Текст книги "Разведчики"

Автор книги: Василий Яковлев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 9 страниц)

В 1917 году произошло то, чего Вадлер не ожидал никак, что привело его в полную растерянность: команда миноносца «Пылкий» присоединилась к другим судам Черноморского флота, выступившим против самодержавия. Никогда не задумывался Вадлер над тем, что такое народ, что такое матросы, с которыми в течение стольких лет он сталкивался ежедневно. Чего тут думать? Безликая, безвольная масса, созданная лишь для того, чтобы повиноваться. И вдруг эта масса, эта матросня диктует ему, графу Вадлеру, свои условия. И самое страшное – он почувствовал в ней силу. Силу, которой невозможно противостоять. Бросился к Колчаку, того и след простыл. И этому всесильному, мудрому адмиралу пришлось покориться властной, непонятной силе, именуемой – революционный народ.

Вадлер отошел от дел, затаился. Теперь у него действительно не было иного выхода, кроме как выждать, пересидеть это тревожное время. Ничего не осталось в душе Вадлера, кроме ненависти. Бешеной, лютой ненависти к этим людям, которые лишили его всего, что он имел. Он решил бороться. Но как? Кругом полнейшая неразбериха. Кого избрать в союзники, к кому примкнуть? Вадлер метался в поисках выхода, затравленный, одинокий. И вдруг воспрянул – в Крым вступали англо-французские войска.

Зашевелилось, подняло голову белогвардейское отребье. Вновь облачился в мундир капитана первого ранга Вадлер.

Вскоре он был вызван к адмиралу Канину который по собственной инициативе сформировал штаб русского флота. Вадлеру предложили пост начальника оперативного отдела штаба Черноморского флота. Ни минуты не колеблясь, он дал согласие. Он опять был у власти, у него были подчиненные… Он арестовывал и вешал революционных моряков, вел допросы. Теперь-то он отомстит этим большевикам, он покажет им, кто истинные правители России.

Кровью сотен людей обагрились в те дни руки графа Вадлера.

Но снова все рухнуло. Напрасно создавал себе иллюзию власти Вадлер, напрасно ездил он в Екатеринодар для переговоров о совместных действиях с Деникиным. Не помогли ни англичане, ни французы. Ничто не помогло.

В апреле 1919 года Вадлеру пришлось удрать за границу. В Россию он уже не вернулся.

Что было потом? Неудержимое падение. Вначале Вадлер не сознавал этого, ему даже казалось, что он продолжает бороться. Вступил в «РОВС» (русский общевоинский союз), на собраниях которого произносились пылкие речи и строились далеко идущие планы. Но очень скоро Вадлер понял, что все это – пустая болтовня, не стоящая даже комариного укуса. Страна, которую он так ненавидел, крепла. Становилась несокрушимой.

Но что же делать? Газетки, всякие там собрания, которые обычно заканчиваются попойками, – ерунда. Надо что-то посерьезнее. Но что, что? Бессонные, беспутные ночи в кабаках, пьяная болтовня в кругу таких же, как он, опустившихся соотечественников, тяжелое пробуждение, хватающая за сердце тоска и снова похмелье… Так продолжалось не год, не два. Таяли деньги, силы, здоровье. Потом наступило полное безденежье.

В ту пору Вадлер встретился с Шилейским, который навел о нем справки, предложил сотрудничать с румынской разведкой.

Были вначале мелкие поручения. Унизительные, грязные. Сцепив зубы, Вадлер, некогда блестящий морской офицер, выполнял их. В нем проснулась звериная жажда выжить, выбраться на поверхность любой ценой. Потом пошли задания потрудней. Вадлер выполнял и их.

Незадолго до войны ему доверили и совсем серьезное: отправиться в Россию и составить самое подробное описание одного из черноморских портов. Задание он провалил.

Началось самое паршивое время в жизни Вадлера. Ему дали полную отставку. Совсем пал духом граф. Дошло до того, что по самым мелким закусочным промышлял – стаканчик выпрашивал. Перепадало все реже и реже.

И тут началась война. Война с Советской Россией. Вот оно то, чего он ждал столько лет! Настоящее дело. Возможность мстить, возможность удовлетворить свою ненависть. Возможность встретиться с теми, от кого он бежал много лет назад, и – стрелять, бить, жечь, убивать! Убивать!

Вадлер стал искать встречи со старым знакомым Шилейским. Тот отнесся весьма скептически к намерениям Вадлера немедленно вступить в действующую армию и отправиться на восточный фронт. Видимо, были у него в отношении этого человека иные планы. «Мы с вами, Вадлер, – сказал Шилейский, – солдаты иного фронта. И задача у нас другая. Ждите, возможно, скоро вы понадобитесь».

Через несколько дней Вадлера вызвал немецкий адмирал Шумахер.

Зачем он понадобился Шумахеру, Вадлер толком не знал.

А дело обстояло так. Адмирал Шумахер, он же резидент немецкой разведки в Румынии, получил личный приказ Гиммлера: срочно подобрать агентов для работы в России из русских белоэмигрантов. Легко сказать! Большой ли толк от этих вконец опустившихся людей, которые дни и ночи проводят в захудалых ресторанах, занимаются пустой говорильней и ни на что путное не способны. Но попробуй не выполни приказ грозного министра. Нет, такое и на ум не приходило Шумахеру. Он ломал голову, как быстрей выполнить приказ.

Шилейский, угодливо изгибаясь (и как только он ухитряется проделывать это, сидя в кресле), заявил адмиралу, что у него есть несколько кандидатур на примете. И один из них – Вадлер. – Шилейский сделал паузу. О, Вадлером господин Шумахер будет доволен. Отличная биография, опыт и страстное желание доказать свою преданность великой Германии фюрера.

Выслушав последнее, адмирал иронически хмыкнул. Страстное желание доказать преданность! Как бы не так. Страстное желание заработать побольше – вот это больше похоже на правду. Уж он-то знал этих эмигрантов. Ни чести, ни совести, ни родины. Презренные людишки. Ладно, сейчас и они нужны Германии, и заплатят им щедро.

Прервав Шилейского, адмирал коротко бросил:

– Доставьте ко мне этого Вадлера завтра к двенадцати.

Кабинет у адмирала Шумахера огромный, роскошно обставленный, стерильно чистый. В большие окна льются потоки света. За окном ясный, холодный осенний день.

Вадлер продрог в своем легком пальтишке, пока шел сюда. И сейчас сидит ежась, никак не удается согреться, а Шумахер сверлит его холодными стальными глазами. И Вадлер чувствует себя маленьким, жалким, неопрятным в этом роскошном кабинете. Он старается приободриться, принять небрежную позу, но у него ничего не получается. И Вадлер еще больше теряется и весь сжимается.

– Расскажите о себе. Только коротко, – Голос у адмирала громкий, ледяной.

Это хорошо, что коротко. Потому что о многих подробностях своей биографии ох как не хотелось бы вспоминать Вадлеру. Теперь есть возможность умолчать о них.

Коротко… С чего же начать? С предков, пожалуй, эта карта выигрышная.

Родословная у Вадлера дай бог такую этому надменному адмиралу. Отец – граф, был адъютантом у генерал-губернатора Вильно. Генерал от кавалерии армии его величества. В 1918 году ехал в Прибалтику, чтобы принять командование армией, но по пути был убит петлюровцами. Кстати, его преемником стал Юденич. Мать – урожденная баронесса Кэнге, родом из Курляндии…

– А каково происхождение вашей фамилии, – перебил Вадлера адмирал. – Она настоящая?

Вопрос как нельзя кстати. Вадлер приободрился:

– Должен сказать вам, господин адмирал, что наш род ведет свое начало из Германии. Мой прадед был прусским посланником в России. Женился на русской…

– Хорошо, рассказывайте о себе.

О себе… Что ж, можно и о себе. Только сохрани господь увлечься! Самое существенное, самое необходимое.

Вадлер рассказывал сухо и коротко. О многом умалчивал. Когда он закончил, Шумахер, брезгливо поморщившись, сказал:

– Вы не очень искренни, господин… э-э, Вадлер, – заговорил Шумахер, – нам известно о вас гораздо больше. Помните об этом. Однако вы нам подходите. В отношении дальнейшего вас подробно проинструктируют.

Через месяц, пройдя курсы разведки и шпионажа (краткосрочные, ввиду военного времени), Вадлер был зачислен в особую службу разведки, подчинявшуюся непосредственно СД.

В задачи «особой службы» входил сбор всяческих шпионских сведений. Причем сведения эти должны были передаваться в немецкие контрразведывательные органы и жандармерию «для принятия эффективных мер против саботажа, террора, диверсий и другой антигерманской деятельности» – так было написано в приказе, с которым Вадлер ознакомился на курсах.

Перед самым выпуском с агентами встретился представитель фашистской контрразведки. Он поставил присутствующих в известность о том, что главная их задача – вербовка агентуры, сбор сведений военного характера при опросе военнопленных, переброска секретной агентуры в тыл Красной Армии. Ну и, конечно, борьба с подпольными организациями, с партизанами.

Между прочим полковник весьма прозрачно намекнул, что звания, присвоенные агентам, – полковник, подполковник, – все это является своего рода бутафорией. Агенты в сущности подчинялись немецким офицерам, стоявшим в звании гораздо ниже их.

В Одессе Вадлер пробыл недолго. Вскоре его вызвал генерал – командующий одной из южных группировок гитлеровских войск – и сообщил, что немецкое командование оказывает господину подполковнику огромное доверие: он назначается начальником СД в Приморск. Это крупный пост, и обычно его занимают заслуженные немцы. Для Вадлера – это большое повышение.

Вот это удача! Наконец-то без опеки гестапо, наконец-то самостоятельность. Вот тут он покажет себя. Но в заключение беседы генерал сказал, что о всех своих действиях, о всех враждебных актах партизан и подпольщиков, если они будут, обо всех подозрениях Вадлер обязан подробно информировать представителей гестапо.

И все же отсутствие постоянного контроля, возможность проявить инициативу окрылили Вадлера. Он приступил к выполнению своих обязанностей весьма ретиво. Ему казалось, что он чего-то достиг. Генерал Розенберг одобрил его деятельность. Но стоило ему оступиться, и все полетело к черту. Нет, не стоило ему приезжать в эту страну, не стоило.

Изрядно подвыпивший Бергер пожаловался Коху, что шеф его зол, как черт, получил нагоняй от генерала за какую-то радиостанцию, которую никак не удается обнаружить. Кох посочувствовал ему и самодовольно заявил, что вот он может быть своей службой доволен. Никаких волнений. И все эти советские радиостанции, подполье, партизаны его абсолютно не касаются. Он имеет дело с неодушевленным тряпьем. Что и говорить, служба у интенданта Курта Коха была на редкость спокойной.

Глава седьмая
РАСПЛАТА

Галя шла по шоссе медленно – она очень устала. Позади километров тридцать, а впереди столько же. Пожалуй, до вечера не дойти. И надо же, столько прошла, и ни одна попутная машина не берет. Уже не раз, заслышав позади рокот мотора, она сбегала с середины дороги на обочину и поднимала руку. И все напрасно. Проносились мимо машины, заполненные солдатами, они что-то кричали ей и хохотали, ползли тягачи с прицепами. Прошли две танкетки, из открытого люка одной выглядывал фашистский танкист, он что-то прокричал Гале.

Так она и шла. Поднимала руку, улыбалась, а сама по уже выработавшейся привычке запоминала и количество автомобилей и характер груза. Но сейчас это было не так важно, сегодня нужно было во что бы то ни стало к ночи добраться до города. Завтра ей предстоит очень напряженный день. Надо перебороть усталость, идти быстрей, гораздо быстрей…

А вот прошлый раз ей повезло. Тогда она, выйдя из леса, прошла по шоссе метров сто, ну от силы сто пятьдесят, и увидела вынырнувшую из-за поворота легковую машину. Галя, приготовив самую беззаботную, самую веселую из своих улыбок, подняла руку. Машина остановилась. Когда она подбежала к машине, шофер кивнул на заднее сиденье. Галя открыла дверцу. В машине сидела женщина. Еще молодая, очень накрашенная. «Немка? Что ж, это еще не самый худший вариант». Женщина вначале молчала и только искоса поглядывала на Галю. Потом спросила по-русски откуда она идет, куда и зачем. Галя ответила с готовностью, что жила в Красногорске, работала в больнице санитаркой, вообще-то она медсестра, но устроиться по профессии ей не удалось. А подруга у нее в Приморске работает в больнице и обещала помочь с устройством. У подруги есть покровитель немецкий сержант Зильберт Хацке. Фрау случайно не знает такого? Женщина пожала плечами. И вот теперь она идет в Приморск. Если бы не доброта фрау, пришлось бы тащиться пешком.

– Какая я фрау? – опять пожала плечами женщина, перебивая словоохотливую собеседницу. – Зови Людмила Васильевна. – Она внимательно, изучающе рассматривала Галю и вдруг спросила отрывисто: – Комсомолка?

– Была до войны, – вздохнула Галя, – кто ж не был в комсомоле?.. Без этого и работу приличную не получишь.

– А почему у немцев осталась?

– Куда ж деваться было? У меня ни родственников, ни знакомых нигде нет. Денег тоже.

Женщина помолчала, потом вынула из сумки плоскую флягу, отпила несколько глотков. Опять повернулась к Гале. Резко запахло коньяком.

– Значит, на немцев работаешь, комсомолка?

– Ох, какая вы… Жить-то надо, – глаза Гали смотрели простодушно, прямо…

– Вот то-то и оно, что жить нужно. Молодец, понимаешь что к чему. А то родина, слова там всякие красивые… – и без всякой связи с предыдущим добавила: – А ты симпатичная. Таких, как ты, на плакатах рисуют, а внизу подпись: «Что ты сделал для разгрома врага?», или что-нибудь в этом роде.

Галя молчала. Не нравился ей этот разговор. И женщина эта противная. Не из простых «овчарок», видно.

Когда въехали в город, Галя попросила остановить машину. Женщина хлопнула шофера по плечу, прощаясь, сказала:

– Ты мне понравилась. Если надо будет помочь, помогу. Ищи меня в комендатуре СД. Спросишь Ир… Людмилу Зембровецкую… – Обмолвка этой женщины, досада, скользнувшая по ее лицу, были мгновенными. Но Галя все подметила. И не забыла.

Этот голубоглазый шофер стал настойчивым поклонником Людмилы Зембровецкой. Да и секретарь Вадлера относилась к нему гораздо благосклонней, чем к остальным. Она была особой практичной и понимала, что ничего серьезного с офицерами, да и с самим господином Вадлером, любовницей которого она стала в тот же день, что и секретаршей, быть у нее не может. Ни один из них на ней не женится. Им бы только время провести. Впрочем, ее поклонники и не скрывали этого.

А Петр Костомаров славный парень. И на жизнь оба смотрят одинаково – практично. Он говорил, что прикапливает деньги. Если события обернутся круто (что он подразумевал под этим, Петр не пояснял), они уедут куда-нибудь подальше из Приморска и купят или построят себе домик. Правда, сейчас никуда уезжать она не собиралась, а дальше – возможно, и придется сделать так, как предлагает Петр. Дальновидность – качество ценное. Себя Люся считала дальновидной. А как же – ведь она сумела вовремя сориентироваться и выйти сухой из воды. Попробуй другая на ее месте.

Когда в первые же дни войны погиб ее муж, летчик, Люся, впрочем звали ее тогда Ириной Сухожиловой, растерялась… Как же она теперь? Ведь никого нет у нее. Да и профессия – она работала до замужества машинисткой – основательно подзабыта. Но у мужа были друзья, которые не оставили молодую женщину. Один из них, инженер Иванов, предложил ей работать у него секретарем-машинисткой. Поначалу ее будут не очень загружать, она вспомнит, что позабыла. Ирина согласилась. Она быстро освоилась и даже пробовала флиртовать с Ивановым. Тот дал ей понять, что это лишнее. Лишнее так лишнее… Вскоре учреждение, в котором работал Иванов, эвакуировали. Ирина перешла на работу в пограничную воинскую часть. Энергичная, бойкая молодая женщина зарекомендовала себя здесь отличным работником. А вскоре ее вызвали в штаб обороны и предложили учиться на радистку с тем, чтобы стать разведчицей, работать в тылу врага. Это было так романтично, Ирина дала согласие. После окончания спецкурсов получила задание: отправиться в Приморск в качестве связной майора Петрова. С ней беседовали очень серьезно, ее спрашивали: сможет ли она, не дрогнет ли, не струсит? Пусть лучше говорит сейчас, потому что иначе может поплатиться не только своей жизнью, но и погубить многих людей.

Она отвечала: да, сможет. Но она не задумывалась о предстоящих трудностях. Она привыкла надеяться на авось, жить, как живется. И до сих пор все вокруг так хорошо, так доброжелательно к ней относились, все складывалось так удачно. Несомненно, ей и в дальнейшем повезет.

…К Приморску Сухожилова подходила одна. Ее напарник, неунывающий, находчивый парень Сергей Науменко, погиб в перестрелке с патрулем. Их обнаружили, когда они пробирались оврагом вдоль шоссе. Сергей, передав ей рацию, сказал: «Уходи, я задержу». Вскоре Сухожилова услышала стрельбу. Пригибаясь, она некоторое время быстро шла оврагом вдоль шоссе в сторону Приморска. Перестрелка прекратилась, Сухожилова поднялась по откосу, раздвинула кусты, осторожно выглянула. До сумерек было совсем немного. Багровое солнце уже уползало за дальнюю гору. Последние его кроваво-красные лучи ложились на шоссе. И в этом зловещем свете из-за поворота выползли два фашистских танка. За ними шли автомашины с солдатами, потом мотоциклисты. Колонна двигалась медленно, не спеша, как показалось Сухожиловой, по-хозяйски деловито. Она закрыла глаза, вобрала голову в плечи. Ей чудилось, что вся эта громада ползет прямо на нее, подомнет под себя, раздавит.

Давно уже прошла вражеская колонна, а Сухожилова все еще лежала в кустах у шоссе, объятая страхом, окончательно опустошенная.

Бороться против этой силы? Нет, нет, она не может. Что же делать? Что? Потом пришло решение. Сухожилова сползла на дно оврага. Сбросила рацию, поспешно забросала ее камнями.

Ни на какие явки она не пойдет. Она переждет. Документы в порядке. Скажет, что идет с переправы, не успела эвакуироваться. Устроится в Приморске на работу. Дальше будет видно.

…На окраине города Сухожилову задержали полицейские. На первые же вопросы она ответила путано, сбивчиво – страх совершенно парализовал ее разум, волю.

Ее отвели в СД. Сначала Ирина молчала. Ей задавали вопрос за вопросом, а она молчала. Когда стали бить – не выдержала. Рассказала, зачем была послана в Приморск. Однако указать место, где должна была встретиться с Петровым и пароль, она отказалась. Бить ее больше не стали. Отправили в лагерь для военнопленных неподалеку от Приморска. Там посадили в карцер. Ирина сломилась. Через полицейского и начальника лагеря передала, что будет говорить. Дальнейшие ее допросы вел Вадлер. Сухожилова указала явки. Тех людей, с которыми должна была встретиться. Она присутствовала при их допросе, нарядная, спокойная. Ее ставили им в пример – если они все расскажут, их ожидает свобода. Возмущенные, презрительные, уничтожающие взгляды на Ирину не действовали. Она равнодушно отворачивалась. Что ж, всякий живет, как умеет. Не всем совершать подвиги…

Вадлер предложил ей стать агентом СД, она согласилась. Согласилась машинально, не думая. Ей казалось, что она нашла лучший выход из положения. На самом же деле она все глубже и глубже вязла в трясине лжи и предательства.

Через некоторое время с провокационной целью Сухожилову – теперь она стала Зембровецкой – посылают в концлагерь. Ее задача – втереться в доверие честных советских людей, а затем выдать их. Ей «везло». В лагере она довольно близко сошлась с женой партизана Аней Степановой. Та поверила предательнице, ее выдуманной биографии, выдуманным подвигам… Как-то Аня проговорилась, что ее муж сейчас на подпольной работе и что иногда он бывает у ее матери. Сухожилова-Зембровецкая немедленно передала эти сведения в СД. За квартирой старухи установили наблюдение, и вскоре Степанов был арестован.

Потом она выдала разведчиков, посланных на связь с Петровым, и самого Петрова. И каждый раз Вадлер обещал, что это задание будет последним… Потом полковник взял ее к себе в штаб секретарем-машинисткой. Ему нужен был рядом человек, которому можно хоть частично довериться. Не потому, что человек этот предан, а хотя бы в силу того, что он связан с тобой общими преступлениями.

Так и жила Ирина-Люся. Днем стучала на машинке и выслушивала любезности офицеров, вечерами кутила в ресторане. Избегала оставаться одна. Потому что тогда наваливались тоска и страх, зажимали в тиски. Оглушала себя спиртным. Становилось легче. Вначале случалось это довольно редко, в тягостные минуты одиночества, потом все чаще и чаще. И скоро наступило такое время, когда Люся и полдня не могла прожить без водки.

И тут появился этот славный шофер Петр Костомаров. Нет, не все плохо у нее в жизни, обозначился какой-то просвет. Правда, Петр всего лишь шофер, но ей ли выбирать! И потом в этом парне чувствуется уверенность, сила, то, чего недостает ей, Люсе.

Вел себя Петр отнюдь не нахально. Да и разговорчивым этого парня не назовешь. Оживлялся он лишь в двух случаях: когда речь шла о доме или о ее, Люсином, прошлом. Ну дом, понятно, а вот ее прошлое… Люсю удивляло, почему оно так интересует Костомарова. Настоящее-то и его и ее куда неприглядней – оба на немцев работают. Но Петр настаивал: понимаешь, хочу все-все о тебе знать. Люся умилялась и рассказывала. Не все, конечно. Особенно о многом приходилось умалчивать, когда речь заходила о военном времени. Ну, жила в Красногорске, ну, не выдержала бомбежек, ушла. Здесь у нее была подруга. Ее не разыскала.

Как попала к Вадлеру? Да, видимо, так же, как и ты в ресторан, – жрать-то надо, вот и пошла работать. А не все ли равно – у Вадлера или еще где? Но Петр-то знал, что далеко не все равно. И как он ни бился, не мог узнать, случайно ли попала Зембровецкая к Вадлеру или сожгла за собой все мосты и пошла на предательство.

До назначенного часа еще оставалось время. Теперь Галя могла не спешить. Она шла медленно, внимательно оглядываясь по сторонам. Не впервые она в Приморске, но каждый раз проходила по улицам с новым чувством. До войны это была радость. Ничем не омраченная радость встречи с красивым, полюбившимся городом, сверкающим морем, тенистой набережной с огромными каштанами.

Когда, выполняя задание, партизанка-разведчица Галя Миронова попала в этот город, уже занятый фашистами, она вначале ничего кругом не видела. Шла, потупив глаза в землю, потому что боялась: они, ее глаза, выдадут ненависть, которая переполняла душу.

Потом пришло хладнокровие – Галя научилась владеть собой. Ненависть и ярость не исчезли, они просто отошли вглубь, уступив место точному расчету, уверенности в себе. Она знала теперь: не враги хозяева на этой земле. Не они, а она, Галя, и те, кто сражается с ней рядом. Лиза Веселова, отважная девочка Маринка, знающая в родном Приморске каждую щель в заборе, каждый закоулок. Петр Костомаров… К Петру у Гали особое чувство: этот паренек частица ее довоенного прошлого. Он знал ее Василия, воевал с ним. С Петром, с ним одним, вернувшись с задания, она могла, присев у костра, говорить о любимом… Где-то сейчас Петр?

Первая, невидимая линия фронта. Зачастую на ней происходят совершенно беззвучные, незаметные постороннему глазу сражения. И только противник, подсчитывая потери, ощущает удар.

Бывают на первой линии фронта и свои затишья, и решающие сражения. Но чаще идут «бои местного значения». Каждодневные, упорные, так непохожие на то, что мы подразумеваем под словом «бой».

…Вдоль полотна железной дороги идут двое – кокетливая, нарядно одетая девушка и щеголеватый немецкий офицер. Он что-то нашептывает ей, а она, отвернувшись от него, небрежно слушает, изредка бросая: «Да что вы?», «Да бросьте вы!», «Да ну вас, тоже скажете…»

А по другую сторону железнодорожного полотна, на запасных путях вагоны… Девушке удается разглядеть под брезентом, завернувшемся с одного угла, очертания орудия, ящики, очевидно, со снарядами.

Через два дня скопление грузов бомбит и уничтожает советская авиация. А Лиза Веселова, отпросившись у директора ресторана, едет на два дня в пригородный совхоз к больной тете. Вскоре торопливый перестук морзянки сообщает в эфир, что там, в совхозе, неподалеку от железнодорожной вышки расположен большой склад боеприпасов. Ориентир – труба инкубаторной станции. Тут же поблизости в больших коровниках склад взрывчатки.

Группа партизан совершает налет на гарнизон, поджигает склад с горючим, взрывает боеприпасы.

Еще через несколько дней Лиза несет ужин своему «покровителю» Розенбергу. У него в приемной Вадлер, Бергер и два их подручных. Замешкавшись у двери, Лиза слышит: «Волчанов по Набережной во дворе направо…» А потом Вадлер ломает голову над тем, кто мог предотвратить провал патриотической группы Волчанова.

А кто заподозрил бы бесстрашного, опытного солдата в Маринке, этом длинноногом, кудрявом подростке, смуглой глазастой гречаночке? Целыми днями бегает девчонка по улицам, и не удивительно: дома-то никого нет – и мать, и бабушка, и сестренка погибли от фашистской бомбы в первые дни войны. Бегает девчонка по городу, озорничает. Ни одного дерева не пропустит – все коленки о ветки издерет. Ни одной дыры в заборе не минует – нырнет обязательно… Никто этому не удивляется, ну что возьмешь с озорного несмышленыша. И никому в голову не придет, что, раздвинув ветки дерева, девочка внимательно вглядывается в огороженный высоким забором двор через дорогу. И считает: десять танкеток, пятнадцать автомашин, десять мотоциклов, двенадцать минометов. А потом кокетливая официантка из ресторана, встретив девочку на улице, останавливается, жалостливо гладит ее по головке, сует конфетку. Девочка смеется, но конфетку не берет, отпихивает. Официантка недовольна – подумаешь, какой гордый ребенок. Прячет конфетку в сумочку, громко щелкает замком. Девочка вприпрыжку убегает, официантка из ресторана идет своей дорогой. И никто не догадывается, что в сумочку вместе с отвергнутой конфеткой она опустила свернутый в трубочку крошечный листик бумаги. Потом, бережно его расправляя, Галя Миронова вытвердит наизусть: в… районе столько-то танкеток, столько-то автомашин… и так далее…

Вот так и воюет их незримый фронт. По-своему бесстрашно, по-своему доблестно. Все они безвестны, порой и умирают безвестными. Но не в этом дело. Они защищают свою Родину. Это главное.

Уже глубокая ночь. Город спит. И окна маленького домика на окраине тоже темны. Но в доме не спят. Две девушки сидят у стола, тесно придвинувшись друг к другу. Разговаривают громким шепотом.

– Ну, вот, Галинка, и все, что могу сообщить на этот раз. Вадлеру я за тебя словечко замолвила. Так что все в порядке. В госпитале нужны санитарки.

А насчет документов не сомневайся. Настоящие, немецкие достала. И знаешь как? Со стола у этой Рубцовой взяла. Она растяпа порядочная. Вечно все разбросает. А я обед Розенбергу принесла, смотрю – никого в приемной, ну и положила несколько этих бумажек в карман. Уже и печати на них стояли.

– А если она узнает? Тогда ведь тебе, Лиза, несдобровать.

Лиза беззаботно тряхнула головой, длинные серьги ее тонко звякнули.

– Ты же знаешь, в нашем деле без риска нельзя. Бояться да оглядываться, так и не сделаешь ничего. Я же не первый раз это делаю. У нее, по-моему, все без счета. Иначе сразу бы панику подняла. А если бы и заметила, я сейчас к Розенбергу и в слезы. Дескать, не знала, что важное, думала, валяется ненужное. Вот и протерла этими бумажками стакан.

– Послушай, Лиза, вот ты говоришь, эта Рубцова – растяпа. А какая она еще?

– Я же тебе говорила. Красивая. Спокойная такая. Очень вежливая. С ней даже бешеный Вадлер и тот почтительно разговаривает.

– Не понимаю я, Лиза, как она может предавать, врагам служить и быть спокойной, уверенной… Она должна бояться, мучиться.

– Так она же, Галя, умная очень. Вот, понимаешь, вражина, а умная. Столько лет до войны среди нас жила, замужем за хорошим человеком была, а ни он, ни мы не знали, что она тварь.

– Да, такие куда опасней этой Людмилы.

– А то… Знаешь, Галинка, я вот думаю, многого до войны мы друг о друге не знали, да и самих себя тоже не до конца. Вот возьми меня. Кем я была, что обо мне думали? Работу свою я не очень любила, учиться не хотела. Все мысли – только бы поскорей свое отработать, да нарядиться, да погулять, попеть, потанцевать. Веселье да наряды – вот и все. Так меня пустышкой-свистулькой и звали. В комсомоле состояла, а толку-то? Разве что самодеятельность – тут я первая.

– Да что ты говоришь мне, Лиза, знаю я все это. Я же в горкоме у инспектора сидела, когда о тебе речь шла.

– Вот, вот, – Лиза тихонько рассмеялась. – А помнишь вторую нашу встречу, здесь уже?

– Еще бы! Эта непредвиденная встреча могла очень худо кончиться. Подумать только, меня потому и посылают сюда, что здесь знакомых нет. И вот…

– Нет, не права ты, – перебила ее Лиза, – не могла та встреча для тебя плохо кончиться. Я тогда уже понимала, что к чему. Подожди, не перебивай меня… Знаешь, Галя, ведь меня в начале войны в горком вызывали, спрашивали – эвакуируешься? А я заявила: останусь. Не потому, что немцам хотела служить, нет, даже и мысли такой не было у меня. Просто не задумывалась над многим. Проживу, дескать, и при немцах неплохо. Не одна же я тут останусь. Море останется, каштаны, да и парни будут. А там, смотри, и наши скоро вернутся. Ты не смейся, Галя, я действительно так думала. Правда, думала и другое: может быть, пригожусь. А когда эти пришли… Вот говорят: жизнь, как в тяжелом сне, началась. А у меня наоборот: словно проснулась я. Море загажено, под каштанами хари противные ходят, в глаза заглядывают, пристают, так и норовят в душу плюнуть. А парни, наши парни… На виселицах за колючей проволокой умирают, но не сдаются… И такая злость меня взяла. Эх, отродье фашистское, думаю, да не жить, не хозяйничать вам на нашей земле! Грызть вас зубами буду, рвать ногтями, ногами топтать… Это я, конечно, как говорят, образно выражаюсь. А только, Галя, твердо решила я тогда бороться. Чувствовала, и в городе есть люди, которые так же, как я, думают, да не только думают, а делают что-то, приходилось и о партизанах слышать. А вот как встретить таких людей, не знала. Одна много не сделаешь! Стала я в ресторане слушать, что пьяные полицаи лопочут между собой, немецкой-то речи я тогда совсем не понимала. Приходилось и важное слышать, только все это мертвым грузом у меня оставалось. Душа горела, действия просила. Уж совсем надумала было в горы уйти. Пойду, думаю, буду ходить, ходить до тех пор, пока партизан не встречу. Ну, а тут ты подвернулась. До чего же я обрадовалась тебе… Помнишь?

– Помню, Лиза, помню. Бросилась ко мне, схватила за руки и шепчешь: где партизаны, говори, где?.. А я сразу поверила тебе, Лиза. Видимо, это и есть то, о чем ты говорила. Всей душой ты к борьбе тянулась, и я это сразу почувствовала… Порой мне кажется, что вся наша жизнь – только подготовка к этому вот испытанию. И все нужное нам из прежней жизни мы с тобой взяли в сегодня, а ненужное отбросили. Я ведь совсем другая, чем ты, была, Лиза. Вначале здорово растерялась. Боялась.