355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Василий Клёпов » Четверо из России » Текст книги (страница 8)
Четверо из России
  • Текст добавлен: 10 сентября 2016, 01:11

Текст книги "Четверо из России"


Автор книги: Василий Клёпов



сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 16 страниц)

БАЛ

По мере того, как запас спиртного уменьшался, шум все возрастал.

Джек Лондон. «Сердца трех»

Паппенгейм гостил у сестры уже третий день. Фрау Марта, одетая по случаю приезда брата в роскошное белое платье, белые чулки и белые туфли, почти не появлялась в эти дни во дворе. Брат и сестра подолгу беседовали в саду либо уезжали в Грюнберг в гости к общему знакомому – начальнику концлагеря.

Один Камелькранц по-прежнему суетился в хозяйстве. Горбуна не приглашали ни на беседы, ни в гости, и мы поняли, что управляющего держат в черном теле.

Пока баронесса с Паппенгеймом находились в гостях, пришла телеграмма. Старший сын мадам Фогель – Рудольф – сообщал из госпиталя, что будет дома уже сегодня вечером. Камелькранц засуетился еще больше. Белка срочно была послана на почту с телеграммой баронессе, чтобы та выезжала. На дворе шла генеральная уборка. Старый Отто по приказу Камелькранца резал огромного кабана. Верблюжий Венок, подстриженный, чисто выбритый, надел новый костюм и выглядел теперь еще более смешным и нелепым.

Когда батраки вернулись с поля, баронесса и Паппенгейм уже были дома. На кухне стоял содом: женщины, приглашенные фрау Мартой, жарили, варили, стряпали, как будто приезжал не один обер-лейтенант, а по крайней мере рота солдат.

Вечером сквозь шторы светомаскировки из всех окон пробивался свет. Из барского дома слышалась музыка.

Я стал уже засыпать, когда меня разбудили и Паппенгейм сказал, что со мной желает познакомиться обер-лейтенант.

Мне помнилось лицо Рудольфа Фогеля по фотографии, которую пришлось видеть в кабинете на допросе у гестаповцев. Гладкое, без единой морщинки, оно походило скорее на лицо невинной девушки. Голубые глаза, мечтательно устремленные вдаль, довершали сходство.

Сейчас я предстал перед грубым солдафоном, пьяным, растерявшим во хмелю свою молодцеватость. Сильно загорелое, обветренное лицо опухло, должно быть, от постоянных попоек, гитлеровские усики не украшали, а безобразили его. Правая рука была перевязана и лежала в повязке, переброшенной через плечо.

Бухнувшись на диван, обер-лейтенант прохрипел:

– Дядя Фриц говорил… ты – хороший музыкант… Может, нам сыграешь?

Из соседней комнаты слышались звуки рояля, шарканье ног и веселые голоса. Хозяева праздновали приезд Рудольфа. Мне вдруг захотелось посмотреть на эту компанию, и я согласился играть.

Меня повели умыться, потом переодели в костюм Карла, и я вышел в зал, длинный, неуклюжий, в коротких штанишках и безрукавке.

Все стихли и уставились на меня. Рыжая толстушка, барабанившая на рояле вальс, поднялась и чинно предложила стул.

Я обрадовался этому стулу, как спасению, и бросился в него, поджимая под себя неимоверно длинные голые ноги. И вдруг я обмер: на передней стенке рояля по-русски было выведено «Мелодия». Русский рояль! Точь-в-точь такой же был у нас дома. Мы его купили незадолго до войны, когда папе на работе дали большую премию. Фогели рояля, конечно, не покупали, об этом и распиналась сейчас хозяйка перед своими гостями:

– Из Прибалтики Рудольф привез вот эту мебель. Хорошая, правда? На квартире у какого-то профессора стояла.

Рыжая толстушка перелистывала у меня перед глазами ноты.

– Что ты нам исполнишь? Можно танго, можно вот этот миленький вальсик.

А говорили, что немцы музыкальный народ! Все лежащее передо мной оказалось ужасной ерундой: легонькие польки, вальсики да фокстротики.

Я положил руку на клавиатуру и быстро отдернул. Толстушка брезгливо поморщилась. Как я ни старался отмыть руки, на них страшно было смотреть. Под ногтями синела грязь, пальцы изуродованы нарывающими заусеницами. «А черт с ней, пусть любуется!»

«Что бы такое сыграть?» – перебирал я клавиши.

Мне очень хотелось, чтобы моя игра понравилась немцам. Не подумайте, что я жаждал отличиться. Нет. Надо было показать этим напыщенным дуракам, что даже я, простой русский мальчишка, понимаю в музыке больше, чем они!

– Хотите Мендельсона? – спросил я, обращаясь к Рудольфу.

Рудольф кивнул, и я начал «Песню без слов». Эту вещь я знал очень хорошо, и никакие ноты мне не требовались.

Если бы не руки! Ладони скрючились от множества мозолей и так больно было ударять кровавыми заусеницами о клавиши, что на глазах у меня выступали слезы. Но постепенно я преодолел боль и играл уже с наслаждением и даже забыл, где нахожусь и для кого играю. Очнулся от громких аплодисментов. За спиной у меня стояли Паппенгейм, Рудольф и рыжая толстушка.

– Ой, какой ты молодец! – чуть не плача, говорила толстушка. – Ты артист, да? У вас, говорят, есть мальчики-артисты. Сыграй еще что-нибудь.

– Шотландскую заст-тольн-ную! – едва выговорил Рудольф.

Он, должно быть, думал, что у него хороший голос, и решил спеть. Бас у него, действительно, оказался неплохой, но годился больше для командования, чем для пения. Правда, Рудольф очень умело инсценировал песню выпивкой. Пропоет «Бетси, налей…», наливает и тут же пьет. И так – после каждого куплета.

Потом еще несколько раз я вынужден был повторять «Застольную». И снова Фогель пел, но теперь уже обходил всех гостей и принуждал их тоже пить под свою песню. В конце концов немцы так расходились, что последние слова песенки: «Бездельник, кто с нами не пьет!» подхватили хором и «хором» же выпили. Поднялся галдеж, смех, крики. Все лезли к столикам и угощались.

Воспользовавшись суматохой и тем, что я уже здесь никому не нужен, я стал тихонько играть «Вниз по матушке по Волге». Играл все громче и громче, пока не увидел перед собой пьяную физиономию Рудольфа.

– Играй! – стукнул он кулаком по роялю. Потом вдруг ухмыльнулся и, повернувшись к гостям, провозгласил: – Господа! Не угодно ли вам послушать отходную по нашей шестой армии?

«Ага! – подумал я. – Вот что напомнила тебе наша русская песня! Ну так я вам ее сыграю!» И со всем чувством, на какое был способен, заиграл.

Я начал тихо-тихо, как будто где-то там, на дальнем противоположном берегу матушки Волги, чернеет одинокая хрупкая лодчонка.

Но ветер крепчает, волны бегут быстрее, поднимаются выше, пенятся и вот:

 
Разыгралася погодка,
Погодушка немалая…
 

Вдруг что-то ударилось в рояль, и меня обдало брызгами битого стекла. Рудольф не выдержал «отходной» и запустил в меня бокалом. Когда я испуганно оглянулся, немец лежал, упав ничком на залитую вином скатерть. Плечи его дрожали, голова колотилась о стол. Гости переполошились и сбились в кучу вокруг этого истерика. Баронесса силилась приподнять голову обер-лейтенанта, чтобы дать ему валерьянки. Он оттолкнул мать, вскочил на ноги и запел, коверкая русские слова, «Вольга-матушька». Широко раскачиваясь, исчез в дверях своего кабинета…

Мной уже никто не интересовался. За спиной слышалось, как Паппенгейм отчитывает за что-то рыжую толстушку и как она плачет.

Ко мне подошел одетый в форму гитлерюгенда Карл, показал фотографию:

– А ваших вот как вздергивают…

Я взял у него карточку. Толпа людей испуганно смотрит на казнь. А перед толпой – виселица, и под ней, на табуретке, – девушка с петлей на шее. На груди плакат: партизанка. Я вспомнил, что уже видел подобную фотографию в городской газете.

– Где ты взял ее? – спросил я.

– Рудольф привез, – похвастался Карл. – А вот и он здесь.

Тупым пухлым пальцем маленький барон показал здоровую фигуру брата, позирующего перед фотографом. Фогель готовился выдернуть табуретку из-под ног девушки. Я вспомнил, как вела себя перед смертью девушка. Она не испугалась виселицы и громко крикнула:

– Меня вы повесите. Но за мной придут другие… Другие – это мы. Мы вам еще отомстим за смерть советских людей!

Я встал из-за рояля. Мне видны были уголок кабинета Рудольфа и гости, обступившие диван, на который он улегся.

«Карта на противоположной стене», – подумал я и перешел к другой стороне двери. Но и отсюда мне открылась только правая, не интересовавшая меня часть карты. Желание взглянуть на линию фронта было так сильно, что я осмелел и шагнул вперед.

В тот же миг передо мной выросла овчарка. Шерсть на собаке поднялась дыбом, и я невольно отступил. Собака следовала за мной.

Я допятился кое-как до двери и, выскочив в прихожую, захлопнул дверь перед самым носом собаки.

КОГТИ ПАППЕНГЕЙМА

Ты можешь трясти меня до тех пор, пока не расшатаешь гору, и все-таки ничего, кроме правды, из меня не вытрясешь.

Ф. Купер. «Зверобой»

Через несколько дней после бала я снова удостоился чести быть приглашенным в замок. Едва я вошел, как со всего размаха на меня налетела Белка, выронив из рук на пол пустой поднос:

– Вася, берегись! Они что-то придумали.

Тут же подобрав поднос, Нюра как ни в чем не бывало исчезла на кухне.

– О, Вашиль! – приветствовал меня Паппенгейм, открывая дверь из столовой. – А мы тебя ждем…

Посредине комнаты был накрыт стол, за которым я с изумлением увидел Димку и Левку.

– Шадишь, Вашиль! – придвинул мне стул Паппенгейм и уселся рядом. – Вот теперь мы можем шкажать: вше герои Золотой Долины шидят за одним штолом.

Он хихикнул и обвел нас колючим взглядом, приглашая посмеяться шутке. Но никто даже не улыбнулся. По настороженному виду своих товарищей я понял, что и они не ждут ничего доброго от радушия нашего старого врага.

– Шоловьев башнями не кормят, так, кажетшя, говорят у наш в Рошшии, – продолжал кривляться старый немец. – Поэтому мы попрошим, чтобы наш чем-нибудь накормили.

Старик хлопнул в ладоши, и в дверь тотчас ворвалась Белка с тем же подносом, на котором теперь высилась накрытая салфеткой большая тарелка с хлебом и дымящаяся миска с горячей картошкой.

Паппенгейм сдернул салфетку с большой продолговатой тарелки на столе, и у меня сразу рот наполнился слюной: на тарелке лежала аппетитная жирная селедка.

– Хорошая рыба, как видите, водитшя не только в Зверюге, – шутил старик. – Гренландшкая шельдь тоже неплохая вещь.

Мы так отвыкли от этой чудесной еды, что живо расправились с селёдкой, и Паппенгейм показал знаками Белке, чтобы она «повторила блюдо».

– Может, ешть желание покушать наших рушшких килек? – спрашивал старик, вскрывая ножом коробку со знакомой всему миру этикеткой Каспийского рыбтреста.

Мы с удовольствием съели и кильки. Аппетит у нас разыгрался, и вторая порция селедки с картошкой исчезла со стола так же быстро, как и первая.

– Ну, а теперь, – сказал Паппенгейм, – пока готовят на кухне кофе, я ошмелюшь предложить вашему вниманию проект одного документа.

Он сходил в соседнюю комнату, принес папку и прочитал на немецком языке следующий текст:

«Мы, нижеподписавшиеся Василий Молокоедов, Дмитрий Кожедубов и Лев Гомзин, настоящим свидетельствуем о том, что у господина Паппенгейма Карла имеется участок земли в Острогорском районе. Этот участок под названием Золотая Долина был куплен вышеназванным Карлом Паппенгеймом у господина Шарль ван Акера в 1916 году и разрабатывался им впредь до 1942 года.

Мы хорошо знаем и можем поклясться на Библии, что Карл Паппенгейм тщательно охранял медь, имеющуюся в районе Золотой Долины, от большевиков. Никто, кроме него, не имеет права на Золотую Долину.

О чем мы имеем честь свидетельствовать своими подписями».

Окончив чтение, немец снял с переносицы старомодное золотое пенсне и обвел всех глазами, проверяя, как подействовало его сочинение. Димка сидел насупившись, Левка между делом продолжал доедать остатки селедки, и только я смотрел во все глаза на это чудище.

– Ешли у ваш нет вожражений, мы можем поехать шегодня к нотариушу и подпишать этот документ по вшей форме, – мягко сказал старик.

– Напрасно трудились над бумагой, – огрызнулся я. – Мы ее не подпишем.

– Зря потратились на угощение, – добавил Левка, отодвигая тарелку с чисто высосанной селедочной головкой. – Рублей на десять, поди, скормили…

В глазах Паппенгейма вспыхнул недобрый огонек. Немец побелел от гнева, но старался сдержать злобу.

– Я уже говорил вашему сыну, – чеканил я, – мы Россией не торгуем.

– Хо! – удивился старик. – Я и не заштавляю ваш продавать родину. Вы только удоштоверьте то, что принадлежит мне по праву.

– Хорошенькое право! – усмехнулся Димка. – Стрелял из-за кустов в людей, спускал их в Зверюгу и – на тебе! – получил право!

Паппенгейм вмиг перестал корчить из себя любезного хозяина.

– Хорошо! – прошипел он. – Вы у меня шкоро будете петь по-другому.

Он вытолкал нас из комнаты и водворил в амбар.

– Вот и попили кофейку, – хихикнул Левка. – Хоть бы простой водички хватить – пить хочется!

А я думал о том, как же мы теперь осуществим свой план. И надо было этому старому черту приехать как раз в такой момент, когда я только что выбрался из амбара! Белка, наверно, уже отыскала спрятанную Лизой одежду, и Юзеф переговорил с поляками, а мы сидим и ничего не можем сделать.

Селедка, на которую мы так навалились, давала себя знать. Нас все больше и больше мучила жажда, и я подумал, уж не нарочно ли накормил нас поганый старик этой проклятой рыбой? Я читал где-то, что так морили жаждой гитлеровцы своих противников, когда хотели выудить нужные показания.

Мы просидели в темнице до вечера. Во рту пересохло. Пить хотелось так, что глоток воды казался неслыханным богатством.

Во время ужина у наших дверей снова появился Паппенгейм. Рядом с ним стояла Белка с подносом: на нем снова была селедка! Теперь стало ясно: Паппенгейм решил взять нас жаждой.

Мы не прикоснулись к ужину, и Белка унесла его обратно.

– Пошмотрим, что вы запоете к утру! – ухмыльнулся наш мучитель.

Но торжествовать ему не пришлось. Когда в замке стихло, мы услышали во дворе осторожные шаги, а потом странный шелест у нас под амбаром.

– Ребята! – послышался жаркий шепот Белки. – Вода под полом.

– Где, где, Белка? – кинулся к щели в стене Левка.

– Вы только отверните доску у стены.

– Погоди! – оттолкнул я Левку и, прислонившись к щели, спросил: – Ты нашла или нет одежду?

– Нашла… Только как вы отсюда выйдете?

– Выйдем, – еще не зная, как мы это сделаем, ответил я.

Под полом мы нашли бидончик с водой, вдоволь напились, и нам не страшно было теперь ничего.

– Вот интересный вид будет у Паппенгейма, когда он увидит нас утром, – смеялся Левка. – Думает, что мы уже будем еле живые, а мы улыбнемся ему и скажем: «С добрым утром, герр Паппенгейм!»

БРАТЬЯ ПО КРОВИ

Мадам де Куланж: Мужайся, смелый юноша, ты не для того создан, чтобы погибнуть здесь.

П. Мериме. «Испанцы в Дании»

Батраки выстраивались перед воротами. В конце колонны мы увидели новичков. Баронесса решила, что французы, бельгийцы, чехи и югославы достаточно отдохнули и уже вполне могут работать.

Мы примкнули к ним, и колонна двинулась.

Впереди, опираясь на плечо Юзефа и согнувшись, медленно волочил ноги высокий тощий француз. Его звали Жак. Я услышал, как Юзеф сказал Жаку что-то о русских. Жак оглянулся и подарил мне чудесную улыбку своих черных глаз – только они еще жили на его исхудавшем и сморщенном лице. Я тоже улыбнулся и спросил:

– Вы – пленный?

– Пленный, – ответил Жак на ломаном немецком языке. – Чертовы боши взяли меня под Витебском…

– Под Витебском? – удивился я, так как знал, что Витебск очень далеко от Франции.

– Я летал в полку – «Нормандия – Неман»… Штурманом был…

Мы шли по сосновому лесу и поравнялись с кладбищем. На краю его высился свежий холмик желтой земли, под которым совсем недавно похоронили англичанина.

Все невольно оглянулись на крест, возвышавшийся над могилой.

– Велемир! – крикнул Жак югославу. – Мы все-таки выгадали! Здесь хоть зароют в отдельной могиле, а в концлагере и этого нет – либо в ров, либо в печку.

– Один толк! – махнул рукой югослав.

– Тут тоже некуда уже класть, – усмехнулся Заремба. – Скоро и рвы появятся.

– Молчать! – ощерился Камелькранц и что есть силы ударил югослава плетью.

Взгляд Юзефа мрачно сверкнул, жилистый кулак француза сжался, и я подумал, что плохо же будет Камелькранцу, если война обернется против немцев.

Утро было жаркое, и я с благодарностью вспомнил Белку. Кале бы мы выдержали жажду, если бы не Белка!

При выходе из леса на обочине дороги стояли два охотника. О том, что они охотники, можно было судить по ружьям и лежавшим у ног собакам. Когда мы подошли ближе, то легко узнали в одном из охотников Карла. Рядом с ним стоял Рудольф в немецкой военной форме с погонами обер-лейтенанта. Воротник его мундира был расстегнут, и из него торчала длинная шея, с огромным кадыком.

Рудольф поглаживал овчарку и говорил Карлу:

– Специально натренирована на русских… Она их, знаешь, как рвет? Только клочья летят…

Карл вскочил и закричал:

– Натрави ее, Рудольф! Вон же они идут, в самом конце… И я их так ненавижу!

Не успели мы что-нибудь сообразить, как обер-лейтенант отпустил собаку, она стрелой метнулась за нами и сшибла с ног Левку. Я дал собаке пинка, она больно укусила меня в ногу. Левка вскочил и бросился к дереву у края дороги. Пес ринулся вслед. Левка вскарабкался уже на сук, когда собака сделала огромный скачок, и мы услышали отчаянный визг: овчарка вцепилась в Левку и повисла в воздухе. Через мгновение она упала, а Левка, не помня себя от боли, полез выше на дерево.

Карл смеялся, визжал и топал ногами. Вдруг Рудольф что-то шепнул Карлу, тот схватил ружье и стал целиться в Левку.

– Ты что делаешь? – вскрикнул я.

– О, пся крев! – выругался Заремба.

Маленький изверг выстрелил из обоих стволов. Потом схватил ружье старшего брата и сделал еще выстрел. Ветки на дереве задрожали, и Левка, кувыркаясь, свалился на землю. Овчарка с рычанием бросилась на него.

– Товарищи, помогите! – крикнул я и, замахнувшись лопатой, пошел на пса.

За мной, шумя, двинулись все. Рудольф, видимо испугавшись, отозвал собаку. Мы окружили Левку. Он лежал неподвижно, бледный и окровавленный. Казалось, из всех пор его тела сочится кровь, а из ноги она хлестала просто ручьем. Жак встал на колени и приложил ухо к груди нашего товарища. Мы с тревогой вглядывались в суровое лицо француза.

– Сердце бьется, – сказал, приподнимаясь, Жак.

– Надо его сейчас же к доктору, – проговорил Заремба, беря Левку на руки.

– Подожди, сделаем перевязку, – произнес Жак. – Он может истечь кровью.

Я с треском оторвал от своей рубашки полосу материала и подал французу. Жак крепко перетянул Левке ногу. Юзеф встал и понес нашего друга.

– Есть же повозка, – проговорил кто-то.

Камелькранц на этот счет был другого мнения. Он пробрался вперед и, подрагивая горбом, повернувшись к батракам, коротко приказал:

– Арбайтен!

Никто не шевельнулся. Все словно окаменели.

– А мальчик? – грозно спросил Юзеф.

– Не ваше дело! – крикнул, свирепея, немец. – Ваше дело – работать!

Камелькранц, наверно, и сам был не рад, что сказал эти слова. Бешеный гнев батраков прорвался с такой силой, что горбун побелел от растерянности и злобы. Везде сверкали наполненные ненавистью глаза, и, когда Юзеф, отстранив могучим плечом управляющего, медленно понес Левку, все двинулись за ним. Горбуну ничего не оставалось, как повернуть коляску, посадить в нее Рудольфа и Карла и, обогнав нас, ускакать домой.

Мы с Димкой шли рядом с Зарембой. По его волосатым рукам стекала и капала на дорогу Левкина кровь.

– Быстрее, дядя Юзеф! Быстрее, – все время повторял я. – Видите, как течет кровь?

Следом, слившись в молчаливую и грозную колонну, шагали со стиснутыми кулаками и сжатыми челюстями батраки.

«Вот так же, должно быть, начинаются восстания угнетенных», – подумал я, и тут же меня подрал мороз по коже – позади кто-то затянул на польском языке «Варшавянку».

 
В бой роковой мы вступили с врагами,
Нас еще судьбы безвестные ждут…. —
 

подхватили мы с Димкой по-русски эту боевую песню польских рабочих.

Еще издали я увидел, что наши хозяева стоят у ворот. Когда мы стали подходить ближе, немцы, услышав грозную песню, исчезли.

– Доктора! Доктора! – закричали батраки, как только вошли во двор.

Взгляды всех устремились на окна дома. В столовой смотрел сквозь стекло Карл. Из-за моей спины кто-то запустил в окно камнем, и Карл едва успел отскочить – стекло со звоном разлетелось вдребезги.

На крыльцо вышел обер-лейтенант. Его чисто выбритое каменное лицо было бледным. Рудольф высвободил из повязки правую руку и достал из заднего кармана револьвер.

– Вас вуншен зи?[54]54
  – Что вам угодно? (нем.)


[Закрыть]
– надменно спросил немец, поднимая пистолет.

– Доктора!

Рядом с офицером оказалась баронесса. Она что-то говорила сыну и хваталась за его правую руку.

– Вы говорите – доктора? – жестко усмехнулся Рудольф и скрылся в дверях.

Я видел, как Белка, глядевшая в окно из кухни, быстро повернулась, смахнула через голову передник и исчезла.

– Вы напрасно волнуетесь, – притворно улыбаясь! просипела баронесса. – Сейчас будет доктор.

Левка лежал с закрытыми глазами посреди двора. Его рубашка и штаны были пропитаны кровью. Она все еще бежала из раны на ноге. Мы присели около, и я взял Левку за руку.

– Левка, – тихо позвал я, и он открыл глаза. – Как ты себя чувствуешь?

Он долго молчал, потом слабо улыбнулся:

– Тебе – наука… Никогда не бегай от собак. Я один раз побежал и то…

Кто-то толкнул меня в плечо. Рядом стоял глухонемой. Указывая на Левку, он, что-то мыча, совал мне в руки бумагу, на которой было написано:

«Что с ним?»

Меня удивило, что глухонемой умеет писать. Я знал одного глухонемого у нас в Острогорске, так того отдавали даже в специальную школу, а он вышел оттуда таким, как и пришел. А этот глухонемой – грамотный, пишет на настоящем немецком языке. А мы еще смеялись над ним, когда видели его с газетой.

Отто протянул мне карандаш, и я написал:

«Его расстрелял Карл»…

Подняв руки и страшно замычав, Отто схватился за голову.

Спустя несколько минут в калитку вбежал тот самый доктор, который когда-то спас Большое Ухо от наказания баронессы.

– Убрать отсюда всех! – кивнул он в сторону толпившихся батраков.

Отдав Белке чемоданчик, доктор торопливо надел халат и склонился над раненым. По-моему, врач даже испугался, когда узнал Левку.

– Это – ты? – изумился он.

Мы перенесли Левку на порог амбара, и здесь доктор стянул с него грязную окровавленную одежду. До чего же изувечен был наш бедный друг! Вся грудь и живот его оказались изрешеченными дробью, а на ноге виднелись огромные рваные раны.

Лицо врача посуровело, и он сердито крикнул Белке:

– Чистую простыню и ведро горячей воды!

Мы с Белкой положили Левку на простыню, доктор осторожно ваткой стал обмывать его многочисленные раны.

– Милый мальчик, – услышал я шепот доктора. – За что тебе достались такие муки?

– Выживет, доктор? – спросил я.

Старичок молчал. Он старался не смотреть мне в глаза, и я понял, что надежды мало.

– Ничего опасного, – сказал, наконец, врач. – Он только потерял слишком много крови…

– Я дам ему свою кровь, – вскричал я.

– Я тоже, – горячо поддержал Димка.

Доктор печально улыбнулся:

– Вы и так слишком слабы. Вам тоже надо держаться.

– Мы-то продержимся! – Димка закатывал рукава. – Правда, Вась?

– Доктор, – подошел Заремба, – если надо, каждый из нас даст кровь. Лишь бы мальчик был жив.

У доктора, как назло не было с собой препарата по определению группы крови, и он попросил у Камелькранца лошадей, чтобы съездить домой. Я вызвался сопровождать врача: мне казалось, что всякий другой будет ехать слишком медленно и не успеет вовремя вернуться, чтобы спасти Левку. Отто быстро заложил тележку, я сел на облучок и свистнул…

Ох, и мчались же мы! Я до того озверел, что лошади боялись меня еще больше, чем Камелькранца. Когда вернулись в имение, Отто поторопился поскорее увести лошадей в конюшню, чтобы управляющий не заметил, до чего я довел их.

Взяв пробу на кровь у меня, Димки, Юзефа и еще нескольких поляков, разглядывая пробирки, доктор улыбнулся:

– Удивительное дело! Ты – русский, он – поляк, а кровь у вас одной группы.

Действительно, только у меня да у Юзефа кровь была такая же, как у Левки. Но сколько я ни просил перелить мою кровь, доктор отказывался.

– Ты слаб, – твердил он и смотрел на могучие плечи Юзефа: – А этому богатырю ничего не сделается.

Юзеф, улыбаясь, подставил руку под шприц.

– Ну вот, – проговорил я, когда доктор сделал операцию и Левка снова открыл глаза, – теперь мы с вами братья, дядя Юзеф, братья по крови.

– И не только теперь, – подхватил Заремба. – Мы давно стали родными. Что бы ни делали наши короли и русские цари, поляки и русские всегда были братьями.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю