Текст книги "Юность (СИ)"

Автор книги: Василий Панфилов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Шестая глава

Столица Российской Империи жила мечтами о Небе. В Европе вовсю уже проводятся соревнования планеров и летадл, русские же спохватились позже всех, хотя казалось бы….

Даже дамы высшего света разговаривали всё больше о Небе, авиации, моторах и Рыцарях Неба, бывших у всех на слуху. Воздухоплавание воспринималось занятием в высшей степени аристократичным, а этот… анфан террибл в Свете считался этаким недоразумением.

Люди здравомыслящие высказывали вполне обоснованные сомнения, предполагая и предлагая настоящих пионэров аэронавтики, отошедших в сторону по каким-то несомненно высшим соображениям. Или возможно – отодвинутых.

Наибольшей популярностью пользовались идеи жидовского заговора, но в деталях идеологи существенно расходились. Одни считали, что жиды не способны придумать ничего самостоятельно, и украв изобретение, уничтожили изобретателя. Другие, более здравомыслящие, не отказывали иудейскому племени ни в образовании, ни в интеллекте, отчего вырисовывался вовсе уж иезуитской подлости заговор.

Публика более либеральная разделилась на два неравных лагеря, а потом ещё и ещё. С газетных страниц на читателя выплёскивались полемические изыски знатоков, отчего провинциалы пребывали в состоянии перманентного шока. Едва ли не каждый выпуск предлагал как минимум новые аргументы в ту или иную пользу, а порой и новую версию происходящего. Мнение обывателей менялось по несколько раз за неделю, и куда в итоге повернёт ветреная общественность, предсказывать никто не брался.

Репортажи из Южной Африки читались взахлёб, как приключенческие романы, но и воспринимались примерно с той же степенью достоверности. Едва ли человек здравомыслящий мог поверить, что вчерашние лапотники, коих было принято жалеть и самую чуточку презирать, громят с успехом войска просвещённых британцев.

Буры… это совсем другое дело! Ну вы же понимаете, мон шерри?

Отдавали должное и полководческим талантам Дзержинского, всё ж таки шляхтич хорошего рода, а что марксист… так у каждого свои недостатки. Впрочем, среди образованной публики хватало сторонников левых взглядов, и марксистские убеждения поляка были скорее преимуществом.

Отдавая должное стойкости и неприхотливости русских добровольцев, люди просвещённые всё же полагали более верным иное соотношение потерь.

– Скрывают! – понимающе кивали просвещённые друг другу, гордые собственной проницательностью.

– Несомненно, пароходы берут куда как больше заявленных пассажиров, – соглашались знатоки. Сходились на том, что потери русских лапотников при столкновениях с британскими войсками – два, а то и три к одному, вполне приемлемы и логичны. Возглавляй их Русские Офицеры, соотношение потерь, несомненно, было бы совсем иным.

Русские добровольцы из хороших семей, славшие письма родным и знакомым, в общем-то подтверждали эту версию. Кто из них упорно не желал замечать рушащуюся картину привычного мира, а кто целенаправленно лгал, Бог весть. Мнение в обществе сложилось устойчивое, и меняться пока не собиралось.

Яркие, интереснейшие репортажи Гиляровского зачитывались до дыр, но отдавая должное писательскому мастерству, считались произведениями скорее художественными, нежели публицистическими. Склонность к гиперболизации за Владимиром Алексеевичем водилась, да и, как полагала публика, опекун пристрастен.

Европейские газеты, недоумённой скороговоркой отдавая должное техническим талантам Панкратова, писать предпочитали о земляках. Его же считали скорее харизматичным лидером и неплохим организатором, попавшим в фавор религиозному бурскому генералитету. Этаким красивым символом, персонажем скорее литературным, вроде Гавроша.

Само же изобретение летадл, успевшее обрасти самыми противоречивыми слухами, приписывалось то ли Божественному озарению, то ли, и пожалуй – скорее, найденным в библиотеке старинным чертежам. Попытки изобрести планер предпринимались ещё во времена Леонардо да Винчи, и стоит ли удивляться, что один из чертежей оказался настолько удачным, что его удалось воплотить в жизнь в полевых условиях?

Не отрицая вовсе таланты Панкратова, европейцы предпочитали считать его изобретение «не вполне настоящим». Первые восторги схлынули, и пальма первенства стала выглядеть изрядно смазанной.

Комендантское поле на время превратили в аэродром, чтобы посмотреть на первые в России авиационные соревнования. Объявленные за месяц, они необыкновенно взволновали публику, и цена на места начиналась от одного рубля, и билеты эти разобрали, не доходя до кассы. В ложи стоимость мест начиналась от пятидесяти рублей, и ажиотаж был таков, что количество ссор и дуэлей чуть было не затмило сами соревнования.

Организатором выступил Великий Князь Александр Михайлович, употребивший весь свой немалый авторитет и организаторские способности. Сандро уважали не только как представителя Дома Романовых, но и как весьма дельного моряка, но даже так ему пришлось немало потрудиться.

Хлопот добавляла и погода, весьма своеобычная для Петербурга в это время года. Солнце то и дело заволакивалось рваными тучами, и с неба срывалась ледяная влага. Но тотчас почти порывы ветра разгоняли их, и снова над Петербургом лунно светило мартовское солнце. Благо ещё, что внизу ветерок был хоть и пронзительным по близости моря, но всё ж таки ровным и умеренным по силе.

По-хорошему, соревнования следовало бы перенести хотя бы на апрель, а лучше на май, но состязания такого рода прошли уже едва ли не во всех европейских столицах. Уступать же, будучи в некотором роде родоначальниками, виделось организаторам и публике решительно немыслимым.

В конкурсе участвует более пятидесяти летадл самых причудливых форм. Панкратов не делал тайны из формы планера, да и сложно было сохранить её, барражируя регулярно над войсками противника.

Однако же изобретатели, судя по всему, считали прямо-таки необходимым продемонстрировать независимость мышления. Представлены как ставшие «классическими» треугольники с некоторыми дополнениями, так и весьма интересные конструкции, напоминающие то крыло летучей мыши, а то и многоэтажного воздушного змея.

На соревнования записались как энтузиасты, так и вовсе уж случайные люди, желающие толики славы и возможности попасть под благосклонное внимание Света. Признанные изобретатели, представители университета и заводов, владельцы велосипедных и швейных мастерских, художники и студент медик, инженер-железнодорожник и отставной моряк.

Призы: за короткий разбег, за дальность полёта и высоту. Отдельно, уже не от организаторов – за использование двигателей определённой фирмы, за эстетику… лишь бы взлетел!

Летадлы взлетали… в основном. Случались и казусы, подчас обидные, но по большей части заведомые. Конструкция художника Миклашевского, необыкновенно живописная и напоминающая скорее фантасмагорический парусник, с фырканьем и пыхтеньем ползала по полю и в конце концов загорелась.

Большая часть конструкций всё ж таки взлетало, но не могло похвастаться хоть сколько-нибудь значимыми результатами. С немалым трудом вскарабкавшись в небо, творения русских и не очень русских гениев делали один или два круга над полем, после чего приземлялись, изрядно подскочив несколько раз на казалось бы ровном поле. К летадле тотчас подбегали механики и представители спонсоров, оттаскивая её с помощью моряков Гвардейского Флотского Экипажа, премного довольных пребыванием в эпицентре событий.

Неизбалованная публика реагировала с превеликим оживлением, громко ахая и обсуждая храбрецов, взмывающих в небо. Ксения Александровна с детским восторгом глядела то на парящие в небесах летадлы, то переводила влюблённый взгляд на мужа, организовавшего столь необычный воздушный праздник, и ставшего, таким образом, родоначальником нового зачинания.

Сам же Александр Михайлович напряжённо следил за происходящим, отдавая распоряжения и пытаясь дирижировать этой воздушной вольницей, где от каждого первого изрядно разило сумасшедшинкой. В редкие перерыва он ловил себя на тщеславных мыслях – теперь-то Ники отдаст пост шефа авиации ему – постфактум!

Повернувшись на мгновение к супруге, он улыбнулся ей, вложив в эту улыбку всю любовь и нежность, и снова повернулся к полю.

– Конструкция инженера Левады, – несколько вразнобой стали объявлять распорядители в жестяные рупоры, пока команда Левады выталкивала аппарат на поле. Инженер, очень импозантный в шофёрских очках и кожаном реглане, покрасовался перед фотографами и дал короткое интервью желающим, коих набралось преизрядно.

Регламент прервала экзальтированная девица, невесть зачем выбежавшая на поле и кинувшаяся к летадле. Девицу отловили с превеликим бережением, да выставили вон, вручив дюжему полицейскому унтеру, только выдохнувшему резко при виде барышни.

Короткий взлёт на высоту чуть ли не полусотни сажден, круг над полем… а потом звук взрыва и вспышка! Опасно накренившись, аппарат Левады пошёл на посадку, едва ли не в последний момент миновав трибуны.

Великий Князь, наблюдавший за сим с превеликим для публики хладнокровием, разом взмок, мысленно вознося хвалу Богу за то, что отговорил Ники идти на это мероприятие…

– Жив! – выдохнул он вместе со всеми, наблюдая за суетой медиков на месте аварийной посадки.

… а если бы не отвернул?! Стечение обстоятельств, а быть может, и желание войти в Историю пусть даже и овеянным дурной славой цареубийцы, и всё… Какая катастрофа была бы для России!

На поле тем временем суетились фотографы и репортёры, почуяв поживу. Ах, как непросто было получить аккредитацию на столь яркое мероприятие! Вспышки фотоаппаратов, интервью…

Пострадавшего героя унесли, равно как и его аппарат его конструкции. Александр Михайлович вытащил блокнот и сделал пометку о Леваде. Человек явно дельный, да и планер его конструкции вёл себя лучше многих. А что с мотором неприятности, так тут не его вина, а заводчиков!

На Комендантское поле выкатили новый летательный аппарат, при каждом движении заметно покачивающим всеми своими шестью крылами. Распорядителя взяли объявлять пилота, а один из гвардейцев, спохватившись чем-то, рысью убежал с поля.

– Барограф[11]11
  Барограф – (от греч. baros – тяжесть, вес и grapho – пишу) самопишущий прибор для непрерывной записи атмосферного давления. Применяется на метеорологических станциях… В том числе регистрирует высоту.


[Закрыть] у Левады забыли второпях, – минуту спустя доложил адъютант.

– … конструкции инженер-полковника Фёдорова[12]12
  Евгений Степанович Фёдоров – русский изобретатель в области воздухоплавания и авиации, председатель 7-го (воздухоплавательного) отдела Императорского русского технического общества. В реальной истории сконструировал самолёт пятиплан с бензиновым движком, который летал, только влекомый автомобилем. Автор ряда работ по воздухоплаванию, в частности по вопросам аэродинамики и теории летания.


[Закрыть], – объявляли тем временем распорядители, и чуть погодя самолёт взлетал, мотыльково колыхая крылами. Сделав успешно круг, аппарат начал по спирали набирать высоту.

– Куда… – одними губами шептал инженер, не мигаючи глядя в небо, – куда полез… уговаривались же на круг! Сырой ещё аппарат…

Публика, не отрываясь, следила за поднимающейся в небо летадлой, взобравшимся на явно рекордную высоту. Вдруг, на высоте около двухсот метров, машина покачнулась опасно под резким порывом ветра. Пилот начал снижение…

– Ах! – единым организмом застонала публика, глядя на аппарат, разваливающийся на части прямо в воздухе. Было отчётливо видно кувыркавшиеся на воздусях отломанные крылья, с гулом падающий мотор и саму человеческую фигурку, метеором летевшую к земле.

Глухой удар мотора о землю… и тотчас почти – навзничь упавшая человеческая фигурка, врезавшаяся в сырое Комендантское поле. Следом на поле посыпались обломки летадлы, часть из которых упала на публику. Всё это продолжалось менее чем полминуты, но такого накала эмоций не упомнят, пожалуй, и бывшие в сражениях военные!

К телу лётчика уже бежали медики с носилками, выбежавшие едва ли не ранее, чем произошла катастрофа. Двуколка Красного Креста заспешила по колдобинам, спеша убрать с поля тело, дабы не смущать покой собравшихся.

Погрузив тело на двуколку, медики поспешили оказать помощь пострадавшей публике, и слава Богу – все оказались живы!

– Живы, живы… – прошла по рядам волна облегчения, и тотчас почти следующая – люди не пострадали, всего-то мастеровщина!

– Что же ты… – шептал разом постаревший инженер-полковник, не замечая накинувшихся на него репортёров и вспышек фотоаппаратов.

После короткого перерыва полёты возобновились, и два часа спустя публика расходилась довольная, обсуждая соревнования, ставшие, по мнению большинства, главным событием марта. Разумеется, не считая приёмов Двора!

Находились, разумеется, и маргиналы, ставящие на первое место воздушный праздник, но право слово, когда это приличных людей интересовало мнение плебса?! Если человек не допущен ко Двору, то не вправе и рассуждать о высоких материях!

Однако все без исключения соглашались – событие безусловно выдающееся! Этакий… воздушный Колизеум. Захватывающее зрелище, пролившаяся на арену кровь, и немалые деньги, вручённые призёрам организаторами и спонсорами. Воистину, Varietas delectat[13]13
  Разнообразие доставляет удовольствие!


[Закрыть]!

Седьмая глава

С нескрываемым облегчением отложив в сторону письмо, присыпал его мелким песком, дабы поскорее высохли дрянные чернила, которые только и удалось достать, и разминаю натруженную руку.

– Мы писали, мы писали, наши пальчики устали, – вылезает откуда-то из подсознания. Отдохнув чутка, запечатываю конверт, подписывая адрес инаклеивая марки.

Сувенирчик… покопавшись, выбрал миниатюрные шахматы негритянской работы, вырезанные с большим искусством из полудрагоценных камней. Среди местных встречаются настоящие мастера, даже и удивительно! Глянешь иной раз на полудикую физиономию и все эти дикарские украшения, и кажется, што и искусство у него такое же первобытное, примитивное.

Ан нет! Столь тонкий художественный вкус, такие самобытные таланты встречаются, што только тогда и понимаешь, што пусть они не вполне цивилизованны, но вполне культурны!

– Опять пишешь? – захмыкал подошедший Санька, примостив зад в испачканных машинным маслом штанах на брёвнышко у входа в наш домик.

– Всё пишешь и пишешь… – зазудел он докучливо, перекидывая в руках карты. Никак выучил новый трюк, и опять ему неймётся переиграть меня по шулерским правилам. Такая себе зуда с самоподзаводом выходит в такие минуты, што ой!

Пока не проиграет в очередной раз, не успокоится. И всё никак не поймёт, што в картах главное всё ж таки не трюки, а голова, которой нужно думать как бы не посерьёзней, чем в шахматах.

– И тебе не мешало бы, – затянув бандероль, отвечаю ему, – мы с тобой списки вместе составляли, никак запамятовал? Кому открыточку с мелким сувенирчиком, кому без оного, а кому и письмо, да с подарком.

– Пф…

– Садись давай! – во мне проснулись разом командир и педагог, и брат, завздыхав, прошёл в дом за своим списком. Недовольно вздыхая, он завозил пальцем по строкам, выбирая адресата.

– Саня… выключи с морды лица недовольное выражение, оно тибе не красит! Мы таки здесь и сейчас на взлёте славы и популярности, и люди ждут от нас минуточку внимания к сибе!

– Опять ты напополам с идишем начал! – засмеялся брат, чуть сдвигая на затылок широкополую шляпу.

– Начнёшь с тобой! Говорено-обговорено русским по белому, а вот опять! Контакты с не самыми плохими людьми поддерживать не только можно, но и должно! Открыточка здесь и сейчас будет человеку приятна – не забыли его, не испортили нас медные трубы!

– Да-да-да… – скорчил он моську, ровно и не грозный боец, от одного имени которого британцы удваивают посты, а обезьянка в зоопарке, – письма и сувениры сейчас, когда мы в зените славы, дают нам возможность выстроить фундамент взаимоотношений… как там дальше?

– Ты што, наизусть учил? Во балбес! Пиши давай! У тебя этих контактов на раз-два…

– Скажешь тоже! – взвился он, – в одно только Училище почти три десятка писем писать, да всем соученикам хотя бы фотографию нашу подписанную! Мы у самолёта, да мы у подстреленного слона… тьфу!

– Балда! У меня в одну только Палестину полторы сотни писем писать, так-то! И не на русском, а всё больше на арабском, да на иврите с греческим.

– Ф-фу… – сдулся брат.

– Вот тебе и фу! – надулся уже я, – А как ты думал, дела вести? Каждому племенному вождю, да непременно писаное собственной рукой, да с фотографиями, и непременно разными, да с подарками – тоже штоб и близко не повторялись! И никак иначе. Если я хочу держать те земли – так вот!

Жмякаю пальцами, будто удерживая вожжи от тройки, на што Санька только головой качает. Почему… сам толком не знаю. Может просто потому, што могу?

Влез удачно в дела Палестинские, да как-то оно так и покатилось. Земли там пусть и нищие, но библейские! Политические, экономические и религиозные интересы держав европейских и азиатских переплетаются там причудливейшим клубком.

Потянув порой за нужную ниточку не самого значимого племенного вождя или уважаемого раввина, можно дотянуться до интересантов в Европе, хоть даже и коронованного! В теории, разумеется… пока в теории.

Вот и пишу – в Палестину, да в Османскую империю, да в Одессу, в Москву. Всем из хороших и нужных людей, до кого только могу достучаться. Мно-ого кому писать надобно. Ежели даже и открыточки считать, то побольше пятисот адресатов будет, включая персонажей чуть ли не случайных в моей жизни.

Тяжко… благо, не в один день писать, а по десятку-другому писем в те дни, когда выдаётся свободное время. Ну и фотографии подписать с наилучшими пожеланиями, не без этого.

Пока всё больше с дальним прицелом, ну а в Палестине и с настоящим. Лев Лазаревич пишет за большой восторг от нашего с ним бизнеса! Арабы, они же падки на всё громкое и блестящее, а тут такой весь блестящий я!

Лестно им письмецо с подарком от «Небесного воина» получить, из кожи потом выворачиваются, штобы какие-никакие совместные дела с «дорогим другом» вести. Не сразу и не быстро, но такая себе сеть торговая выстраивается, шо дядя Фима нервно обмахивается пачкой шекелей и начинает завидовать! Всё на всё меняется и продаётся.

Москва с Одессой и Туретчина, оно не так ярко, но тоже – фундамент. Так мыслю, што если сейчас не поленюсь с писульками, то потом смогу при нужде какой обратится. Не факт, што ответ будет да и с улыбкой, но шанс на это сильно повышается.

Здесь и сейчас обо мне пишут, и вот ей-ей, не верю, што хоть кто-то из адресатов не удержится, хвастаясь! Кто как бы невзначай, а кто и всех соседей обойдёт. Кому – славы чужой кусочек урвать, а босякам с Пересыпи, Молдаванки или Трубных проулков – ещё и статус!

Ну и в обратную… благие пожелания в основном, денег мало кто просит, хотя и так бывает. Даю, чего уж… я всех знаю, кому пишу, чай не на пропой. Кому долги за доктора заплатить, кому за учёбу детям – всё такое, всерьёз, без игрушечек. Не самые большие для меня деньги, даже и неудобно бывает иногда.

А бывает, што и выспрашивают, как там в Африке, да можно ли здесь пристроиться. Што ж нельзя-то? Человеку с руками, да с головой, здесь раздолье!

Хоть даже и вдовица немолодая с полудюжиной ребятишек, а примут ещё пуще, чем мастеровитого мужика! Баб здесь, окромя чорных, до того мало, што на цветных женятся, и за счастье то считают!

А тут румяная да дебелая, русоволосая и светлоглазая… ух! И свободная, а?! Местные, пусть даже и сто раз не русские, сразу глаза с поволокой делают, да компас в штанах на ближайшую церкву указывает, с жениховством то.

Бурские бабы, они так-то красивые, хотя подчас очень уж здоровы. Но мало их, и всё промеж своих разбираются. А остальные, которые из гриква да бастеров, они вроде как ничего себе бывают, но не каждому по нраву с такой чернявой в постели ерохаться. Детишек клепать, так тем более.

Всех зову! Чем больше тут своих да наших, тем легче хоть им, хоть мне. Они не на пустое место едут, да и мне при случае будет на кого опереться. Не знаю пока толком, для чего, но пишу, отвечаю, устраиваю приезжающих…

– … Егор… Егорка!

– А?!

– Заснул, што ли? Гля, я тут письма написал, фотографии подписал, давай с подарками помоги.

– Да бери любой! – махнул я рукой на ящики, в коих едва ли не навалом свалена африканская экзотика – от шахмат с местными особенностями, до колдунских масок и оружия. Я как начал собирать – для подарков, да для торговлишки, так и потащили! Вроде как расположение выказывают, даже и неудобственно иногда бывает.

– Да понятно всё, – отмахнулся брат, – голова просто не работает, кому какой лучше!

– А… ну давай.

– Пашка Храмцов с пересыпи, – зачитал Санька адрес.

– Это тот, который рожи всё время? Маску! В том ящике поройся, там они самые страховидлые! Ему приятно, што вспомнили, а дружки и соседи посмеются заодно, тоже память!

– Ага… – он быстро нашё искомое, а я понял, што на севодня с писаниной – всё! Надоело. Помог брату выбрать подарки, да сели играть в карты, поглядывая на часы. Чиж постоянно почти проигрывал, а когда нет, то только по моему снисхождению, штоб только не злился.

– Всё, – защёлкнув крышку «Брегета», подымаюсь с бревна, – время!

Без всякой дурашливости переодеваемся в парадное, и посадив задницы на велосипеды, едем к ангару. Техники уже здесь, выкатывают «Рароги[14]14
  Рарог – в славянской мифологии огненный дух, связанный с культом очага. Рарога представляли в образе птицы или дракона с искрящимся телом, пламенеющими волосами и сиянием, вырывающимся изо рта, а также в виде огненного вихря.


[Закрыть]», начиная подготовку к полётам. Волнуются как бы не больше пилотов, работающих с ними бок о бок.

Проверка двигателей на холостом ходу, уровень горючего, масла… Снова и снова – деревянные и тканевые части бипланов, ощупывая и осматривая каждый дюйм.

Не впусте такой регламент родился, не от великой моей дури и даже не от осторожности. Ловили уже, ети их мать! То шпионы, то просто любопытные разной степени подозрительности. И дураков хватает, не без этого: пару раз уже на память что-нибудь отковыривали – благо, вовремя заметили. Сувенирчики, а!?

Бомбы загружали осторожно, едва дыша. Вроде как и нет опасности случайно детонации, но… бережённого Бог бережёт!

Наконец прибыл запыхавшийся Жан-Жак, задыхающийся скорее от волнения, чем от тяжести фотоаппарата, и Владимир Алексеевич с раздувающимися от возбуждения усами.

– Эк… – крякнул опекун досадливо, – не застал подготовку… Ну да ладно!

Чуть погодя подоспело бурское командование – все, кто только был в настоящее время на границе Капской колонии, готовя наступление. Разом стало многолюдно и почему-то тревожно, будто только сейчас понял, што это – по-настоящему!

Выстроившись в ряд у бипланов, сфотографировались всем отрядом, не делясь на пилотов, механиков и охрану. Потом ещё, ещё…

– Ну… – вглядываясь в лица, иду вдоль строя. Чиж, Военгский, Ивашкевич, Кучера, Шульц, Тома, Морель – из старичков. Стоят, развернув уверенно плечи, глаза жосткие, стальные независимо от цвета.

Корнелиус Борст, Ван Эйке – эти нервничают немного, дышат будто через силу, но… вытянут. Перевожу взгляд на опекуна и Жан-Жака – не передумали? Нет, только подтянулись разом… Што ж…

– По машинам!

В кабины взбирались без дурной лихости, по лесенкам. Уселись, пристегнулись, и механики начали раскручивать пропеллеры. Один за другим, «Рароги» пошли на взлёт, делая на прифронтовой полосой широкий зигзаг, дабы воодушевить войска.

Гиляровский возится сзади, снимая происходящее на фотоаппарат и экспериментальную кинокамеру от братьев Люмьер. Как уж там она будет работать в таких условиях, Бог весть, но генералитет наш необыкновенно воодушевился возможности снять небесную фильму, и я взял под козырёк. Благо, большой переделки летадлы не требовали, всей работы на пару часов.

– Красотища! – заорал сзади дядя Гиляй, когда мы залетели на нейтральную территорию, где не надо было никого и ничего снимать, – Второй раз лечу, и никак не налюбуюсь! Эскадра, а?! Силища!

Несколько минут полёта, и я, качнув крылами, веду воздушный флот по дуге, поглядывая вниз и сверяясь с картой. Согласно данным разведки, в одном из ущелий скопилась британская конница, сформированная преимущественно из числа местных добровольцев английского происхождения. Вроде как отвели туда на отдых и переформирование, ну да будет им сейчас отдых…

Чуть снижаясь, качаю крылами и оглядываюсь. Дядя Гиляй приник к аппаратуре, лихорадочно снимая панику на земле. Корнелиус, мой ведомый, открывает бомболюк, и на британцев сыплется с неба Смерть!

Следом за ним по одному проходят все пилоты соединения, и внизу воцаряется паника. Высота слишком большая для того, штобы разглядеть детали, и пожалуй, это к лучшему!

Сглатываю подступивший к горлу комок и делаю круг над ущельем, дабы оператор заснял всё получше. За мной повторяет Санька, несущий Жан-Жака. Разворот… идём домой, вскоре я сажаю летадлу на тщательно выровненное поле.

Прокатившись чуть-чуть, аппарат останавливается, и дикая усталость наваливается на меня. Нервы, штоб их… Не в силах встать, сижу так, пока пропеллер перестаёт крутиться. Щёлкаю крышкой часов… меньше часа на всё про всё, включая фотографирование.

– Сколько же сегодня было установлено рекордов?! – жму плечами на вопрос Жан-Жака, и почему-то отчаянно хочется курить. И выпить. И бабу…

А ещё – тошно немного, потому как я хотел ну вот ни разу не такого, а просто – летать. Но так уж вышло…

Встряхнувшись, встаю с парусинового креслица, и вот ей-ей, даже и не упомню, как на него уселся! Загнав меринхлюдию в глубинное подсознательное, вспоминаю свои обязанности командира и иду докладывать о полёте.

Хрусть! Кажется, это были мои рёбра… Сниман всё ж таки здоровущий мужик! А потом ещё раз – хрусть! Рот открыть я так и не успел…

… а потом мы смотрели фильмы о полёте и бомбардировке. В огромный затемнённый ангар люди набились так, што сложно было дышать. Затаив дыханье, мы смотрели на прыгающие чорно-белые кадры, на землю с высоты птичьего полёта и на убиваемых британцев.

… дважды. Сперва – отснятое дядей Гиляем, а потом – Жан-Жаком – с неизбывным интересом.

Два часа спустя мы снова идём на взлёт. А потом ещё, ещё… Британцы выдержали два дня бомбёжек, седьмого апреля начав отводить войска от границы.