Текст книги "Четверо из России"
Автор книги: Василий Клёпов
Жанр:
Детские приключения
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 16 страниц)
ФОГЕЛЬ ОТКРЫВАЕТ КАРТЫ
Нетрудно надувать людей, которые только и думают, что о деньгах.
Джек Лондон. «Майкл, брат Джерри»
Уже начинало темнеть, а мы с Димкой все сидели на соломе около нашего товарища. Левке было плохо: он то терял сознание, то открывал глаза и смотрел неподвижно вверх. Вдруг приподнялся, сел и горячо сказал:
– Все равно, Васька, ползать перед ними не надо!
Я поспешил с ним согласиться, чтобы успокоить, но он снова начал с кем-то спорить.
– Разговаривает с Паппенгеймом, – прошептал Димка. У Левки начинался бред. На ощупь можно было почувствовать, что лоб его горит. Я испугался и принялся изо всех сил стучать в дверь амбара. Дверь открылась, и Камелькранц, трясясь от злобы, спросил:
– Зачем стучишь?
Я объяснил, в чем дело, сказал, что нужно доктора.
– Не умрет! – проворчал сквозь зубы горбун и хотел втолкнуть меня обратно в амбар. Но я вывернулся, выскочил во двор и крикнул полякам:
– Товарищи, помогите! Левка умирает…
В бараке поднялся шум. Пленные бешено стучали в двери и грозили высадить их, если им не откроют.
Из хозяйского дома вышли Паппенгейм и Рудольф. Узнав, в чем дело, офицер неожиданно приказал Камелькранцу послать за доктором.
«Натворил дел, а теперь испугался», – подумал я.
Но увы, слова – еще не дела. Милосердия Рудольфа хватило только на минуту. Все во дворе успокоились, а Фогелю только того и надо было. Камелькранц исчез со двора, а я его ждал, ждал, ждал…
Димка встретил меня тревожным шепотом:
– Васька, он, наверно, умрет…
Левка не стонал и не метался, но пылал, как раскаленная печка.
– Левка, ты спишь? – спросил я, прикладывая руку к пылающему лбу.
Левка не ответил, но по его дыханию я чувствовал, что бедняга не спит. Когда, наконец, рассвело, и Камелькранц открыл двери, я не узнал Левку: он лежал белый, точно не живой, и казался совсем маленьким.
– Пить! – произнесли чуть слышно запекшиеся губы.
Бедный Левка! Только тут я понял, какая огромная сила таится в его маленьком теле. Жажда мучила нашего товарища всю ночь, а он ни словом, ни стоном не выдал себя, так как знал, что помочь мы ему все равно не сумеем.
Я напоил Левку и, смочив свою рубашку, отер ему влажной полой лицо.
– Нужно бежать, Васька, – шептал Левка.
Можно было подумать, что у него все еще продолжается бред, но больной смотрел на меня большими ясными глазами и ждал ответа.
– Хорошо, Лева. Потерпи еще день.
Я оказал это просто так, не думая, чтобы успокоить раненого, но обрадовался, увидев, какое действие произвели мои слова на Левку. Он весь встрепенулся, и на лице его просияла милая плутовская улыбка прежнего Федора Большое Ухо. Я почувствовал, что уже не вправе отказаться от своего обещания. Изменить ему теперь – значит, убить Левку.
Весь день я мучительно размышлял над тем, как организовать побег. Димка, видимо, тоже жил этой мыслью: когда нам удавалось во время работы быть вместе, он неизменно заговаривал о бегстве.
– Ничего, Димка, – успокаивал я его. – Что-нибудь придумаем.
– А что? – спокойно посматривал он на меня, и мне все время казалось, что мой друг втайне надо мной посмеивается: «Болтаешь, мол, ты, Молокоед, хорохоришься, а что толку?»
Если бы не Паппенгейм и не страшная собака Рудольфа! Эти два пса стояли у нас на дороге и ломали все мои планы.
Во время обеденного перерыва нам удалось улизнуть в лесок на краю поля. Мы нашли небольшую полянку недалеко от дороги, улеглись на мягкой траве.
– Знаешь, что я думаю, Молокоед?
Димка и теперь, когда мы оставались одни, все еще называл меня Молокоедом.
– Пока существует эта собака, нам отсюда не уйти…
– И что ты предлагаешь? – спросил я.
Он ответил так, как я и ожидал:
– Надо ее уничтожить…
Легко сказать! Собака представлялась мне каким-то злым, во разумным существом. Я даже боялся посмотреть ей в глаза, чтобы она не угадала мои мысли.
– Нужно достать иголку и спрятать ее в хлеб, – предложил Димка. – Пес проглотит и – конец!
Не успел я ответить, как в кустах послышался шорох, и на поляну выскочила овчарка. Увидя нас, она остановилась, оглянулась.
Появился Рудольф.
– Вот вы где! – обрадованно воскликнул он. – Без собаки вас не найдешь!
Бросившись в траву, Фогель улегся рядом.
– Ну, друзья, – весело начал он, окинув нас своими мечтательными глазами, – выпроводил я вашего мучителя. Обиделся старик на всю жизнь! Нет, вы подумайте, что он мыслил: решил принудить вас силой подписать какие-то дерьмовые бумаги. Я посмеялся над ним и – все. Кому теперь нужны его бумаги? А он мучает из-за них таких славных ребятишек.
Рудольф сгреб нас своей здоровой ручищей.
– Хотите вернуться на родину? – неожиданно проговорил немец. – Что молчите?
Мы не знали, как себя и вести, до того странным было поведение молодого Фогеля.
– Ну? – неестественно улыбался он. – Хотите?
– Допустим, хотим, – проговорил я. – От этого же ничего не изменится.
Рудольф сел и протянул мне руку:
– Слово германского офицера! Через два дня я возвращаюсь в Россию и беру вас с собой.
Я посмотрел на Димку. Он лежал, опершись на локти, и делал вид, что усиленно рассматривает незабудки.
Наконец, подняв взгляд на немца, Дубленая Кожа спокойно произнес:
– Не морочьте нам голову, господин обер-лейтенант!..
Но германский офицер, вместо того чтобы обидеться, начал расписывать чистоту и искренность своих намерений. Он, видите ли, возмущен тем, как обращаются с нами его родные. Он даже сослался на какую-то конвенцию, которая воспрещает подобное отношение к побежденным…
– Мы не побежденные! – огрызнулся я. – И вы нас никогда не победите!
Немец опешил. Он прервал свои излияния, посмотрел на меня и расхохотался:
– Чем больше я вас узнаю, тем вы все больше и больше мне нравитесь. Вы – настоящие патриоты! И даже, если вы по возвращении на родину начнете действовать против нас, я буду вас уважать.
«Пой, ласточка, пой! – думал я в это время про себя. – То-то мы не видели, как уважают фашисты советских патриотов». Мне снова припомнилась фотография, которую я видел у Карла.
– Вы знаете что-нибудь про партизанку? – спросил я обер-лейтенанта в упор.
Фогель вздрогнул от неожиданности. Взгляд его трусливо забегал.
Быстро справившись, однако, с собой, немец нагло уставился на меня своим обычным мечтательным взглядом:
– Какую партизанку ты имеешь в виду?
– Ту, что вы повесили.
– А, – равнодушно протянул обер-лейтенант. – Нет, не знаю…
Но я-то видел, что он все помнит. Ну как можно было верить после этого «благородным» словам Фогеля!
– Идемте домой, – предложил, как ни в чем не бывало, наш «защитник». – Я скажу, чтобы ва.с приготовили в дорогу. Нельзя же ехать в таком ужасном виде.
Мы пошли с ним, не зная, верить или не верить неожиданному счастью.
Дорогой Рудольф болтал о том о сем, расспрашивал, откуда мы родом, как жили у себя дома, и, наконец, задал вопрос, который сразу меня насторожил:
– А где вы познакомились с дядей?
– В Золотой… – я тут же прикусил язык, подумав, что весь-то разговор Фогель затеял ради этого вопроса.
– Что такое «сёлётёй»? – переспросил он, насторожившись, подозрительно глядя мне в лицо.
– Золотой – это… это прииск, – не моргнув глазом, соврал я.
– А что там делал мой дядя?
– Сторожил золото… Раньше он был хозяином, а потом стал вроде сторожа…
– Да? – недоуменно переспросил Фогель и вдруг громко расхохотался. – Очень остроумно. Очень, очень…
Теперь я уже не сомневался. Фогель решил сам стать обладателем богатств Золотой Долины. Он выставил из имения дядюшку и прикинулся добрячком только потому, что хотел увезти нас с собой и с нашей помощью отыскать дядюшкины сокровища.
– Господин Фогель! – невинно предложил я. – А почему бы вам не стать владельцем богатств Золотого прииска?
Фогель сделал вид, что дядюшкины богатства его совсем не интересуют. Он презрительно махнул рукой и усмехнулся:
– Мне кажется, старый дурак напрасно рисковал… Он, наверно, сторожил не золото, а какие-нибудь блестящие камешки.
– Что вы, – притворно возмутился я. – Паппенгейм – большой специалист. Разве он не мог бы отличить золото от камней?
– Ты думаешь? – внимательно взглянул на меня Фогель. – А сам ты видел золото?
– Конечно! – воскликнул я. – Вот спросите Димку: мы не только видели золото, а даже набрали целых два мешочка… И ваш дядя, когда увидел это, даже стрелял в нас…
– Вот старый дурак! – усмехнулся Рудольф. – А теперь вам нечего бояться. Теперь вы под моей защитой.
– А вы дадите нам немного золота, если мы вам покажем месторождение? – спросил, подмигнув мне, Димка.
– Какой может быть разговор! – воскликнул, окончательно выдав себя, Фогель. – Я вас вознагражу, как вы даже и не мечтаете.
Итак, не успев вырваться из когтей Паппенгейма, мы попали в не менее страшные лапы Фогеля. Вся эта его болтовня о хорошем отношении к нам – чепуха! Да и что могли мы ожидать от человека, который вешал партизан. Он нуждался в нас, потому что мечтал отыскать Золотую Долину. А дальше… Он нас повесит или отправит в концлагерь!
Но не отказываться же от поездки на Родину! Пусть с Фогелем, пусть с кем угодно – только бы попасть домой, а там мы найдем способ убежать!
Мы вернулись с поля, не чуя под собой ног от радости.
– Все, Левка! – крикнул я, входя в амбар. – Через два дня едем домой.
Левка даже привстал со своей соломы, но тут же повалился на спину, побелев, как бумага. Мы бросились к нему.
Через несколько минут Левка усмехнулся:
– Вот проклятый Карл! Так изувечил, что ни повернуться, ни встать. Как же мы поедем?
И только тут мне пришла в голову мысль: Фогель не захочет возиться с больным и оставит Левку здесь. Возьмет ли он Белку?
Между тем Фогель уже подыскал для нас одежду и шел с ней, весело улыбаясь,
Я попросил Белку принести теплой воды. Мы с Димкой сбросили с себя пропахшую потом, вонючую одежду, вымылись и принялись одеваться. Надели на себя нижнее белье, от которого уже успели отвыкнуть, сверху коричневые рубашки, штаны.
– А это надо? – спросил Димка, кивая на длинные желтые чулки.
– Надевай! – улыбнулся я, видя, как преобразился Димка.
– Вы, очевидно, никогда так не одевались? – спросил Фогель.
– Что вы, господин обер-лейтенант! – воскликнул я. – Конечно, нет! – А сам подумал: «Тебе и не снилась, фашистская харя, как мы одевались…»
Мне все больше и больше не нравился Фогель. Он как-то уж очень любезно ухмылялся, а когда отворачивался, его мечтательные глаза смотрели жестко и злобно.
– Господин Фогель, а как же он? – указал я на Левку.
– Он останется здесь, – непреклонно вымолвил Фогель, но, увидев мое лицо, добавил: – До выздоровления.
Мы принялись уговаривать Фогеля взять Левку, а заодно и Белку, чтобы она дорогой была при нем вроде сиделки, но обер-лейтенант и слышать об этом не хотел. Тогда я сделал вид, что согласен, и на всякий случай произнес:
– Ну хорошо! Но чтобы его вылечили и отправили на Родину.
Фогель снова повеселел и побежал отдавать приказания о подготовке к отъезду.
Когда мы остались одни, я объяснил ребятам свой план.
– Завтра мы должны убежать! Одежда у нас есть, остается обмундировать Левку. Это сделает Белка. Провизию, я надеюсь, Фогель тоже для нас приготовит. И как только он уедет в город, мы сядем в коляску, и пусть тогда нас попробуют догнать!
Вечером, когда все батраки ужинали, я подошел к Зарембе и спросил, кто завтра остается дежурить на конюшне.
Он многозначительно посмотрел на меня и, поняв по моему лицу все, улыбнулся:
– Если нужно, могу подежурить и я.
– Спасибо! – с жаром встряхнул я ему руку. – Покормите лошадей!
ПОБЕГ
Одно меня смущало – я не знал, в каком направлении нам бежать. Сигизмунд, с которым я еще раньше говорил об этом, сказал, что из Германии вое дороги ведут в Советский Союз. Фрицы якобы уже давно готовились к войне против России и построили к ее границам хорошие дороги. Но все-таки хотелось самому посмотреть на карту, чтобы лучше ориентироваться. Поэтому утром, только Фогель уехал в город за документами и билетами, я стал искать случай попасть в кабинет. Но всякий раз, как я подходил к подъезду, дорогу мне преграждала овчарка. Я вспомнил Димкин совет и, воткнув иголку в хлеб, бросил ее собаке. Она обнюхала его, осторожно взяла в рот и важно понесла в дом. По совести говоря, я уже подумал, что все пропало.
Отдаст проклятая собака кому-нибудь из Фогелей хлеб и – все обнаружится.
К счастью, на ступеньках крыльца появилась Белка.
– Скорее возьми у нее хлеб и спрячь! – крикнул я.
Собака уже привыкла к Белке и охотно отдала ей предательский кусок.
– Ты сможешь куда-нибудь спрятать собаку на несколько минут?
Белка кивнула и, позвав овчарку, увела на кухню.
Лучшего момента не могло и быть!
Я подбежал к окну кабинета молодого Фогеля, открыл его и осторожно спрыгнул в комнату.
Карта висела на старом месте. Но флажки располагались совсем не так, как раньше. Я подошел вплотную к карте и чуть не задохнулся от радости.
Наши наступали! Далеко за линией фронта были Орел и Курск, и теперь флажки стояли уже около Киева, Гомеля и Смоленска. Мне показалось, что наши наступают так быстро, что если мы пойдем им навстречу, то через какие-нибудь два-три дня уже встретимся с Красной Армией.
Я отыскал на карте город Грюнберг, неподалеку от которого находилось имение Фогелей, и постарался запомнить все дороги, реки и города, которые должны были встретиться на нашем пути.
На столе у Фогеля лежала бумага и стопка очинённых карандашей. Я взял лист бумаги и начал срисовывать с карты грубую схему, по которой мы могли бы бежать.
Из конюшни за мной следил Заремба. Как только я встал на подоконник, он улыбнулся, помахал рукой. Я спрыгнул, закрыл окно и спокойно направился к конюшне. В тот же момент из сада вышла баронесса в сопровождении Отто. Она улыбнулась мне и спросила:
– Ну как? Не терпится?
– Ой, не говорите! – ответил я как ни в чем не бывало.
– А костюм тебе очень к лицу. Просто настоящий немецкий мальчик. – Птичка повертела меня, оглядывая. – Очень хорошо. К вечеру приедет Рудольф и – отправитесь.
Я поблагодарил баронессу, и она направилась к крыльцу. Отто проводил ее до первых ступенек, потом долго оглядывал меня, и, когда его глаза остановились на моем лице, я прочитал в них какой-то вопрос.
Смотрю, достает из кармана бумагу, пишет:
«Куда это ты нарядился?»
Я взял у него карандаш и ответил:
«Мы едем домой, дядя Отто…»
Он поднял на меня изумленные глаза, и у нас с ним началась длиннейшая беседа на бумаге. Может быть, и не стоило приводить наш разговор, но я узнал из него частичку жизни глухонемого.
Отто: – Я вас очень полюбил, Вася. И тебя, и особенно вашего самого маленького. Как его зовут?
Я: – Левка.
Отто: – О да! Левка мне очень напоминает моего сына Эриха.
Я: – Кем вы доводитесь фрау Марте?
Отто: – Никем. Просто служу у нее садовником.
Я: – Давно?
Отто: – С тех пор, как меня выпустили из гестапо… С 1934 года.
Я ужаснулся: зачем же гестапо держало у себя глухонемого?
Я: – Вы сидели в гестапо? За что?
Отто: – Помогал коммунистам. Я говорил и слышал, как ты. Но эти проклятые гестаповцы своими пытками сделали из меня глухонемого.
Я посмотрел на обездоленного человека, понял, что он так же, как и мы, ненавидит гитлеровцев, и решил открыть ему наш секрет.
«Дядя Отто! – написал я. – Рудольф хочет увезти нас в Россию без Левки, но мы решили бежать все вместе. Поэтому до свиданья».
Старый садовник заулыбался и похлопал меня по спине. Потом взял бумагу, карандаш:
«Лучше всего вам ехать в лодке. Вы сможете проплыть до самой Варшавы».
Вдруг меня осенило. Ведь для того чтобы нести Левку, нужны носилки.
«Помогите нам, дядя Отто, – написал я. – Дайте две палки и крепкий мешок, чтобы сделать носилки».
Он прочитал, улыбнулся и, кивнув, повел в сарай. Мы выбрали пару брусьев и большой новенький мешок.
К нам спешил Димка, и, вспомнив, как он сооружал Золотую Колесницу Счастья, я предложил ему более легкое дело – устроить носилки.
Теперь начиналось самое главное. После прогулки баронесса всегда ложилась отдыхать. Надо было успеть в это время перенести на тележку Левку и уехать как можно дальше от имения Фогелей.
Заремба уже надел на лошадей сбрую. У нас все было собрано. Левку мы переодели в платье Карла, Димке стоило большого труда принудить его лежать спокойно.
На крыльцо вышла, Белка и махнула рукой. Это значило, что баронесса уснула. Мы быстро впрягли лошадей, набросали в телегу сена, перенесли Левку, все наши пожитки и, дождавшись Белки, распростились с Юзефом Зарембой. Он обнял нас всех поочередно, улыбнулся:
– «Помогай вам бог!» – сказали бы мои земляки. Но мы с вами ни в бога, ни в дьявола не верим. На черта сдался нам бог, которого выдумали ксендзы! Бегите и будьте счастливы!
Прикрыв сеном Левку и Белку, мы выехали из ворот. Я нарочно сдерживал лошадей, чтобы не навлечь на себя подозрений. Никто навстречу нам не попался. Мы въехали в лесок, и лошади поскакали. Я встал на ноги и, держа вожжи в одной руке, другой громко щелкал кнутом.
– Ё! – кричал я. – Ё!
Вот так бы и ехать до самого дома!
Пока я не особенно задумывался над тем, куда мы едем, лишь бы ускакать от имения и не попасться Фогелю, не нарваться на Камелькранца. Я все время боялся, как бы не угодить на дорогу, ведущую в Грюнберг.
К счастью, нам не попадались встречные. Мы немного успокоились, и Димка сказал, чтобы я дал лошадям передохнуть.
Понемногу я начал узнавать дорогу. По ней я ездил когда-то в имение Паппенгейма. Сейчас должна быть поляна, на которой я валялся и рвал незабудки для Белки.
– Белка, ты где? – спросил я.
– Вот я! – сказала она, высунувшись из сена и сдувая с волос прицепившиеся к ним былинки.
– Тебе понравились тогда незабудки? – спросил я, глядя в ее смеющееся и такое радостное лицо. – Я их вот здесь рвал…
– Смотрите, велосипедист! – встревоженно крикнул Димка.
Навстречу на велосипеде ехал какой-то человек. Свернуть с дороги было некуда. Я хлестнул лошадей, пустил их во весь мах навстречу опасности.
– Паппенгейм! – крикнул Димка.
Он быстро упрятал Белку и Левку под сено и улегся сам. А я, ударив кнутом по лошадям, снова перешедшим на галоп, отвернул в сторону лицо, чтобы старик меня не узнал. Вихрем пронеслась коляска мимо нашего врага.
Когда я, оглянулся, Паппенгейм стоял спешившись на обочине дороги и смотрел нам вслед. Я видел, как он вспрыгнул на велосипед и покатил в сторону имения Фогелей.
«Неужели узнал?» – думал я, что есть силы нахлестывая лошадей.
Мы проехали мимо имения Паппенгейма, выскочили на асфальтированное шоссе, но я круто свернул с него вправо, на чуть заметную среди леса дорогу и продолжал бешеную скачку. Лошади уже совсем взмокли, и я впервые услышал, как тяжело могут дышать эти животные.
Пришлось снова ехать шагом. Белка уже опомнилась от страха и снова высунулась из сена. Лицо ее светилось таким восторгом, что я невольно вспомнил то время, когда мы поручали ей продавать золото.
– Левка, ты где? – радостно кричала Белка, нарочито испуганно копаясь в сене. – Ой, ребята, уж не выпал ли он по дороге?
Я боялся, что Левку сильно растрясет от быстрой езды и ему станет плохо, но он словно поздоровел. Сбросил с себя сено и лежал, облокотившись на руку, веселый и довольный, наш прежний Федор Большое Ухо.
– Тебе уже лучше? – спросил я.
– Хочешь, побегу впереди лошадей? – улыбнулся он.
– Эге, ребята! – вдруг воскликнул Димка. – Кажется, гонятся!
Действительно, кто-то мчался по дороге на мотоцикле. Пришлось снова пустить лошадей вскачь. Тележка подпрыгивала на корнях деревьев, Левка корчился от каждого толчка, но я, оглядываясь на него, приговаривал:
– Ничего, Левка, крепись… Осталось еще немного.
Мы ворвались в какой-то зеленый-зеленый лес, дорожка стала совсем плохой и сворачивала влево, может быть, опять на шоссе. Я решил расстаться с повозкой. Левку положили на носилки, рюкзаки мы с Белкой надели на плечи и, подняв носилки, двинулись под уклон в лес. Димке я поручил остаться на подводе и гнать что есть духу вперед. Когда он проскачет до следующего поворота, то хлестнет как следует лошадей и вернется к нам.
– Искать друг друга будем по крику сойки, – сказал я Дубленой Коже, вспомнив наши мытарства в Золотой Долине.
Итак, наш Димка умчался вперед, а мы с Белкой понесли Левку. Кажется, идти было очень тяжело, и скоро Белка выбилась из сил.
– Давай отдохнем немного, – предложил я.
Она с готовностью опустила носилки и провела рукой по потному лбу. Я посмотрел на нее, улыбнулся:
– Упарилась? Ничего… Левка не такой уж тяжелый. Когда мы бродяжили в Золотой Долине, он был куда толще.
– Не надо, Молокоед, – слабо проговорил Левка. – Не надо говорить о Золотой Долине.
– Тебе очень плохо? – вмиг наклонилась Белка.
Пересиливая боль, Левка улыбнулся:
– Нет, мне ничего…
И в это время вверху, по дороге, промчался мотоцикл.
Мы подняли носилки и заспешили вниз по склону. Поперек пути пролегала небольшая тропинка. Я посмотрел в обе стороны и обнаружил, что недалеко пасется известная мне буланая лошадка под седлом.
Черт возьми, сразу и напоролись на полицейского!
Я оставил Белку сидеть около носилок под кустом орешника, а сам отправился выяснить, где полицейский. Недалеко от коня я увидел разостланную газету (у меня и до сих пор перед глазами готический шрифт: «Фелькишер Беобахтер») с остатками еды и выпитой бутылкой шнапса. Хозяин лежал рядом, перевернувшись вверх животом, и спал.
Да, это был тот самый Думмкопф, который прочитал у меня записку Марты Фогель!
Я осторожно подошел ближе, чтобы убедиться, крепко ли спит Думмкопф. От него, как из винного погреба, разило спиртом. Седые усы колыхались от дыхания, а от нижней губы тянулась струйка слюны.
Где-то далеко послышался крик сойки. Я отбежал подальше от спящего и ответил таким же криком. Димка поспешил ко мне. Узнав о сержанте, он улыбнулся:
– Ты еще не ездил на полицейских лошадях? Давай уведем ее. Все-таки с лошадью будет легче…
Мы живо взгромоздили на коня Левку, потом, чтобы его поддерживать, Белку и потихоньку, так, чтобы не проснулся Думмкопф, зашли за высокую стену кустарника и снова стали спускаться вниз. Я предполагал, что внизу будет река, но, к сожалению, мы угодили в болото. Копыта буланого стали вязнуть, и мы поневоле тащились медленно. Прежде чем ступить, надо было оглядеться, чтобы не провалиться в трясину.
Вдалеке послышался лай собаки, резкий и гулкий, какой бывает только у овчарки.
– Уже гонятся, – сказал Димка и крепче натянул повод.
Я стал подхлестывать коня. Он проваливался по колено то передними, то задними ногами, и я запомнил, как наш Лев Николаевич Толстой, рассказывая о последней схватке Хаджи Мурата с казаками, писал, что его лошадь вытаскивала из трясины ноги со звуком, какой бывает, когда вынимают пробку. Вот точно так хлопали пробки под ногами нашего буланого; даже все пузо у него покрылось черными ошметками грязи.
– Ё! – вспомнив, как понукал своих лошадей Камелькранц, кричал я. – Ё!
Скоро конь застрял в болоте всеми четырьмя ногами и, как я ни хлестал его, как Димка ни тянул за повод, все глубже погружался в трясину. Белка спрыгнула с буланого, мы с Димкой сняли с него и Левку, и вот тут наш буланый закричал, именно закричал пронзительным предсмертным ржанием, от которого мороз подирал по коже.
– Бедная коняшка! – нагнулась Белка к голове лошади. – Ой, ребята, она плачет…
Но надо было бежать. Собачий лай слышался уже явственно. Мы уложили Левку на носилки и отправились дальше: я – впереди, Димка – сзади.
– Быстрей, быстрей, Васька! – торопил меня Димка. – Я уже видел сейчас, как собака перепрыгнула через куст.
Но я не мог бежать быстрее. Глаза мне заливал проклятый пот, а самое главное – я должен был все время смотреть под ноги, так как почва качалась, и только оступись – упадешь в трясину вроде несчастного буланого.
– Клади носилки! – раздалась команда Димки.
Я обернулся, когда Белка, присев, подзывала к себе овчарку, а Димка выхватил из-за пояса топорик. В тот же миг собака страшным прыжком свалила меня на землю и с рычанием бросилась на Димку. Но он, отведя руку, замахнулся топором, и когда овчарка все-таки бросилась на него, со всего маха саданул ее по голове. Собака присела и, тихонько повизгивая, все еще пыталась прыгнуть на Димку, но он ударил еще раз, и она ткнулась в землю.
– Пошли! – сказал, побледнев Димка, и мы снова понесли Левку вперед.
Лес редел. Хвойные деревья почти исчезли. Только изредка попадались лишенные ветвей небольшие сосенки. Виднелись ольха да какие-то неизвестные кустарники.
Я осторожно шел по колыхавшейся почве, стараясь выбирать места, заросшие кустарником, но и здесь было опасно – между незабудками и вёхом все чаще блестели предательские окна.
Ступив ногой в одно такое окно, я не мог удержаться. Выпустил из рук носилки и, ухватившись руками за жидкие ветки, почувствовал, что под ногами нет почвы.
– Ой! – взвизгнула Белка.
Димка бросился мне на помощь.
– Не подходи, утонешь! – сказал я, хлебнув ртом воды.
– Ты подожди, Молокоед! – крикнул мой хладнокровный друг. – Продержись еще немного. – Я отчаянно работал ногами, чувствуя, что как только перестану это делать, хрупкие ветки ольхи не выдержат тяжести моего тела.
– Держусь… Только ты быстрее!
Спустя несколько минут Димка подал мне конец носилок. Грязный и полуживой от холода, я выбрался на относительно твердую почву. Вздрагивая не то от холода, не то от опасного приключения, молча огляделся. Теперь мне казалось невероятным, что мы могли пролезть через такую топь.
– А я знаю, где мы находимся, – проговорила Белка. – Вот за той ольхой концлагерь, где я сидела. Вон – видите? – колючая проволока…
И верно, приглядевшись, мы хорошо различили, как вьется по болоту колючий забор. Ну и местечко же выбрали гитлеровцы! Тут ни за что не убежишь: если колючая проволока не задержит – в болоте погибнешь!
Мы свернули влево, чтобы уйти подальше от забора. Почва становилась суше, вдали мелькнули вода, берег какой-то реки.
Чтобы не терять даром времени, я прямо в грязной одежде полез в воду искать брод. Надо было во что бы то ни стало перебраться на ту сторону реки: нас могли настигнуть, и тогда никто не успел бы спрятаться.
Отыскав брод и подняв носилки, мы начали переправляться. На другой стороне реки долго шли по воде, чтобы сбить со следа собаку, если наши враги пустятся на поиски с другой овчаркой… Потом чуть не бегом бросились в кусты.
