Текст книги "Триста миллионов лет спустя"

Автор книги: Василий Соловьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)

Василий Соловьев
Триста миллионов лет спустя

Тревожный вой сирены и размеренное биение метронома. Возникает надпись:

«ЭТО СЛУЧИЛОСЬ СОВСЕМ НЕДАВНО… В 1980 ГОДУ».

Горы. На одной из вершин над облаками сверкают ажурные фермы гигантских антенн. Здесь раздается торжественный голос профессора Бахарева:

– Москва?!

На экране возникает звенигородский пейзаж с березовым леском, речушкой и радиостанцией на ее берегу. Звучит ответ:

– Готовы!

– Владивосток?! – слышен опять голос Бахарева.

Теперь мы видим сопку над Великим океаном. Радиостанция на ее вершине:

– Готовы!

– Планетная обсерватория?!

Выжженная солнцем бескрайная степь. Городок обсерватории. Стройная башня. Паутина антенн радиотелескопа.

– Готовы!

И всюду слышен вой сирены и биение метронома.

– Ну что ж, друзья… Может быть, мы сделали не все, что надо. Однако все, что было в наших силах, сделано, – так говорит очень старый и очень взволнованный человек – профессор Бахарев. Он встает из-за своего рабочего столика и, переглянувшись с академиком Забродиным, продолжает: – Сейчас ровно двенадцать часов тридцать семь минут. По поручению объединенного института астрофизических проблем я приказываю ВКЛЮЧИТЬ АВТОМАТЫ ВЗЛЕТА!

– Есть включить автоматы взлета! – отвечает инженер Градов.

Пульт управления. На щите трепещут стрелки сотен контрольных приборов и россыпи бессчетных сигнальных глазков.

Руки Градова берутся за штурвал с табличкой «АВТОМАТИЧЕСКИЙ СТАРТ» и, помедлив, резко поворачивают его.

Только теперь обрывается назойливый вой сирены.

Застывает в суровом напряжении лицо старого Бахарева.

Замер в неудобной позе академик Забродин.

Повис над чистой страницей блокнота карандаш журналиста Алимкулова.

Каменеет над приборами Градов.

Ползут стрелки бесчисленных приборов к предельным красным полоскам высших напряжений…

Мощный свист возникает мгновенно и вспышкой разрастается до сотрясающего землю грохота. Многократное эхо мечется по горной долине между скалами.

Сначала является сомнение: неужели эта монолитная сверкающая башня, которая соперничает высотой даже с окружающими скалами, и есть виновница грохота?! Но, заметив крошечный стреловидный снаряд, венчающий башню, и стабилизаторы-гиганты, на которых она стоит посреди долины, мы понимаем: да ведь это не башня, а РАКЕТА! КОСМИЧЕСКИЙ КОРАБЛЬ, ГОТОВЫЙ К ПРЫЖКУ В КОСМОС!

Ракета содрогается от вулканов, бушующих в ее недрах. Прозрачные серые струи десятком сокрушающих потоков ударяют в бетонный выступ под дюзами и, разбившись о него, растекаются по лучам-траншеям, изрезавшим стартовое поле.

Серые смерчи перехлестнулись через края траншей и завихрились раскаленной поземкой по серому бетонированному полю.

Стабилизаторы ракеты уже висят в воздухе. Медленно, содрогаясь от напряжения, она ползет вверх… все выше… выше!

Монолитная громада ракеты всплывает над горами… какое-то время висит недвижимо и вдруг начинает неудержимо падать – вопреки законам тяготения – вверх, в небо!

Где-то в горах начался обвал…

И тотчас на экран хлынул поток газет и журналов. Броские шапки. Кричащие заголовки. Сенсация!

– Полет на Венеру!

– Дан старт космической ракете русских!

– Активный участок траектории преодолен благополучно. Двигатели выключены. Корабль лег на курс!

На всех языках мира в эти дни дикторы и комментаторы твердили одно:

– Впереди сто сорок шесть суток полета в пустоте!

– Впереди загадочная Венера!

– Самая дальняя, самая трудная и самая безопасная экспедиция в истории человечества!

Прошло десять дней…

Бездна. Она казалась бы черной-черной, не будь в ней такого количества звезд, звезд разноцветных и немигающих. В пустоте висит чудесный шар. Освещена только одна половина его. Голубоватая, тающая по краям дымка окутывает освещенное полушарие и двумя узкими лентами заходит на теневую половину. Наша Земля! Такой выглядит она «со стороны», из космического пространства. Сверкают ее полярные снежные шапки. Белые облака тонкой пленкой задергивают отдельные детали невиданного «глобуса». Моря и океаны кажутся не голубыми, а черными…

Это видит профессор Бахарев на огромном экране, когда идет вправо, вдоль щита управления ракетой, мимо бесчисленных шкал.

Мерно бьется электронный пульс пульта управления. Монотонно звучат шаги Бахарева. Вот он поворачивается и идет назад. Теперь в поле его зрения попадает левая стена центрального поста. Она кажется стеклянной, ибо представляет собой огромное световое табло. На табло прочерчена линия заранее рассчитанной трассы полета. Цели путешествия еще не видно, как не видно уже и его начала. Красный огонек ракеты медленно ползет по этой линии, словно нанизанный на нее.

Бахарев поворачивается и идет назад. Должно быть, это безостановочное хождение Бахарева вошло в быт участников экспедиции, стало привычным.

Академик Забродин, отложив ленты с результатами записи приборов-самописцев, провожает Бахарева глазами и замечает:

– Со временем космические полеты будут считаться самыми скучными из всех видов путешествий.

– Да, да, Федор! – остановившись, откликается Бахарев. – Иногда мне начинает казаться, что ракета… остановилась. Как тянется, тянется время! Как далеко еще до Венеры!

– Ракета летит со скоростью ОДИННАДЦАТЬ КИЛОМЕТРОВ В СЕКУНДУ, – замечает Градов, – пройдено ДЕСЯТЬ МИЛЛИОНОВ КИЛОМЕТРОВ!

В это время на столике Бахарева мигает синяя лампа и жужжит зуммер радиотелефона.

Мерным шагом Бахарев подходит к столику и снимает трубку. С этого момента начинается переполох на ЦСУ.

– Направление? Скорость? Границы? Густота? – задает Бахарев сразу четыре тревожных вопроса.

Угрожающе дребезжит звонок. Из репродукторов доносится голос Бахарева:

– Тревога! Метеоры на трассе корабля!..

Распахиваются двери, и вдоль тесного коридора бегут люди.

– Тревога! Метеоры на трассе корабля!..

Алимкулов первым подбегает к двери с табличкой «ЦЕНТРАЛЬНЫЙ ПОСТ» и распахивает ее.

Первый взгляд Алимкулов бросает на экран. В серебристо-черной бездне сияют два серпа – Земли и ее верного спутника Луны.

Второй взгляд Алимкулов бросает на световое табло.

Огонек ракеты по-прежнему медленно ползет среди звезд, словно нанизанный на линию трассы. Кажется, ничто не предвещает опасности. Но люди уже знают о ее приближении!

– Убрать ракету с пути метеорного роя! Убрать с трассы! – командует Бахарев, замерший посреди отсека главного пульта. – Федор Платоныч, приготовьте программу для работы двигателей!

– Слушаюсь, Алексей Павлович! – отзывается академик Забродин, и его пальцы мелькают над клавишами счетной машины.

Первый отзвук космической грозы появляется в виде сухого треска. Это первое столкновение с крупинкой космического вещества весом в тысячную долю грамма. Потом колючий звук повторяется… Еще удар.

– Ускорьте, голубчики, операцию! – тихо просит Бахарев.

Забродин видит, как заложенные за спину руки Бахарева нервно сжимаются.

Звук трех ударов подряд!

– Насколько реальна опасность? – подступает к Градову Алимкулов.

– Если ракету догонит всего один метеорит весом в несколько граммов, она будет уничтожена! – отвечает Градов.

– Такой крупный метеорит может встретиться ракете не чаще одного раза в сто лет! – замечает Забродин.

– Но не обязательно в последний день столетия, – включается в разговор Бахарев. – Столкновение может произойти и в двадцатый и в любой другой день полета.

– К тому же мы врезались в самую гущу метеорного роя! – отзывается Градов. – Глядите!

На большом экране зароились крошечные, разнокалиберные звездочки. Ну, точно пылинки в солнечном луче! Только эти пылинки пролетают мимо ракеты со скоростью ВОСЕМЬДЕСЯТ КИЛОМЕТРОВ В СЕКУНДУ! Грохот становится частым и беспорядочным.

– Иван Митрофаныч, что же двигатели?! – тревожно спрашивает Бахарев.

Резко и сразу к звуку ударов метеоритов присоединяется грохочущий гул.

На экране видна кормовая часть ракеты. Из нее вырывается ослепительный сноп пламени. Он бьет не прямо назад, а немного вверх.

Все поворачивают головы в сторону табло.

Огонек ракеты начинает сползать с линии трассы. Он отдаляется от нее все скорее… скорее…

И в тот самый момент, когда улыбка облегчения готова затеплиться в уголках бахаревских губ, раздается самый сильный удар. Удар скрежещущий, гулкий! Гаснет экран.

Гаснут контрольные глазки пульта. Зловещая тишина. В полутьме не слышно дыхания людей.

Старый Бахарев шатается… хватается руками за грудь и, опускаясь прямо на пол, хрипло просит:

– Федор… там, в аптечке… на нижней полке…

К профессору кидаются три фигуры: Забродин, Градов и Алимкулов.

Они несут старого профессора по тесному коридору мимо двойного ряда дверей… Тупик. Здесь Градов нажимает в серой стене рычаг. Участок стены начинает опускаться вниз… Открывается ниша и дверь в ее глубине.

Под синим небом сверкают над облаками гигантские рефлекторы ЦСУ – Центральной станции управления. Гудят под ветром массивные фермы, вросшие в приземистое железобетонное основание… Вдруг участок стены начинает опускаться вниз… Открывается ниша… дверь! Из двери Забродин, Градов и Алимкулов выносят Бахарева.

От приземлившегося невдалеке вертолета бегут Мажид Сармулатов и Дарья Матвеевна в белом халате.

Бахарев открывает глаза.

– Почему несете? – спрашивает он. – Не надо нести! Я сам…

Он опускает ноги на землю и действительно идет, поддерживаемый Градовым и Забродиным.

Когда старик видит бегущих навстречу Мажида и врача, он останавливается и, сжав лицо ладонями, задумывается…

– Что случилось?.. Куда вы меня?

– Немедленно вниз, в долину! – кричит Дарья Матвеевна. – Ему нельзя оставаться в горах! Я предупреждала!..

Оказывается, – об этом можно было догадаться и раньше – Центральная станция управления ракетой находится не в самой ракете, а на Земле.

Над облачным полем, кренясь прозрачной кабиной книзу, летит вертолет.

За рулями – Мажид Сармулатов.

Сзади над лежащим Бахаревым склоняется Дарья Матвеевна.

– Не очень резко, но вниз, вниз! – просит она пилота.

Мажид молча кивает, и вертолет погружается в туманное месиво облаков…

– Как вы смели?!. Назад! В ЦСУ! – протестует Бахарев. – Мажид, вы слышите, что я приказал?!

– Среди больных приказываю я! – отвечает Дарья Матвеевна. – Вам нельзя оставаться в горах.

– Мне надо! Надо! Вы понимаете, что там происходит?! – разгневанно кричит старик.

– С вашим сердцем? С вашим давлением? Нельзя! Нельзя! Это очень трудно понять?!

– Мне надоело слушать одно и то же! – морщится Бахарев. – «Сердце – давление», «сердце – давление».

– Разве не все равно, как называется болезнь, из-за которой вы можете не узнать об итоге экспедиции на Венеру? – с расстановкой спрашивает старая женщина, и Бахарев сразу никнет.

– Ну-ну, – бурчит он, – нечего пугать старика. Стариков утешать надо. Мне вредно волноваться…

Дарья Матвеевна кладет руку на лоб профессора.

– Алексей Павлович, – печально говорит она, – мы друг о друге знаем все. Я знаю, как ждешь ты посадки на Венеру…

– Мне надо знать, на что я истратил последние двадцать лет жизни… может быть, всю жизнь, – тихо признается Бахарев.

– Так слушай меня, старый товарищ, – грустно и очень искренно говорит Дарья Матвеевна, – еще одно… только одно путешествие в горы… и ты больше ничего и никогда не узнаешь о своей ракете.

Оба задумываются о серьезном и грустном… Вертолет над степью. Внизу – городок планетной обсерватории.

– Связь с ракетой восстановлена? – спрашивает Бахарев.

– Да, восстановлена. Она летит там! – раздраженно и с непонятной обидой машет рукой старая женщина. – Летит твоя ракета.

Помещение центрального поста. Огонек ракеты снова ползет по линии трассы. На большом экране по-прежнему сияет «двойная звезда»: Земля и ее верный спутник. Словно ничего не случилось.

– Что же было?! – спрашивает Забродин Градова, когда он, тщательно просмотрев показания всех приборов пульта, возвращается на свое место.

– Разбита солнечная электростанция ракеты, – мрачно отвечает Градов.

– У нас осталась атомная электростанция, – облегченно вздохнув, успокаивается Забродин.

– Кроме того, разбит запасной бак рабочей жидкости.

– Что это значит?

– Если мы начнем тратить запасы жидкости на работу электростанции, у нас не останется ее для посадки на Венеру!

– Это катастрофа?.. – слышится голос журналиста Алимкулова.

– Это убьет Бахарева, – поворачивается к нему Градов, – он не должен узнать об этом.

– Что делать?.. Иван Митрофаныч, вы командир корабля! – говорит Забродин.

– Давайте думать вместе, – отвечает Градов. – Вы теперь начальник экспедиции…

На двери, там, где обычно вывешивают «Без доклада не входить» и прочие негостеприимные надписи, висит табличка:

«Я ВСЕГДА И ДЛЯ ВСЕХ ДОМА»

Дарья Матвеевна снимает ее.

Это производит большое впечатление на Мажида. Низенький медлительный казах с горящими черными глазами порывисто шагает к старой женщине:

– Надо перелить кровь? Возьмите мою. У меня хорошая кровь. Я родился и вырос в степи!

Из глаз Дарьи Матвеевны выкатываются две скупые слезинки. Она привлекает к себе Мажида.

– Вы любите его, юноша… помогите мне оградить этого неугомонного старика от волнений. Спокойствие сейчас единственное лекарство, которое ему поможет.

– Никого не пущу! – клятвенно обещает Мажид. – Спать буду на этом пороге!

Обложенный подушками, Бахарев лежит на диване в своем рабочем кабинете при Планетной обсерватории. Сейчас особенно заметно, что старому ученому далеко за семьдесят лет, что он нездоров. Может быть, болезнь зажгла глаза старого ученого таким лихорадочным огнем? О чем думает он? Что его тревожит? Отсвет каких волнений делает старческие глаза такими выразительными?

«Можно обмануть старую женщину, можно обмануть всех, но… нельзя обмануть самого себя, – думает ученый. – Я уже стар и… «это» может прийти и завтра и через час… Значит, я обязан рассказать миру о своей догадке, убедить людей. Но как это сделать?.. Мне никто не поверит. Даже посмеются. И все же я обязан это сделать! Может быть, этой догадкой измерится впоследствии вся ценность моей жизни…»

О чем тревожится ученый? Он беспокойно ворочается в постели, протягивает руку к тумбочке и берет толстую тетрадь и авторучку.

– Если я подробно… последовательно расскажу, как я пришел к своей догадке, мне поверят, должны поверить! – бормочет ученый.

Он пытается что-то написать в тетради, но ослабевшие руки не слушаются. То тетрадь, то ручка выпадают из них. И Бахарев даже стонет от обиды, от отчаяния, от бессилия.

Скрипит дверь, на пороге – Мажид. Он подходит к постели, берет тетрадь и ручку и уносит на стол.

– Нельзя, Алексей Павлович, – строго говорит Мажид, – работать нельзя. Волноваться нельзя!

– Нельзя волноваться, – соглашается Бахарев, – и вот, чтобы я не волновался… придвинь диктофон.

– Дарья Матвеевна… – опять было начинает Мажид, но Бахарев улыбается и перебивает его:

– А мы, голубчик, ничего не скажем Дарье Матвеевне. Ей тоже вредно волноваться…

Мажид еще некоторое время крепится, стараясь сохранить на лице строгое выражение, но потом не выдерживает и улыбается…

Диктофон у постели ученого. Близко придвинув микрофон к губам, Бахарев протягивает руну и щелкает выключателем.

Вертятся бобины, протягивая ленту.

Бахарев сосредоточивается…

– Все началось с того, что мне никто не поверил. Отвергли результаты моего двадцатилетнего труда…

Глаза ученого, взгляд которых обращен в прошлое…

Через газетно-журнальное мелькание просвечиваются антенны, устремленные в безоблачное небо.

Все, что мы видим, – это воспоминания Бахарева. Вот он стоит, склонившись над лентой, и лихорадочно перебирает ее руками. Лента, испещренная загадочными значками, – во весь экран. Снимки этой ленты – на страницах газет и журналов. И дикторы всех частей света волнуют своих слушателей сенсацией:

– Новый радиотелескоп Планетной обсерватории принял загадочные сигналы с Венеры!

– Сигналы с загадочной планеты!

– Самая близкая и самая загадочная планета!

– Кто расшифрует загадочные сигналы?

– Растения-радиостанции!

– На Венере есть жизнь! Так утверждает знаменитый Бахарев!

– На Венере нет и не может быть жизни. Даже сам профессор Бахарев не обнаружил там воды и кислорода, – слышен властный голос академика Забродина.

Длинной указкой он постукивает по схеме, висящей перед ним. На схеме изображены Земля и Венера, соединенные двойной пунктирной линией. Забродин продолжает:

Я предлагаю не совершать посадки на Венеру. Пусть ракета приблизится к планете, несколько раз облетит ее, произведет соответствующие наблюдения и вернется назад, на Землю… В заключение могу добавить: гипотезу профессора Бахарева о природе Венеры отвергаю не только я. Гипотеза профессора Бахарева не отражает мнения большинства астрономов-планетчиков!

– В подобных вопросах большинство не всегда оказывается правым! – с живостью, свойственной темпераментным людям, отзывается Бахарев. Он стоит у своей схемы экспедиции на Венеру. Здесь планеты соединены не двойной, а одинарной линией. – И докажет это экспедиция не ВОКРУГ Венеры, а НА Венеру, уважаемый Федор Платоныч!

Мы переносимся в квартиру Бахарева. Профессор лежит в кровати, в его руках микрофон. Усталые, больные глаза. Крутятся бобины, протягивая ленту. Бахарев думает мгновение и, напрягаясь, говорит в микрофон:

– Это была кульминация, высшая точка спора, который начался пятнадцать лет назад. Это было… мое поражение.

Мы снова там, где обсуждаются проекты экспедиции на Венеру. Движение в группе конструкторов. Поднимается молодой инженер Градов.

– Алексей Павлович, – говорит он, обращаясь непосредственно к Бахареву, – мне лично… интереснее верить, что жизнь на Венере есть. Мне интереснее проектировать ракету для полета не ВОКРУГ Венеры, а НА Венеру, как предлагаете вы. Но… дайте нам не гипотезу, а точные, хорошо проверенные данные для конструирования такой ракеты. Что ждет ракету на Венере? К чему мы должны подготовить ракету заранее? Напоминают ли условия Венеры хотя бы приблизительно что-нибудь земное? Ну… нашу сибирскую тайгу, пустыню Сахару, долину реки Миссисипи…

– Мы не имеем права думать, что условия Венеры похожи на земные, – «директивным» голосом отвечает Забродин. – Венера – это не Земля, не Марс, а Венера. Свои условия. Свой путь развития. Свой мир, который нам не известен и ни на что нам известное не похож.

Градов поворачивается к Бахареву, и тот говорит:

– На Венере сейчас приблизительно такие же условия, какие были на Земле триста миллионов лет назад!

– Мы точно знаем, что было на Земле триста миллионов лет назад? – терпеливо спрашивает Градов.

– На этот счет имеются только предположение, гипотезы! – улыбается академик Забродин.

– Простите, Алексей Павлович, но… вслепую проектировать ракету для посадки на Венеру невозможно! – заключает Градов дискуссию.

Слышен тихий голос Бахарева, говорящего в микрофон:

– И Градов был прав. Доказать мою правоту мог только полет на Венеру. А на Венеру нельзя было лететь потому, что ракету невозможно проектировать вслепую. Я понимал, что гипотезы одного, хоть и важного, старика не могут соперничать с убеждением большинства и отсутствием точных данных о Венере. Разумеется, мы не могли и подозревать, что в это самое время под землей происходит такое, что спутало наши споры, выводы, гипотезы!

Киноаппарат переносит нас в шахту. Молодежная бригада во главе с Мажидом Сармулатовым в хорошем темпе ведет смену.

…Бывают удачные дни: машина ровно и мощно рокочет мотором. Глыбы жирного угля согласно и охотно рушатся на ленту транспортера. И хочется, чтобы эта слаженность и деловитая легкость продолжалась бесконечно… Глаза недавних ремесленников – русских и казахских пареньков – полны азарта и ликования.

Неожиданно в угольной толще скрежещут зубья и лопается цепь режущего механизма. От звука, резанувшего по сердцу, у Мажида чуть слезы не полились из глаз. Он выключает мотор и кричит:

– Лешка, подрывника!

– Зачем? Давай сращивай цепь и еще попробуем! – советует долговязый белобровый Лешка.

– Подрывника! – блестят черные глаза Мажида.

Гремит взрыв.

Бригада во главе с Мажидом пробирается в забой. Мажид первым наводит свою лампу на развороченный взрывом угольный пласт. Он светит в его недра и видит то, из-за чего запоминает этот день на всю жизнь.

Из неровной черной стены торчит… металлическое полушарие. Мажид пробует ковырнуть ломиком около этого полушария, и вдруг из толщи «угольного пакета» выпадает черная глыба. Полушарие словно впаяно в эту глыбу.

– Каких только штучек в угле не находишь?! – бормочет над Мажидовым ухом Лешка. – То целые бревна окаменелые, то листики…

– Листики! – сиплым от изумления голосом шепчет Мажид. – Листики вырастают, а эту штуку… сделали!

Мажид светит вокруг и находит еще одну глыбу с «гнездом» в середине. Он соединяет их, и полушарие оказывается в недрах одной большой угольной глыбы.

– Давай кончай работу! – вдруг приказывает Мажид и, кивнув Лешке, выбегает из забоя. Он прижимает находку к груди.

Клеть подъемника с рабочими взлетает на-гора.

– Бомба, Мажид? – спрашивает Лешка, опасливо поглядывая на полушарие.

– Откуда может оказаться в угле бомба?! – отвечает Мажид.

Перемазанные угольной пылью Мажид и Лешка катят железную тачку по двору шахтоуправления.

В тачке громыхают рва угольных куска и… цельный металлический шар величиною с арбуз.

Они прямо с тачкой въезжают в здание шахтоуправления. Вокруг них толпа. Все кричат, размахивают руками, хватают рабочих за плечи. Лешка суетливо отмахивается свободной рукой. И только Мажид невозмутим. Он упорно пробивается вперед, к двери с табличкой «Главный инженер».

– Они с ума сошли! Прямо с тачкой въехали! – сообщает всем вновь подбегающим секретарша «главного».

По коридору бежит дежурный врач в белом накрахмаленном халате.

На шум открывается обитая коричневой кожей дверь и выходит «главный». Он машет рукой и грозно глядит на тачку. Взглянув, говорит последние разумные слова, которые слышали oт него в этот день. Он говорит:

– Откуда это у вас, Сармулатов?!

– В угле нашли. В пласту, – отвечает Мажид, – давай организуй комиссию, Иван Иваныч.

«Главный» берет шар, прижимает к белой шелковой груди и идет в кабинет. Мажид с Лешкой беспрепятственно катят за ним тачку по красной плюшевой дорожке.

Дверь, обитая коричневой кожей, захлопывается перед носом секретарши.

Тишина и недоумение в приемной. Когда через минуту секретарша заглядывает в кабинет, мы видим: Иван Иваныч – черный, потный и сопящий над угольной глыбой – машет досадливо рукой:

– Нету, нету меня! Дома… или там… в тресте!

Секретарша понимающе кивает головой и осторожно прикрывает дверь.

– Совещается с бригадиром молодежной бригады, товарищем Сармулатовым, – поясняет она собравшимся…

Вечером того же памятного дня… Планетная обсерватория.

Градов почти бегом проходит мимо грандиозной антенны радиотелескопа и стройной башни главного инструмента обсерватории… В саду, где причудливо смешались представители скудной растительности Крайнего Севера, высокогорных областей Памира и безводных пустынь Средней Азии, Градов встречается с врачом профессора Бахарева. Старая женщина воинственно настроена.

– Предупреждаю вас, молодой человек! – еще издали начинает она. – Я запретила профессору Бахареву волноваться. Я запретила ему заниматься даже его депутатскими делами!

Она решительно загораживает инженеру путь к профессорскому особняку.

И очень может быть, что женщина так и не пустила бы Градова к профессору, но… у особняка слышится грохот и старческий голос…

Взъерошенный профессор Бахарев в полосатой пижаме, размахивая большим молотком, приколачивает что-то к двери и кричит между ударами:

– Уговаривать меня приехали?.. Ну идите! Идите сюда!.. Да не слушайте вы эскулапа! Эта старая женщина понимает в сердцах, но ничего не смыслит в людях!

Дарья Матвеевна обиженно поджимает тонкие губы и, ни слова больше не говоря, идет вон из сада… Дорога к профессорскому дому открыта.

Бахарев уже приколотил к двери табличку, на которой написано:

«Я ВСЕГДА И ДЛЯ ВСЕХ ДОМА!»

В кабинете он влезает на стул и вешает над своим рабочим столом другую табличку, на которой значится:

«ПРОШУ САДИТЬСЯ БЕЗ ПРИГЛАШЕНИЯ!»

– Мои избиратели еще не отзывали меня! – говорит старик и, спрыгнув со стула, усаживается на диван.

– Ну-с, голубчик Иван Митрофаныч, вы приехали уговаривать меня? Начинайте, – Бахарев складывает руки на груди и приготавливается слушать терпеливо и долго. Но… не успел Градов и рта раскрыть, старик, встрепенувшись, добавляет; – Только предупреждаю: никакие уговоры не заставят меня отказаться от результатов пятнадцатилетних трудов. Я никогда не соглашусь с проектом Забродина. Никогда! Не для того народ избрал меня своим депутатом, чтобы я помогал без всякого смысла выбрасывать миллиарды народных рублей на ветер… на небо!

– Алексей Павлович, ради бога, разрешите и мне высказаться?

– Ну-ну, чего вы там кипятитесь? – ворчит Бахарев, в гневе которого много усмешки и озорства.

– Разговор не о проектах! Случилось невероятное, и если можете, вам надо немедленно поехать в Академию наук, – говорит, наконец, Градов, полный радостного нетерпения.

– Зачем?

– Не могу… пока не имею права объяснить, но поехать надо. Алексей Павлович, вы потом поймете, поверьте мне!..

Крутятся бобины. Тянется лента. Мы вновь слышим голос Бахарева:

– Невероятное уже случилось. А люди еще не знали, и все на Земле шло своим чередом…

К зданию президиума Академии наук мчатся автомашины.

Летят вертолеты.

Солидные люди медленно поднимаются по парадной лестнице. Всех встречает секретарь президиума – представительная, сдержанная молодая женщина.

– Почему меня оторвали от дела? Что случилось? – спрашивает у нее академик Забродин.

Она только загадочно улыбается:

– Чрезвычайное происшествие, Федор Платоныч.

Из очередной машины выскакивает расторопный Алимкулов.

– Рада видеть вас, – идет ему навстречу женщина, – но журналисты не приглашены на совещание…

– Настоящие журналисты не ждут приглашения, – восклицает Алимкулов, целуя руку женщины, – настоящие журналисты угадывают сами, где им надо быть!

И, прицеливаясь на ходу объективом фотоаппарата, он устремляется навстречу Градову и Бахареву, которые выходят из машины.

– О-о, вас подняли с постели, Алексей Павлович! Что за чрезвычайное происшествие?

– Если даже вы не знаете, голубчик, откуда знать мне? – хмуро отзывается старик.

По лестнице спускается академик Забродин.

– Очень рад видеть вас, уважаемый Алексей Павлович, – говорит он, протягивая руку Бахареву. – Как ваше здоровье?

– Прихварываю помаленьку, но в мои годы это неизбежно, – отвечает профессор.

Они жмут друг другу руки, потом отступают на один шаг и церемонно раскланиваются – корректность противников.

– Вы не могли бы уделить мне двух минут? – спрашивает Забродин, поддерживая Бахарева за локоть.

– С удовольствием, уважаемый Федор Платоныч! – расшаркивается Бахарев.

Они сходят по лестнице вниз и направляются в одну из пустынных аллей парка. В тени акаций останавливаются, и Забродин сразу, без обиняков, начинает:

– Время идет, а дело ни с места. Мы упустим выгодное взаимное расположение Земли и Венеры. И тогда экспедицию снова придется отложить…

– Экспедиция имеет смысл только в одном случае: если она посвящена ИЗУЧЕНИЮ ЖИЗНИ НА ВЕНЕРЕ! – отчеканивает Бахарев. – А изучать жизнь планеты, не опускаясь на нее, как предлагаете вы, изучать жизнь сквозь НЕПРОНИЦАЕМЫЙ ОБЛАЧНЫЙ СЛОЙ – НЕВОЗМОЖНО!

– И все же нам с вами необходимо прийти к единому мнению. Договориться, наконец! – терпеливо настаивает Забродин.

– Нам? Договориться?! – изумляется Бахарев. – О чем? О том, что на Венере нет жизни? И вы думаете, она исчезнет, жизнь на Венере, если мы с вами договоримся?.. Да если все человечество «договорится» до такой нелепости, на Венере ничто не переменится.

– Нелепая, трагикомическая ситуация, – с удивлением качает головой Забродин. – Вы всю жизнь отдали подготовке межпланетных перелетов. И теперь, когда время первого вылета в космос пришло, вы, именно вы, Алексей Павлович, оказались главной преградой в этом деле.

– Почему я? Я в меньшинстве. Голосуйте, и ваш проект будет принят.

– Пока мы с вами не придем к единому мнению и не подпишем заключения комиссии… правительство не утвердит никакого проекта! – в сердцах кричит Забродин, потеряв всякую выдержку.

И, может быть, только для того, чтобы досадить ему, Бахарев спокойно, тихо и внятно заключает разговор:

– Ракета должна лететь не ВОКРУГ Венеры, а НА Венеру! Старый профессор поворачивается и быстро уходит.

Большой металлический ящик. Он стоит на красном бархате стола президиума. За столом, кроме президента, только двое – Мажид и Лешка.

Когда последние из прибывших на совещание – Забродин и Бахарев – усаживаются в противоположных концах зала, президент поднимается. Он явно взволнован и даже смущен. Он хочет что-то сказать, но раздумывает или не находит нужных слов. Потом молча открывает ящик и вынимает из него сначала… пук грязной ваты… потом глыбу каменного угля.

Участники совещания недоуменно переглядываются.

Президент разъединяет куски угля, из которых сложена глыба, и вынимает… шар – загадочную находку шахтеров. Нервно посмеиваясь, говорит:

– Прошу… поглядеть на этот шарик и… пощупать его руками.

Покрытый черными крапинками шар тускло поблескивает при свете люминесцентных ламп.

Шар передают из рук в руки.

Те, к кому он попадает, выражают на лицах вежливую заинтересованность. С подчеркнутой добросовестностью осматривают шар, гладят его, царапают ногтем, стучат костяшками пальцев и передают дальше. И снова все начинается сначала. Лишь иногда слышится бормотание:

– Шар как шар… Тяжелый… Цельнолитой, вроде ядра…

Когда шар попадает в руки Бахарева, старик «взвешивает» его и недовольно спрашивает:

– Для того нас и вызвали сюда, чтобы шариком играть? Во всяком случае, зачем здесь понадобились астрономы?

Градов переглядывается с президентом, предвкушая эффект, который вызовет разъяснение. Однако президент не спешит удивить аудиторию. Он только говорит:

– Я затрудняюсь сказать заранее, кто окажется здесь нужнее – астрономы, палеонтологи, геологи или представители любой другой науки. Я не знаю, кого больше всех заденет это событие.

– Какое событие? К чему игра в таинственность? – нетерпеливо спрашивает Забродин.

– Товарищ Градов, доложите нам о результатах предварительного исследования шара, – просит президент и садится на свое место.

– Академик Ефремов утверждает, что металл, из которого выплавлен шар, является для него… загадкой. Технология получения такого сплава не известна нашей науке, – так начинает Градов.

Бахарев, который хотел уже было передать шар дальше, вырывает его из очередных рук и прижимает к груди.

– Во всяком случае… металл шара обладает целым рядом свойств невероятных. Например, он абсолютно непроницаем для жестких рентгеновских лучей, непроницаем для ультразвука, не плавится при пяти тысячах градусов… – продолжает Градов.