Текст книги "Дело о светящихся попрыгунчиках (СИ)"

Автор книги: Василий Щепетнёв

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

7

Белых вокруг было – видимо-невидимо. Из-за снега. Снег, тяжелый, мокрый, падал на одежды и прилипал, оттого все превратились в снежных баб, снежных мужиков, снежных детей и снежных стариков и старух.

Сани скользили быстро, снег к полозам не цеплялся. Правильные сани. Не каждый сумеет хорошие сани сделать. Тут и навык, и знания нужны – какое дерево куда лучше приспособить. А то не сани выйдут, а горе. По снегу, что по земле будут волочиться, только перевод лошадей.

Но эти сани делал мастер, и до Кремля они добрались мигом, Орехин не успел даже прочувствовать событие. Будто не в Кремль, а на какие-нибудь Патриаршьи пруды с обыском ехали.

Ничего, караульный у ворот привел в сознание: затребовал пропуск и смотрел сурово, нерадостно. Как на чужих.

Тезка Аз козырнул постоянным пропуском, а про Орехина сказал, что это с ним. Солдат неохотно махнул рукой, и двое других из караульной службы отодвинули рогатку, чтобы проехать можно было.

Они и проехали, но недалеко. Лошадей пришлось оставить на площадке, где уже стояло с полдюжины возков. Ничего, кучер присмотрит.

Дальше шли пешком, впрочем недалеко. Орехин озирался по сторонам – ну, как увидит товарища Троцкого или товарища Дзержинского.

Но вожди Орехину что-то не попадались, а попадались невзрачные граждане, бабы, даже дети. И улочка была под стать обыкновенным московским улочкам, и снег валил точно так же, как и за пределами Кремля, только чистили его не бебе, а красноармейцы. Оно понятно, кого другого, а бебе в Кремле вывели начисто. А пригонять из города опасно. Еще бомбу пронесут за пазухой, да и подорвут какого-нибудь вождя.

– Вы здесь часто бываете? – спросил Сашка Арехина.

– Не часто, но бываю, – ответил тезка Аз и тут же раскланялся с пожилой теткой в шубе и с пуховым платком на голове.

– Вы к Володе? – спросила та Арехина.

– Нет, с Владимиром Ильичом у нас назначено на завтра, Надежда Константиновна.

– Ах, да. Время летит – не ухватишь. Спасибо вам, голубчик, Владимир Ильич так радовался в прошлый раз, так радовался! Остался, говорит, порох в пороховницах, если самого Арехина запутал!

– Пороха у Владимира Ильича на трех Арехиных хватит, – без улыбки ответил тезка.

– Хватит-то хватит, но слишком много дел навалилось. Остальные ведь, сами знаете, больше с речами выступают, – и она поспешила дальше.

– Владимир Ильич – это… – Орехин перешел на шепот, хотя на дюжину шагов вокруг не было ни души.

– Он самый, – кивнул Арехин.

– И вы… вы с ним встречаетесь?

– Иногда, – коротко ответил тезка, и Сашка понял – дальше расспрашивать не стоит.

Они подошли к дому, выкрашенному голубой краской, а местами и золотой, отчего дом казался необыкновенно нарядным. Да, это настоящий Кремль!

– К юбилею династии постарались, – видя восхищение тезки Он, сказал Арехин.

– Юбилею?

– Трехсотлетию дома Романовых. До сих пор как новенький.

Они поднялись по ступеням, Арехин показал пропуск очередному красноармейцу, тот франтовато сделал артикул винтовкой со штыком, то ли приветствуя, то ли милостиво пропуская, и они вошли внутрь.

Здесь было чисто. И ковер на лестнице не хуже, чем в Арехинском доме, и целых три веничка было, валенки от снега обметать, и плакат на стене: «Вытирайте ноги!»

Валенок у Орехина не было, ходил в обмотках, но он и обмотки обмел. Арехин же носил высокие кожаные ботинки на меху, и тоже обмел, да еще потопал ногами, чтобы от подошв отлетело. Калош тезка Аз уже не носил – то ли украли последние, то ли по зимнему времени чисто было, то ли просто к таким ботинкам калоши не шли, а может, стал опролетариваться.

Гардероб не работал, вешалки с номерками стояли пустынными рядами, отделенные барьером из дуба. Чтобы не выскочили да не набросились на входящих, шутейно подумал Орехин. Памятник буржуазии.

Они поднялись во второй этаж, опять показали пропуск караульному, уже без винтовки, зато с маузером.

– Кровь? – спросил караульный у Арехина, показав на Сашку.

Арехин только головой качнул, и солдат, невиданное дело, поперхнулся.

– Извиняюсь, товарищи. Просто велено срочно, не теряя не минуты… Извиняюсь.

Они пошли дальше. Сашке здание немного напоминало родной МУС, только труба повыше, да дым погуще. Оно и понятно – Кремль!

В углу, в месте скромном, но уютном, их остановил еще один, вида совершенно штатского, с длинными волосами, в сиреневом френче, и опять же при маузере.

– Вы – товарищ Арехин? – спросил он тезку Аз.

– Да.

– Александр Васильевич ждет вас. А спутнику вашему придется подождать здесь.

Подождать, так подождать. Сашка и здесь чувствовал себя на седьмом небе, особенно, когда увидел идущего по коридору усатого человека. Никак, Буденный? Он вытянулся, отдал честь. Усатый усмехнулся, кивнул.

Осчастливленный, Сашка решил пройтись по коридору – энергия, бурлившая в жилах, требовала движения. Вдруг еще кого увидишь?

Далеко Орехин, правда, не ушел. Заглянул за угол, и тут к нему подскочила девушка.

– Вас прислали, правда?

– Меня? Да, прислали!

– Отлично, проходите, все готово, одного вас и ждут, – и она повлекла его за руку в кабинет. Другая девушка и парень в кожанке помогли Орехину снять шинель и провели в смежную комнату. Тот, ошеломленный, не знал, что сказать. Вдруг в Кремле так и положено обращаться с народом? Теперь не царские сатрапы вокруг, а лучшие из людей.

Здесь его осмотрел доктор в накрахмаленном белом халате, обстукал, обслушал, кивнул благосклонно:

– Хороший парень.

Хорошего парня Сашку провели в третью комнатку, совсем небольшую, да еще перегороженную ширмочкой, уложили на кушетку.

– Сейчас у вас возьмут немного крови. Это не больно и неопасно, – сказал доктор.

Да он до капли бы всю кровь отдал, конечно. Только непонятно всё как-то…

В растерянности Орехин лег, как велели, на кушетку. Руку перетянули резиновым жгутом, воткнули в жилу толстую иглу.

– Вы отвернитесь, – сказал доктор, – что тут смотреть.

Сашка и отвернулся.

От иглы шла трубочка к какой-то штуковине из стекла и блестящей стали, а от той штуковины другая трубочка уходила за ширму. Не такая уж и белоснежная эта ширма, Сашка заметил на ней буроватые капли. Никак, засохшая кровь?

– Скоро? – прозвучал голос из-за ширмы.

– Начинаем, Александр Александрович, – поспешно сказал доктор, – уже.

Александр Александрович? Тезка Аз? Нет, никак может быть. Да и голос другой. Высокий, почти бабий.

Трубочки были красной резины, непрозрачные, но стеклянно-блестящая штуковина у врача наполнилась кровью. Его, Орехина, кровью. Врач нажал на поршень, и кровь потихоньку стала покидать хитрое приспособление. Ага! У него, значит, кровь берут и тому, за ширмой, вливают. Хитро! Наверное, это новый способ лечения израненных в боях героев.

Орехину ради героев крови не жалко, герой с героем всегда кровью поделится, будут они кровными братьями – он и, например, Буденный. Только там и не Буденный. А вдруг… А вдруг Троцкий? Или Ленин? Нет, Ленин – Владимир Ильич, а Троцкий тоже не Александр Александрович.

Было совсем не больно, совершенно, как и обещал доктор. Сашка даже задремал, сначала вполглаза, а потом всерьез. Сквозь дрему он слышал голоса. Доктор говорил, что довольно, хватит, а визгливый голос за ширмой требовал еще и еще.

Очнулся Орехин оттого, что кто-то немилосердно хлестал его по щекам. Глаза открывались неохотно, сладкий сон не отпускал, но о чем был тот сон, забылось быстрее, чем вода выливается из опрокинутой кружки.

– Вы себя хорошо чувствуете? Вы себя хорошо чувствуете? – спрашивал доктор, но спрашивал как-то испуганно, несолидно.

И было чего пугаться: над доктором стоял тезка Аз и своим пистолетом упирался в белый халат, аккурат под печень.

Увидев, что Орехин открыл глаза, доктор вздохнул облегченно:

– Я же вам говорил – согласно данным революционной медицинской науки, отдача крови никак не вредит донору, напротив, от этого организм крепнет и закаляется.

Арехин пистолет от докторского бока отодвинул, но прятать не спешил.

– Сколько же крови вы забрали у сотрудника, выполнявшего особо важное задание совета народных комиссаров?

– Тут ошибочка вышла, ошибочка, – доктор держал руки перед собой, будто надеялся удержать пулю. – Должен был прийти солдат-доброволец особой роты, а вашего сотрудника приняли за него. Вы же ничего не сказали, не протестовали, добровольно решили отдать кровь, ведь так, так?

– Добровольно, – подтвердил Орехин. Язык заплетался, губы не слушались.

– Мы его сейчас крепким чаем напоим, покормим, и к вечеру как новенький будет, – доктор порозовел, обрел уверенность, особенно после того, как тезка Аз спрятал пистолет.

– Вы не ответили, – продолжил Арехин, и доктор замер. – Повторю еще раз. Сколько крови вы забрали у сотрудника московского уголовного сыска?

– Восемьсот граммов, возможно, чуть больше.

– Литр?

– Это максимум.

– Вы клятву Гиппократа давали?

– Ох, да мало ли я клятв давал. Вы тоже, наверное, царю присягали, – вдруг взорвался доктор – И не нужно мне грозить. Я что, своей волей это делаю? Тоже выполняю особое задание, и тоже совета народных комиссаров.

– И вам разрешено ставить опыты над сотрудниками МУСа? Или Чека?

– Я же объяснил, вышло недоразумение, – запала хватило не надолго, доктор опять стал испуганным бледным человечком.

– Ну, ладно, – сказал Арехин. – Давайте поскорее чай. С ромом. И чтобы икры полфунта, не меньше.

– Где ж я икру возьму, – начал было протестовать доктор, но осекся. – Сейчас, сейчас, минуточку, – он было хотел уйти, но Арехин остановил его.

– Вы сестру милосердия отправьте. А нам тем временем расскажите о пользе переливания крови.

Но сестрица обернулась быстро, видно, ходила недалеко, и доктор рассказать почти ничего не успел рассказать.

Чай был крепкий и горячий, хлеб белый и мягкий, икра – черной и соленой. Сашке было неловко есть одному, особенно икру, но тезка Аз настоял:

– Это приказ. Кровь быстрее всего восстанавливает именно икра.

Икра… Соленая, уже третья ложка стала поперек горла, но Арехин подлил в чай рому, и дело пошло веселее. Ложка за ложкой, стакан за стаканом, и под конец Орехин почувствовал себя фаршированным поросенком. Фаршированных поросят он едать не едал, но видать видал, когда работал мальчиком на побегушках у купца Савишкина. И рому прежде он никогда не пил, ни с чаем, никак. Когда в возраст вошел, водку запретили, а шампанское пусть буржуи пьют. Перед смертью.

Его опять потянуло в сон, но в сон сытый, тяжелый. Поддерживаемый тезкой Аз, он покинул гостеприимное здание. Лошадей подогнали к самому порогу, он сел в возок и дальше ехал барин-барином, сыт, пьян, и нос не разбит. Потом его кто-то куда-то вел, раздевал, укладывал…

На мягкое. А это казалось Орехину очень важным.

8

Тезка Он смотрел на миг глазами новорожденного – чисто, ясно и доверчиво. Затем взгляд его остановился на Александре Александровиче и стал осмысленным. Почти осмысленным.

– Где я? – задал он классический вопрос.

– У меня. Я решил, что здесь вам будет лучше, – ответил Арехин.

Действительно, в общежитии имени писателя Чернышевского или в МУСовском кабинете ему бы не дали ни чаю со сливками (жаль, не с ромом) ни мягкую булку, ни икры (теперь не полфунта, а всего лишь четверть).

Но перед завтраком Орехина повели брать ванну. Белье же взяли, да и выбросили. Обмундировали заново. Никакого буржуйского барахла, конечно. Обычное солдатское. Но – новое, чистое, от кальсон до шапки-богатырки. Только ботинки и оставили – обувь, ее на глаз не подберешь, лучше старая, но разношенная, чем неизвестная новая.

И Орехин чувствовал себя, действительно, заново родившимся. В голове ясность, на душе легкость, в желудке – сытость без тяжести.

Он было начал благодарить Арехина за ласку и заботу, но тот ответил, что икру и обмундирование он получил в Кремле специально для напарника, геройски отдавшего кровь во имя развития науки.

Тут Орехин вспомнил, что они, вообще-то, ездили в Кремль за другим. Он и спросил, как прошла встреча Арехина с наркомом просвещения.

– Душевно прошла. Сердечно. Очень обрадовался нарком возвращению ожерелья. Сказал, что если б мы серьги не нашли, он бы и не обиделся вовсе, ну, а раз нашли, значит мы сознательные рыцари революции.

– Рыцари?

– Да. Мы и чекисты – рыцари. Наверное, по аналогии. На Чудском озере русские побили псов-рыцарей. Рыцари – псы-рыцари – просто псы. Это, впрочем, лишь предположение.

– Вы отдали ожерелье?

– И ожерелье, и серьги. Под расписку. А потом спросил про рубины. Те красные камни, что похитители оставили себе.

– А…

– Выяснилось, что Анатолий Васильевич к этим камешкам никакого отношения не имеет. Эти рубины дал Матильде Палиньской некто Богданов-Малиновский, бывший на вечеринке, устроенной по случаю премьеры. Матильда Палиньская особенно рубинами и не интересовалась, это Богданов навязал ей свое добро. Напирал, что они ведут происхождение с древнейших времен, что царица Клеопатра не расставалась с ними до самой смерти, что Наполеон предпринял свой поход в Египет ради этих камней, и что Александр Победитель после разгрома французов приказал доверенным людям во что бы то ни стало отыскать камни, взамен чего предложил Наполеону почетную ссылку на остров Эльба. Николай – наш Николай, которого свергла революция, – подарил рубины сестричке Ольге на свадьбу, когда та вышла за принца Ольденбургского, Петра Александровича. По другим сведениям, рубины у Клеопатры похитил Цезарь, потом они оказались в Византии и были приданым царевны Софьи, дочери последнего императора Палеолога. Одним словом, очень исторические рубины. Вот Матильда и взяла их, для вдохновения. Артистам очень помогает контакт с подлинной исторической вещью. А так цена рубинам пятьсот рублей, много – тысяча золотом, если без истории. Не царский подарок. Он, Луначарский, в драгоценностях разбирается не хуже иного ювелира.

Мы с ним тепло расстались, и я решил поискать Богданова – расспросить, с чего он вдруг надумал дарить Матильде драгоценности. Не по чину ему Матильда-то. Луначарский – нарком, а Богданов даже не вождь, а так… видный деятель. Но – любопытный деятель. Ему и кабинет в том здании не по чину, а вот имеет… пока имеет. В кабинет я и пошел. И нашел в нем вас, Александр. Богданов успел уехать, у него дело… в Абрамцеве.

– Он что, сильно раненый – Богданов?

– Нет, о его ранениях никому ничего не известно. Зато известно другое. Богданов считает, что переливания крови могут продлять жизнь на десятки, на сотни лет. Заманчиво, однако. Многие сомневаются, но отчего б и не попробовать? Мировая революция, похоже, затягивается, и одной жизни вождя, особенно вождя в возрасте может и не хватить. Вывод: жизнь вождей следует продлить, и никакая цена не окажется чрезмерной. А кровь, что кровь… На фронте я видел людей, терявших и литр крови, и больше, но они ее теряли от ран – руку оторвет, ногу, или осколок в животе. А если под медицинским наблюдением, на кушеточке, иглой в вену, никаких ран, все чисто, асептично, что ж… Особенно если дело уже сделано… Усиленное питание, легкая работа, и через неделю-другую все пройдет.

– Неделю? Да я здоров! – Орехин вскочил со стула. В глазах потемнело, в ушах зазвенело, ноги дрогнули, и он упал назад на стул.

– Здоровы, здоровы, – слышал он сквозь звон и туман голос Арехина. – Только немного ослабли. Резко не вставайте, не бегайте, все делайте неспешно, медленно – хотя бы сегодня.

Туман рассеялся быстро. Теперь Орехин вставал не спеша – и ничего! Не спеша же прошел по комнате – и опять ничего! Не спеша сел в кресло, что стояло у окна, не спеша подумал и сказал:

– Странное совпадение. Сначала вдруг артистке непрошено дарят красные камни, а по пути домой кто-то эти камни крадет.

– Именно. Складывается впечатление, что Матильда Палиньская нечувствительно сыграла роль курьера. Камни ей дали именно для того, чтобы их украли.

– Но зачем?

– Вот и я думаю – зачем. Если камни попали к инженеру Оленеву, и если инженер Оленев бывал в Кремле, отчего бы Богданову просто не отдать камни из рук в руки, безо всякой театральщины?

– Я забыл… Вы, Александр Александрович, нашли инженера? В Кремле то есть?

– Нет. Кремль – он большой. Не каждого и спросить можно, а кого можно – не каждый ответит. Особенно, если Оленева там знают, как какого-нибудь Штыкина или Лося?

– Почему Штыкина?

– Многие сегодняшние обитатели Кремля и не упомнят всех своих партийно-конспиративных фамилий. А некоторые забыли фамилию родовую, настоящую… Вдруг и Оленева знают под партийным псевдо? Нет, Оленева нам так просто не найти. Да и повода нет. Просьбу наркома Луначарского мы выполнили, а для удовлетворения нашего личного любопытства никто беспокоить кремлевских обитателей нам не позволит. Довольно и того, что мы узнали: рубины получены от Богданова.

– Довольно ли?

– Таинственных совпадений у нас уже так много, что проглядывается система. Сам Богданов – фигура весьма загадочная.

– Ну да, кровь…

– Кровь – еще не все. Он, Богданов, как бы в шутку утверждает, что прибыл на Землю с Марса – для осуществления мировой революции. Даже книгу о революционном Марсе написал, «Красная Звезда».

– Когда написал?

– Давно, еще до революции. Далее, бывший зять Николая Второго, принц Петр Александрович Ольденбургский утверждал, с помощью рубинов перемещался на Марс, где живут и люди, и осьминогоподобные твари.

– Ну, это он загнул…

– Да, поэтому принца посчитали не вполне здоровым душевно. На этом основании Ольга Александровна Романова получила от святейшего синода разрешение на развод. Но связь рубины – Марс остается, никуда не деться.

Не деться, не деться…

Арехин посмотрел на часы. Тяжелые, напольные, они едва шевелили золоченым маятником. А все ж время шло.

– Александр! Я сейчас должен уйти. Вам же необходимо написать отчет о вчерашнем. Стол, перо и бумага – в библиотеке.

– Написать? Отчет? – тезка Он испугался всерьез. – Но я не умею!

– Как сумеете. Учтите, Александр, для следователя работать пером порой не менее важно, чем работать головой. Или стрелять из маузера, – усмехнулся тезка Аз. – Пишите спокойно, по порядку, ну, как если бы Вы рассказывали товарищу Оболикшто, причем не в службу, а в дружбу. Мудреных слов не держитесь, пользуйтесь теми, которые сами просятся на язык. Придерживайтесь фактов. Чему сами были свидетелем – то факт. Что слышали от других – сведения. О догадках лучше не писать вовсе. Мало ли до чего можно додогадываться. Устанете – отдохните, можете даже поспать. Обед вам подадут, если я вдруг задержусь.

И Арехин ушел, оставив тезку исходить холодным потом…

9

– Итак, коллега, вы утверждаете, что в деле о баскервильской собаке Шерлок Холмс допустил грубейшие промахи?

– Мне это представляется несомненным. Истинный преступник, виновный в смерти сэра Чарльза Баскервиля, каторжника Сэлдома и учителя Стэплтона, а также в злоумышлении на жизнь сэра Генри Баскервиля – это доктор Мортимер. Возможно, я бы не смог убедить в этом суд присяжных…

– Суд присяжных, – перебил Арехина Ленин, – это совершеннейший бред, архичушь, выкидыш бесплодного ума. Взять дюжину неподготовленных обывателей и поставить перед ними сложнейшую юридическую задачу – это нужно ж было додуматься! Они б еще больных так лечили: пригласили бы на консилиум добропорядочных мастеровых, купчишек, дворянчиков, крестьян от сохи, пусть решают – резать больному брюхо, али пусть ишшо поживет, – и он засмеялся – громко, заразительно, щеки его порозовели, резкие морщины у рта смягчились.

– А независимость судебной системы от государства? – спросил Арехин.

– Ну, батенька… Ну… Ну, вы просто уморить меня решили сегодня… – захлебываясь от смеха, едва выговорил Владимир Ильич. – Судебная система – это составная, неотъемлемая часть любого государства – ну вот как ваша голова есть неотъемлемая часть вас самого. Хотели бы вы иметь независимую голову? В лучшем случае это шизофрения, в худшем – гильотина… – Владимир Ильич начал успокаиваться – отхлебнул чая из стакана в оловянном железнодорожном подстаканнике, потер ладонь о ладонь, потом пригладил бороденку. – Нет уж, сказочки о независимости оставим наивным простачкам.

Арехин тоже допил чай. Пора было уходить: еженедельная беседа с Лениным подходила к концу. Арехин понимал, что влияния на Владимира Ильича он не оказывает ни малейшего, просто доктора посоветовали тому время от времени отвлекаться от революционных трудов, например, беседуя с хорошим человеком. Надежда Константиновна и вспомнила о знакомце по Швейцарии. Вот и ходит Арехин – беседовать. И даже иногда играть в шахматы.

Ролью своей Александр Александрович не оскорблялся, шутом при короле себя не чувствовал, напротив – рассмешить собеседника чаще пытался Ленин, впрочем, юмор у Владимира Ильича был своеобразным.

Всё ж лучше, чем вовсе никакого.

Вошла секретарша:

– Владимир Ильич, к вам писатель, помните?

– Разумеется, помню. Приглашайте, товарищ Надя, приглашайте. И… Еще чайку, пожалуйста. Если можно – с лимоном. Вы будете? – Ленин повернулся к Алехину. – Нет-нет, не уходите, пожалуйста, если у вас есть, конечно, время. Любопытный человечище этот писатель. Герберт Уэллс. Читали, быть может?

– Читал.

– И я читал. Ох, боится господин писатель революции, ужас, как боится.

– В самом деле?

– А как же. Он и Маркса вывел в одной книжечке, выставил этаким сумасшедшим ученым, доктором Моро. А уж как он пролетариат изобразил…

– Про доктора Моро я читал. Но сдается мне. Владимир Ильич, что и вы тоже от пролетариата не в восторге.

– Да, – вздохнул Ленин. – Скажу по секрету, я не люблю пролетариат. Но пролетариат – топливо революции. Другого топлива у нас нет, а паровозу ехать необходимо, – и он подмигнул Арехину.

– Получается, революционеры – кочегары революционного паровоза, – закончил мысль Арехин.

– Именно так. Только – никому, – и он опять подмигнул. – Умные и так знают, а глупых лучше не расстраивать безо всякой пользы для нашего дела.

Писатель пришел не один, а с девушкой.

– Господин Уэллс, товарищ Ульянов, – познакомила девушка высокие встречающиеся стороны.

– Мы с господином Уэллсом знакомы еще по Лондону, – и они обменялись рукопожатиями. Затем состоялось представление сопровождающих лиц.

– Александр Арехин, наш специалист в области юриспруденции и вообще, разносторонне способный товарищ, – сказал Ленин.

Спутницей Уэллса оказалась Анна-Луиза Рюэгг, переводчица, девица лет двадцати. Ох уж эти писатели…

Уэллс оказался совершенно таким, каким Арехин его и представлял. Чуть старше Ленина, много старше Арехина, взгляд цепкий, движения мягкие, точные. Ему б не писателем, а следователем работать. В определенном смысле работы эти родственны. Но если все пойдут в следователи, кто же будет писать романы?

Переводила Анна-Луиза не очень хорошо. И английский знала нетвердо, и в русском путалась. Впрочем, это не имело значения, потому что беседовали Ленин и Г.Дж. бойко и в посредниках не нуждались.

Беседовали великие люди точно так же, как обыкновенные, встретившиеся после долгой разлуки: спрашивали о здоровье, о близких, интересовались общими знакомыми. И тут Уэллс упомянул Богданова:

– Говорят, этот господин хвастался какими-то феноменальными драгоценностями, изъятыми из царской сокровищницы.

– Мы национализировали много так называемых сокровищ. Всё – на нужды мировой революции.

– Я имею в виду те самые камни. Красные камни, о которых мы говорили тогда, в Цюрихе. Богданов якобы грозился в ответ на иностранное вмешательство при помощи этих камней призвать подмогу с Марса…

– Товарищ Богданов большой шутник, – рассмеялся Ленин. – Бывает подмога хуже врага. Нет, мы сами прекрасно справляемся с интервентами всех мастей. Но не отпустить ли нам молодежь?

Это было не предложением, но приказанием, и Арехин, попрощавшись, покинул кабинет Ленина.

С ним вместе вышла и переводчица.

– Вы не голодны? – вопрос Арехина по меркам старого времени был не самым изысканным, но теперь время новое, особое.

– Я… – девушка замялась.

– Тогда пойдемте, пообедаем. У нас хоть и не Берлин, но…

«Но…» заключалось в наваристом украинском борще, котлетах деволяй и булочках с вологодским маслом.

Девушка, судя по всему, проголодалась, но кушала чинно, неспешно. Арехин развлекал ее беседой и, как опытный собеседник, не сколько говорил, сколько давал говорить. Узнал он, что Анна-Луиза всей душой стоит за мировую революцию, что папа у нее держит книжную лавочку в Берне, а мама умерла два года назад, что она мечтает работать в Коминтерне, и что ехала в Россию по документам своей тетки – так, на всякий случай, для конспирации. Тетка тоже звалась Анной-Луизой Рюэгг, одна беда, было тетке сорок лет, и поэтому девушке пришлось изображать старуху.

– Сорок – это старуха?

– У вашего писателя Чехова есть такая строка: «В комнату вошел старик сорока лет…» – нашлась Анна-Луиза.

– Возможно, Чехов имел в виду состояние души? – предположил Арехин. Беседовали они по-немецки, что в Коминтерновском зале кремлевской столовой было не в редкость. – Вот у господина Уэллса душа молодая?

– Очень молодая, – и Анна-Луиза рассказала, что Г.Дж. пишет роман про Революцию. Фантастический, страшный роман. В ответ на английскую интервенцию русские революционеры запросили помощь с Марса, и вот на Англию, на старую добрую Англию посыпались огромные снаряды, выпущенные с Красной планеты. В этих снарядах находились революционные марсианские отряды, вооруженные газовыми пушками и лучами смерти. Передвигались марсиане на огромных треножниках, сметая все на своем пути, и буржуазная Англия из богатой и сытой страны превратилась сначала в поле битвы, а потом – в поле после битвы.

– Да, невеселая картина, – сказал Арехин.

– Прочитав роман, даже ненавистники коммунизма не захотят рисковать и перестанут ставить палки в колеса российского революционного паровоза, вы как считаете? – Анна-Луиза доела булочку.

Дался им этот паровоз. Сначала Ленин, теперь Анна-Луиза. "Наш паровоз, вперед лети, буржую с рельсов не сойти, его раздавим мы на фарш под революционный марш" – вспомнил он стихи из читательской почты «Известий», что давеча показывал приятель.

– Не знаю. Владимир Ильич уверен, что с врагами мы сами управимся. Зачем связывать страшных и ужасных марсиан со светлым ликом Революции? Может быть, лучше марсиане в Англии сами по себе, а революция в России – сама по себе?

– Вы считаете?

– Только предполагаю. Ведь книги я не видел, как я могу считать, не читая? Как, кстати, она будет называться?

– Г.Дж остановился на «Борьбе миров». Понимаете, идет битва между миром старым, отживающим свой век, миром капитализма, и миром новым, коммунистическим.

– С нетерпением буду ждать нового романа мэтра.

Вскоре они расстались – Анна-Луиза вернулась дожидаться Уэллса, а Арехин, послав кучера шагом, пошел рядом с возком пешком. Необходимо размяться и подумать, прогулка для этого и существует.

Итак, опять Марс и марсиане. Теперь уже конкретный план – призвать марсиан на подмогу. Лучи смерти, гигантские треножники… Они, поди, и кровь человеческую пьют, марсиане? Начнут, конечно, с капиталистов и помещиков, повкуснее будут, откормленные, а как переведется буржуазия, то и за нелюбимый Лениным пролетариат возьмутся.

Нет, чушь, ерунда.

Но если – не ерунда? Если эти пропавшие камушки – ключи к двери, ведущей на Марс? Оставим в сторону физические законы, просто – ведут, и все. И принцы Ольденбургские не сочиняли, а действительно перемещались в пространстве.

Призовешь на помощь марсиан, те, освободители, придти-то придут, а уйти – не уйдут, ещё чего.

Ладно, отойдем от фантастики. Допустим простое: камушки эти обладают, по мнению определенных лиц, великой ценностью. А определенное лицо это не кто-нибудь, а Ульянов-Ленин. Вот поговорит Владимир Ильич с Уэллсом, потом прикажет: «А подать сюда Богданова-Малиновского».

Приведут мигом. «Ну, Богданов-Малиновский, давай поскорей марсианские камни».

С Ильичом шутки плохи. Отговорок не принимает. Что не так – обольют бензином, да и спалят на заднем дворе, как бедную Фанни.

А Богданов-Малиновский скажет – были камни, были, не отрицаю. Не знал я, что они понадобятся вам, дорогой Владимир Ильич, и одолжил на время нашей театральной звезде Матильде Палиньской. Очень уж Луначарский об этом просил. Ведь не навсегда отдавал, а только для спектакля. Но их у нее украли. Похитили подлые люди, вот и свидетели есть – Палиньская, Луначарский, люди помельче. Ищут их, нет, не знаю. Говорят, Луначарский распорядился поиск прекратить, Владимир Ильич. А подать сюда Луначарского! И пошло-поехало, концов не сыскать. А позвать-ка сыщика! Что ж вы, голубчик, камушки-то проворонили? Нет, не проворонили?

Так будет, или иначе, а все равно неприятно. Революция революцией, но марсиане – нехорошо. Разве у Маркса где-нибудь про марсиан написано?

Что-то он того… сбивается на язык тезки. С кем поведешься, от того и блох наберешься…

Усилием воли Арехин отстранился от событий сегодняшнего дня. Представил, что это было вчера или даже позднее. Утро вечера мудренее, вот он и создал утро внутри собственной головы.

И сразу стало ясно – Оленева следует искать!