Текст книги "Командир атакует первым"

Автор книги: Василий Шевчук

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 17 страниц)

Что скрывать – я был необычайно рад и счастлив: боевая схватка, двойная победа, высокая награда. А перед отлетом генерал Рязанов, хитровато улыбнувшись, почти на ухо шепнул мне:

– Не хотел я тебе говорить, да ладно уж. Иван Степанович Конев спросил – сколько у тебя сбитых? Когда узнал, что есть полтора десятка, приказал оформить представление на звание Героя Советского Союза. Это мы и сами собирались сделать, а теперь тем более... Ну, еще раз поздравляю!

Командование 2-й воздушной армии старалось сделать все, чтобы аэродромы истребительных и штурмовых частей находились как можно ближе к действующим войскам. Мы перелетели с восточного берега Нейсе на аэродром Финстервальде благоустроенный, укрытый. Разрушить его сооружения немцы не успели – так стремительно наступали танкисты генерала Д. Д. Лелюшенко. С этого аэродрома мы летали на Берлин, на его пригороды, на Потсдам, с него начали летать на помощь братскому чехословацкому народу.

Мне этот аэродром запомнился еще и потому, что на нем выкинул очередную шутку Николай Шутт, которая на этот раз чуть не кончилась для него и для Гари Мерквиладзе трагически. Случилось это буквально в первые минуты пребывания здесь. Мы с начальником штаба и связи полка развертывали командный пункт, как вдруг на одной из окраин аэродрома раздалась орудийная стрельба. Первая мысль – на нас наскочили отступающие немцы. Нет, стреляли наши зенитки. И тут же над самой землей затарахтел маленький – не то связной, не то учебный – немецкий самолетик. Он довольно ловко маневрировал, но высоту не набирал и от аэродрома не уходил. А но нему – стрельба уже со всех сторон, ведь на хвосте явственно виден паук фашистской свастики. Стреляли по самолетику уже из винтовок и пистолетов, но он упорно не улетал и даже пытался зайти на посадку. Я понял – тут что-то не так. Передал приказание зенитчикам прекратить огонь. Самолетик, неловко коснувшись летного поля, подскочил несколько раз, приземлился и лихо подрулил к командному пункту.

Из кабины вылез... конечно, Николай Шутт. Вторым членом экипажа, к сожалению, оказался вполне серьезный человек – Гари Мерквиладзе.

...После прилета на новый аэродром, пока боевых заданий не было, они пошли посмотреть ангары и стоянки самолетов. Нашли вот этот учебный аэропланчик. Естественно желание летчика – посидеть в кабине. Самолет оказался исправным и заправленным. Разобрались в приборах, попробовали запустить. Получилось. Гораздый на выдумки и проделки Шутт подумал: "А почему бы не полетать на трофее?" Придумано – сделано. Мерквиладзе не успел ни отговорить Николая, ни выскочить из кабины – тот с ходу пошел на взлет и сообразил, что летит на самолете с фашистскими опознавательными знаками только тогда, когда увидел разрывы зенитных снарядов.

Спасла их малая высота и то, что зенитчики не успели еще как следует оборудовать позиции. Нужно отдать, правда, должное мастерству летчика маневрировал он на незнакомом самолете весьма энергично и умело. Однако ему пришлось испытать яростный гнев командира дивизии, не говоря уже о моем. Зенитчики сразу же доложили о "хулиганстве в полку майора Шевчука" в штаб дивизии. Баранчук моментально прилетел к нам: передать весь разговор и красочность эпитетов, которыми комдив определил проступок Николая, невозможно. Это я понятно: из-за мальчишеского недомыслия Шутта мы могли потерять в самом конце войны двух замечательных летчиков, двух Героев Советского Союза.

Генерал Баранчук, не вняв никаким просьбам и обещаниям, что это "в последний, самый-самый последний раз", отстранил капитана Шутта от полетов. Досталось Николаю, конечно, и от меня, и от Кузьмичева, и от товарищей. Летчики полка продолжали воевать, а Герой Советского Союза гвардии капитан Шутт сидел возле командного пункта и тоскливо смотрел вслед уходящим в небо истребителям.

В этот день мы вместе со штурмовиками из дивизии полковника Донченко летали по вызову командира корпуса. Он находился в городке Трейенбритцен, на окраине которого танкисты генерала Лелюшенко вели ожесточенные бои с танками армии Венка. Фашисты все еще стремились к Берлину на выручку фюреру и его приспешникам. Танковые группы противника сопровождало большое количество пехоты и штурмовых орудий.

Командарм Лелюшенко и командир 1-го штурмового авиационного корпуса генерал Рязанов, как мы узнали позже, располагались в это критическое время на крыше одного из самых высоких зданий на окраине Трейенбритцена – оттуда вся сложившаяся обстановка была видна как на ладони. По радио нацеливали и перенацеливали соответственно каждый свои подчиненные части и соединения на самые важные участки и объекты. В основном это были танковые группы наступающих войск армии Венка.

Штурмовики были вооружены эрэсами и ПТАБами, мы – фугасными и зажигательными бомбами, и группы по 18-20 самолетов наносили удар за ударом – благо от аэродрома до места сражения было всего три десятка километров. "Илы" штурмовали в основном танки, мы бомбили и обстреливали живую силу, артиллерийские позиции, подавляли зенитные средства. Для прикрытия с воздуха на всякий случай оставалась небольшая группа истребителей.

В воздухе драться уже не с кем – мы видели самолеты только со звездами на крыльях. Было, правда, несколько случаев, когда на значительном расстоянии от нас на огромной скорости проносились реактивные "мессершмитты". Но и они к нашим большим группам не подходили. И уже известен был целый ряд случаев, когда советские летчики на обычных "яках" и "Лавочкиных" успешно сбивали это последнее "чудо" фашистской боевой техники.

А вот танки с запада с настойчивостью механических роботов шли и шли на наши войска, вынужденные занять оборону. Теперь, конечно, общеизвестно, что гитлеровское командование делало все возможное, чтобы сдержать наступление советских войск, и тогда большая часть территории Германии окажется захваченной войсками наших союзников. Сдаваясь на западе в плен американцам целыми частями, соединениями, крупными гарнизонами, фашисты под Берлином, на всей территории к востоку от Эльбы прикладывали все усилия для срыва нашего наступления на логово Гитлера.

Но советские танковые, стрелковые, артиллерийские части и авиация перемалывали наступающие фашистские войска под Трейенбритценом и на других участках, лишали гитлеровских главарей последней надежды. Рассказывая в своих воспоминаниях об упорных боях в этом районе, командующий 1-м Украинским фронтом особо подчеркивает роль авиации и именно 1-го гвардейского штурмового авиационного корпуса.

"Штурмовики Рязанова, – писал Маршал Советского Союза Конев, – имевшие большой опыт борьбы с танками, и на этот раз превосходно показали себя. Парируя удары достаточно сильной и крупной группировки противника, они помогли не только 5-му гвардейскому мехкорпусу и армии Лелюшенко, но и всему нашему фронту"{10}.

2 мая поздно вечером, почти ночью, мы слушали приказ Верховного Главнокомандующего: войска 1-го Белорусского и 1-го Украинского фронтов овладели "столицей Германии городом Берлин – центром немецкого империализма и очагом гитлеровской агрессии".

Но война еще не кончилась. В руках фашистских войск оставался Дрезден, в тылу у нас, на берегу Одера, сопротивлялся гарнизон города Бреслау, и, главное, на территории Чехословакии вела боевые действия сильная группировка генерал-фельдмаршала Шернера. Уже 7 мая в своем приказе Шернер писал: "Неприятельская пропаганда распространяет ложные слухи о капитуляции Германии перед союзниками. Предупреждаю войска, что война против Советского Союза будет продолжаться". А 5 мая многие радиостанции, в том числе и наши, армейские, приняли радиограмму, в которой восставшие против фашистов жители Праги просили оказать им помощь.

Наш полк прямо с аэродрома Финстервальде начал летать не на север, где над поверженным Берлином развевался флаг Победы, а на юг, в направлении столицы Чехословакии, куда уже шли танковые армии фронта. Летчики проводили разведку, штурмовку живой силы и техники противника, наносили удары по железнодорожным узлам и станциям, чтобы не дать маневрировать войскам Шернера.

Удачно обрабатывали наземные цели, стали настоящими штурмовиками многие летчики полка, в том числе и из последнего пополнения: Анатолий Турунов, Алексей Комаров, Алексей Иванюк, Виктор Лебедев, Станислав Внуков. Все они заслужили за эти боевые вылеты правительственные награды. Но в предпоследний день войны, 8 мая, мы потеряли одного из них – Алексея Иванюка.

Группа, в которой Иванюк шел ведомым замыкающей пары, возвращалась после выполнения задания. На его самолете что-то случилось с мотором, и он понемногу начал отставать. Здесь его и подстерег один из фашистских летчиков на реактивном самолете. На большой скорости он промчался позади группы и пущенной в общем-то наугад очередью из пушек попал в самолет Иванюка. Алексей был убит, видимо, сразу.

Еще одна утрата, понесенная полком... Во многом были виноваты в гибели молодого летчика и мы: те, кто был в группе с Алексеем, и я как командир полка, хотя и находился в это время в воздухе в другом районе, под Виттенбергом. Мы объясняли это себе тем, что давно не встречали сопротивления противника в воздухе, утратили бдительность в полете. Если бы все летчики группы ни на секунду, как это положено, не забывали об осмотрительности, они могли бы вовремя заметить реактивного хищника. Тем более что в полку недавно был случай, когда именно осмотрительность и мастерство определили победу нашего летчика, Гари Александровича Мерквиладзе, над таким же реактивным истребителем, действующим так же внезапно.

Мерквиладзе, несмотря на то что был занят поиском наземной цели, вовремя увидел приближающегося к нему противника. По скорости сближения Гари Александрович определил, что это именно реактивный самолет, не растерялся, спокойно и расчетливо выждал, когда противник подойдет к нему ближе, делая вид, что -не замечает его. За мгновение до того, как фашистский летчик открыл огонь, Гари бросил свой истребитель в сторону. Очередь прошла мимо. Следом за ней мимо проскочил и "мессер". На большой скорости он не мог повторить маневр нашего истребителя, уточнить прицеливание. Зато Мерквиладзе момент не упустил, он сразу же повернул истребитель влево, на линию пути вражеского самолета, точно рассчитал упреждение в открытии огня и нажал гашетку. Реактивный истребитель, прошитый мощной очередью "яка", задымив, пошел к земле.

В группе Алексея Иванюка забыли об осмотрительности. И уж совсем непростительным было оставить без внимания отставшего товарища. Случилось то, о чем мы беседовали с Иваном Федоровичем Кузьмичевым перед началом наступления: конец войны, и кажется, что меньше опасности, а значит, больше беспечности. Но война – до последнего выстрела война...

Вечером в полку было такое настроение, что невозможно описать двумя-тремя словами. Радостное предчувствие мира, сознание, что ты получил еще один шанс выжить в это страшное время (теперь об этом уже можно думать!) и невыразимая горечь потери боевого товарища. Его гибель как бы оттеняет, подчеркивает ощущение твоей собственной жизни. И от этого еще тяжелее становится мысль о том, что ему, Алексею Иванюку, этого чувства уже не изведать.

Чем ближе победа, тем чаще ты мечтаешь о дне, когда живым и невредимым вернешься к своим близким. Ты всем своим существом стремишься к этому дню. Ты не можешь сдержать радости и не в состоянии ее выразить – сдерживает мысль о погибшем. Неизмеримо вырастает в конце войны великое чувство радостного и трагического, которое потом назовут Чувством Победы.

За ужином в летной столовой, где обычно обсуждаются события минувшего дня, не слышно ни забористых шуток, ни веселого смеха. Но никто не посмотрит косо на товарища, если он чему-то улыбнется, если в глазах его блеснет отсвет хорошо прожитого дня, в течение которого он выполнил три боевых вылета, от хорошей весточки из дома. Нет, и в такие дни не будет у летчиков глубокого молчания, когда перед лицом смерти каждый остается один на один со своими невеселыми думами о бренности человеческой жизни. Жизнь и смерть. Радость и горе. На фронте они всегда рядом.

Вот и сейчас разве я могу не радоваться, когда в столовую входит группа летчиков и среди них я узнаю своего старого товарища, с которым давно не виделись, – Анатолия Кожевникова.

Сегодня во время одного из вылетов под Виттенберг (это на восточном берегу Эльбы) на штурмовку какого-то недобитого штаба гитлеровцев я услышал в воздухе знакомый голос и позывной. Для того чтобы убедиться в правильности предположения, я бросил в эфир:

– "Кобра"! "Мессы" в воздухе! Левый глаз, смотри, выбьют! Я "Шевченко", прием!

– "Шевченко"! Я – "Кобра"! Сегодня вечером буду у тебя в гостях и быть тебе без левого глаза! А "мессов" я уже забыл когда видел!

Кое-кто, прочитав этот диалог, начатый нами в воздухе во время выполнения задания, невольно улыбнется его бессмысленности. Другой, более строгий читатель, рассердится – серьезные люди и допускают такое озорство! Все правильно – несерьезный разговор. Но стоит ли так строго судить? Ведь нам, пусть мы и командиры авиационных полков, едва наберется двадцать пять лет. И могу заверить, мы очень серьезно и самоотверженно относились к своим обязанностям. Но иногда молодость просто брала свое, и прорывалось неиссякаемое безрассудное мальчишество! А выражение насчет "левого глаза" еще до войны было крылатой фразой, взятой из какого-то популярного кинофильма.

Правда, когда я услышал обещание Толи Кожевникова, что он сегодня вечером нагрянет ко мне в гости, то не принял его слова всерьез. А оказалось... Вот он, передо мной – майор с Золотой Звездой на груди. Такой же веселый, энергичный, как и раньше, по-юношески непоседливый. Только у этого "мальчишки" в густой шевелюре уже блестят серебром седые волосы...

Давно мы не виделись, о многом поговорить надо. Оказалось, что жена Анатолия, Тамара, служит вместе с ним инженером полка. За время войны мы привыкли видеть женщин в военной форме, но инженер истребительного авиационного полка... Нужно обладать незаурядным характером, знаниями, умением работать с людьми, чтобы успешно выполнять такие сложные обязанности. С одной стороны, можно было позавидовать Анатолию – воюют вдвоем с женой, почти всегда вместе. Но с другой стороны, непросто выдержать женщине такое – каждый день видеть, как он улетает на боевое задание. Ждать, волноваться, невольно думая о том, что любимый человек может не вернуться совсем, знать, сколько их не вернулось и уже никогда не вернутся из боя, видеть, как падают, взрываясь, самолеты, такие же, как тот, на котором улетел муж... Нет, поистине я восхищаюсь мужеством Тамары Кожевниковой.

Разговор наш перешел на дела военные. Прикидывали с Толей количество дней до реального конца войны. По всем признакам выходило немного. Берлин пал еще 2 мая, заканчиваются боевые действия на севере Германии, в Прибалтике. Сегодня, 8 мая, по сведениям, полученным из штаба дивизии для нанесения наземной обстановки на полетные карты, наши войска полностью освободили Дрезден.

– Кстати, о Дрездене, – сказал Кожевников, – я несколько раз летал в район города на задания и хорошо разглядел его. Знаешь, Василий, как разделали его наши союзники – живого места нет...

В те дни мы не знали подробностей этой варварской бомбардировки, не знали истинных намерений командования наших союзников, поэтому Анатолий не возмущался, но удивлению его не было предела.

– Я понимаю – идет война. Разрушения, как ты ни старайся, будут. Мы и сами, знаешь, штурмовали, бомбили, сжигали, но ведь по необходимости. А вспомни, как в Польше на картах специально отмечали: вот это не бомбить, это не штурмовать. Я как-то подошел к такому "серьезному" объекту. А это не больше не меньше, как обыкновенный старинный замок. Поначалу никак понять не мог, почему нельзя эти рыцарские гнезда бомбить? Оказывается, памятники древней культуры. Вот так...

Мне тоже вспомнился этот факт. Во время разведки нам поручали специально отмечать подобные объекты. Больше того, сейчас при полетах в Чехословакию Военный совет фронта опять дал директиву – бережно относиться к сокровищам культуры и архитектуры.

– А в Дрездене камня на камне не осталось, – вздохнул Анатолий, его мучила судьба прекрасного города, он не мог понять американских и английских летчиков.

Я рассказал ему, как осенью прошлого года (полк базировался тогда на аэродроме Мелец, возле сандомирского плацдарма) мне позвонил командир дивизии:

– Шевчук, подними в воздух пару истребителей. К вашему аэродрому приближаются две американские "летающие крепости". Судя по всему, заблудились или еще что-то случилось. Пусть предложат им посадку на твоем аэродроме.

Действительно, с запада на небольшой высоте летели, скорее, даже плыли в воздухе два огромных бомбардировщика. К ним подошла пара истребителей капитана И. Клочко, которую я поднял по приказу комдива. Наши пилоты пригласили американцев следовать за собой. Один бомбардировщик сразу понял и начал разворачиваться к аэродрому. Экипаж второго Б-29 продолжал полет своим курсом. Но вот с него посыпались фигурки людей, забелели парашюты. Громадина "летающей крепости" пошла к земле и мощным взрывом закончила свое существование.

Первый же самолет благополучно совершил посадку на нашем аэродроме. Вскоре привезли и экипаж, который покинул свой Б-29. И хотя у нас знанием английского языка никто не отличался, гости тоже дальше восклицаний "О'кэй!", "Сталинград!" не ушли, но еще до прибытия переводчика мы прекрасно поняли друг друга. Авиационный язык жестов интернационален.

Американцы объяснили, что они долго летали, горючее подходило к концу, и хорошо, что им показали аэродром. Однако когда мы попытались выяснить, что произошло с самолетом, экипаж которого вынужден был выброситься на парашютах, взаимопонимания не достигли даже на авиационном языке. Только много позднее мы узнали, что экипаж покинул самолет, обрекая исправную дорогостоящую машину на гибель из-за того, что на ней стоял новый бомбардировочный прицел, секретами которого американцы не желали делиться со своими союзниками.

Но это было позже. А тогда, понятно, мы встретили американских авиаторов по всем законам русского гостеприимства. Как только из полка уехали многочисленные представители штаба фронта, воздушной армии, улетели генералы Рязанов и Баранчук, мы по указанию начальства устроили для гостей товарищеский ужин. Ели американские летчики немного, но к водке проявили явно повышенный интерес. Естественно, что их жизнерадостность, улыбки, которые они щедро излучали уже в самый первый момент приземления после тяжелого и опасного полета, сейчас взрывались настоящим фейерверком.

Командование выделило нам переводчика, и разговор теперь шел вполне понятный для всех. Американцы рассыпались в комплиментах, любезностях, хвалили наших летчиков. Кстати, они хорошо знали фамилии советских асов Покрышкина, Кожедуба, Глинки, Луганского. Однако не забывали похвастаться и сами. Рассказывали, как они успешно бомбят немецкие города. "О, это зрелище! Пятьсот, тысяча "летающих крепостей" бросают фугаски, зажигалки – и все горит! Море огня!"

Веселые, общительные, разговорчивые эти американцы. Смелые, похоже, парни. А вот к войне, судя по разговорам, относятся как-то своеобразно: какой же восторг от пылающих в огне городов – ведь не театральное представление...

Не знаю, успели ли эти веселые ребята принять участие в февральских бомбардировках Дрездена или нет, но мой друг Анатолий Кожевников, который рассказал мне про разрушенный город, выслушав рассказ об американских летчиках, небрежно махнул рукой: "Тоже мне, вояки!"

Мне хотелось поговорить с Анатолием о его планах, как говорится, "на после войны", о наших командирских делах на сегодня и завтра. Но побеседовать не удалось: вызвал к телефону командир дивизии.

– Вот что, Василий Михайлович, держи своих ребят "на товсь!". Завтра, возможно, будет не совсем обычная работенка. Пока точно не знаю какая, но в любом случае будем менять "квартиру". Понял? Так что еще раз повторяю – "на товсь!".

Пришлось играть отбой, отдав предварительное распоряжение о подготовке полка к перебазированию. Куда, зачем – никто не спрашивал: привыкли менять "квартиры".

Ночью меня разбудила стрельба в леске, где располагались связисты. Я еще не успел связаться с оперативным дежурным, как выстрелы уже раздавались у наших казарм. Стреляли из пистолетов, автоматов, винтовок. Воздух освещали сигнальные ракеты. Дежурный срывающимся от волнения голосом доложил:

– Победа, товарищ гвардии майор... По-моему, и обеда!

Да, связисты первые получили сообщение, что в начале суток 9 мая подписан акт о полной и безоговорочной капитуляции фашистской Германии.

Не без труда я дозвонился командиру дивизии. На удивление, голос генерала Баранчука был деловым и озабоченным.

– Поздравляю, тоже поздравляю, дорогой мой, только... – тут разговор прервался. Слышно было, как Баранчук отдает какие-то приказания. И снова мне: – Только учти, Василий Михайлович, для нас, судя по всему, День Победы еще не наступил. Личный состав поздравь, но никаких там тостов и прочего... Понял?

– Понял, товарищ генерал.

– Вот так, Шевчук, вот так, дорогой мой товарищ майор... Да, карты с районом Рудных гор, Праги есть?

– Получили и склеили уже, товарищ генерал.

– Ну и добро. Держать "на товсь!". Команда будет.

Я напомнил генералу Баранчуку о Николае Шутте, который ждал решения своей участи. Комдив, вздохнув сказал:

– Люблю я его, черта без тельняшки. Пусть летает. Но после войны я за него отвечать не буду...

А вокруг все смеялись, кричали. У кого еще остались патроны, стреляли в воздух. Много видел я счастливых, радостных людей, но такое огромное количество одновременно не приходилось...

Утром действительно поступил приказ, его передал но телефону сам Баранчук. Из состава полка нужно выделить группу самых опытных летчиков для вылета в район Праги. Комдив объяснил:

– Туда, на центральный аэродром, уже направляли два связных самолета. Ни один из них не вернулся. А танкисты по радио докладывают, что Прага освобождена. Приказано организовать разведку и разобраться. Пусть полетают над аэродромом, посмотрят. Немцев нет – кто-нибудь один пусть сядет. Остальным прикрыть сверху... Если все в порядке, всем полком перелетаешь туда. Понял?

– Так точно!

– Только без личной самодеятельности. С первой группой отправь комэска. Понадежней который. Да у тебя все орлы... Сам готовь полк к перелету. Все! Еще раз – с Победой!

Вскоре десятка истребителей во главе с Иваном Корниенко взяла курс на юг.

События первого дня мира развертывались все стремительнее. Я сидел у радиостанции и ждал доклада майора Корниенко. Летчики оставшихся двух эскадрилий – у самолетов, техники, личный состав БАО готовят хозяйство к переброске. Наконец приглушенный расстоянием голос Корниенко:

– "Шевченко"! "Шевченко"! Здесь все в порядке. В Праге – наши! Идем домой. Мы тут чуть было в плен не попали...

Голос веселый, "все в порядке" и тут же – "чуть в плен не попали". Я сразу ничего и не понял. Все выяснилось после посадки самолетов группы Корниенко. Оказывается, аэродром, как и город, уже освобожден восставшими пражанами и вовремя подоспевшими советскими танкистами. Бои шли только на окраинах Праги. В городе ликование. Советским бойцам не дают прохода. Жители забрасывают их цветами, качают на руках. Два самолета с офицерами связи, о которых беспокоилось командование, оказались в настоящем плену – в плену у радостных жителей Праги. Офицерам даже не дали объяснить, зачем они прилетели в город. Та же участь могла постигнуть и летчиков Ивана Корниенко, на их счастье, рядом оказался чехословацкий офицер, авиатор, немного понимающий по-русски. Он понял важность задания и "освободил" летчиков.

Вскоре я повел полк на центральный аэродром Праги. Народу на нем было уже меньше, но восторга и ликования при нашем появлении не убавилось. Мне большого труда стоило организовать заправку самолетов. Мир миром, а приказ быть в боевой готовности остается в силе.

БАО и технический состав еще не перебазировались. С помощью чехословацких товарищей мы залили баки горючим. Боезапас на самолетах остался нетронутым. А вопрос с воздухом для зарядки систем оказался сложным. Резьба на штуцерах шлангов от баллонов со сжатым воздухом оказалась здесь другой. Но чехи быстро нашли мастера, перетащили баллоны в мастерскую при аэродроме, и резьба была подогнана.

Однако из "плена" мы все-таки не вырвались. Чехи, убедившись, что мы все привели в порядок, едва дали мне возможность оставить часового из молодых летчиков и, почти силой затолкав нас в автобус, увезли в город, повторяя при этом: "Войне конец, мир, победа..." В одной из лучших гостиниц нас разместили в отдельных номерах, приготовили горячий душ. Было и угощение: кружка пива и ломоть хлеба со смальцем. Хозяева виновато разводили руками – это все, что осталось от фашистов. Мы были рады и такому угощению: во-первых, все было подано от души, во-вторых, мы действительно проголодались. Улетели с аэродрома ранним утром, а прихватить с собой съестного не догадались... Но нужно возвращаться на аэродром: мы знали, что к северу от Праги все еще идут бои и наша помощь наземным войскам будет необходима.

Приехали на аэродром вовремя, туда прилетел генерал Баранчук. Он тоже настроен по-деловому:

– Нельзя нам пока праздновать. Все организовать, как на войне: боевое дежурство, готовность и прочее.

Комдив оказался прав. В течение нескольких дней приходилось выполнять вылеты на разведку. Недобитые соединения генерала Шернера пытались прорваться на территорию англо-американских войск.

10 мая полку поручили ответственную задачу: встретить и оградить от любых неожиданностей с воздуха самолеты с правительством Чехословакии. Был отработан план взаимодействия с истребителями Александра Ивановича Покрышкина, которые сопровождали эти самолеты до Праги. Здесь их принимали мои летчики и в качестве почетного эскорта и охраны сопровождали до посадки.

На аэродроме был выстроен почетный караул, и прямо тут же состоялся многотысячный митинг. Как и вчера, все население Праги вышло на улицы города. Вокруг радостные возгласы: "Наздар!", "Да здравствует Красная Армия!", "Слава Советской России!". Всюду лозунги, флаги, цветы, необычайно много цветов.

До сих пор мы не видели, не ощущали в полной мере радость людей в момент их освобождения. Аэродромы не могли успеть за наземными войсками. В Праге нам это довелось. Мы приземлились на центральном аэродроме города вскоре после подхода туда советских танков и стали свидетелями праздника освобождения братьев-чехословаков. Так на всю жизнь в нашей памяти День Победы остался окрашенным яркими красками освобожденной Праги.

Примечания

{1} Командиру авиационного штурмового полка майору Евгению Викторовичу Шутту посмертно было присвоено звание Героя Советского Союза.

{2} Синицын А. М. Всенародная помощь фронту. М., 1975, с. 263.

{3} "Правда", 1942, 10 окт.

{4} "В разное время фронт этот именовался по-разному: то Резервным (с 10 по 15 апреля), то Степным военным округом, то, наконец, Стенным фронтом (с 9 июля по 20 октября)". – Штеменко С. М. Генеральный штаб в годы войны. 2-е изд. М., 1975, с. 217.

{5} Центральный архив Министерства обороны СССР, ф. 1 гв. шак, оп. 210122, д,3, л. 64 (далее – ЦАМО).

{6} ЦАМО, ф. 1 гв. шак., оп. 210122, д. 3, л. 82.

{7} 20 октября 1943 года войска Центрального, Стенного, Юго-Западного и Южного фронтов были соответственно переименованы в 1, 2, 3 и 4-й Украинские фронты.

{8} Подтверждение этого есть в воспоминаниях члена Военного совета 1-го Украинского фронта генерал-полковника К. Крайнюкова, опубликованных в "Военно-историческом журнале" № 7 за 1969 г.: "Советские войска спасли от фашистских извергов много исторических памятников Польши. Наши разведчики обозначали на картах и объекты культуры: исторические и архитектурные памятники, музеи, картинные галереи, которые необходимо было сохранить. Где, в какой армии мира на военные карты наносились объекты, подлежащие спасению?"

{9} Итоги второй мировой войны. М., 1957, с. 206.

{10} Конев И. С. Сорок пятый. М., 1966, с. 176.