Текст книги "Цапля"

Автор книги: Василий Аксенов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 7 страниц)

СТЕПАНИДА (встает и еще раз хлопает ладонью по столу). Так вот, мне кажется, что источником ночной смуты является мой законный супруг! (Перст в сторону Моногамова.) Он приходит ко мне в постель, нагло и вяло играет роль мужа, а потом, дождавшись, когда я усну, исчезает до утра и приходит мокрый по колено, от него воняет болотом! МОНОГАМОВ. Степа, зачем же при всех? СТЕПАНИДА. Ты, сокол мой, в своих юнесках забыл о некоторых нормах нашей жизни. (С нарастающей яростью.) А отвечать придется за лунатические похождения! Перед всеми! Перед сыном! Перед женщинами! Перед коммунальниками! Перед швейниками, наконец! Где ты шляешься по ночам?! Моногамов шаткой походкой с закрытыми глазами выходит в просцениум. Слышится далекий крик Цапли. Глуха потаенная нежность. Все вскакивают.Стулья в стороны. РОЗА. Она впервые кричит здесь днем! Ну как же можно не влюбиться?! СТЕПАНИДА (надменно и грубо). Отвечай, Иван Владленович, за неблаговидные делишки! О чем задумался, детина? МОНОГАМОВ (открывает свои огромные глаза, потрясающим шепотом). О голоде! Новая пауза и странноватое замешательство. Ф.Г.Кампанеец , бормоча «пятьдесят пять, товарищ Патронаускас, минимум шестьдесят шесть, максимум семьдесят семь», с телефоном в руке бессмысленно движется по сцене и запутывает всех присутствующих своим длинным шнуром СТЕПАНИДА (борясь со шнуром, приближается к Моногамову). Чего тебе не хватает, Моногамов? МОНОГАМОВ. Известно ли вам, что две трети человечества хронически недоедают? Вы слышали когда-нибудь о Биаф-ре, о Бангладеш? Да смеем ли мы снимать фильмы, выпускать книги, пластинки, требовать свободы творчества, когда сотни миллионов детей не получают полноценных белков, жиров и даже углеводов? Смеем ли мы покорять космическое пространство, когда под угрозой генетический код человечества? Боб, сын мой, прыгучий юноша, ты со мной согласен? БОБ. Конечно, согласен. Послушай, папец, у меня к тебе дело. Сдай мне свой пиджак, а? Хочешь пару сотен? Мне сейчас в Ташкент лететь на соревнования. В таком пиджаке я их сразу психологически подавлю – и Ященко, и Гаврилова, и Кибу. (Смотрит на часы, запутывается в шнуре.) Лады? МОНОГАМОВ (снимает пиджак, бросает его Бобу, взывает к аудитории). У нас в высокоразвитых странах прилавки магазинов завалены всем необходимым: колбасами, окороками, сырами, лососиной, икрой, креветками, маслами животными и растительными, тортами, шоколадом, суфле на разные вкусы, свежайшими овощами и фруктами, прохладительными напитками и утонченными винами (нотки истерии), а в это время в Кампучии дети получают по горстке риса, а в Мавритании у туарегов нередко голодные обмороки! (Все больше запутывается в шнуре, замечает вдруг, что оба Алексея, остановив на полпути стопари водки, раскрыв рты, смотрят на него, протягивает к ним руки в малооправданном умоляющем жесте.) Ну! Ну! Сторож и Швейник чокаются и употребляют напиток. ЛЕША-СТОРОЖ (Леше-швейнику). Ты, паря, тута за меня держись. Тута публика нервная, голову заморочат, а я – чё? – простой сторож, мы с тобой снюхаемся. ЛЕША-ШВЕЙНИК. Сторож, говоришь? А глаза у тебя нехорошие. (Снова берется за гармонь, не обращая внимания на шнур, играет «За далекою Нарвской заставой».) МОНОГАМОВ. В Европе каждый несчастный случай попадает в газеты! В нашей стране могучая система социального обеспечения! А в Африке, а в Азии погибших считают только сотнями! На десятки уже внимания не обращают! (Вопит истошно, почти припадочно.) Это недопустимо! ( Бросается к сестрам Кампанеец. ) Вы-то, сестры, женские матки! Вы-то понимаете, что мы все раса землян, от холеного секретаря обкома до ничего, парии в Мадрасе? Матери? КЛАВДИЯ. Какие мы тебе матери, псих припадочный? Лайма – неолог, я – технолог, а Розка у нас вообще еще девочка. Вибрируя и перемещаясь, сестры запутываются в шнуре. МОНОГАМОВ (взывает к Кампанещу). Филипп Григорьевич, вы-то, человек такого масштаба, должны учитывать опасности всеобщего рахита, физического и нравственного вырождения! Вот вы спекулируете по телефону, но не для себя же, правда? Для семьи же своей, да? Ведь семья же для вас ведь модель всего человечества, ведь я не ошибся? Ведь любая пара иссушенных пеллагрой ног – это и ваша пара ног тоже! КАМПАНЕЕЦ (вдруг, словно впервые увидел, внимательно смотрит на Моногамова). Послушайте – как вас? – Монога-мов, мне нравится, как вы очерчиваете проблему. Конечно, любая пара ног – наша. (Непринужденно берет под руку дрожащего, взмыленного Моногамова.) Может быть, вообще сойдемся поближе? Это правда, что работники ООН не подвергаются таможенному досмотру? Телефонный звонок. Махарадзе? Бабабаев? Где наш мохер, Бабабаев? С огнем играешь, Рафик! Так… так… (Запутывается в собственном шнуре.) На нефти сидишь, на пиве, на шоколаде! Да будь ты проклят, товарищ Рафик Бабабаев! МОНОГАМОВ (борясь со шнуром, падает на колени и ползет к Степаниде). Степочка, хоть ты очнись! Ведь я же помню, какая ты раньше была – порывистая, огневая! Ведь все эти вздувшиеся окружности, этот великодержавный апломб, это не твое, это наносное! Пойми хоть ты, что мы все на планете одна семья, что нам всем вместе угрожает гибель, энтропия! Ведь неизвестно, есть ли еще где-нибудь в пространстве то, что мы называем разумной жизнью. А вдруг мы единственные?! (Изрыгает в полной истерике.) Мы! Единственные! На нас одних обращено Око Божие! А? СТЕПАНИДА (брезгливо). Экая клерикальная чушь! Вконец ты запутался, Иван. Заврался, раздергался, в глаза народу смотреть не можешь. Нет, я этого так не могу оставить, мой долг – реагировать. Пойди-ка сюда! (Подтягивает на шнуре обмякшее тело Моногамова.) Близкий крик Цапли, зов. Все услышали. Степанида засовывает голову Моногамова себе под мышку. Все пытаются выбраться из пут телефонного шнура. Резкие безнадежные рывки. Наконец группа фиксируется. На веранду поднимается Цапля. Прежние медлительные застенчивые движения, однако сквозь них на этот раз проглядывает какая-то решимость, как будто птица забыла о своих тощих коленках и о струйках болотной влаги, стекающей с клюва, с крыльев, с изжеванного и жалкого плащишки. ЦАПЛЯ (нелепо поднимая ноги, идет вдоль нашего «Лаокоона», посвечивая глуповатым своим круглым глазом, вопрошает скрипучим голосом). Кто тут? Кто тут? Кто тут? Кто тут ест? Кто зовет? Кто вула? Все как будто онемели, никто не может ответить, хотя все как бы и пытаются. Дрожат спина и зад Моногамова. Понурив голову, Цапля уходит. Молчаливое неосмысленное движение вслед уходящей Цапле. Пауза. Статика. Через перила веранды вдруг бодренько перепрыгивают старики Ганнергейты. Приплясывая, проходят по сцене, ужимками, кивками, жестами любовно адресуясь к Кампанейцу. На земле, на воде и в болоте Светит ласковый наш уголек! Если крылышки слабнут в полете Залетай, светлячок, на чаек! Бомбовозы везут! Огнеметы метут! Проползают тяжелые танки! Если кончишь, мой друг, Свой нелегкий кунштюк, Залетай в легендарной тачанке! Леша-швейник ожил и подхватил зажигательный мотив на гармони. Смотрит на Розу, мягко улыбается. РОЗА. Вы… импульсивный… вы неожиданный… Леша-швейник… (Краснеет до слез.) ЛЕША-ШВЕЙНИК. Пойдем, Роза, ну, значит, нормальноч-ка, в общем, койку покажешь, где гарантированный отдых по закону природы. Роза и Леша-швейник высвобождаются из пут шнура и покидают сцену. Старики Ганнергейты снова на сцене со связкой огромных, каждый с валенок, белых грибов. Леша-сторож вскочил, дрожа. Путы упали к его ногам. Клава тоже свободна. КЛАВДИЯ (хватает друга за руку). Леша, грибы-то какие! ЛЕША-СТОРОЖ (прячет волнение). Чаво грибы… ничаво особенного. Эй, Кларенс, троячок, что ль? КЛАРЕНС. Иа, иа, пан сторож! Троячок! (Отдает связку.) КЛАВДИЯ. Теперь наше будущее обеспечено! Клавдия и Леша-сторож убегают с грибами. Старики Ганнергейты прячутся за телевизором. Кларенс вытаскивает свою рацию. Треск, шорох, голоса: «Ахтунг, ахтунг, говорит Ташкент». Встрепенулись Боб и Лайма. БОБ (в отцовском пиджаке). Тетя Лайма, сердечно благодарю вас за помощь в сохранении стабильности. В Ташкенте прыгну выше всех. Смотрите телевизор. ЛАЙМА. Перед лицом разъяренной толпы, мой мальчик, помни, что я твой глубокий тыл. БОБ. Еще раз спасибо. Привет моим родителям. Они обмениваются рукопожатием. Боб прыгает через перила. Лайма выходит за ним вслед. Из всей скульптурной группы остались в центре лишь Кампанеец, Степанида и дрожащее тело Ивана Моногамова. Все трое переплетены телефонным шнуром. Зиждется посредине величественная Степанида. Дрожит спина Ивана Моногамова. Кампанеец, боязливо оглядываясь на Степаниду, делает притворно строгие жесты старикам Ганнергейтам: повремените, товарищи! Глухой голос МОНОГАМОВА. Цапля! Где ты? Отзовись! Степанида молча придавливает его голову локтем. КЛАРЕНС ГАННЕРГЕЙТ {надевает наушники, выходит в эфир). Бреслау, Бреслау… здесь Шварцвальд… швайген… (Плачет.) …Бристоль, Бристоль… здесь Блэквуд… сайланс… Дижон… здесь Форэ Нуар… силанс… (Плачет.) Одесса, Одесса… здесь Чернолесье… молчат… (Рыдает.) Гитлер капут… Сталин капут… Трумэн капут… Черчилль капут… мы забыты всем миром, эксе-ленц… (Плачет.) …ороговение кожи… (Хихикает.) …копытца, рожки, хвостики… (Хихикает.) …батареи садятся… (Плачет.) ах, экселенц, ваше превосходительство… какое было время, эти фирциге яарес… Вторая мировая война! (Плачет, уткнувшись в свою рацию.) 7. Вторая мировая война (солдатская песня) Запевала: Над статуями над римскими, Над колоннами афинскими, Да над шхерами над финскими, Песня ласточкой летит! Строй: Эх, Европа, Веселые поля! Идем всем скопом, Трясутся вензеля! Заложим мину Под Нотр-Дам! Сестрица: И я тебе, любимый, В воронке дам! Запевала: Над полями галицийскими, И над кирхами австрийскими, Над садами над английскими Песня ласточкой летит! Строй: Штурмуем Припять, Весь экипаж вспотел, Готов я выпить Хоть Молотов-коктейль. В нас бьют все мимо! Разрушим Роттердам! Сестрица: И я тебе, любимый, Под танком дам! Запевала: Над песками над сахарскими, Над дымами сталинградскими, По-над джунглями вьетнамскими Песня ласточкой летит! Строй: Эх, радистки, Встречайте с неба нас! Откройте виски И пригласите джаз! Вот на кусочки Мы разнесем Потсдам! Сестрица: И я тебе, мой летчик, В турели дам! Летчик (басом): А я тебе, мой пончик, Отдам Потсдам! ЦИНТИЯ (ободряет Кларенса пинком в зад). Мои капарель, коммунике муа, силь-ву-пле! Бардзо хочется друга! Кларенс хихикает, выходит в эфир. Телефонный звонок под рукой Кампанейца. Тот поднимает трубку. КАМПАНЕЕЦ. Кампанеец на проводе! Кто говорит? Калинин? Жданов? Ворошиловград? (Ждет, трепетно прислушиваясь к молчанию.) Оно, наконец-то! (Почесывает ногой задницу, лицо его озаряется дикой радостью.) ЦИНТИЯ. Си-си-ми-си-си-ва! КЛАРЕНС. Глю-глю-глю-глю-глю! СТЕПАНИДА. Филипп Григорьевич, что с тобой? КАМПАНЕЕЦ. Вызывают по вертушке! Надо лететь! СТЕПАНИДА– Врете вы все! У вас здесь нет вертушки! Позорно себя ведете, а ведь я на вас равнялась! КАМПАНЕЕЦ (чертенеет все сильнее). Вжах! (Бросает трубку.) Не могу больше! (Выскакивает из пут.) Под песенку «Бомбовозы везут, огнеметы метут» все три черта проходятся по сцене в легком танце, а потом, ухая, перепрыгивают через перила и исчезают в солнечном блеске. СТЕПАНИДА. Дядя Филипп, остановись! Дядя Филипп! Пропал! (Вздымает руки, как героиня античной трагедии.) Горе мне, горе! Горе! А ведь сколько говорил об идейной цельности! О нравственной чистоте! О сороковых! О тридцатых! Мужчины – безнадежны! Покачиваясь, поднимается Моногамов, переступает через кольца телефонного шнура. МОНОГАМОВ (открывает свои огромные глаза, взывает). Где ты? Где ты? Цапля, отзовись! СТЕПАНИДА (почти с омерзением). Болотный воздыхатель! Сегодня же лечу в Москву и наведу о тебе кое-какие справки. МОНОГАМОВ (в полубреду). Да-да, наведи. Мне нужны о себе кое-какие справки. СТЕПАНИДА (вынимает из лифчика документ). Ну-ка подпиши доверенность на получение чеков Внешпосылторга. Моногамов тут же подписывает доверенность. Любопытно, любопытно, кто взял на себя ответственность за подбор таких кадров. (Засовывает доверенность обратно в лифчик и, топая по-солдатски, пыхтя и грозя во все стороны света надменным ликом, уходит.) МОНОГАМОВ (бредет, простирает руки, словно слепой). Цапля! Цапля! Отзовись! Далекий крик Цапли. Нежность. Тоска. Моногамов пытается подражать этому звуку. Голос ЦАПЛИ. Где ты, россиянин?! Русский, отзовись! Моногамов, будто прозрев и помолодев, радостно подхватывается и бежит в глубину сцены, к морю. На сцене воцаряется странноватое волшебное освещение. В небе возникает готический мираж. Декорация пансионата «Швейник» отъезжает. Медленно выезжает декорация антракта. ВТОРОЙ АНТРАКТ 8. Тысячелетие Варяги мирно плыли в греки, как будто бы не на разбой, когда к ним вышли человеки, светясь холщовой простотой. Они сказани: Изобильно здесь зверь бежит, летает гусь, и пахарь успевает сильно, и все сие зовется Русь. Молодчики у нас могучи, а старцы полны важных дум, скот на лугах пригож и тучен, но вот порядка не имум. Сор из избы метем мы чисто, а лес не валим наобум. Девахи наши голосисты! А вот порядка не имум. Века проходят за веками все без порядка, так нельзя. Придите, княжите над нами, голубоглазые князья! Ей-ей, какие человеки, подумал головной варяг и вынес на речные бреги хвостатый полосатый стяг. Стояла жаркая погода, вздымались стяги из травы. Безоблачное время года не предвещало татарвы. ………………………………………… Тысячелетие России… Над тяжкой бронзой смуты шум иссяк. Века проколесили. Теперь порядок мы имум. Навес автобусной остановки на фоне приморской равнины. Шум сильного дождя. Далекие крики Моногамова и Цапли. Быстро темнеет на сцене и быстро светлеет в зале. Желающие могут отправиться в буфет. Любители эротики, должно быть, предпочтут остаться в зале. По просцениуму проходит измученный, мокрый до нитки Иван Моногамов, заходит под навес остановки, пытается закурить и видит в углу прижавшуюся к стенке испуганную Цаплю. МОНОГАМОВ (бросается). Вы?! Родная моя! ЦАПЛЯ. О, Езу! Пане, я працуе в комбинате «Червона Рута»… Езус Мария!., яка швачка… швейка… МОНОГАМОВ. Цапля, я все понял сразу, с первого знака, с первого звука! Я твой! Я для тебя жил все свои сорок лет! В тебе моя мечта! ЦАПЛЯ (вся сжавшись). Пшепрашем пана, без особистых контактов… не дотыкать реньками… Руками… Естем така мокрая, вильготна… Пан гнем не бжиди?… Не гадко пану?… То деждь… то деждь… я не завше естем така… МОНОГАМОВ. Не стыдись! Ты вильготна, но ты и должна быть влажной, вильготной, моя Цапля! Когда ты зовешь, все влажные рощи Европы чудятся мне, все ее ночные города… Ты – Европа, юность, мечта! Не стыдись своих крыльев, перьев! ЦАПЛЯ. Прошем, нех шемь пан не смее над бедным див-чином… на комбинате плацем мы тилько девянтьдесонт рубли… на едзение выдае чтердести… пятнашче плаце за ноц-лег… пан добже ве же райстопы коштуе седем пентьдесят… ЦАПЛЯ. Естем девица, проше пана… я целка… хлопаки не взрацае на мне уваж… гвижде на мне… в клубе никт не танче зе мно… (Умоляюще.) Проше пана без особистых контактов. МОНОГАМОВ (вне себя от страсти). Молчи, любимая! Ты – не швачка! Ты – Цапля! Ты – мечта всех русских мужчин! Любовь моя! (Обнимает ее.) ЦАПЛЯ (слабеет в его руках). Пан ве, я ем жабы… лягушки… полыкам их живе… пан напевно мен бжиди… (Обнимает Моногамова, закрывает его спину крыльями.) МОНОГАМОВ. Не бжиди… Мне гадко. Мне сладко. Мне грешно. Мне свято. Я о-бо-жа-ю тебя! (Внедряется.) Цапля! ЦАПЛЯ. Кохане, кто ты естешь? Россиянин? МОНОГАМОВ. Ты – Цапля? ЦАПЛЯ. Россиянин? МОНОГАМОВ. Ты – Цапля? ЦАПЛЯ. Россиянин? МОНОГАМОВ. Ты – Цапля? ЦАПЛЯ. Россиянин? Эти вопросы, прерываемые иногда стоном и счастливым смехом, будут слышаться со сцены из полной темноты все оставшиеся пятнадцать минут антракта, поэтому все зрители, даже любители эротики, приглашаются развлечься, освежиться и пообщаться. Содержательный диалог будет транслироваться во все закоулки театра. Чудные вопли апофеоза вместе со звонком пригласят вас вернуться в зрительный зал. В пятне лунного света Цапля и Моногамов. Они оправляют свое платье, смущенно и любовно друг на друга посматривают. МОНОГАМОВ (покашливает слегка формально). Ну-с, расскажи мне, как ты жила, где училась. ЦАПЛЯ. Чи то правда, же пан зна двадестя осемь ензыков? МОНОГАМОВ. Теперь уже двадцать девять. Смущенно оба смеются. ЦАПЛЯ. Знесен пану яйко. МОНОГАМОВ. Подумай, прежде чем это делать. ЦАПЛЯ. Не-не, то юж постановёно.