Текст книги "Редкие земли"

Автор книги: Василий Аксенов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

До третьего бокала не дошло. «Пока мы все еще не надрались, – сказал Ген, – давайте поговорим о том, с чем ты сюда пришел, товарищ Алмазов».

Сук и Шок немедленно встали: «Нам уйти?» Донельзя официальный тон запроса указывал вообще-то на серьезную обиду, нанесенную им, верным профессионалам охраны, стоящим с этой троицей плечом к плечу с первых дней «Таблицы». Вычислить мифического Алмаза, о котором ходило столько россказней в бизнес-тусовке, и не сказать об этом верным Суку и Шоку?!

«То есть как это вам уйти? – нарочито возмутился Ген. – Кого же еще прикажете вместо вас пригласить на встречу с Алмазом?»

Мизансцена была восстановлена. Шефы охраны сохранили невозмутимое выражение лиц, однако по некоторым искоркам в глазах было видно, что они довольны: доверие подтверждалось.

«Ну хорошо, – сказал Алмазов. – Вернее, отлично. Честно, не ожидал, что так будет, без блядства, то есть по-джентльменски. Для начала хочу выразить чисто-конкретно полное уважение корпорации „Таблица-М“ и ее руководству в твоем лице, Ген, а также в твоем лице, Ясно, а также в ваших лицах, господа Суконный и Шокмуратов, особо за ваш вклад в области восточных единоборств, а особенное, чисто-конкретно, уважение вам, мадам Ашка, за вашу красоту и женское равноправие.

Вы, конечно, понимаете, что как член политбюро «Сиб-Минерала» я должен питать к вам уравновешенную враждебность, однако хотелось бы подчеркнуть, что всегда к вам питал как раз наоборот, вот именно уравновешенный, типа, симпатанс за ваш созидательный капитализм. Вообще, ребята, должен признаться по-комсомольски, что в политбюро было несколько значимых лиц, которые даже на закрытых разборках выступали за слияние с «Таблицей», так или иначе, потому что в области редкоземельных элементов вы были в разы впереди планеты всей.

К сожалению, в политбюро потом стали преобладать лица довольно похабного, чтобы не сказать, типа, бандитского толка. Увы, далеко не сразу я понял, что к нам проникает анонимная, ну, типа, подпольная структура скрытно-большевизма под именем МИО, строго между нами...»

Назвав эту страшную – по сути дела, непроизносимую в бизнесе – аббревиатуру, Макс вытащил из куртки мятую пачку «Голуаза» и умоляющим жестом попросил разрешения закурить.

«Кури сколько хочешь, Макс, – сказала ему Ашка, – и мне дай твоей махорочки». Откуда ни возьмись по гладкому столу подъехала к пришельцу хрустальная пепельница. Вдруг все присутствующие задымили, кроме, разумеется, самураев. Макс продолжил рассказ:

«Вы, конечно, помните не хуже меня ту историю на прииске „Случайный“. Мужики из МИО сформировали бригаду для захвата предприятия. Она там высадилась в разгаре такой с понтом забастовки. Первым делом надо было убрать ваших ребят. Потом намечены были перевыборы профсоюза и дирекции. Наши стряпчие должны были переписать все бумаги на нас. С новыми бумагами часть бригады направлялась в Тюмень на регистрацию. Чтобы избежать мочиловки, они везли с собой несколько чемоданчиков с налом. В общем, диспозиция была продумана и составлена, как в фильме „Обратный отсчет“, а прикрывал начало операции Макс Алмазов...» Тут Алмаз осекся и обвел присутствующих вопросительным взлядом: дескать, уточнять детали или без надобности?

Два члена триумвирата переглянулись и усмехнулись, Ашка же с дружелюбной подгребкой спросила: «Ты там, Макс, очевидцы рассказывали, вроде как ангел смерти, парил на вертолете „Дрозд-Сикорский“, верно?» Он опустил голову, и на левом его виске появилась и потемнела (а потом вздулась) ромбовидная родинка величиной с бубнового туза. Тяжелый вздох. «Я почти сразу понял, что нас ждут и мониторят все движения».

«А все-таки давай нам свои детали», – предложил Ясно.

«Сколько, например, у вас было гранатометчиков?» – поинтересовался Ген.

«Шестеро».

«Можешь по именам?»

«Погибли четверо, Хвост, Нос, Левый и Тыловой. Двое, Неизвестный и Неведомый, скрылись и растворились среди местного населения».

«Ну а в группе захвата сколько было?»

«Пятнадцать. Погибли семеро, Бамбук, Каучук, Коньяк, Форшмак, Судак, Плетеный, Соленый и Моченый. Темный и Блеклый растворились среди местного населения, а вот те, кого вы взяли, мне неведомы».

«Браво, Алмаз!» – воскликнула Ашка.

Он посмотрел на нее взглядом столь странным, что показалось на миг, будто зрачки отделились от глаз. У Гена промелькнуло ощущение, что его жене угрожает какая-то немедленная и неумолимая опасность. Он встал, сделал несколько непринужденных шагов в пространстве, а потом присел на подлокотник Ашкиного кресла.

«Скажи, Макс, а у тебя на твоем „Дрозде“ было оружие?»

«Мы купили партию таких вертушек в Колумбии, и там в комплекте на каждом было по две ракеты „воздух – земля“.

«Почему же ты не пустил их в ход?»

Еще один странный взгляд: зрачки как будто проваливаются в глубь глазниц.

«Ну, во-первых, в диспозиции этого не было, во-вторых, наш пилот не очень-то всасывал, как этой штукой пользоваться, а в-третьих... ну, в общем, хрен его знает, ну мне важнее было спасти уцелевших своих, чем убить чужих...»

Он как-то сильно распсиховался, подумал Сук. Как-то неадекватно для сиб-минеральского боевика. Он положил пришельцу руку на плечо.

«Ты вообще-то откуда, Макс?»

Пришелец резко смахнул эту вроде бы благожелательную руку.

«Пошел бы ты подальше с такими вопросами, Суко-сан! Кому какое дело, откуда я?» Глаза его совсем потухли и закрылись. Лицевые мускулы дергались, словно подопытные лягушки. Он вспоминал, как после возвращения из Тюменской его завезли вроде бы на базу отдыха, а на самом деле в логово МИО, в подвал, где тыкали под подбородок стволы, выворачивали руки и подвешивали к стропилам. Предательство его вроде было уже доказано, и все почему-то интересовались только одним вопросом – откуда он? Кто твои родители, гад? Где твоя семья? Что за пятна у тебя играют по коже? Отчего блуждаешь зенками? Кто тебя научил прикрываться комсомолом? Если ты смерти не боишься, тогда знай – умирать будешь медленно. Ремней из тебя нарежем немало, пока не ответишь на все вопросы! Кулаки его теперь дергались по полированной поверхности. Трудно вспоминать такие детали, не лучше ли откланяться?

Вдруг на один из его сжатых кулаков легла Ашкина легкая ладошка.

«Напрасно ты мучаешься, Макс: здесь тебе добра хотят».

Он опомнился. Открыл глаза, в них засветился черно-синий мирный космос.

«Простите, ребята, мне вспомнились эти миошные экземпляры. Я так до сих пор и не знаю, что у них было на уме».

«Вот сейчас самое время открыть еще одного старика Периньона», – предложил Ясно.

После выпитых бокалов все снова расслабились и заулыбались.

«Интересно, что означает эта аббревиатура, МИО?» – подумал вслух Ген.

«Мускулы и Органы», – предположил Шок.

Взрыв смеха.

«Мощь и Оборона», – предположил Сук.

«Я слышал, что это „Мир и Охрана“, а может быть, „Мудрость и Осторожность“, – сказал Ясно.

Все еще пуще развеселились.

«А почему серединному „И“ отводится только роль предлога? – с мнимым возмущением спросила Ашка. – Почему не предположить, что под тремя буквами скрываются „Мышь, Игуана, Опоссум“?»

«Браво, Ашка! – воскликнул Ген. – Твоя догадка может быть ближе всего к истине. И все-таки добавляю еще одну версию – „Меланхолия, Истерия, Одиночество“? А ты, Макс, как это читаешь?»

Пришелец осклабился. «В ту ночь у меня все крутилось в башке – Мрак, Игла, Огонь».

Все затихли. Он встал и пересек всю обширную, как теннисный корт, комнату по направлению к окну. Несколько минут там стоял молча, спиной к ним. Все смотрели ему в спину. Никто не исключал, что за этим молчанием начнется что-то ужасное. Наконец Ашка крикнула: «Ты хочешь сказать, что тебя там пытали?»

«Ну, конечно, пытали, Ашка, как ты думаешь? Ведь там были потомки трех гэпэушных монстров, Маги, Ихты и Облома. Иначе они разговаривать не умеют. Они пытали меня до тех пор, пока в подвал не спустились три чина из политбюро „Сиб-Минерала“...»

«Шмачкин, Усский, Зигберт, так, что ли?» – спросил Гурам.

«Ну вы, я вижу, все знаете, – снова осклабился Алмаз. – Тем лучше. Эти трое считали меня своим братаном и никогда не спрашивали, откуда я. Кажется, догадывались, что это мне и самому неведомо. Вежливо попросили развязать подследственного. Угостили пивком „Тинькофф“. Давайте, господа, поговорим по-хорошему. У Алмаза есть еще шанс реабилитироваться перед братством.

Значит, так. Нужно предъявить ультиматум «Таблице-М». Пусть разоружаются перед партией, сдают все свои ассеты, ключи ко всем оффшорам и территорию в Габоне. Для того чтобы поняли серьезность дела, нужно устроить похищение стратовских детей, одиннадцатилетней Парасковьи и пятилетнего Никодима. Эта операция будет поручена Алмазу. В случае успеха с него снимаются все обвинения по прииску «Случайный». Ты понял, Макс? Согласен? Ну вот и отлично. Если же ультиматум будет отвергнут, ты берешь на себя лично завершение операции. Все ясно, Макс? Видите, ребята, он кивает, он соображает, он все, конечно, понимает. Итак, ты с четырьмя ребятами из опергруппы завтра вылетаешь в Ажаксьё, снимаете там виллу в десяти километрах от бухты Страто. Есть достоверные сведения, что вскоре туда прибудут дети с воспитателями и охраной. На этом острове у нас есть сеть стрингеров, которые обеспечат вам поддержку... Ну вот... Вот так все было...»

Он замолчал и сел на подоконник. Сидел, глотал слюну. Левым предплечьем стирал пот со лба. Все присутствующие тоже молчали и не спускали с него глаз. Стало быть, все эти брызги шампанского были чистейшей мистификацией? Как я могу говорить о том, что я пережил тогда? У меня на это слов не хватит. Я сам не знаю, что это было. Замочат? Пусть замочат. Какую-то точку все-таки надо поставить в этой бредовине.

«Продолжай», – сказал Ген.

Алмаз дико взглянул на него. Продолжать? Ты уверен? Ген, у меня слов на это не хватает. Но ведь дети живы, да? Они в безопасности?

«Продолжай! – взвизгнула Ашка. – Ведь ты же был там! Я чувствовала, что звери бродят вокруг дома. Давай, Макс, рассказывай! Стань до конца человеком!»

Его вдруг пронзило острейшее чувство: почему эта женщина любит Гена, а не его, Алмаза? Чувство острейшее, ничего не скажешь. По остроте почти равное тому чувству, что пронзило тогда в бухте Страто. Они сидели тогда на своем маленьком пляже среди скал – трое, мать с двумя детьми, Ашка, Пашка и Никодимчик. Он не ожидал увидеть их втроем. Думал, что будут только двое маленьких. Ну, понятно, с какими-нибудь боннами. Ашка прилетела неожиданно, ночью. Он спускался со скалы по узкой расселине. По его команде должен был произойти отвлекающий взрыв и затем отрепетированные действия группы захвата.

«Ну хорошо, попробую рассказать, как могу. В последний момент перед командой я вспомнил книжку, которую читал незадолго до операции. Книжку о российском терроризме столетней давности. Как этот эсер охотился на великого князя, ну Николаев. Ну да, Каляев. Когда тот вышел уже на угол атаки, он вдруг увидел, что в коляске вместе с великим князем сидит великая княгиня с двумя детьми. Его вдруг пронзило какое-то острейшее чувство: „не убий“, не убий слабых, безгрешных, – и он проехал мимо на своей бричке. Вот такое же чувство меня тогда пронзило, и я скомандовал пацанам „отбой“. Слава Богу, я не нажрался тогда шмали. Был чист, как стеклышко, и весь насквозь пронизан чем-то человеческим. Ну вот и все».

«А все-таки что было дальше?» – железным тоном спросил Ген.

Неожиданно для всех присутствующих Алмаз разрыдался. Его трясло. Он вытирал кулаками и рукавами куртки свою мокрую морду. Все поняли, что он уже несколько дней не мылся: черные струи текли со лба, капали на безупречный паркет.

«Ну чё дальше... Чё ты не понимаешь, Ген, чё было дальше? Чё мне оставалось еще? Только линять дотла, исчезнуть до конца. Гарун, в общем, бежал быстрее лани. По всем помойкам прятался. Кредитки все свои в сортир спустил. Оставил весь багаж. Добирался автостопом до родины, а потом подумал, какое я имею отношение к этой родине, когда понятия не имею, откуда я, когда ничего на ней не оставил, кроме страха. Вот откуда я – из страха. Всю жизнь от страха дрожал – и в комсомоле, и в армии, только виду не показывал. Идти раскалываться в органы? От МИО там не спрячешься. Они теперь повсюду, и недели не пройдет, как замочат. Короче, ребята, и вы, восхитительная Ашка, ничего лучше я не нашел, как прийти в „Таблицу-М“. Хотел просто охранником тут у вас пристроиться, и вот уж не ожидал, что примите на самом Олимпе. Ну вот, если хотите иметь верного бойца, обещаю больше не слюнявиться...»

«Сколько тебе лет, Макс?» – спросил Ген.

«По документам двадцать восемь».

«А по жизни?»

«Понятия не имею».

«Иди в ванную, Макс, – сказал Ясно. – Смывай там свою копоть. Тебе туда шмотки принесут. Какой размер носишь?»

Ген Страто лежал на своей шконке, заложив руки за голову, нога на ногу, в полной темноте. Три сокамерника, Фил, Алекс и Велосипедов, утомившись от своего еженощного «Декамерона», посвистывали носами. Эта черная кубатура выделывает странные номера со зрением и с памятью. Иногда даже контуров стола не видишь, а то вдруг можешь различить все оставленные на столе карты. С памятью еще пуще: то не можешь вспомнить ни одного лица в каком-нибудь чудном застолье, а то вдруг из ванной комнаты выплывает этот хренов Алмаз, и ты видишь его декатлоновскую фигуру до мельчайших подробностей – космы говенного цвета, отмывшись, легли темно-русыми волнами, с ряшки исчезли черт знает куда все угри и бляшки, и сама ряшка превратилась в симпатичную физию будущего товарища по оружию, на плечи и вдоль всего туловища, включая ноги, лег отменный бёрбириевский костюм, а белая майка под ним вообще превратила тварь дрожащую во вполне конкретного парня...

Давайте все фотографироваться – новое ядро корпорации «Таблицы-М», специализирующейся по редкоземельным элементам.

Вскоре по всей бизнес-тусовке прошел слух о перебежчике Алмазове. Якобы этот смельчак сдал Стратовым и Ясношвили тех миошников, которые пронизали и чуть было уже не придушили «Сиб-Минерал». Будто бы прошла целая серия допросов в Прокуренции. Вроде бы намечались кардинальные, или, как сейчас еще говорят, «чисто-конкретные», мероприятия по оздоровлению бизнес-сообщества. То есть аресты. Увы, они не состоялись. Все миошники, открытые Алмазом, исчезли из поля зрения. Вообще возникла какая-то прохладная здоровая атмосфера, в которой даже неловко было говорить о каких-то злополучных злодеях – если так можно сказать о злодеях – из пресловутого МИО.

Теперь давайте ознакомимся с одной из фень новояза, добытой с помощью одного из недавних номеров журнала «Совершенно секретно»: тормоза – входная дверь; сборка – комната на нулевом этаже, куда помещают «свежепойманных», она же – ожидания в автозаке; опер – распределяет в камеры; казенка – матрасик, алюминиевая кружка, ложка, подушка, одеяльце, кусок вафельного полотенца; шленка – миска, после обеда сдается; пятак – площадка перед тормозами; поляна – там, где стоят одинарные шконки; старосид среди «свежепойманных зайчиков»; рабочка – привилегированная бригада обслуживания персонала; крытка – запертая камера; подследы; хозбыки; малява – письмо, можно «спалиться»; УДО – условно-досрочное освобождение; ИЗПД – использование заведомо подложного документа; продол – коридор перед камерами. После прочтения глубокий вздох – по фазе...

В период расцвета «Таблицы» все работали, как сумасшедшие. Сидели по ночам, разрабатывая проекты слияний, расширений, поглощений. Иногда возникало ощущение, что империя уже работает сама по себе, вроде бы даже и не нуждаясь в каких-то новых умственных проектах. Она мощно качала прибыль, расширялась, строила титанические обогатительные предприятия, новые шахтерские городки на канадский манер, подъездные пути, забрасывала геологические экспедиции по всей Сибири и во многие страны Африки, нанимала все новые десятки тысяч крс (отнюдь не крупно-рогатого скота, но квалифицированной рабочей силы), расширяла сеть НИИ, устраивая международные конференции ученых, зазывая на них самых высоколобых из «стран семерки», заманивая их на гигантские зарплаты в свои структуры, переманивая топ-менеджеров из международных гигантских корпораций, выстраивая свои полчища лоббистов в Государственной Думе, а также «на Холме», то есть в Конгрессе США, а также в парламентах Евросоюза, ну, разумеется, и в Кремле, и в министерствах, и в силовых органах РФ, настраивая в свою пользу передовых красоток клубного общества, время от времени потрясая Москву сверхкрутыми корпоративными балами в плавучих танцзалах на Москве-реке, на которые предварительно загружались свежайшие морепродукты и целые погреба выдержанных вин, лучшие рок-группы и табуны девиц, но в то же время не оставляя усилий в области филантропии, выражавшихся в строительстве школ, больниц, в устройстве всевозможных фондов, в распространении компьютеров и Интернета, а также в покровительстве искусств, в перекупке различных СМИ с целью распространения идей открытого общества... Итак, империя работала сама по себе, вроде бы совсем и не нуждаясь в руководящей верхушке, однако, с другой стороны, верхушка оная была уверена в том, что и ее деятельность является неотъемлемой частью этой вроде бы спонтанной имперской активности и, если снять эту олигархическую, очумевшую от астрономических прибылей верхушку, тут же что-то подломится и пойдет процесс распада.

Вот именно в этот энергетически мощный период произошло ЧП с Никодимчиком.

Желая закрепиться в мироздании на веки вечные, верхушка начала вырабатывать исторический документ, именуемый далее «Первая хартия корпорации „Таблица-М“. На эти полусекретные „сэшнз“ нередко приглашались посторонние, но близкие фигуры из либеральной общественности. Вот, например, от словесности там пару раз был романист Базз Окселотл. Он как-то не очень адекватно испускал якобы понимающий хохоток, после чего, ничтоже сумняшеся, делал быстрые записи на салфетке. Можно себе представить, какие идеи будущей хартии особенно заинтриговали старого сочинителя. Ну скажем:

«...Время российского „Клондайка“ на исходе...

...Пора прекратить бессмысленное «забивание стрелок», крышевание, траншейную войну и терроризм...

...«Таблица-М» берет на себя серьезные обязательства по окончательному искоренению криминала из своих структур...

...Из нашего лексикона будут удалены жаргонные речения, вроде «откат», «распил», «занос», «разводка»...

...Пора подвести черту под «войной компроматов», под использованием в этой войне нарушений финансового законодательства, совершенных в ту пору, когда этого законодательства не существовало; иными словами, нужно побудить власть обнародовать некую «очистительную амнистию»...

...Для начала корпорация «Таблица-М» объявляет о переходе к полной прозрачности своих текущих финансовых операций. С этого момента корпорация полностью отказывается от «черного нала» и «конвертов». Она переходит к чековой системе оплаты труда. Все служащие и рабочие корпорации будут обязаны ежегодно составлять налоговые декларации. В свою очередь сама корпорация декларирует все свои доходы и ежегодно направляет в казну свой корпоративный налоговый чек...

...«Таблица-М» призывает всех партнеров по бизнесу последовать ее примеру, что, безусловно, приведет к возврату капиталов из заграницы, то есть...»

За окном надрывалась из последних сил злая мартовская пурга. Вот это Ген вспомнил отчетливо. Все собравшиеся вокруг огромного овального стола говорили одновременно. Он хотел было на правах члена триумвирата оборвать этот базар и приступить к формированию пунктов хартии, когда заметил, что один из трех членов триумвирата отсутствует. За столом не было Ашки. Оглядев зал, он увидел ее в темном углу возле окна. Она стояла лицом в пургу, положив обе руки на затылок, что придавало ее тоненькой фигурке какую-то совсем уже лишнюю стройность и почти невыносимое очарование. Рядом с ней с некоторой столбообразностью высился мужчина, в котором он не сразу опознал Макса. Почему он не сразу понял, что это Макс? И почему, даже не опознав Макса, он сразу почувствовал, что происходит что-то непоправимое в его судьбе?

Оставив спорщиков, он пошел туда, в темный угол под огромным окном, в котором непрерывным потоком неслись космы пурги.

Он застонал и даже как-то взметнулся на своей шконке. Надеюсь, что хоть стона моего не слышат Фил, Алекс и Игореха, эти притомившиеся мастурбаторы. Ни одной картины не могу оживить из исторических дебатов по хартии. Винегретный поток валится в тартарары. Даже пристально оглянувшись назад, не могу разобрать, чья борода там мотается, чья бритая башка катится в лузу. Только и осталось: иду псевдонебрежным шагом, как будто просто встал, чтобы размять затекшие конечности, потягиваюсь, якобы разминаю суставы, будто бы и не замечая, что кто-то там стоит в темном углу, а на самом деле приближаясь с каждым шагом к резкому повороту судьбы.

Теперь он видел их отражения в темном стекле. Черт побери, всякий становится моложе и, стало быть, красивше в этих темных отражениях, но эти двое, Он и Она, этот космический выродок и его вечная мечта, казались умопомрачительно великолепной юной парой.

Еще один шаг, и Ген услышит их беседу и по первому же слову поймет ее содержание. Шаг сделан. Он застывает в мнимой задумчивости. Он слышит ее голос:

«Каждый день одно и то же. Ну сколько это может продолжаться?»

Теперь он слышит его голос:

«Ну что ты хочешь? Каждый год „снеговая уродина“ гадская нас доводит! Пять месяцев зимы – отдай не греши!»

Так вот они о чем говорят – просто о зиме, об этих бесконечных метелях. Он сделал еще один шаг и оказался между ними.

«Ген, ты посмотри, что творится! – сказала она. – Мы так до дачи не доберемся».

«Ну и ночуйте в городе», – сказал Алмаз.

Вдруг Гена пронзила еще одна метельная одуряющая своей внезапной наглостью мысль. Они просто воспользовались словесным прикрытием, Он и Она. Впервые в жизни в этот вроде бы вечный союз этих основных местоимений вошел Другой. Всегда, на протяжении, почитай, двадцати лет, Он равнялся Я. Я и Она, Ген и Ашка, Генашка. Теперь Меня вытеснил Другой Он. Теперь, увидев медленно приближающееся отражение в темной стеклянной стене, они успели перестроиться и заменили свой страстный любовный диалог болтовней о метели.

За столом между тем по-прежнему кипели политические страсти. Верховодил Ясношвили. Никто, кажется, и не заметил, что двое из всесильного триумвирата отсутствуют. Один лишь из приглашенных интеллектуалов либерального наклонения, а именно сочинитель Базз Окселотл, внимательно приглядывался к слегка покачивающимся фигурам в темном углу конференц-зала. Там что-то происходит более важное, чем выработка хартии «Таблицы-М», думал он. Нет-нет, думал он, только не это. Тебя не для этого сюда пригласили. Вовсе не для того, чтобы измышлять какие-то романтические страдания. Смешно выискивать новых Карениных и Вронских в среде хищнических миллиардеров, в корпорации, занятой поисками залежей редкоземельных элементов по всей планете. Ты здесь сидишь среди присутствующих совсем не в роли поэта, никто здесь тебя не видит мечтателем в тамарисковых аллеях, никто тут не читал твоих романов. Здесь знают тебя как фигуру, некогда противостоящую тоталитарному режиму, как вернувшегося из изгнания представителя либеральной общественности, как автора постоянных колонок в трех либеральных изданиях, иными словами, как активного борца за гражданское общество. Он отгонял от себя все романические импульсы, однако не мог оторвать взгляда от трех фигур, медленно колеблющихся в полумраке, словно три утопленника в среде более плотной, чем воздух, ну, скажем, в воде, где они поддерживаются в вертикальном положении при помощи каких-то придуманных романистом грузил.

Вдруг Ашка оторвалась от грунта и пролетела через весь зал – к столу.

«Ребята, Ген предлагает всем и прямо сейчас лететь на Канары!»

Увы, всем трем корпоративным самолетам, вылетевшим в ту вьюжную матерь-щинскую ночь из Москвы на Канары, пришлось разворачиваться в воздухе едва ли не в виду вулкана Тенерифе, ибо первая новость столичной биржи сообщила в то утро об обвале рубля.

Не успели эти три борта взять отчетливый курс домой, как еще одна неслабая новость шарахнула по президентскому джету: предельно засекреченный источник дрожащим голосом сообщил, что семилетний Никодимчик пребывает в бессознательном состоянии. Нужно ли говорить о том, что его родители после этого сами впали если и не в бессознательное, то, во всяком случае, в невменяемое состояние. Ген окаменел, Ашка тряслась. Трое ближайших стражей корпорации и семьи, Сук, Шок и Алмаз, приняли решение садиться на Майорке и оттуда управлять операцией по спасению ребенка. Никто из них не знал, где находятся стратовские дети. Два года назад, после того как Алмаз раскрыл заговор МИО, Парасковья и Никодимчик были полностью засекречены за пределами родины чудесной. Время от времени родители их тоже исчезали, ссылаясь на вящую необходимость посетить по редкоземельным делам то Дубай, то Тасманию, и тогда люди ближайшего круга догадывались, что где-то, очевидно, совсем в противоположных местах на земном шаре, состоялась родительская встреча с отпрысками.

Через несколько часов после приземления на Майорке Ген и Ашка все-таки взяли себя в руки. Сук и Шок на зафрахтованном самолете были посланы в Балтимор для окончательных переговоров со знаменитыми профессорами. Макса отправили в швейцарский госпиталь для организации мобильной группы обслуживания. Через день он сообщил, что все указания выполнены, группа готова выдвинуться в...

«В чем дело, Макс, почему ты поперхнулся?» – свирепо спросила Ашка. Он не знал, что ответить. Просто спросить, куда перебрасывать группу обслуживания, не мог. Конечно, за два года в руководящем звене «Таблицы-М» он смог доказать преданность всему составу, не говоря уже об Ашке, и все-таки спросить напрямую, куда переправлять медсестер, аппаратуру, подсобный персонал, включающий переводчиков и охрану, то есть все то, что нужно для борьбы за жизнь Никодимчика Стратова, он не мог.

Наконец, она догадалась.

«Разве я не говорила тебе, куда надо лететь?»

«Нет, ты не говорила».

«В таком случае ты сам должен был догадаться».

«Почти догадался».

«Назови шифр».

Он назвал шифр Габона.

Она вздохнула с облегчением.

«Прости, Макс, что я сразу не догадалась о твоих сложностях. Вылетайте немедленно. Наши уже там. Мы с Геном вылетаем завтра».

Понимает ли она, что я готов отдать Никодимчику всю свою кровь плюс любой из моих органов для пересадки в придачу, и не только потому, что он ее сын, а просто потому, что это мальчик, попавший в беду, думал он, пересекая наискосок Средиземное море. Эта самопожертвенческая мысль, с одной стороны, бесконечно смущала его своей вроде бы наигранностью, театральщиной, с другой же стороны, при попытке изгнать ее из своей сути профессионального боевика он вдруг испытывал какой-то категорический императив спасения и вместе с ним высочайший духовный подъем, что-то вроде мощного музыкального сдвига, так или иначе связанного с его любовью к Ашке. В такие мгновения он понимал, что вопрос «ты откуда?», который вечно его мучил, теперь, через два года после того, как он пришел с повинной в «Таблицу», потерял свою остроту. По-прежнему не отвечая на него, он теперь хотя бы твердо и окончательно знал, что он из «Таблицы-М», что он член этой стратовской семьи, а Ясно, Сук и Шок – это его братья.

Все три группы, задействованные в транспортировке мальчика, собрались в Габоне на третий день после начала спасательной экспедиции. Всем было дано указание не распространяться о своих маршрутах. Вот так бывает даже в среде всесильных. Два-три щелчка Зевса – и рассыпаются все радужные планы и вместо Канар приходится лететь в Габон, куда из неведомой земли доставлен катастрофически изменившийся Никодимчик. Зевс, впрочем, может в одночасье сменить гнев на милость. Поставить, скажем, некоторую группу смертных на своей безразмерной ладони и освежить их милосердным дыханием из левой ноздри. И сразу все взрослые кинутся друг к другу обниматься и чуть ли не плакать от счастья, а семилетний Никодимчик в своем первозданном виде великолепного ребенка начнет прыгать то ли по этой всемогущей ладони, то ли по собственной кровати и ликовать от неожиданной встречи со своими родителями.

Счастливый этот исход неожиданного несчастья произошел на третий день стратовского бдения. Некоторые участники этого бдения, и прежде всего мама Ашка, связывали это чудо с прибытием единокровной сестрицы Никодимчика, тринадцатилетней красоточки и умницы Пашеньки. Что касается светил педиатрической науки, профессоров Перкинса, Тампана и Волковицкого, то они, перечеркнув весь свой план медикаментозного и физиотерапевтического воздействия, склонялись теперь только к тому, чтобы возблагодарить габонских духов и колдунов.

Оказалось, что те каким-то образом сами по себе узнали о том, что происходит на вилле Стратовых. Кто это те? – встрепенется тут читатель. Как кто, ответим мы, как раз те, о ком идет речь, – духи и колдуны. К их числу добавим и некоторое число дружественных нам горных горилл: ведь каждый помнит, как мать-горилла вложила в пунцовый Ашкин рот полуразжеванную стрекозу за несколько часов до зачатия Никодимчика. Все эти три дня и три ночи вилла была окружена несметным числом костерков, вокруг которых постукивали барабанчики, подвизгивали флейточки, подвывали голосишки и голосищи. В воздухе колебались целительные ароматы джунглей. По неведомым тропинкам духи, колдуны, гориллы и просто высокосознательные граждане независимой республики доставляли к стенам виллы всевозможные смеси почв, доставленных непосредственно из кратера вулкана. Руководил всем этим целительным процессом сам мэр Порт-Жантиля, член ЦК НОП и король Габона Ранис Анчос Скова Жаромшоба.

Когда в вилле началось хаотическое ликование, король-марксист почтил Стратовых своим присутствием. Признаться, его нельзя было узнать после первой встречи. Пропал его знаменитый живот, или, если можно так сказать о короле, отвратительное пузо. Он выглядел теперь на двадцать лет моложе и на сто процентов элегантнее в своем оливкового цвета тропическом сафари-джекете. Мадам Аш и месье Жи, своим новым обликом я обязан вам, провозгласил он и, боясь чрезмерного головокружения, попридержал желанную руку за локоток. Оказалось, что все сто тысяч баксов, полученных им от Стратовых за десять квадратов околовулканных почв, были потрачены на операцию удивительного омоложения. В течение ряда лет выпускники медфака университета Монпелье (того самого, где обучался неистовый Франсуа Рабле) удаляли и отсасывали весомые пласты жира из подкожных пространств и внутренних полостей короля. Дюйм за дюймом благодаря достижениям пластической хирургии исчезали излишки кожи. В конце каждого года зримо молодеющий король представал перед населением и произносил ключевые речи о будущем человечества. Таким образом народ сохранял в памяти своего любимого урода и одновременно восхищался возникающим у всех на глазах Королем Габонского Комсомола.