Текст книги "Цапля"

Автор книги: Василий Аксенов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 7 страниц)

Я не помню, когда и где это произошло… ночью на аэродроме в Дакаре?… Ранним утром на Амазонке?… в закатный час на пляже Бит Сур?… короче, в какой-то пронзительный миг я снова влюбился в жизнь, я почувствовал общность всей нашей живой среды, огромность ее и малость; хрупкость и эластичное растягивание. Мне кажется, что именно с того мига я стал слышать крики моей Цапли или что-то в этом роде, я стал ждать женщину своей жизни, птицу-юность. Я ждал и искал, господа, простите, товарищи. Только поисками я и объясняю столь длинный список медработников в рамках ООН, предъявленный мне нашими пытливыми кадровиками. Увы, я, кажется, был неправильно понят… увы… СТЕПАНИДА. Поняты правильно. Могу поздравить: со вчерашнего дня вы – «невыездной»! МОНОГАМОВ. Простите, но это звучит несерьезно. Человек не может быть невыездным. (Слегка по-горьковски.) Человек – это всегда выездной! (Задумывается, а потом вскрикивает, словно раненая птица.) Как?! В твоем голосе, Степа, прозвучало сейчас что-то жуткое, то, о чем мы, советские международники, и думать боимся. Как?! Я рискую теперь никогда больше не увидеть ни Лондона, ни острова Мальты, ни Джакарты, ни Парижа?… ЛЕША-ШВЕЙНИК. К нам, в Париже-Коммунск, оформляйся, друг. Будем проводить совместный досуг! ЛАЙМА (истошно). Взял! (Падает со стула.) ИЗ ТЕЛЕВИЗОРА. Победила советская школа прыжков в высоту, делающая упор на левую толчковую с выносом вперед правой и плавным перекатом через планку. Входит Боб с двумя большими чемоданами. Все поворачиваются к нему. Лайма скульптурно простирает руки. БОБ. Весь мир ополчился против меня. Некий Девис. Некий Чевис. Некий Кроуфорд. Мы, советские прыгуны в высоту, должны знать, что у нас глубокий счастливый тыл. ЛАЙМА. Он здесь, мой мальчик! Твой тыл здесь! БОБ (чуть поморщившись). Тетя Лайма, вы слишком буквально. У нас, прыгунов, чрезвычайно подвижные нервные структуры. СТЕПАНИДА. Как мать и гражданин, я горжусь тобой, Борис! Как гражданин и мать, призываю тебя присоединиться к осуждению твоего отца, оторвавшегося от родной почвы. БОБ. Однако я тоже оторвался от родной почвы. Два метра пятьдесят – сам не верю. У меня не было в Ташкенте никакой надежды на успех. Пропустил две попытки. Левая толчковая как будто налита свинцом, как будто чувствует чье-то глубочайшее несчастье. И вдруг… не знаю, что случилось… папа, мама, тетя Лайма… я будто услышал чей-то зов… меня пронизало ощущение чьего-то счастья… Оно возможно, сказал я себе, и тут как раз подошла моя попытка. Мировой рекорд пал! Что это было? Смущенное молчание. КАМПАНЕЕЦ. Так, значит. (Раздраженно шелестит бумагами.) Есть все-таки предложение подвести черту. Так и в прозаседавшихся можно превратиться, нас предупреждали. (Прикрывшись на секунду бумагами, перемигивается с Ганнергейтами.) Итак, проект резолюции, будь он неладен. Собрание общественности пансионата «Швейник», персонал вместе с отдыхающими, решительно осуждает (частит все больше и больше) антиобщественное поведение И.В.Моногамова, выразившееся в нарушении равновесия окружающей среды, и предлагает ему в кратчайший срок прекратить половые отношения с зарубежным пернатым, а также обращается к соответствующим органам для принятия соответствующих мер в целях соответствующего укрепления воздушного пространства в районе границы дружбы с Польской Народной Республикой для пресечения проникновения определенного вида пернатых из зарубежных болот в отечественные. Кто за? Скорей, скорей, товарищи! Сколько же можно? (Очищает рот.) ГАННЕРГЕЙТЫ (подпрыгивают с поднятыми ручками). Швидко, швидко, геноссен! Все, включая и Моногамова, поднимают руки. КАМПАНЕЕЦ. Кто против? 581 Все опускают руки. Кто воздержался? Идиотическое молчание. Меркнет солнечный полдень. Снова лунный свет, шорохи, шелесты, сполохи. КАМПАНЕЕЦ (радостно). Собрание закончено! (Чешет ногой зад, подпрыгивает, перемигивается с Ганнергейтами, готовясь перескочить через перила и удрать.) МОНОГАМОВ. Значит, я могу идти? (Смотрит на часы, быстро причесывается.) Вот и отлично, и отлично… СТЕПАНИДА (поднимается, огромная и величественная). Прекратите кощунство над общественностью! (Перст на Кампанейца.) Вы, Кампанеец, провели наше собрание с преступным равнодушием! Вы более не руководитель! Вы банкрот! КАМПАНЕЕЦ. А что такое? Чем вы недовольны? Собрание кончилось – все за! Заслужил я глоток отличного пивка, кусочек рыбы, могу я с друзьями-ветеранами в баньку? Я не банкрот, мне бы банку в рот! (Совсем уже «поплыл», хихикает и подпрыгивает.) ГАННЕРГЕЙТЫ. Банку в рот! Банку в рот! Наш кнабе, наш душка, он все заслужил! Все три черта, приплясывая, удаляются в угол веранды, где и устраиваются, как в финской бане, наслаждаясь друг другом и до поры не обращая на действие никакого внимания. СТЕПАНИДА (Моногамову). А вы, отщепенец, куда собрались? Голосовали за свое осуждение? МОНОГАМОВ (отчаянно). Конечно, я голосовал за. Как же иначе? Как же иначе можно на собрании? Но ведь я же… (Прячет лицо в ладони.) БОБ. Кто-то тут опять фантастически несчастен. Ноги снова наливаются свинцом. Кто тут несчастен? СТЕПАНИДА. Ты тоже голосовал за! БОБ (кричит). Да ведь собранье-то уже кончилось! СТЕПАНИДА. Сын мой, голосуя за, ты не просто совершаешь формальный акт единодушия. Соединяясь с другими, каждый из нас думает и о своем сокровенном. Вот, например… (Подходит поочередно к каждому присутствующему, нависая над каждым своими шарами и глядя тяжелым взглядом в глаза.) РОЗА. Я голосовала за любовь. Простую и волнующую. КЛАВДИЯ. Я за то, чтоб не лезли всякие, чтобы мне своего разные умники не навязывали. ЛЕША-ШВЕЙНИК. Нормальночка. Я за свободу Зимбабве. ЛЕША-СТОРОЖ. За пыль, за пыльцу, за душу рассейску. ЛАЙМА. За счастье, которое окрыляет! МОНОГАМОВ (глухо). Я понимаю вас всех, мои дорогие друзья. Я голосовал, как всегда, вместе со всеми, за всех, и я никогда… Небо становится изумрудным. Розовые лучи то ли заката, то ли восхода косо ложатся на веранду. Поднимается ветер. В трепещущих белых одеждах на веранду поднимается Цапля. Моногамов вскрикивает и зажимает себе рот руками. ЦАПЛЯ. И ты меня никогда не разлюбишь, мой россиянин! МОНОГАМОВ. Никогда, моя Цапля! (Ползет за ней на коленях, падает, простирает руки.) СТЕПАНИДА (потрясенная, взирает на Цаплю, словно дитя). Нет, это не Цапля! Это что-то прекрасное! В детстве мне казалось, что это где-то есть, но я никогда этого не видела! Я просто не верю своему счастью! Что вы такое? ЦАПЛЯ. Я – Цапля! (Протягивает ей руку.) Степанида благоговейно берет ее руку, они идут рядом, слегка торжественно, будто в полонезе. У Степаниды вдруг лопается одна из ее шаровидных грудей, потом другая, потом с шипеньем опадают обе ягодицы и живот. Одежды обвисают на ней, и она идет рядом с Цаплей, жалкая, застенчивая и вполне человечная. ЛАЙМА (Цапле). Я должна вам сознаться. Я никогда в жизни не находила никакого минерала. Я не могу забеременеть. Если бы не ваш приход, я бы никогда не узнала, что в мире есть счастье. Что вы такое, ослепительное? ЦАПЛЯ (протягивает ей руку). Я – Цапля! Теперь уже троица шествует по сцене под еле слышные звуки полонеза. Счастливый, сияющий Моногамов ползет за Цаплей, держа сверкающий белизной шлейф. Все остальные движутся вокруг кругами, как бы притягиваемые магнитом. Только лишь черти не обращают ни на кого внимания, наслаждаются друг другом, ловят кайф. ЛЕША-ШВЕЙНИК (бросается к Цапле, вопит). Я не знаю, что вы такое! Никогда не предполагал, что вы появитесь в пьесе, такое! Я должен признаться – я подделал путевку. Она – фальшивая! (Горькорыдает.) Я весь фальшивый! ЦАПЛЯ (протягивает ему руку-крыло). Не плачь! Я – Цапля! РОЗА. Мне тоже нужно признаться в чем-то, я еще точно не знаю, в чем. Я тоже всех дурачила, я саму себя дурачила. Корчила аристократку духа, а сама мечтала только о пенисе Что бы вы ни были, могу я прикоснуться к вам? ЦАПЛЯ. Можешь! Я – Цапля! (Протягивает ей руку.) БОБ. Я счастья жаждал только для показателей в прыжках! Кто я? Чему служили мои ноги? Зачем я прыгаю выше всех? Скажите мне, если вы и вправду пришли! ЦАПЛЯ (протягивает ему край своего одеяния). Узнаешь! Я – Цапля! КЛАВДИЯ. Пожалейте меня просто так! (Плачет.) Дуры-то имеют право на счастье? Дуры, нахалки, хапужницы? Вы, как вас звать-то? ЦАПЛЯ (протягивает ей край одежды). Я – Цапля! ЛЕША-СТОРОЖ (падая, катясь кувырком). Труса, труса пожалейте! Стихи писал – боялся, в Цаплю влюбился, в драму влез – перебздел до смерти, грибы сушу – и то боюсь! Пожалейте труса, Сиятельство! (Выбрасывает свое стеклышко.) ЦАПЛЯ. Дай руку и ты, Леша-сторож. Я – Цапля! (Протягивает ему уголок шлейфа.) Теперь уже все прикасаются к ней, кто к пальцу, кто к локтю, кто к белому оперенью. Всех она ведет за собой в тихом полонезе. Наконец она останавливается в центре сцены, и все персонажи (за исключением чертей) садятся или ложатся рядом, располагаясь, как клумба вокруг скульптуры. Все смотрят на Цаплю с обожанием и счастьем. Лица светятся. ЦАПЛЯ. А ты, мой россиянин, ты первый полюбил меня, и я первого полюбила тебя, но сейчас ты – один из них. МОНОГАМОВ (сияя). Конечно. Я понимаю, моя Цапля! ВСЕ (со вздохом полного счастья). Наша Цапля! 10. Волшебный мир Каков волшебный мир нам преподнес Творец! Сосна, сова, луна, автомобиль, дорога… Дано увидеть тем, кто не совсем слепец, дано услышать тем, кто слышит хоть немного. Таков волшебный мир. Плетешься с рюкзаком. Восточный Крым, базар, початок кукурузы, похмельный ренессанс вдвоем со стариком, похожим на козла и Робинзона Крузо. Таков волшебный мир. В Парижской Опера тонка, нервна, юна антрактов примадонна. Шиншиллы на плечах, шампанского игра, явленье волшебства плейбоям беспардонным. Таков волшебный мир. Сосед ваш Иванов, сутрянки похар-кав, уходит за газетой. Мясистое лицо еще во власти снов. С газетой под дождем он требует ответа. Таков волшебный мир. Погибший в муках пес, пречистая душа, шотландский сильный сеттер, промчался через год и поднял чуткий нос и в некий песий рай прошелестел, как ветер. Таков волшебный мир. Готический собор, торговый эпицентр, свободы баррикада, весенняя метель садовых липких спор, горластый саксофон, Джоан Баэз, баллада. Таков волшебный мир. В нем властвует Господь. В нем ангелы поют, в нем заседают черти. Облачена в «деним», стареющая плоть предполагает жить, не думая о смерти. Таков волшебный мир! Каков презренный танк? Таков волшебный мир! Каков презренный танк? Таков волшебный мир… ЦАПЛЯ. Ну, вот теперь мы все вместе. Даже и черти наши рядом, усталые черти, спутники человечества. Сказано, что спасутся все. Вы спрашиваете подробности, но я не все знаю. Я знаю лишь, что вокруг вас ваш мир, дети мои. Песок и сосны, дети мои. Болота и море, дети мои. Дороги и государственные границы. Ночью, когда я взывала к вам, спали вокруг города, и шелестела листва. Вы просыпались, и на грани яви и сна вам казалось, что вы понимаете мой призыв, но явь сгущалась, и вы его теряли. Что мне нужно передать вам… (Внезапно замолкает и опускает голову.) ВСЕ (с нарастающей тревогой). Что? Что? Что? Что? Что? Что? Что? На сцену с вызывающими улыбочками и виноватыми поклонами к стенке с ружьем вытанцовывают черти. ЦИНТИЯ (кланяется зрителям и актерам). Пшепрашем паньство, но если зи хабе нах театр айн штюк сцена… КАМПАНЕЕЦ (вздыхает). К сожалению, полагается… КЛАРЕНС. Айн штюк мауэр, уолл, стена… (Стряхивает слезу.) ЦИНТИЯ. Если сцена хабе стена… КАМПАНЕЕЦ (разводит руками) . По законам драматургии… КЛАРЕНС. Имеет гвоздь! (Хнычет.) ЦИНТИЯ. Иф уи хэв стена и гвоздь… КАМПАНЕЕЦ (смущенно покашливает). Объективная реальность, товарищи. КЛАРЕНС. Висель ружье? (Молча рыдает.) ЦИНТИЯ (смущена до предела). Если нах мауэр висель ружье… КАМПАНЕЕЦ. Простите, не я это придумал, но оно должно убить. (Толкает стенку с ружьем, машет рукой и отворачивается в искреннем огорчении.) Стенка с ружьем начинает медленное вращение. ВСЕ (отчаянно). Нет! КЛАВДИЯ (истерично). Лешка, сделай что-нибудь! РОЗА (рыдая). Алексей, остановите вращение, я вас умоляю! Леша-сторож и Леша-швейник становятся на колени. ЛЕША-СТОРОЖ (отчаянно). Что мы-то можем сделать против законов драматургии? Мы-то, неумытые? ЛЕША-ШВЕЙНИК. Для этого надо родиться другими! Обнимаются и плачут. Стенка с ружьем продолжает медленное вращенье. ВСЕ. Нет! Нет! Нет! (Вскакивают и загораживают Цаплю своими телами, скрывают ее от глаз.) Громоподобный выстрел. Все разлетаются в стороны – и люди и черти. В центре сцены комок белоснежных одеяний – неподвижная Цапля. УБИТА! З астывшие позы почти непереносимой скорби. Черти удаляются в глубину сцены и там, печально подпрыгивая, напевают свое любимое: Бомбовозы везут, Огнеметы метут, Проползают тяжелые танки. Если кончишь, мой друг, Свой тяжелый кунштюк. Залетай в легендарной тачанке. Моногамов, тяжело кашляя, словно в последней стадии чахотки, выползает к рампе и смотрит в зал своими огромными глазами. Куча белых перьев покоится за его спиной. МОНОГАМОВ. Прощай! Прощай, моя молодость! Как долго ты тянулась, тебе не было конца, а вот теперь – прощай! Теперь я начинаю умирать. Сколько лет я буду умирать, десять, сорок, это не важно. Прощай, мой мир, теперь я уже тебя не увижу. В Африке, в Европе, в Азии, в Антарктиде, в Америке и в Австралии – буду слеп. Прощай! Прощай, моя Цапля, мне нечего ждать, я тебя никогда не забуду, я тебя никогда не увижу! (Опускает лицо в ладони и застывает.) Из кучи белых перьев поднимается прежняя нелепая жалкая птица с круглыми глупыми глазами. Она что-то держит под крылом. Воцаряется ночь из первого акта: сполохи. Цапля ковыляет в просцениум и кладет рядом с застывшим Моногамовым огромное белоснежное яйцо. ЦАПЛЯ (Моногамову) . Россиянин! МОНОГАМОВ (в ужасе). Что? ЦАПЛЯ. Т-с-с! Жди! (Садится на яйцо и устраивается высиживать.) ЗАНАВЕС 11. Вопрос Волна, проходящая вдоль волнореза, пройдя, угасает. Парус, бегущий над волнами резво, в конце концов убегает. Негр, поднимая уверенно ногу, вскоре ее опускает. Даже экскурсовод со своим монологом все-таки замолкает. Все пролетает, тлеет, течет. Не удержать момента. Смена правительства часто ведет к гибели монумента. При сотворенье великих царств сотворены и капуты. Пьеса, которую ты созерцал, кончится через минуту. То, что останется на века, через века и усохнет. То, что не стоит даже плевка, без плевка подохнет. Пьесам бессмертие не грозит. Капает капля за каплей. Очень естественно в этой связи взять в героини цаплю. В этой связи почему не связать рифмой экватор и кратер, выдать герою чужие глаза и начинать театр. Театр начинается с вешалки и кончается ею. В середине туалет и буфет. Пигмалион полюбил Галатею. В зале зажегся свет. Но самое забавное, быть может, и не конец, как некогда высказался один англичанин; начало – вот подлинно делу венец, всяческое начинание всяческих начинаний. Из темноты кто-то делает нос. Некто проходит, смеется. Встав на колени, ты спросишь всерьез: что-нибудь остается?