355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Василий Носенков » Что такое 'разгон' » Текст книги (страница 1)
Что такое 'разгон'
  • Текст добавлен: 26 сентября 2016, 10:18

Текст книги "Что такое 'разгон'"


Автор книги: Василий Носенков



сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

Носенков Василий Романович
Что такое 'разгон'

Василий Романович Носенков

ЧТО ТАКОЕ "РАЗГОН"?

Соседка Роза Георгиевна постучала в дверь комнаты некстати. Между матерью и сыном шея неприятный разговор...

Олег Туркачев, рослый молодой человек лет девятнадцати, с густой копной длинных волос, всем своим видом показывал, что к нему относятся несправедливо.

Его мать Ольга Семеновна, рыхловатая брюнетка лет сорока двух, увидев вошедшую В комнату соседку, воспрянула духом:

– Нет, вы только полюбуйтесь на него, – кивнула она головой в сторону сына. – Сама прекрасно вижу, что третий день на работу не выходит, а он? "отгул". Вот и догулялся. С завода принесли бумажку, требуют срочно явиться на работу. Подумайте, какой министр отыскался...

– Что же ты, Олежка, подкачал, – подыскивая более мягкие слова, начала соседка, – Трудись, ты уже вон какой большой. Выше мамы вымахал. Прогулы до хорошего не доведут.

– А я и не прогулял. Они мне должны были два дня, – настаивал на своем Олег.

– Отгул за прогул, так получается, – не унималась расстроенная мать.

– Не твое дело, – огрызнулся Олег, Но, не желая при соседке грубить матери, поспешил поправиться: – Почему они все на меня пальцами тычут? Что я им сделал? Я работаю! Дошло до того, что девчонки начинают придираться...

– Вот отмочил! – рассмеялась Ольга Семеновна. – Это тебя-то девчонки обидели?

– Не обижают, а пристают, – уточнил Олег.

– Нет, вы только послушайте! Он определенно ненормальный, – обращаясь к Розе Георгиевне, заговорила мать.

– Ладно, пойду на работу, – нехотя пообещал Олег.

Женщины зашушукались. Они увлеклись другой темой. Не зря же соседка явилась так рано. Олег поспешил воспользоваться затишьем и незаметно выскользнул на кухню.

2

Рабочие механического цеха собрались в красном уголке. После смены предстояло обсудить недостойное поведение Олега Туркачева, токаря, полгода назад поступившего на завод. Поводом послужила докладная записка начальника цеха о трех беспричинных прогулах Туркачева и избиении им подсобницы Марии Потапенко.

Положение молодого рабочего усугублялось тем, что приняли его на завод по ходатайству работников милиции. Уже один этот факт настораживал рабочих и заставлял отнестись к персональному делу Олега со всей серьезностью. Коллективу было известно, что ранее Туркачев был судим за кражу. Хотя на заводе до последнего случая он вел себя безукоризненно и к нему не предъявлялось никаких претензий, многие рабочие предвзято смотрели на виновника собрания, кап. на человека испорченного, не проводя четких границ между его прошлым и настоящим.

...А прошлое Олега было незавидным. Отца он не помнил, хотя тот где-то был. Мать – официантка столовой – возвращалась домой поздно, нередко навеселе, в сопровождении подруг. Женщины много говорили о чаевых, о постоянных клиентах-мужчинах с соседнего завода, ругали руководящего повара за жадность, с завистью сплетничали о молодой буфетчице Астре, которая пользов-алась успехом у мужчин. При этом они пили вино и совершенно не замечали присутствия в комнате подросткашкольника.

Ребенок проникался недоверием ко всему окружающему. Кто же честно живет, если работники столовых заботятся об одних чаевых, а заводские бездельничают и умело доят государственную казну.

Позже, когда Олегу уже было лет четырнадцать, это порочно-искаженное представление о действительности втолковывали ему его новые уличные друзья: Ленька и Роб. У них была одна цель – приобрести заграничные куртки, мокасины, пестрые носки, галстуки. Вино, девочки, твист – вот, пожалуй, и все потребности этих молодых людей, если не считать, что Роб учился на курсах шоферов и, когда требовалось организовать вылазку за город, "заимствовал", или, как он выражался, брал "напрокат" оставленный в ненадежном месте чужой автомобиль.

Дружки были старше и "опытнее", потому и спрос с них начался раньше. Первым выслали из города на три года, как тунеядца, Леньку. Роба подвел транспорт – на угнанной "Волге" он совершил наезд...

Немного протянул и Олег. Новые его дружки, Димка и Алик, оказались более решительными, чем их предшественники. Втроем они взломали витрину магазина и были пойманы с поличным на месте преступления...

Два года не прошли впустую. Там он стал токарем.

После возвращения домой Олегом занялся уголовный розыск. Устроили на завод...

"Лучше бы и не устраивали!" – с досадой думал он, проходя к передней скамье, где для него было подготовлено место...

– Воришка – клещ на теле трудящегося, – услышал Олег по дороге чье-то замечание. Он пропустил его мимо ушей. Все равно уж?

...Да, все складывалось не так, как он рассчитывал.

Раньше ему казалось, что полгода безупречного поведения вполне достаточно для того, чтобы зарубцевались старые раны. Но люди пользуются, видно, другим мерилом жизни. На самом доле эти полгода оказались никем не замеченными и не учтенными, бесследно растворились в чужой памяти, как щепотка соли в огромной бочке воды. Только теперь Туркачев до конца осознал, как легко и быстро можно потерять доверие и с каким трудом приходится восстанавливать его заново...

Маша Потапенко, со вспухшей губой и заплаканными глазами, диковато озираясь по сторонам, сидела у левой входной двери. Кругом – сочувствующие подружки. Все в черных сатиновых халатах, плотно повязаны косынками.

Он сидел обособленно, в первом ряду напротив стола, за которым восседали "судьи". Длинные волосы прикрывали сзади всю шею, а когда он поворачивал голову, вплотную касались воротника куртки.

Председательствовала за столом член месткома Клавдия Егоровна Румянцева. У нее мальчишеская стрижка седеющих волос, совсем нестарое лицо, но темные тени под глазами выдают возраст – ей около пятидесяти.

Олег знал ее младшего сына Владьку. Вместе учились до девятого класса, дружили только до пятого. Кажется, недавно все это было. Но сейчас Владька Румянцев учится уже на втором курсе Кораблестроительного института...

Вопреки ожидаемым нападкам, председательствующая дружелюбно посмотрела на Олега, зачитала "обвинительное заключение" и потребовала объяснить товарищам причину такого поведения.

Туркачев молча встал, одернул куртку. Может быть, ему понравился тон Клавдии Егоровны или просто он обрадовался, что депо наконец пришло в движение, глаза его просветлели.

Он пожал плечами и бойко начал, обращаясь к сидящим за столом:

– А чего говорить много? Я не хочу...

– Выйдите сюда, – прервала его Румянцева, – повернитесь лицом к товарищам и им рассказывайте.

– Можно и так, – согласился Олег, умеряя пыл.

Он рассказал, что девчата в цехе недолюбливают его, часто поднимают на смех, ехидничают, прячут инструмент. А позавчера их поведение превысило всякую меру, Во время работы Потапенко подошла к нему сзади и начала состригать волосы.

– Вот, полюбуйтесь, – Олег приподнял с воротника грязные волосы. Повыше затылка сияла небольшая плешь.

В зале засмеялись.

Румянцева постучала карандашом по графину, требуя тишины.

– Что было дальше? – спросила она.

– Ну, я не рассмотрел точно, кто это был из девчонок, и наугад размахнулся рукой... попал Потапенко по лицу... Какое она имеет право стричь меня?

– Так он говорит, Маша?, – спросила Клавдия Егоровна девушку.

– Не совсем так, – робко начала с места Потапенко. – Мы, то есть все девочки, давно ему предлагали, чтобы он подстригся. А то что это такое, не голова, а копна какая-то...

– Правильно, – поддержал ее старый мастер Кузьмич. – По технике безопасности с такими волосами работать на станке запрещается! Я не знаю, куда смотрит Монастырский... В общем, девчата правы на сто процентов, такое мое мнение, – закончил он.

– А почему ты после этого сбежал с работы и прогулял три дня? – спросил комсорг цеха Михаил Григорьев.

– Пропьянствовал, – объяснил Туркачев.

Тут уж стук карандаша по графину не помог. Заговорили все сразу, каждый по-своему.

– Почему мы не прогуливаем?

– Ему наплевать на честь цеха...

– Гнать таких с завода грязной метлой!

– Как выгонишь – он преимущество имеет, в тюрьме сидел. Таких перевоспитывать надо, а не гнать, товарищ дорогой...

Выступающие говорили много. Приводили примеры добропорядочности молодых рабочих, бросали упреки парткому, комитету комсомола, которые плохо ведут воспитательную работу среди молодежи. Излагали свои наскоро придуманные рецепты воспитания.

Олег неподвижно сидел на своем месте, вобрав голову в плечи, будто стараясь смягчить сыпавшиеся на него удары. Он прислушивался к некоторым советам, про себя соглашался с ними или нет, но раскрыть рта не смел. Пусть уж бьют до конца...

Слово взял старик Николаев:

– Для этого молодого человека есть единственный путь спасения: побольше работать и, не скажу поменьше, а совсем перестать пить...

– И не курить! – вставил острый на язык Витька Мотюхин, известный в цехе лодырь.

Вспыхнувший смешок тут же погас под серьезными взглядами рабочих. Витька поспешил спрятаться за чью-то спину. Собрание продолжалось...

На трибуну вышел комсорг Михаил Григорьев.

Настроен он был агрессивно. По его мнению, с прогульщиками и пьяницами типа Туркачева ни в косм случае не следует церемониться.

– Здесь упрекали комитет комсомола и комсомольцев в плохом воспитании... таких вот, – он небрежно кивнул в сторону Олега. – А дайте нам рецепт воспитания?

Например, я согласен взять индивидуальное шефство над Туркачевым. В роли няньки, правда, никогда еще не выступал, но для пользы дела можно попробовать. А то он всех девчат поочередно изобьет. К нам в цех никто из них не пойдет работать.

Эти слова вывели Олега из оцепенения. Он, словно проснувшись, приподнял низко опущенную голову. Глаза, устремленные до этого в одну точку, вдруг беспокойно забегали, будто нащупывали поддержку среди окружающих. Не слыша ничего, кроме издевательски-ехидного голоса Григорьева, он запротестовал:

– Не надо! Не надо мне таких воспитателей! Какнибудь сам разберусь...

– Как-нибудь нас не устраивает, – наседал Мишка. – Как-нибудь ты уже показал. Нужно так, как коллектив желает!..

Это было последней каплей, переполнившей чашу терпения. Правда, Олег не посмел уйти с собрания немедленно, но уже больше никого и ничего не слышал.

Он возненавидел сразу всех этих людей и заранее начал обдумывать самые разные планы мести им. С Григорьевым он решил рассчитаться особо. Сегодня же, после собрания, он встретит его на улице и изобьет. Изобьет лихо, с удовольствием. Пусть знает, щенок, кого на смех поднимать. Тоже мне, – от горшка два вершка, а туда же, поучать...

Он как во сне воспринимал последующие выступления. Кто-то говорил зло и отрывисто, кто-то унизительножалостливым тоном пытался защищать его. Затем Олега попросили встать и опять что-то спрашивали. Он механически отвечал. Единственная фраза, которую он услышал под конец отчетливо, была сформулирована так: "Объявить общественное порицание и предупредить..." О чем предупреждали, он не помнил...

Только когда Туркачев покинул душное помещение красного уголка и на заводском дворе жадно вдохнул полной грудью сырой, пахнущий жженым углем и каленым железом воздух, сознание происшедшего начало отчетливее дох.одить до него. Соблюдая хронологическую последовательность, он припоминал себе ход событий:

"Когда вернулся из заключения, на работу нигде не принимали. Пришлось идти в милицию за помощью. Уже с работниками уголовного розыска побывали не в одном отделе кадров. Наконец здесь на работу приняли. Отношение со стороны администрации – напряженно-подозрительное. Дружелюбия совсем мало. При всяком удобном случае давали понять, что я не такой, как все. Терпеливо переносил унижения. Работал честно. Спустя полгода стукнул эту назойливую девчонку. Стукнул за дело. Кто ее просил стричь? Парикмахерша сыскалась бесплатная! Побоялся ответственности и прогулял три дня. И загорелся сыр-бор. Сразу нашлись судьи, обвинители, покровители, даже "шеф". А кто со мной поговорил по душам за эти полгода? Не было такого...

А может, они правы. Ведь я взрослый человек и зачем мне покровители и учителя? В свое время много раз пользовался скидками на несовершеннолетие, молодость, неопытность... Может, это меня и губит – не привык думать сам за себя. Почему это кто-то должен ставить меня в свое стойло, а я, как норовистая лошадь, становиться? Чем же все-таки я от них отличаюсь? Ах да, я бывший вор, принес людям много хлопот и должен теперь все компенсировать... Плохо, что нет определенной гаксы, сколько же времени требуется, чтобы загладить свою вину, – год, два или до бесконечности... А этого экспериментатора я проучу, обязательно проучу. Пусть почувствует..."

– Не унывай, Олежка. Пропусти для успокоения стаканчик и иди спать. Утро вечера мудренее, – пользуясь тем, что никто, кроме Туркачева, его не слышит, ободряюще посоветовал Витька Мотюхин. – Вот "шефа" прихвати с собой, – уже совсем тихо закончил он, кивая головой в сторону приземистой фигуры Мишки Григорьева.

"Пустой человек, а дельные мысли подсказывает", – подумал про себя Олег.

Минуя проходную, он сбавил шаг, поджидая, когда с ним поравняется Григорьев.

Мишка, как ни в чем не бывало, обернулся. Его ктото грубовато взял за локоть.

– Ты что? – спросил он в недоумении у Туркачева.

– Поговорить охота.

Только сейчас, подойдя вплотную, Олег впервые рассмотрел, что шея у Григорьева короткая и плотная, длинные, как у обезьяны, руки, а плечи до предела растягивают просторную стеганую фуфайку. Однако это открытие не отпугнуло его. Он даже не насторожился и не подумал, что в комсорге встретит опасного противника. Не с такими хмырями разделывался, а с этим... Улучив удобный момент, когда все прошли и они остались вдвоем, Олег зажал между пальцами холодную металлическую пуговицу фуфайки, настойчиво притягивая к себе "шефа".

– Вот что, раз ты решил меня перевоспитывать, давай сразу и выясним отношения... Идет?

– Давай, – не раздумывая, согласился Мишка.

Они молча свернули с асфальтированной дорожки, направляясь за густые кусты сирени. Туркачев, как инициатор задуманного, шел впереди. Миша неторопливо, вразвалочку следовал за ним.

Углубившись метров на тридцать от центральной аллеи в парк, Олег остановился, критически осмотрел невысокую фигуру комсорга. Григорьев поправил берет и с любопытством рассматривал Туркачева, прикидывая, каким бы неплохим боксером мог стать этот ершистый па"

рень. "А может, стоит его пригласить записаться в нашу секцию бокса?" Напористость Туркачева ему даже нравилась. Туркачев был на добрых полголовы выше Григорьева. Стройный, кривоватые ноги затянуты в узкие зеленые брюки, модная куртка на молнии. Не красила его лишь лохматая, давно не стриженная голова. До этого дня они никогда не имели стычек между собой, и правы были выступающие на собрании, что комитет комсомола обошел вниманием этого молодого рабочего...

Туркачев, без сомнения, считал себя более сильным.

Он и не подозревал, что Григорьев имеет разряд по боксу и может легко справиться с двумя такими, как он.

– Сморчок, чего ты петушишься? – начал Олег. – Я тебе могу сосчитать ребра, зубы, если желаешь. Но дальше этого у нас с тобой дружба не пойдет. Разного поля ягода. Тебе сначала следует научиться сопли вытирать.

– Про ягоду ты верно говоришь. А насчет ребер в зубов можешь помолчать... Это ты с девчонками герой.

– Что?! Что ты сказал, мусор вонючий?

– То, что слышал. Тюрьма и завод – не одно и то же. Пора понять, если ты умный человек, – спокойно продолжал Григорьев.

Остывший на какое-то мгновение Туркачев засиял от удовольствия. Его оскорбили. Он сжал зубы и коротко стукнул снизу в подбородок Григорьева. На траву упал берет. Миша проворно отскочил на шаг назад, стал вполоборота к противнику, тряхнул коротким чубом, чтобы волосы не лезли в глаза, и подтянул к груди увесистые кулаки.

Распаленный хорошим началом, Олег невозмутимо двинулся на сближение. Он хотел схватить Мишку за шиворот и бросить вперед через ногу. Пусть уткнется в грязь лицом и попробует ее на вкус. Но плану этому на суждено было сбыться. Как только он приблизился на доступное – для удара расстояние, Григорьев нанес сильный удар с левой руки в грудь. Олег раскрыл рот, беспомощно хватая воздух, и почувствовал, как земля начала уходить из-под ног. На короткое мгновение глаза запечатлели росшие, как ему показалось, горизонтально стволы молодых тополей, а между ними, так же горизонтально, подобно закрытому шлагбауму, тянулся фонарный столб... Дыхание захватило, и он мешком рухнул на землю в липкую холодную грязь.

Очнулся он скоро. Григорьев стоял над ним и хладнокровно отсчитывал секунды:

– ..пять, шесть, семь...

Зверея от ярости, Олег не поднялся, а вскочил на ноги. Вскочить-то вскочил, а драться не мог. Правая сторона груди была как парализованная. А Григорьев молча принимал боевую стойку. Было бы безрассудством вновь бросаться в атаку. Еще подобный удар, и ему вообще будет не встать. Но признать поражение тоже не хотелось.

Сделав два коротких прыжка, Олег оказался у молодого клена и с силой потянул на себя забитый в землю для опоры дерева кол. Привязанный веревкой клен погнулся и затрещал, роняя остроконечные лапчатые листья.

– Не смей ломать деревья, подонок! – закричал Миша, подбегая.

Теперь злость охватила и его. Здоровенный кулак уже готов был опуститься на раскрасневшееся лицо Туркачева.

Он струсил окончательно. В последний момент он отпустил дерево и бросился наутек. Григорьев все-таки успел стукнуть его кулаком сзади, но удар был несильным...

Олег быстро бежал вперед. Вскоре он начал задыхаться. Прислушался. Нет, погони за ним не было. Да и к чему гнаться? Разве мало сраму после такого избиения?

Пошатываясь, он шел вперед по скверу. Увидел впереди два невысоких деревца, привязанных к кольям. С ожесточением вырвал их и отбросил в сторону.

– Субботники... комсомольские... У-у-у, гады! Ненавижу...

На детской площадке в центре небольшого аквариума мирно бил фонтанчик. Олег в изнеможении нагнулся, вымыл руки, лицо, очистил грязь с куртки и брюк. Напился холодной воды. Подошел к садовой скамейке, шлепнулся на нее.

Долго он сидел в одиночестве, стараясь обдумать свое положение. Изредка на крутом повороте скрипел колесами по рельсам трамвай да доносился рев МАЗов, возвращавшихся в соседний гараж на ночь.

"Что ж это такое? Сговорились все против меня, что ли? Мать мной недовольна – мало зарабатываю, по дому ничего не помогаю. На работе меня учат уму-разуму молокососы вроде этого... Мало того, они меня еще и бьют! Где же выход?"

Невдалеке послышались пьяные голоса гуляк. Два нестройных мужских баса пели "Шумел камыш..." Олег почувствовал знобящий холод. Неплохо бы сейчас и ему выпить стаканчик водки и забыть все хлопоты и обиды.

Запеть вот так же громко и бесшабашно... Но где взять денег? Мать, конечно, не даст, об этом нечего и думать.

Идти к старым дружкам ему не хотелось. Стыдно самого себя, да и отвыкать от них начал. Во всяком случае, к ним его не тянуло.

Съежившись от озноба, он поплелся на остановку трамвая. Проехал до столовой. Матери на работе не оказалось.

– Домой пораньше собралась, – сообщила певучим голосом пожилая официантка тетя Феня. – Клиентов мало, буфет пуст, всем тут делать нечего... Ой, совсем забыла, – зашептала тетя Феня, – она ж тебе плащ купила!

Моднющий!..

– Тетя Феня, вы мне до завтра три рубля не дадите?

Лицо официантки преобразилось. Улыбка исчезла, брови насупились.

– Какие ж у меня деньги? Откуда?

Дома матери не было. Плащ он нашел в шкафу. Действительно, плащ что надо. Зеленый с голубоватым отливом. На петле висела опломбированная бумажка-ценник.

Стоил плащ сто семнадцать рублей. У них с матерью, по его подсчетам, было собрано сто сорок рублей. Значит, если мать не делала других покупок, два червонца должны быть где-то в шкафу. Он принялся лихорадочно прощупывать карманы пиджаков и кофт, выложил на стол две стопки чистого белья, отрез штапеля, приготовленный матерью для штор, еще какие-то тряпки. Под руку попал клетчатый носовой платок, в нем что-то хрустнуло. Так и есть, три пятерки...

В магазине продавались только поллитровые бутылки водки. "Осилю", решил Олег и заплатил в кассу за "Московскую", пиво и двести граммов колбасы.

Когда подходила очередь получить в отделе покупку, его кто-то дернул за рукав. Бог мой! Перед ним стоял вытянувшийся, повзрослевший Роб. Сплюснутая в виде пилотки шляпа коромыслом лежала на рыжей, коротко стриженной голове. Необыкновенно длинный пиджак с золотистыми пуговицами. Все в его стиле!

– Какими судьбами?! Робертино!

– Все тем же способом, – буркнул Роб и сунул в руки Олега чек. – Мне две бутылки красного и пару лимонов.

– Выглядишь ты франтом, – позавидовал Роб, когда они вышли из магазина. – Плащик люкс. Работаешь? Жецился?

– Работаю. А как твои дела?

– Хуже некуда. Даже прописки не имею. Положение о паспортах. Да ну и черт с ним! Ты куда направился? Может, компашку составишь? Мы тут с Димкой, да ты его знаешь – Бацилла, затесались к девчонкам.

Балдим третий день. Поговорить с ними, то и для тебя можно устроить...

– Этого добра не хочу. Просто выпить – пожалуйста, зайду, – согласился Олег.

Они свернули в соседний переулок, поднялись на третий этаж старого дома. Роб позвонил.

Дверь открыла тощая и длинная, как оглобля, девица.

Обильно напудренная, с папиросой в зубах, она картинно провела сухой ладонью по чуть заметно выделяющемуся из-под халата бедру и представилась Олегу:

– Стелла.

– Олег.

– Очень приятно. Мне кажется, я вас где-то встречала.

– Вполне возможно. Я живу рядом.

– Вот видите, у меня глаз наметанный...

– ..На холостяков, – ввернул Роб.

Из глубины квартиры доносились звуки радиолы, звон посуды, пьяные голоса.

– Кого бог принес? Не женатого – женить, женатого – топить! – объявил Димка Бацилла, появляясь в прихожей.

– Холостяк, – махнул рукой Олег.

Бацилла не узнал его или сделал вид, что не узнал.

Олег снял в коридоре плащ и выставил на стол свой "пай". Кроме девицы, открывшей дверь, за столом сидела другая, молоденькая, лет восемнадцати. Бацилла торопливо подсел к ней, как бы заявляя этим полное и безраздельное свое право на ухаживание.

На столе лежали грязные ложки, вилки, остатки недоеденной закуски. Никто даже и но пытался навести хоть относительный порядок. Видимо, все привыкли к такой обстановке и не считали нужным что-то менять.

В комнате стоял сизый табачный дым. Окурки валялись и под ногами, и на столе, и даже на тарелках.

Сухопарая Стелла выключила радиолу и с любопытством уставилась на Олега.

– Это мой друг, Олег Турка, – представил его Роб и принялся открывать бутылки.

Туркачева смутила такая бесцеремонность. Он уже отвык от своей сокращенной фамилии, так его называли года три тому назад.

Теперь, снова услышав свое прозвище, он неприятно поморщился.

– За опоздание ему полагается штрафная, – объявила Стелла.

Тем временем Роб принялся за "Московскую". Он налил во все рюмки понемногу, а Туркачеву наполнил до краев граненый двухсотграммовый стакан. Олег не возражал. Выпил до дна.

Настроение понемногу начало возвращаться к нему.

Вскоре он уже начисто забыл сегодняшнее собрание и то, как был избит Григорьевым. Исчезла усталость, он оживленнее начал принимать участие в общей беседе.

Пьяные девицы претендовали на право поучать ребят.

Говорилось все в бесстыдно-прямом тоне, они совсем не стеснялись присутствия мужчин. При этом Оглобля преданно смотрела Олегу в глаза, как бы ожидая похвалы с его стороны.

Олег шутил, но поведения девиц не поощрял. Тогда Стелла "меняла пластинку".

– Олег, посмотри на меня, не избегай и не обижай, – просила она.

– К чему этот спектакль?

– Хотя бы к тому, что я женщина. И мне очень нравится разрез твоих глаз... Еще у тебя хорошие губы, – ворковала Стелла, когда Роб не мог слышать ее,

– Никогда не подозревал, что у меня столько хороших качеств.

– Сколько тебе лет?

– Девятнадцать.

– А сколько мне, как ты думаешь?

– Что-нибудь около тридцати.

– Фу, какой нехороший. Явно ехидничаешь. Разве?

я так старо выгляжу? – нервничала Оглобля.

Это было занимательно. Олег смеялся, понемногу сбавлял с тридцати и, наконец, даже соглашался ни шестнадцать лет.

А между тем водка и вино кончились. Роб ужа дважды недвусмысленно намекал Туркачеву, не может ли он организовать еще хоть "полбаночки". Олег не стал жадничать. Вынул из кармана оставшиеся десять рублей и молча положил на стол.

Роб схватил деньги, как коршун цыпленка, и скрылся за дверью.

После его возвращения Олег продолжал пить до дна все, что ему наливали, и вскоре совсем опьянел. Он смутно помнит, что его подняли из-за стола и повели на лестницу. На улице он на какой-то миг остановился, узнал соседний скверик и решил через него напрямую пройти к дому. Ноги не слушались. Он присел на скамейку и потерял сознание...

Сколько длилось забытье, он не помнил. Пришел в себя от жажды. Нестерпимо хотелось пить. Олег с усилием открыл глаза. Он лежал на узкой железной койке, укрытый грубым одеялом защитного цвета. Помещение походило на казарму или большую больничную палату.

Часть коек была заправлена. На некоторых спали люди.

Доносился богатырский храп.

"Неужели я в больнице? Может, попал под трамвай и лежу без ног?" мелькнула страшная мысль.

Голова была тяжелая, будто напитая свинцом и накрепко соединенная невидимыми нитями с подушкой.

В горле пересохло, внутри все горело. Пить хотелось нестерпимо. Но поблизости не было ни тумбочки, ни графина с водой, как это бывает в больницах. Он смутно начал припоминать вчерашний день. Подняться и позвать кого-нибудь не было сил.

И вдруг за стеной он услышал топот ног, шум и явно пьяный мужской крик:

– Зачем снимаешь брюки, гад? Я никакой не пьяный.

Вы за это ответите... Где ж это я нахожусь, адрес хоть скажите.

Послышался глухой стук в стену, всплеск воды, пущенной из крана или шланга, и снова тот же пьяный голос:

– Душевой ванночкой угощаете! Вот это хорошо, совсем кстати... Ну, ну, не дури! Тоже мне, холуй. Коль к делу приставлен, так изволь исполнять его добросовестно. Зачем струю в глаза направляешь? Вот так, смотри у меня...

Только теперь Олег догадался о назначении заведения, в котором пребывал.

"Так, значит, – подумал он, – час от часу не легче.

Познакомился и с вытрезвителем. На работу сообщат, конечно. Мать поднимет хай – это законно. Ничего себе..."

Милиционер в белом халате, надетом поверх форменной одежды, ввел нового "пациента", видимо того, который только что был под душем.

– Ложитесь, – сухо приказал милиционер, показывая рукой на свободную койку.

– Зачем ложиться? – удивился пьяный. – Я хочу гулять. Оденьте меня, живо! – вполне серьезно приказывал он милиционеру.

С трудом удалось уложить его. Милиционер стоял рядом, ожидая, пока "пациент" уснет.

– Старшинка, – жалостно позвал Олег. – Водички бы попить. Все пересохло внутри.

Милиционер, ничего ему не ответив, принес полную алюминиевую кружку воды. Туркачев выпил до дна, поблагодарил, перевернулся на другой бок и опять уснул...

Утром дежурный медвытрезвителя подал ему под расписку одежду.

– А где плащ? На мне был новый плащ! – возмутился Олег.

– Вот этого я не знаю. По акту значится, что вы были одеты в куртку и брюки, на ногах туфли. Все сполна выдаю. А головного убора и плаща не было. Вас нашли в сквере граждане и позвонили нам. Те же граждане и понятыми были при доставлении. Они уверяли, что вы были в куртке...

– Совсем хорошо. Приличное похмелье...

– Студент? – спросил дежурный.

– Рабочий, – сознался Олег. – Не сообщайте на завод, меня выгонят.

– Это не от меня зависит, – добродушно пояснил дежурный. – На то у нас начальство есть. Приходите завтра к одиннадцати на прием.

Тут же была выписана квитанция, где указывалось, что Туркачев О. Г. обязан в десятидневный срок уплатить в любую контору Госбанка или в кассу медвытрезвителя пятнадцать рублей за оказанные ему медицинские услуги.

– Вот это зря, – обиделся Олег, читая квитанцию. – У меня за душой ни копейки.

– Иначе нельзя, – посуровел дежурный лейтенант, – раньше надо было думать.

3

Дверь открыла пожилая женщина. Тучная и неуклюжая, она выжидательно глянула на Олега бесцветными водянистыми глазами. Было что-то в ее фигуре непропорциональное, даже противное. Тонкие бугристые ноги и чрезмерно толстое туловище делали ее похожей на жабу. А выкрашенные в рыже-льняной цвет волосы не молодили, а, наоборот, еще более старили ее.

– Можно позвать Стедлу? – стараясь быть спокойным, попросил Туркачев.

– Нельзя. Она больная, – отрезала женщина, стараясь закрыть дверь.

– Как же так? Я вчера вечером был у вас...

– У меня вы никогда не были, и я вас не знаю.

– Ну, не у вас, у Стеллы. Здесь был Дима, Роберт.

– Роберт? Он, братец мой, три дня как уехал. На новостройки подался. И вчера он здесь быть никак не мог. Вы что-то путаете, молодой человек.

Перед носом Олега захлопнулась дверь. Он вновь нажал на кнопку звонка.

– Ах, ты еще и хулиган! – забесновалась за дверью старуха. – Вот сейчас милицию вызову...

Ошибиться Олег не мог. Ведь вчера вечером он был совершенно трезвым, когда Роб привел его в эту квартиру. Да и крашеная старуха не отрицает знакомства с Робертом, о Стелле говорит. Здесь что-то не то. Плащ, конечна, остался у них. Но из-за одного ли плаща это представление? Может быть, Роб с Димкой успели что-то натворить, и им выгодно было исчезнуть из города "три дня тому назад"? Плюнуть к черту, пусть они подавятся плащом.

Во дворе Туркачев резко обернулся и посмотрел на окна квартиры. Сбоку, за отодвинутой шторой, выглядывало узкое лицо с пепельно-серыми волосами и крупным носом.

Он узнал Стеллу.

"Откалываются, – догадался Олег. – Ну хорошо. Меня тоже не проведешь. Вы мне еще принесете плащ сами.

Прощения попросите..."

Почти у самого своего дома, у книжного киоска, Олег увидел старшего оперуполномоченного уголовного розыска Бадракова. Он неторопливо, с нарочитой набрежностью рассматривал номер журнала "Нева". Ветер вырывал из рук страницы, играл ими, как веером, а оперативник стоял слегка прислонившись к фанерной стенке и, как показалось Туркачеву, смотрел не столько в журнал, сколько на окна его дома. Значит, подозрения его начинали оправдываться. Этот гость зазря не пожалует. Журнал – это, конечно, маскировка. Идти с большого, изобилующего книжными магазинами и киосками проспекта в глухой переулок ради какой-то "Невы"? Чтото не вяжется, товарищ капитан!

А может, он выслеживает совсем не его, а кого-нибудь другого? Мало ли жуликов в городе?

И все-таки Олег заволновался. Идти домой или не идти? Бадраков тем временем заметил его, перестал смотреть на дом. Выстоял, значит, дождался своего. Теперь предложим ему дуэль...


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю