Текст книги "Летные дневники, часть 5"

Автор книги: Василий Ершов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 9 страниц)

1989-90 г.г. РАЗОЧАРОВАНИЕ.

         14.11.88 г. Подготовка пилота первого класса обходится государству в среднем в один миллион рублей и занимает около 15 лет. Кто-то где-то это подсчитал и какой-то журналист озвучил.

          Пусть я обошелся дешевле. Что-то не верится, чтобы в меня вбухали такие деньги. И первый класс я получил через… да ведь точно – через пятнадцать лет! Пришел на Ан-2 в 67-м, а ввелся командиром на Ту-154 в 82-м, тогда же и на класс сдал.

          Так сколько же миллионов дохода получило с меня государство? Я прикидывал, округляя в меньшую сторону, примерное количество только пассажиров, перевезенных мною за двадцать лет, – где-то больше полумиллиона; и большую часть я перевез на лайнерах, летая от Львова до Камчатки. Беря среднюю стоимость билета даже 30 рублей (а на Камчатку-то из Красноярска – больше 100 р.) – и то получится миллионов 15, а ведь больше, гораздо больше. И если бы я не вез их за своей спиной, то насмарку труд всех остальных десяти обслуживающих работников Аэрофлота, приходящихся на одного меня.

          Мы работаем экипажем. Даже разделив на четыре, выбросив значительную долю накладных расходов, – полагаю, что все-таки я один, сам, дал в карман государству, нации, народу, несколько миллионов рублей.

          Это, естественно, наполняет меня известной гордостью за свое дело. И так же естественно спросить у общества, народа, государства: а что я имею – даже в бумажках, в рублях, – за свой труд?

Чистого дохода 6500 рублей в год.

          Для сравнения. Капитан Боинга-747 в «Пан-Америкен» имеет 120.000 долларов чистого дохода в год.

          Если отбросить в сторону сравнение покупательной способности доллара и рубля, пусть она даже будет равной (а это ведь далеко не так), то я против него – нищий.

          Ну, лайнер-гигант, не чета Ту-154. Но на Боинге-727, аналогичном моему, думаю, доход капитана отличается от моего так же, как мой заработок – от заработка уборщицы.

           Ассистентка зубного врача в США, окончившая краткосрочные курсы после средней школы, имеет доход около 10.000 долларов в год. Сержант полиции – 36.000.

           Почему? Почему мне нельзя так?

           А жирно будет.

           Мое отечество, государство мое, беззастенчиво меня грабит.

           Это общество воров, демагогов и лжецов, захвативших ключевые посты.

           А такие дураки, как я, честно вкалывают и стоят в очередях со своими жалкими бумажками, ожидая, пока мафия милостиво кинет кость. И слушают речи…

           И я не шибко-то уверен в завтрашнем дне. Не уверен, имея малогабаритную 4-комнатную квартиру (максимум мечтаний по советскому стандарту), дачу (4 сотки земли, домик 20 кв. м, банька, теплица), подержанный, битый-правленый, 12-летний «Москвич» и гараж к нему. И главное: пенсию 180 р., год назад зубами вырванную летным составом у правительства под шумок перестройки.

            Остеохондроз, измочаленные нервы, хронический обструктивный бронхит и начинающаяся астма, которая душит по ночам, – вот здоровье пилота, пролетавшего двадцать лет. И надо еще сказать спасибо, что нет геморроя, что сердце нормально работает, давление, зубы и желудок пока тоже в норме, да  очки  еще не нужны.

           Год не писал. Думал всё: побаловался, потравил душу, выговорился.

Помнится, оставалась куча нерешенных, беспокоящих меня аэрофлотских проблем, из источников массовой информации лилась потоком гласность, а на собраниях начинал проскакивать плюрализм.

           Вымотавшись, как обычно, в прошлом сентябре до ручки, устроился впервые в жизни в санаторий (по блату), отдыхал, лечился, танцевал, упивался отдыхом и одиночеством и думал, что есть еще порох в пороховницах. Вернулся оттуда чуть простывшим, ну, акклиматизация; кашлял, кашлял, летал, добавил простуды еще в Игарке, но успел под Новый год, кашляя, пройти без замечаний годовую медкомиссию… а через неделю свалился с пневмонией, которая дала осложнением тяжелейший астматический компонент.

           Оказалось, пороха-то уже почти нет, да и тот хорошо подмок. Ну, кое-как подсушили.

           Самое обидное: теперь как чуть где пыль, или газ, или даже просто надышусь, работая руками, или от холодного воздуха, – астма давит. Год прошел, баня раз в шесть дней, как «отче наш», регулярно… а астма давит.

            В стране события, исторические, эпохальные, гласность, обсуждения, революсьон! – а меня астма потихоньку давит. И взгляды мои потихоньку меняются.

Еще из меня что-то можно выжать, еще я летаю, да и самому надо – деньги, деньги, деньги! Но уже взгляд не тот. Я уже душой пенсионер. Выработался.

          Я честно отдал свое. И пока я в системе, то вроде еще человек. Но уйду – кому я в этом обществе нужен. 180 рэ в рот – и заткнись.

          А в стране-то! А в Аэрофлоте! А в крае нашем, в городе! Уже и Федирку поперли, и Долгих, его покровителя. И Васина убрали. И законы новые! И политическая реформа! И сахар по талонам! И какие-то партконференции и решения…

          А я вот почитал-полистал газеты, и сам себе думаю.

          Как организовались наши большевички в партию, так и стали грызться. Так и до сих пор. Как ни возьмешь списки нашего Политбюро за все 70 лет, так там всё враги народа. Всё под себя гребли.

          А чем нынешние лучше? Дорвались до власти и всё сводят к одному: мы власть не отдадим. Этажом ниже – удельные князья. Этажом ниже – аппаратище. И все хватают куски.

          Кунаев враг народа, а в Алма-Ате есть парк имени Кунаева и памятник Кунаеву. И Политбюро себе молчит.

         Ничего пока не меняется, на четвертом году перестройки. Одна говорильня.

Не партия всколыхнулась, не 18 или там 20 миллионов возглавили перестройку. Нет. Перестройка понадобилась верхушке. Шатается трон. Шатается сам строй, как оказывается, не самый лучший строй-то. И приходится чуть попустить вожжи, а народу вдолбить, что вот он-то, народ, как раз целиком поддерживает партию, а партии вдолбить, что она-то целиком и полностью поддерживает Политбюро, а Политбюро целиком и полностью за царя, а царь-то… А царь-то говорит: нет уж, власть-то мы не отдадим, какая-такая другая партия?

          Вот и вся демократия.

          Если бы партия знала, что висит над плечами другая, оппозиционная партия, со своей, отличной от нашей программой, что народ может выбирать и отвергнуть скомпрометировавшую себя партию, и ее программу, и ее функционеров, и ее генсека…

Но генсек тут же, говоря о разделении партийной и советской власти, немедленно ухватил обе, и вот он уже и глава государства, и все вожжи в руках, и еще лет шесть впереди. Жить можно.

          А власть мы не отдадим. Власть – это незыблемый порядок вещей, пусть и в обрамлении и завитушках гласности, плюрализма и демократии. Пар выпускается, море бушует, а утес стоит. И миллиардик партвзносов ежегодно (до недавнего времени) – на приемы, баньки, дачи, бардаки. Сейчас – чуть поскромнее.

           Партия выжидает. Горлопаны и борзописцы себе пар выпускают, но партийцы – миллионы взносоплательщиков – молчат, да и не способны осмыслить, не способны на движение. Платят, единогласно голосуют и получают за это вожделенный покой.

          Уйду на пенсию – уйду из партии. Какой ей от меня толк? А… взносы! Так вот, раз уж я не трибун и не борец и хочу покоя, то и кормить их не хочу.

Если бы абсолютное большинство членов положило свои партбилеты, то тем жрать там стало бы нечего, и завертелись бы. Но… каждый боится репрессий: станут съедать на работе.

          Недаром партконференция не приняла и даже не ставила на повестку дня вопрос о добровольном выходе из партии. Какие там собрались делегаты – да все те же функционеры, что от взносов кормятся.

         А от меня партии толку – пшик. Уйду.

          Надо пролетать еще полтора года. Пока не проявится новый закон о пенсиях. Меня единственно волнует: снимут ли потолки на дополнительный заработок пенсионеров. Кому они выгодны? Потолок – это узда. Узда – это власть.

         Если снимут потолки, то я смогу устроиться на любую работу, куда позволит здоровье. Не пыльную, с минимумом ответственности, позволяющую вести свободную личную жизнь.

          Медицина говорит, что мне не выжить в чадном городе. Мне надо в Крым. Но там меня никто не ждет, тем более без здоровья, пенсионера, нахлебника. Может, удастся где-то в деревне купить домик. Но для этого придется продать дачу и гараж, а больше я за всю жизнь не скопил. Я же летал не на проклятом Западе.

         Либо уж догнивать здесь. В чадные дни – на дачу. Разделить квартиру, отдать дочери половину, да и не мечтать о юге, тем более что там кроме Крыма нигде нет сухого чистого воздуха, а только масса людей, ютящихся в тесноте.

         Все эти мысли меня занимают гораздо больше, чем моя работа, полеты. Это ремесло привычное, и хоть ярмо, отполированное до блеска, все сильнее давит, пока тащу. Стараюсь делать дело добросовестно, в такой степени, чтобы не подзалететь по собственной глупости. Мелочи в авиации есть; ненужные я опускаю, отгребаю все это дерьмо, но собственно полет – там уж без дураков. Тринадцать тысяч часов налетал, четырнадцать, думаю, не натяну. Могут списать и вот на этой комиссии, через два месяца. В той же барокамере может астма сдавить.

        Я готов. Устроюсь в любой конторе электриком-столяром-сантехником. Дом у меня в этом отношении вылизан, все это я умею, литература есть.

        Вот такие настроения в 44 года. Уж не жду от жизни ничего я.

        Любую статью открываешь, два абзаца, – и все ясно, можно не читать, вывод известен.

        Мой родной Аэрофлот меня не колышет. Мне наплевать на его проблемы и перспективы. Он забрал мое здоровье; я вырвал свою пенсию. Огромная усталость – вот единственное.

         И плавно за этот год я пришел к позиции спокойного стороннего наблюдателя.

Перестройка, море гласности – в какой же кошмарной империи зла мы живем! – плюс болезнь. Этого достаточно. Наивный человек получил ответы на все вопросы.

        Если бы не деньги, деньги, деньги, – дочь невеста, замуж после третьего курса; потом помогать; да машину бы новую; да и хватит, – то надо еще года полтора пахать. Но это вопросы скорее уюта, чем жизни. Проживем, если припечет, и без уюта.

        Есть природа, физкультура, дача, банька, лопата, уютная квартира, книги, музыка, родное гнездо, где все вылизано, где тебя ждут, и ты ждешь, где покой, отдохновение, тихая пристань, моя крепость. И идете вы все пляшете. С вашей партией, громогласностью и прочей демократией.

         Я свое отдал, начинается подготовка ко второй половине жизни. Меньшей.

         Только вот астма по ночам тихонько давит, а я же еще не нажился на свете.

        15.11. Страшное преступление совершили большевики перед своим народом, втоптав в грязь веру в бога.

         У человека должно же быть что-то святое, незыблемое, нравственный стержень, опора, отдушина, высокая чистота, неприкосновенный центр, запретная грань.

        А что дала взамен народу, сотням миллионов, партия? Веру в мировую революцию? Классовое сознание? Моральный кодекс строителя коммунизма?

        Жалкий, наивный Макар Нагульнов…

        Когда комсомольцы, задрав штаны, в азарте рушили храмы, топтали вековые святыни, – неужели не дрогнуло сердце от ощущения своей мерзости? Да дрогнуло, конечно, но это сложное, трепетное, искреннее чувство тут же бодренько было затоптано функционерами… а люди все же прятали глаза друг от друга.

        И на каждом этапе партия, неспособная дать людям веру в единое святое, прагматично швыряла в массы лозунг. То – «наше дело правое, мы победим», то –  «поднимем, засеем целинные земли», то –  «нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизьме», то теперь – «каждой семье отдельную квартиру к 2000 году».

       Во что веровать? Кому верить, если все предыдущие вожди – лжецы и враги народа?

Вера разрушена. Корни подрублены. Народ, крестьянский, христианский народ, носитель вековой морали, кормилец, – загублен. Культура – угроблена. Рабочий класс, на который возлагались надежды, туп и развращен. Классовое сознание оказалось тормозом. Партийность искусства – тупик.

         Не перед кем исповедаться. Да и зачем?  Что – перед политработником?

         Сейчас, прожив отпущенные мне полсрока, воспитанный в атеизме, без веры, осмыслив в доступной мне степени жизнь, я смутно ощущаю, что все мое поколение, да и поколения отцов наших, и детей, – все мы с младенчества духовно кастрированы. Умом мы понимаем, а душой не чувствуем, что какой-то корень из нас вырезан. Мы в нем вроде как и не нуждаемся. Именно вера – корень души. Бездушное поколение.

         Что ж удивляться тому, что лишь в пяти странах мира, в том числе и у нас, нет обществ защиты животных. Ну, те, четыре, может, только с деревьев слезли. А мы?

         Когда Рейган в свое время назвал нас «империей зла», мы ох как возмутились. Да мы! Да у нас! Да этого… вашего… секса –  у нас нет!

         Да мы – куча гниющего дерьма.

         Цивилизованный мир взирает на нас со снисходительной улыбкой… держа на всякий случай палец на спусковом крючке. Страна зверьков… Скифы, азиаты…

         Дак ведь Япония – тоже азиаты. И какая-то марионетка Южная Корея… в первой десятке развитых стран мира… второе место по судостроению после Японии.

        Вот оно куда завели нас большевики. И теперь опомнились. Великая заслуга партии – увидела первая, куда мы забрались, и первая забила тревогу, и первая организовала  массы на перестройку.

        Да уж, в баньках и бардаках оно виднее всего. И тревожнее за нас, сирых.

        Нет, не партия. Нет, не рабочий класс. Недобитая интеллигенция все воевала, прослойка жалкая между развращенным, пьяным люмпеном-рабочим и изверившимся, так же развращенным и пьяным деревенским стариком. Сахаров воевал.

        А уж когда дошло до ручки, то в Политбюро зашевелились, забегали. А до этого почивали, царствовали, лежа на боку.

         Власть же в стране у ведомств. У монополий. У мафии. У торгашей. И всем им выгодно прикрываться эгидой партии. Как вроде она единственная правящая.

        А народ, глядя на это, ох и ворует. С чего бы?

        Так если большевики еще с гражданской и до 50-х годов натравливали детей на отцов, рушили живые связи, рубили веру, корни, ставили все с ног на голову, отворили все шлюзы: руби, коли, вешай, подличай, предавай, доноси, греби под себя, вышибай стул, гадь в алтаре…

        Велика вина партии перед народом.

        Ни в одной стране партия не ведет народ за собой. Ни в одной. Ну, разве что в Северной Корее. Народ везде живет сам, а в партии люди объединяются для достижения каких-то своих интересов, чаще всего – власти.

        А у нас партия сплотила страну в единый концентрационный лагерь – и ведет… в тупик.

        Но я прожил жизнь, двадцать лет в той партии – и почти не соприкасался с нею. Она себе шумела, я себе работал. И так – миллионы.

        Нам говорят: у нас накоплен громадный потенциал. Да, если подпереть плотиной озеро фекалий, то это тоже потенциал – а ну как прорвет! Всё гниль, а главное – люди. А во что верить?

        Кинулись: даешь индивидуальность! Ну, куйте, куйте теперь личность.

        18.11. Итак, мы живем в стране зверьков, безголовое сообщество которых закостенело в своих догмах, остановившись где-то на уровне 50-х годов. Правда, мы прочно держим первое место в мире по чугуну. Но в шахтерском городке Артеме, куда я регулярно летаю, его величество шахтерский народ все так же ютится в бараках, обшитых и крытых рубероидом.

         Наш потенциал – потенциал чугуна. Все силы нашего общества партия направляет на вал чугуна, который ржавеет потом под забором; на вал сельскохозяйственной продукции, которая гниет потом в поле, на складах и базах; на вал удобрений, которые потом размываются дождями и отравляют нашу землю; на вал бумаг, долженствующих показать всем нам видимость нашей зверьковой деятельности; на вал помощи дружкам за границей, в бездонную и неблагодарную прорву, которая жирует и смеется, и презирает нас, зверьков.

         Что ни возьми у нас – все второй свежести, второго, третьего и четвертого сорта, брак, некондиция. Все не мое, все – государственное, через пень-колоду, наплевать.

         И как-то же надо в такой стране жить, ведь это – моя Родина… Некогда сильная и красивая, а ныне жалкая, поруганная, забитая, оплеванная  и заблеванная, заголившаяся в канаве, но еще что-то лепечущая окружающим пьяница-мать. И мы, дети ее… как мы смогли допустить такой позор?

         Эти оголтелые марксисты, со своим ортодоксальным видением мира скоро уже вообще не будут серьезно восприниматься цивилизацией. Больно уж негибка теория, больно уж прямолинейна.

         Ну кто всерьез воспринимает в мире Ким Ир Сена или Кастро? А нас… нас пока еще побаиваются.

         Свою страну накормить не могут, страну, которая мир кормила в свое время. Но навяливают идеологию, на штыках несут в феодальные страны. Африка вымирает, а мы ей все свою классовую теорию навяливаем.

         Сколько я ни смотрю на наш теперешний, «развитой» по Брежневу социализм, ей-богу, хоть возвращайся в капитализм.

         Народ тоскует по хозяину.  Не по Никите Виссарионовичу Гитлеру, а по хозяину на каждом рабочем месте. Бесхозяйственность разорила страну и убила в людях все желания, кроме древнеримского «хлеба и зрелищ».

         По сути, мир смотрит на нашу страну как на источник сырья, а на народ как на кладовую дешевой неквалифицированной рабочей силы.

Мы не умеем трудиться. Нет, конечно, как-то, на уровне начала 20-го века, шалтай-болтай, через пень-колоду, мы кое-что умеем.

         Ходячее выражение на Украине, упрек тем, кто запился вконец и на работу ходит через раз, да еще и на судьбу жалуется. Так вот, ему с упреком говорят: «пить-то пей, но оно ж надо ж еще трошки и работать».

         Вот именно: «трошки».

         Летчики, полетавшие за границей, рассказывают. В Африке где-то аэропорт международный. Страна друзей. Прилетает наш Ту-154, заруливает; встречающий техник пальцем не шевелит, покуривает, лыбится, ручкой эдак: «прифэт, камарад!»  Тут надо руководить заруливанием, колодки подставить под колеса, а он –  «прифэт».

         Садится «Боинг», заруливает; колодок нет. Выключился, выходит пилот, молча подсрачник негритосу ботинком, и пошел себе, а тот бегом колодки подставил, шустренько забегал  вокруг самолета, работает.  Вот так.

         В буржуйском обществе буржуй и сам не сидит, и вокруг него не сидят, там вертятся люди. Та система опирается на жестокие законы природы. Или ты – или тебя. Там если гуманизм возник и культивируется – так это отдушина сытых.

         У нас же гуманизм везде. Да только жестокое наше общество. Вот любой к тебе подойдет, злости у всех хватает, и может запросто, за так, зарезать.

         Я сам наблюдал картину, как по улице бежал мужик с ножом и орал, пьяный: «Ну! Кто на меня! Подходи! Зарррежу!»

         У них зарежет тот, кто иным путем уже не может добыть кусок хлеба, изгой, исторгнутый жестоким обществом. А у нас это может быть хоть сынок генсека, и спроси его, за что человека зарезал, – не ответит, не знает сам.

          Да, у них негров, индейцев загнали в трущобы, им закрыты пути к образованию и далее – к высококвалифицированному труду. Единицы, однако, пробиваются. А те, кто хотят, да не могут… или не очень хотят, остались на обочине. Так сложилось исторически: не люди-неудачники, а целые племена послужили ступенькой другим, более жизнеспособным.

          Негуманно? Ну и плачьте над ними. На себя оглянитесь, на 30-е годы.

          А у нас десятки миллионов бичей или бичеобразных алкашей – мы их лечить собрались. Вот 50 процентов нашего труда и уйдет на их лечение… а ведь не вылечим. Гуманно ли это по отношению к нации? Им все пути открыты, да им наплевать на те пути и на всех нас.

          Нам как воздух нужна безработица, вернее, ее страх. Говорю это как человек, двадцать лет проживший под таким страхом. Это как нашатырный спирт: неприятно, но хорошо прочищает мозги. Зная, что такое «волчий билет», наш брат-летчик относится к работе очень и очень ответственно. И пусть воры из министерства не тычут меня носом в тот или иной случай разгильдяйства экипажа. Во-первых, на себя там, в министерстве, ворье, оглянитесь, а во-вторых, кто знает истинную подоплеку наших ЧП?

          Или это вор К., загребший под себя шикарную московскую квартиру, вместе с вором В., за воровство сосланным аж в Монреаль, в реку с чистой проточной водой, на проклятый Запад, – или это командир корабля, ютящийся с двумя детьми в однокомнатной конуре и не поспавший раз, два, три, двадцать три, сто двадцать три раза перед вылетом.

          Или же это блатной, приблатненный, сынок, кум, сват, брат, –  которого десять лет возили на правом кресле, все-таки по блату ввели в строй, и на 115-м часу самостоятельного налета отправили рейсом в Норильск, где он благополучно и разложил новенькую «Тушку» на пупке.

          Так что, я считаю, страх безработицы живо поднял бы дисциплину везде. И это было бы по законам природы, а не выдуманного большевиками гуманизма.

          Да простят мне истинные большевики, те, что жизни отдали за нас, дураков, те, что кроме той кожаной куртки или шинели, ни о чем не мечтали, а только о мировой революции. Кто ж виноват, что поверили и сгорели.

          А я вот подвергаю сомнению. Как грызлись они тогда, догрызлись до того, может, что и Ленина  умерли раньше времени, чтоб божка создать – да что божка… бога, еще какого, – так и сейчас грызутся. «Ты неправ, Борис! Мы тут на износ работали, особенно генсек…»

         И я себе на износ работал. Верил, что создаю потенциал… Да только, возя самолетом проволоку и шурупы, не очень верилось: больно уж накладно.

Разве ж буржуй будет возить шурупы самолетом?

         И людей когда возил, а из них половина – командировочные, то себе думал: да разве ж так уж необходимо перемещать десятки, сотни миллионов человек, просителей, толкачей? Разве для этого мой труд?

         Да кто там нас спрашивал. А толкачи при нашем толковом народном хозяйстве были, есть и будут, и много.

         19.11. Сценка из жизни советского офицерства в Артеме, в военном городке, в магазине, куда и мы, аэрофлот, как-то забрели в поисках дефицита.

          Дают разливную сгущенку. Толпа офицеров, их жены, дети, нижние чины, ну, и мы в синей форме. Советский офицер кричит советскому офицеру: эй, ты, куда лезешь снова без очереди, а то вытащу и по шее накостыляю. Тот огрызается; матросики наблюдают; народ безмолвствует. Мы покраснели и ушли. Чего тут комментировать.

          21.11. Заходим в Куйбышеве с юга, посадочный 151, прошли Смышляевку, держим курс 330 в район траверза. Погода средней противности, обледенение в облаках. Я себе орудую интерцепторами и регулирую режим двигателей, поддерживая оптимальное снижение.  И вот, уже на высоте круга, диспетчер дает нам курс  360, потом еще правее, 20; на наш запрос о боковом удалении дает 11 км, когда тут ширина круга 8; короче, явно уводит нас вправо. Мысль: может, борт впереди  заходит навстречу, на 151 с прямой, от Кошек, и нас оттягивают? Так нет: зачем вправо-то?

          И вдруг доходит: а не сменили ли посадочный курс?  Короткие дебаты в эфире: «Да, сменили, на 232, слушайте АТИС».

          Леша  вслушивается в информацию АТИС, зажал наушники руками, чтобы в тысяче данных уловить главное: ветер и коэффициент сцепления. Я пилотирую один; мы слишком быстро приближаемся к новой посадочной прямой, идем с этим курсом от 3-го к 4-му развороту. Витя долбит НВУ, пытаясь набить данные на новый посадочный курс. Я краем глаза слежу, выставил ли Леша цифры 232 на своем ПНП, и долблю Витю, переключил ли он привода и КУРС-МП; одновременно даю команды о режиме двигателей, шурую интерцепторами и деру машину, лихорадочно пытаясь погасить скорость и поскорее выпустить шасси; но по МПР мы уже где-то на посадочном, а скорость еще 400, провернемся; точно: круг отпустил на посадку, посадка дает, что мы провернулись и уже справа 4000. Удаление по «Михаилу» 16 км, есть еще запас…

          Короче, к точке входа в глиссаду мы все успели, на пределах, без нарушений… кроме контроля по карте в связи с изменением посадочного курса. Леша успел принять, что Ксц=0,41, но я тут же забыл цифру, лишь понял, что сцепление не ахти, но по ветру проходит. Где-то на 150 м увидел полосу.

          На земле Лешу все подмывало посоветовать службе движения, чтобы чуть пораньше давала знать экипажу о том, что меняют посадочный курс. Я же, зная Куйбышев, отнекивался: бесполезно. Заспорили.

          Ну, позвонили РП. Тот тут же задергался и, еще не зная опасности, судорожно стал обставляться обтекателями. Короче: слушайте вовремя АТИС, да скажите еще спасибо, что вас не вывели на привод и не заставили сделать чемодан, как положено, а завели по кратчайшему.

          Ну что ж, хорошо, что нам, опытному экипажу, понадобилось всего 10 секунд, чтобы сориентироваться в обстановке и уложиться в маневр на пределе возможностей. Мы это уже давно умеем, но… через год уйдем на пенсию. Пусть молодежь набивает шишки сама. А диспетчер такой помощник, что его благими намерениями мостится шоссе в ад.

Короче, Леша констатировал, что прав был я.

           А ведь умный диспетчер, десятью секундами раньше, чем дал нам первую команду на отворот вправо, да скажи только: посадочный сменили, 232, сцепление 0,41, ветер 170, 7 порыв 9, – и всё. Мы каждый знаем, что делать; нам бы хватило 10 секунд: тут же задрать нос, интерцепторы 45, скорость 400, шасси, закрылки 15, 28, убрать интерцепторы, режим 80, скорость 320, – и спокойно брать тот курс 20 к третьему левым на 232, снижаясь до 400 м, перестраивая навигацию, и бубнить карту.

           Но тот РП никогда не летал, тем более, на Ту-154. Каждому свое.

           Пока еще инициатива в Аэрофлоте наказуема, и этого хватит на весь мой недолгий летный век.

           Репин уже год как на пенсии. Ждал-ждал обещанное ему место инструктора тренажера, но с тренажером воз и ныне там, и Репин пока подрабатывает  на своей «Волге», и зарабатывает вдвое больше, чем командир на Ту-154, и, кажется, уже плюнул на Аэрофлот.

          Вот так уходят Мастера.

          Зашатался Союз нерушимый республик свободных. Прибалтика под шумок перестройки пытается освободиться от нашей свободы. Разговоры о полной хозяйственной независимости, вплоть до своих денег, службы в армии прибалтам – в Прибалтике, их зэкам тоже сидеть не в Сибири; а теперь уже – и не подчиняться союзной Конституции.

Так это, считай, – отделение от Союза. Помчались туда эмиссары из Политбюро, чтобы овладеть обстановкой.

          Тут Ереван опять бастует. Те грызутся за Карабах.

          По мне – так метитесь все. Отделится та же Эстония – с ее культурой, традициями, опытом демократии, организованностью, национализмом и ориентацией на Запад, – будет жить. Процветать будет. И скоро. Там хозяйство отлажено, и как только империя перестанет грести под себя, «колхозу на пропастишшу», – озолотятся. И себя прокормят, и нам еще втридорога продадут.

          И братья-армяне то же самое. Армения всю жизнь была на торговом перекрестке мира. У них свои традиции, законы, нравы, стремления, условия жизни. Страна торгашей, она не пропадет.

         Весь мир уже пришел к выводу: войны атомной не может быть, а обычная война в странах, перенасыщенных опасным производством – атомным, химическим и др. – хуже атомной. Тысячи Чернобылей.

         Военный бюджет пожирает все. Надо сокращать. Около этого пирога – миллионы и миллионы тунеядцев, в военной форме и в штатском.

         И спрашивается: зачем той Эстонии сумасшедшие расходы на оборону? Конечно, она будет стремиться выйти из Союза. Наверно, выплатит какую-то контрибуцию, но обретет истинную свободу, свободу от медвежьих объятий старшего братца. Проведут референдум… То-то они так противятся притоку инородцев.

         Конечно, старшой братец так запросто не отпустит. Ну, поглядим.

         Вообще, если представить на минутку, что империя зла развалится, что от России отпадут все республики, то, вздохнув свободно, на своих малых территориях они за десяток лет сделают то, что, при нашей союзной неразворотливости, не сдвинуть и за полста.

        Главный бюрократический аппарат – в Москве. Там центр мафии. Там главный тормоз.  И заманчиво было бы обрубить концы – и суверенитет. А Расея пусть себе остается. Сырьем снабжать будет.

        Ну а какой другой путь? Ну не идет перестройка, одна говорильня. Только оклады повышать. А работать не хотят: трудно это – работать. А кто хочет работать, тот повязан. Законами, инструкциями, завистью соседа, да просто общественным мнением, что ему, мол, больше всех надо.

         Эх, кондовая, дремучая Русь.

          23.11. Вот всё говорят: Сталин да Сталин. Один Сталин – главный палач, он все организовал, он содеял.

         И партии выгодно это.

         А где была партия в то время? Да, я понимаю: была индустриализация, надо было поддерживать энтузиазм народа, одной рукой… а другой, выходит, бороться против классового врага?

          Где же коллективный разум – основа, для чего люди, собственно и сбиваются в партию, – где он? Что – не ведали, что творили?

          Кладешь на весы хорошее и плохое.

          Да, индустриализация, да, выжить. Но кругом враги, их десятки миллионов, их уничтожить! Как же так?

          Я вырос в неведении. Помню еще песни о Сталине, певали в школе, как же. Ленин – Сталин – партия – наш рулевой.

          Период Хрущева я помню хорошо уже после ХХ съезда. Но как плевали на портреты Сталина, я тоже хорошо помню, и помню потрясение: как же так – на Отца!

          О каких-то репрессиях я услышал всерьез уже в 61-м, в институте. Но к тому времени разговоры об этом как-то уже глохли, а вот в Китае набирала силу «культурная революция», и там уж было видно, что такое культ личности, и в сомнительном ее свете как-то высветился и культ Сталина, можно было сравнивать. Но и раздувался культ Хрущева.

         Время было бойкое: космонавты, лозунги, "нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизьме…"

         Как – вот это  я уже буду жить при коммунизме?

         Слишком разительным был контраст с реалиями, чтобы поверить. Начинало доходить, что – туфта. И партия… что ж: партия организовала дворцовый переворот; вот на что только ее и хватило.