудренны“, а „мы“ ничего „не должны“).
Если желают пристроить сирот, то сначала выдают замуж девушку, а затем женят юношу, потому что женская стыдливость превосходит мужскую (вот кто „верит“, ибо „подлинная любовь – верит“; и смотрите: не испытуют, до старости, эту „стыдливость“: но деликатно торопятся ее поддержать, – во-первых, и наградить, – во-вторых; и уж всякая еврейка знает эту заботу о ней общины, и понятно, что, благодарная благородному, – она и остается „стыдливою“, не нарушает „целомудрия“: вот что значит обоюдная любовь, а не то, что „вы должны“, а „мы не должны“). Если предстоит женить сироту, то (не кое-как община „спихивает с рук“ бремя) для него нанимают дом, устраивают ему постель, а затем женят, ибо сказано во Второзаконии, 15, 8: „Дай ему… смотря по его наставшей нужде, в чем он нуждается“, а в другом месте сказано (Бытие, 2,18): „Сотворим ему (Адаму) помощника, соответственного ему“.
Вот как объясняется закон: все – в пользу людей; а не то, чтобы: „Храните целомудрие до 40 лет, до 50, даже до гроба! А нам что же заботиться, мы – посоветовали, устали, пот со лба катится!“
Нет, у „жидов“ как-то без „гимнов“ вышла любовь, а мы так только с „гимнами“ и остались.
Кстати, небесполезно здесь отметить проникающую наш русский перевод книг Ветхого Завета тенденцию к оскоплению. Вот образчик:
…„За это Господь дал им манну, как сказано в Числ. 11,8: „Народ ходил и собирал ее, и молол в жерновах или толок к ступе, и варил в котле, и делал из нее лепешки, вкус же ее (манны) подобен был вкусу груди (синодал. пер. «лепешки») с елеем: подобно тому как для ребенка грудь составляет главное, а все прочее – второстепенное, так манна составляла для Израиля главное, а все прочее – второстепенное; подобно тому как грудь не вредит, хотя бы ребенок сосал ее целый день, так была манна. И проч. (Трактат Coma, гл. I, Тосефта к Мишне, Талм., т. III, стр. 278.)
Материнская грудь – спрятана и заменена «лепешкой»; и как в последующих толкованиях («ограда закона»), этот оттенок Библии еще унежен и раздвинут: к «груди» сейчас и приставлен ребенок: картина, вовсе не нуждающаяся в греческих скульптурах, ибо говорит нежностью больше мрамора.
Еще из области незаметных переиначиваний: дано знать всем христианам, что потоп был «за разврат», «нарушение VII заповеди». Между тем вот совсем другой тон объяснения потопа:
«Поколение потопа возгордилось вследствие благоденствия, как сказано (Иова, 21,9): „Дома их безопасны от страха, и нет жезла Божия на них. Вол их оплодотворяет и не извергает, корова зачинает и не выкидывает. Как стадо, выпускают они малюток своих, и дети их прыгают. Восклицают под голос тимпана и цитры и веселятся при звуке свирели; проводят дни свои в счастье и лета свои в радости“ (удивительный язык! вот картина уже не аскетического жития: и однако, – в книге Иова – святого. – В. Р.). Гордость (этим счастьем) подвигнута их (жителей до потопа) на то, что они сказали Богу: „Отойди от нас, не хотим мы знать путей Твоих! Что Вседержитель, чтобы нам служить Ему? и что пользы прибегать к Нему“ (из Иова же, 21,14). Они говорили: „Разве нам нужны Его дожди, ведь у нас есть реки, которыми мы пользуемся, и мы не нуждаемся в Его орошении“. Им тогда сказал Святой, – благословен Он: „Вы гордитесь передо Мной тем добром, которое Я дал вам, этим же Я накажу вас“. И проч., – и послан был потоп (Трактат Coma, гл. I).
А между тем, не только „и прочие“, но и Вл. Соловьев объясняет потоп „излишнею чувственностью“. Тенденция скопческая, можно сказать, лезет из всех пор (отверстий в коже) нашей цивилизации.
В одном месте Талмуда (трактат Кетубот, гл. I, Тосефта) есть темное место, которого невозможно истолковать иначе, как в смысле чрезвычайного благоприятствования тому, что обычно нами понимается как „нарушение VII заповеди“. Вот оно в дословном, неясном тексте:
„Равви Иосиф сказал: однажды девочка („т. е. в возрасте до 12 лет“, примеч. г. Переферковича) спустилась, чтобы зачерпнуть воды из источника, и была изнасилована. Равви Иоанн, сын Нури, решил: если большинство горожан вправе породниться со священниками, то и она может выйти за священника“.
Эта часть Талмуда произошла при живом Храме, т. е. до Р. Хр. („есть священники“). О каком-то „источнике“ говорится; и что случай – произошел около него. Неизвестно лицо совершившего насилие, т. е. девочка, очевидно, в несколько удаленной (от своего дома) и незнакомой области. Требуется определить лицо, так как, по Моисееву закону, изнасиловавший женится на изнасилованной. Тогда, на затруднение об этом одного учителя, другой отвечает, что она „должна выйти за священника“, т. е. самый источник находился где-то в области исключительного жительства священников, вне сомнения, – близко к Храму. И добавляет: „Если большинство горожан вправе (!!) породниться со священником“ – решительно без всякого упрека изнасиловавшему священнику, пусть бы даже женатому (кажется, священники все были женаты). Какая разница со всемирным скандалом, какой у католиков, у протестантов, у нас поднялся бы по такому случаю! Между тем Талмуд – их священная книга, как бы для нас это были „Правила св. отец“.
Священники чуть ли даже не имели преимущества в этом отношении, вообще не представлявшем стеснения, например:
„Она беременна, и на вопрос: „От кого сей плод?“ – она отвечает: „От такого-то, он священник“; Гамалиил и Элеазар толкуют: „Она достойна веры“, а р. Иисус говорит: „Не ее показанием мы живы, но она считается беременной от нефинея (полуязычник) и мамзера («незаконнорожденного»), пока не приведет доказательства своим словам. (там же).
Самый вопрос мог быть предложен, при неизвестности, от кого она беременна, только девушке или вдове; и вопрос предлагается без всякого осуждения факту. Но священники – единственная аристократия в священной теократии. И «учителя закона» опасаются только, не приписывает ли она излишней аристократичности своему плоду, в «праве» ли она на долю особого уважения, какое бы ей принадлежало вследствие зачатия от священника. По вышеприведенному отрывку, священник этот, конечно, не «побивается камнями», но еще пытливо спрашивают у граждан: «Ведь вы вправе породниться со священником?»
При таких условиях что значило «побиение камнями»?!! Бей сколько хочешь – пустой воздух. Сошла зачерпнуть водицы в источник подальше от дома: и вот – все совершилось и кончилось. Ибо натура человеческая, инстинкт Адама, восхищенного красотою матери всех женщин (Евы), уже самый этот инстинкт обеспечивает, что, вероятно, среди десятков и сот как бы юных семинаристов (в «священники» храма определялись начиная с 13 лет и позднее), конечно, найдется же хоть один, кто воззрит на пришедшую сюда как на Еву. Таким образом, девушки израильские были, конечно, стыдливы, как газели; были – пугливы; но никто этого не доводил далеко, не истощал терпения до старости. Еще более они были кротки и пассивны (вечная черта, отмечаемая и в Библии) и послушны заповеди Божией (о размножении), и им хорошо известной. И вот, в Иерусалиме, имея как бы вечный (при Храме) запас мужской силы, по ее натуре вечно ищущей расширения, – близ этого немого источника (не названо его имя) могли израильтянки, стыдливо опустив очи, – пройти мимо «источника». «И что случилось – то случилось», – как говорит в подобных случаях Шехеразада.
И права родителей – кончены. И храм – не протестует.
«Обольстивший платит три пени, а изнасиловавший четыре. Обольстивший платит за бесчестие, за ущерб и еще кенас, а изнасиловавший платит, кроме того, и за страдание. Какая разница между изнасиловавшим и обольстившим? Изнасиловавший платит за страдание, а обольстивший за страдание не платит, изнасиловавший платит тотчас же, а обольстивший – когда отпустит (т. е. он живет с нею, пока она ему и ей он нравится: и следовательно, если „обольстивший“ вовсе с нею не разойдется, то и ничего не платит; следовательно, права „обольщения“, без всякого уже наказания, даже денежного, принадлежали, безусловно, всем израильтянам, как и право „быть обольщенной“ принадлежало же всем израильтянкам с самого юного, отроческого возраста); изнасиловавший пьет из своего горшка (=обязан жениться и не может с нею развестись), а обольстивший, если пожелает отпустить, – отпускает» (т. е. когда «разонравились» друг другу).
Это – «Мишна», «толкование закона» (Моисея); вот к ней тосефта, т. е. как бы «хрестоматия» мнений «учителей».
«Какая разница между изнасиловавшим и обольстившим? Изнасиловавший платит за страдание, а обольстивший за страдание не платит. Равви Симон говорит: ни тот ни другой за страдание не платит, ибо она все равно должна бы впоследствии испытать это страдание (!! т. е. при правильном замужестве). Ему возразили: добровольно (= с охотою) сожительствовать не то, что сожительствовать против воли».
Кстати, полное неведение Н. М. Минского об этой стороне: сколько он насказал патетического о страдании девушки изнасилованной – «и которая всю жизнь должна оставаться женою этого, может быть нелюбимого, человека» (его слова). Между тем все это – патетические пустяки, ибо не было ничего подобного! Вот правило:
«Изнасиловавший обязан жениться на изнасилованной; но она может потребовать развода – и тогда он уже кетубы (залог денег при браке на случай развода, всегда поступающий в пользу разведенной жены) не платит» (Талмуд, т. III, стр. 125).
Очевидно, что этими правилами всякое существо формализма было раздроблено до последних осколков, – и родителям оставалось только как можно поспешнее выдавать дочерей замуж или держать безвыходно дома; но и в последнем их ограничивала плодящаяся израильская община: только до 13 1/2 лет отец был вправе удерживать дочь. Вот правила:
«Дочери, вышли ли они замуж до достижения богера (13 1/2 лет) или достигли богера до выхода замуж, – потеряли право на пропитание (родительское), но не на содержание. Равви Симон, сын Элеазара, говорит: они потеряли право и на содержание. Как же им поступить? Они нанимают себе мужей и получают содержание» (Трактат Кетубот, гл. IV, Тосефта).
Г-н Переферкович делает подстрочные примечания:
«Девушка выходит из-под власти отца или благодаря замужеству, или благодаря богеру» («того ради оставит отца и мать», т. е. в инстинкте плодородия и достигнув плодородных лет, девушка ли, юноша ли родителям повиноваться не обязаны, но Богу). И другое примечание: «Симон, сын Элеазара, полагает, что девушки, достигшие богера до выхода замуж, потеряли право на десятую часть наследства, составляющую их (законное) приданое. Поэтому они должны стараться выйти замуж до богера, предлагая даже деньги тем, кто хочет на них жениться». Конечно, – с правом сейчас же развестись, но уже забеременев или во всяком случае – сбросив презренное девство.
Ну, как не повторить из Иова о всей этой картине: «Вол оплодотворяет и не извергает, корова зачинает и не выкидывает. Как стадо, выпускают они малюток своих, и дети их прыгают. Восклицают под голос тимпана и цитры и веселятся при звуке свирели»… И только та разница с людьми до потопа, что не забывают Бога, зная, что – от Него и воды, и дождь, и реки: вплоть до неназванного «источника» близ места жительства священников, где с проходившими девушками случалось то, после чего родителям их оставалось только отдать дочь «за кого-нибудь из тамошних жителей»..И в самом деле: родители наши сами несут великую муку за дочерей, якобы «павших». «Опозорила, глаз некуда показать! пальцами указывают». Но когда компактно весь народ, и во главе всех Храм, священники, первосвященник, да и сам закон, Моисей, пророки, указывали пальцами: «Смотрите, у него дочь уже подходит к 13 годам и все еще не беременна», – то не менялась ли радостно его психология на обратную с теперешним нашим испугом. И не от того ли за «обольщение» ничего, в сущности, не платили, да и даже за «насилие», вероятно с слабым сопротивлением, платили чуть-чуть, что горести это вовсе не причиняло никакой в сущности. И Храм, и народ, и священники радовались беременной, и уступали ей дорогу, и встречали ее песнями, и провожали свирелью. И думается, более всего, однако, радовались самые родители, потомки предков своих и предки будущих потомков, что так согласно и Храм, и певцы слились с их безмолвным желанием: видеть детей от детей – еще с большею радостью, чем своих детей[20]20
Плата за «бесчестие», уплачиваемая при употреблении насилия (50 сиклей серебряных = 50 руб.), уплачивалась не за «бесчестие» в нашем смысле, которого и кровью не смоешь, и ответишь за него каторгой (такого «сокровища» лишили, девства! когда это – идеал!! Тут – и каторги мало: соделали «грешницей», «опозорили»), – а за «бесчестие» совершенно в другом смысле, напр. в смысле подчеркивания беззаботности родителей, своевременно не выдавших дочь замуж («дурной дом», «дурные родители», «нерадение о заповеди Божией»), или подчеркивание такой особенной некрасивости или дурного нрава девушки, что ее и при всех облегченных условиях никто не захотел взять замуж. Впрочем, «кенаса» (= платы за бесчестие) начиная с 13 1/2 лет не бралось: «Все ученые согласны в том, что кенаса не полагается за девушек моложе 3 лет и старше 12 лет 6 месяцев». Переферкович, т. III, стр. 127.
[Закрыть].
А подозревает ли читатель, что было во время перехода через Чермное море (выход из Египта)? Какое смятение, казалось бы: ведь между водами, ставшими с обеих сторон горою, и имея позади догоняющего фараона, им уж вовсе некогда было думать о плодородии. – Но где Бог – там и заповедь Его, а тут-то особенно с ними был Бог, и они на заботу Его о спасении народа ответили сооветственной поэзией:
«В тот час, когда предки наши вышли из моря и увидели египтян, лежащих мертвыми на берегу моря, на них почил дух святой и они пели песнь. Равви Иосе Галилейский говорит: в то время, когда предки наши были в море, младенец лежал на коленях матери и грудной ребенок кормился у груди ея; лишь только они увидели Шехину (Шехина = Божество), как ребенок поднимал голову свою и младенец отнимал уста свои от груди матери, и они стали петь песнь и говорили: „Он Бог мой, и прославлю Его“, как сказано (Псал., 8, 3): „из уст младенцев и грудных детей ты устроил хвалу“. Равви Меир говорит: даже зародыши во чреве матери (т. е. „пели“), ибо сказано в том же псалме 68 (67), 27: „В собраниях благословите Бога, Господа – от семени Израилева“. Тем же ангелам, которые выступали обвинителями перед Господом и говорили (тот же Псал., 8, 5): „Что есть человек, что Ты помнишь его?“ – Он сказал: подите и посмотрите, какую песнь поют Мне дети Мои» (Трактат Coma, гл. V, Тосефта).
Вот что значит «богосыновство»… В конце концов, это – конечно, фантазия «равви Иосе и равви Меира» (первые, однако, светила учения, как бы ихние Гумбольдт и Лаплас): но важно, куда клонится вымысел, фантазия, утешение, надежда. Насколько это противоположно вечной жажде нашего пустынножительства: «как бы не явился дьявол в виде женщины и не соблазнил». Поэзия важнее закона; из поэзии вырастут потом законы, сами собою. Поэзия – мать бытия. И вот эта «мать бытия» у евреев, – точно неодолимый сон их клонил, – вечно клонилась к груди питающей и чреву беременному: так что даже и тень осуждения, нам присущего, кому бы то ни было и когда бы то ни было, не имела никакого места, никакой почвы там возникнуть. Буря плодородия прервала даже и без того широкие берега Моисеевых правил: благословив брак дяди и племянницы, он запретил, однако, брак племянника и тетки. Но последующие учителя ограничили нарушение этого пенею (кенас) в 50 сиклей (= 50 руб.).
