Текст книги "Записки капитана флота"

Автор книги: Василий Головнин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 41 страниц) [доступный отрывок для чтения: 15 страниц]

Наломав сухих сучьев, развели мы огонь и согрели снежную воду. Потом сделали из горного тростнику трубочки, пили посредством их воду, как насосом, и немного поели. Между тем с востока из-за дальних хребтов начали подниматься страшные тучи, и ветр в горах стал завывать. По мере возвышения туч расстилались они по хребтам, и ветр усиливался, грозный вид облаков показывал приближение ненастья. Мы думали, что в такую пору, верно, в горах нет опасности встретить кого-нибудь сильнее нас, а посланные в погоню издали нас приметить не могут, поэтому решились, не дожидаясь ночи, пуститься в путь. К тому понуждал нас и холод, который теперь стал, несмотря на огонь, много нас беспокоить.

Пошли мы прямо на север по тропинке, бывшей на вершине горы, но она, поворачивая понемногу в сторону, тотчас повела нас назад, почему, своротив с нее, пошли мы сквозь горный тростник своим направлением и скоро пришли к спуску с хребта в лощину. Он был крут и местами покрыт снегом. Боль у меня в ноге не уменьшалась, и я с жестоким мученьем шел или тащился, держась за кушак Макарова. Но когда стали мы спускаться, то нестерпимая боль заставляла меня катиться по снегу, сидя на одном лишь платье без всякой подстилки и управляя палкой с привязанным к ней долотом, которая служила мне также для уменьшения скорости, когда я катился по крутым спускам.

Ожидание ненастья не сбылось, облака рассеялись, сделалась весьма ясная погода, и все горы показались очень хорошо, но мы уже решились на один конец и не хотели останавливаться. Спускаясь к самой лощине, увидели мы в оной на берегу небольшой реки две или три землянки, но в них никого не было. Переправясь через речку вброд, стали мы опять подниматься на превысокий хребет по весьма крутой горе, которая, однако, была покрыта большим лесом, почему мы имели ту выгоду, что могли, хватаясь за деревья, легче подниматься. А притом, прислонясь к оным, можно было чаще отдыхать, да и видеть нас с соседственных гор в лесу нельзя было.

Поднявшись уже довольно высоко, встретили мы крутой утес, на который надлежало нам карабкаться с превеликим трудом и опасностью. Достигнув самого верха утеса, мне нельзя уже было держаться за кушак Макарова, иначе он не мог бы с такою тяжестью влезть на вершину. И потому я, поставив пальцы здоровой ноги на небольшой камень, высунувшийся из утеса, а правую руку перекинув через молодое дерево, подле самой вершины оного бывшее, которое так наклонилось книзу, что почти было в горизонтальном положении, стал дожидаться, пока Макаров взлезет наверх и будет в состоянии мне пособить подняться. Но, тащив меня за собою, сей человек, хотя, впрочем, весьма сильный, так устал, что лишь поднялся наверх, как в ту же минуту упал оземь и протянулся как мертвый. В это самое время камень, на коем я стоял, отвалился от утеса и полетел вниз, а я повис на одной руке, не быв в состоянии ни на что опереться ногами, ибо в этом месте утес был весьма гладок. Недалеко от меня были все наши матросы, но от чрезмерной усталости они не могли мне подать никакой помощи. Макаров лежал почти без чувств, а господин Хлебников поднимался в другом месте.

Пробыв в таком мучительном положении несколько минут, я начал чувствовать чрезмерную боль в руке, на которой висел, и хотел было уже опуститься в бывшую подо мной пропасть в глубину сажен с лишком на сто, чтобы в одну секунду кончилось мое мученье, но Макаров, придя в чувство и увидев мое положение, подошел ко мне, одну ногу поставил на высунувшийся из утеса против самой моей груди небольшой камушек, а руками схватился за ветви молодого дерева, стоявшего на вершине утеса, и, сказав мне, чтобы я свободной моей рукой ухватился за его кушак, употребил всю свою силу и вытащил меня наверх. Если бы камень из-под ноги у Макарова упал, или ветви, за которые он держался, изломились, тогда бы мы оба полетели стремглав в пропасть и погибли бы, без всякого сомнения.

Между тем господин Хлебников, поднимавшийся в другом месте, почти на половине высоты утеса встретил такие препятствия, что никак не мог выше лезть, а что всего хуже, то я на низ спуститься уже не был в состоянии, почему матросы, связав несколько кушаков, спустили к нему один конец и пособили ему выйти из такого опасного положения.

Добравшись все до половины утеса и отдохнув тут, стали мы опять подниматься на хребет. Мы издали видели близ вершины сей горы землянку, или, может быть, что-нибудь показалось нам землянкой, почему и вознамерились мы, достигнув оной, переночевать в ней и для того поднимались к тому месту, где предполагали найти оную.

Перед захождением солнца достигли мы с превеличайшими трудами до самой вершины хребта, который был один из высочайших по всему Матсмаю[54]54
  Горы, расположенные на юго-западе полуострова Осима, не превышают высоты 1000 метров над уровнем моря и, соответственно, не могут быть отнесены к «высочайшим по всему Матсмаю». Эту ошибку Головнина можно объяснит крайним утомлением беглецов. (Примеч. ред.).


[Закрыть], ибо из гор, виденных нами к северу, немногие превышали его вышиною. Вершина сего хребта вся покрыта была горным тростником, между коим повсюду лежал снег; большие деревья только изредка кое-где стояли. Землянки мы не нашли, но тут считали себя в совершенной безопасности, ибо никак не ожидали, чтоб японцы вздумали искать нас на такой ужасной высоте, почему тотчас развели огонь и стали готовить ужин, состоявший в черемше и конском щавеле, набранном нами по берегам речки, которую мы сегодня (25 апреля) прошли в лощине вброд. Растения сии сварили мы в снежной воде. А между тем высушили свое платье, которое перемочили при переходе речки, ибо вода в ней была гораздо выше колена, и построили на ночь из горного тростника шалаш.

Наевшись вареной травы с небольшим количеством нашего запаса, мы легли спать, когда уже ночь наступила. От жестокой усталости и от неспанья более двух суток сначала я крепко уснул и, может быть, часа три спал очень покойно, но, проснувшись, почувствовал, что у нас в шалаше было чрезвычайно жарко, почему и вышел на воздух. Тут, подле шалаша, прислонившись к дереву, стал я на свободе размышлять: сперва обратил на себя все мое внимание величественный вид окружавшего нас места: небо было чисто, но под ногами нашими между хребтами носились черные тучи, и надобно было полагать, что на низменных местах шел дождь. Все горы, кругом покрытые снегом, весьма ясно были видны. Я никогда прежде не замечал, чтобы звезды так ярко блистали, как в сию ночь, в окрестностях же царствовала глубокая тишина, но все сии величественные зрелища мгновенно в мыслях моих исчезли, когда я обратился к своему положению.

Весь ужас нашего состояния вдруг мне представился: мы, шесть только человек, находились на одном из высочайших хребтов Матсмая без платья, без пищи, а что всего хуже – и без оружия, с помощью коего можно было бы достать то и другое. Мы были окружены неприятелями и дикими зверями, не имея при себе способов к обороне. Матсмайские леса наполнены медведями, волками, лисицами, зайцами, оленями, дикими козами; также водятся в них и соболи, только шерстью они красноваты, почему и не имеют почти никакой цены; здешние медведи чрезвычайно люты и нападают как на людей, так и на скотину. Мы скитались на острове, для переезда с коего нужно было завладеть судном и иметь силы управлять оным, а мы уже почти вовсе их потеряли от чрезвычайных трудов, встретившихся нам на пути через горы. Сверх всего этого, больная моя нога на каждом шагу заставляла меня терпеть ужасное мученье. Размышление о беспомощном нашем состоянии доводило меня до отчаяния.

Между тем некоторые из моих товарищей также проснулись; их вздохи, стоны и взывания к Богу еще более меня растрогали. Тогда я уже позабыл свое состояние – так точно, как бы я наслаждался совершенным счастьем, а сожалел единственно об них. В таком положении я простоял более часа, наконец чрезвычайный холод заставил меня искать убежища в шалаше, где я опять лег, но уже более глаз сомкнуть не мог.

На рассвете 26 апреля мы встали, развели огонь, сварили опять черемши и щавелю для завтрака, поели и пошли в путь. Этим утром мы решились не идти уже далее по горам, а нашедши речку, текущую к западу, стараться по ней выйти на морской берег и по берегу идти к северу, изыскивая случай овладеть судном или лодкой.

Приняв такое намерение, спустились мы с хребта в преглубокую лощину, в которой и нашли точно такую реку, какую желали, почему, не поднимаясь на горы, пошли берегом вниз по реке к западу, но путь наш и тут был немногим легче того, какой мы имели, идучи горами.

Река сия текла местами на немалое расстояние в узких ущелинах между каменистыми горами с великим стремлением, почему в таких местах мы принуждены были пробираться с пребольшим трудом и опасностью, ибо малейшая неосторожность или нечаянность угрожала нам падением в воду, быстрина коей увлекла бы нас и избила между каменьями. Притом мы каждые четверть часа, и чаще еще, должны были переходить реку вброд с одного берега на другой. Избегая утесистых берегов, по которым идти нельзя, а выбирая ровные, мы всегда старались переходить там, где течение реки не столь быстро, но иногда по необходимости переходили в таких местах, что едва с помощью палки могли держаться против стремления воды. Глубина же ее была неодинакова: местами до колена, а инде и по пояс.

Когда мы прошли немного далее к западу, то начали нам попадаться по берегу пустые хижины, в коих летом живут дровосеки и вьгжигатели угольев. Мы искали в них съестных припасов, но ничего такого тут не было, а нашли старый топор и долото, покрытые ржавчиной, и две чашечки под лаком, которые и взяли с собой. День был ясный, и солнце сияло очень ярко, почему прежде, нежели скрылось оно за горы, мы расположились ночевать в одной хижине, при которой была угольная печь, с намерением высушить на солнце свое платье, замоченное при переходе через реку. Огня же большого для сего мы развести не смели, чтобы не подать оным знака о себе японцам. Мы имели только небольшой огонь, на котором сварили черемшу, купырья и щавель, собранные на пути. Высушив платье, легли мы спать в хижине, которая не имела половины крыши, почему мы спали под чистым небом. Ночь была холодная, но нас холод мало беспокоил, ибо мы легли на солому и ею же оделись.

Поутру 27 апреля, окончив обыкновенный наш завтрак, пошли мы далее вниз по реке, но, пройдя часа два, увидели хижину, из которой шел дым. Мы не находили никакой пользы сделать насилие бедным жителям, а показаться им и оставить их было опасно, дабы они не дали знать об нас посланным за нами в погоню, почему мы, поднявшись на гору, покрытую лесом, пошли по косогору к западу. Потом спустились в лощину по найденной нами тропинке, где у ручья в половине дня поели немного бобов и пшена и стали по той же тропинке подниматься на гору.

Поднявшись, увидели мы через другие, меньшие горы море, но все оные, как и та, на которой мы находились, были совершенно голы, не росло на них ни кустарника, ни высокой травы. Впрочем, все они были, так сказать, исчерчены дорожками в разных направлениях. День же был столь ясен, что, стоя на одной горе, можно даже было видеть собаку, бегущую по тропинке на другой, следовательно, нам тут идти было опасно: японцы могли издали по числу и даже по росту нашему угадать, кто мы таковы. Но, с другой стороны, нам жаль было терять время даром. Мы хотели к вечеру, подойдя вплоть к морскому берегу, отдохнуть немного, а в ночь пуститься вдоль его, почему мы решились идти согнувшись и в некотором расстоянии один от другого, примечая во все стороны, не покажутся ли люди. Таким образом шли мы с час и спустились на другую небольшую гору, но тут идти было очень опасно, ибо даже и с берега, где у японцев лежит большая дорога, нас могли приметить, почему мы легли на траве и советовались, что нам предпринять.

В самое это время вдруг показался конный отряд, ехавший прямо к нам по тропинке. Мы тотчас ползком спустились в лощину и засели в кусты, которыми обе ее стороны были покрыты. Конные проехали, не приметив нас. Тут мы увидели, сколь было неблагоразумно идти нам по горам, ибо если бы в это время, когда они вдруг въехали на гору, мы не лежали, а шли, то нам нельзя было не открыть себя им, и они бы тотчас нас настигли. По лощине, в которую мы спустились, тек небольшой ручей, дно его было грязно и наполнено сгнившими кореньями и листьями. Разрывая оные, мы находили в тине небольших раков в полдюйма величиной. Вид их был весьма отвратителен, но мы ели сих насекомых как какое-нибудь лакомство.

Просидев около часа в лощине, мы согласились идти по ней (ибо она вела к морскому берегу прямо), пока есть кусты по сторонам ее или покуда не увидим ясно со дна оной дорожек на горах. Таким образом мы шли более часа; напоследок пришли в такое место, которое видно было с разных дорог, по горам лежащих, почему мы засели в мелкий лес, в котором также много было горного тростнику. Тут мы нашли прекрасные молодые деревья, из коих сделали себе копья, на которые насадили ножи и долото, а другие просто заострили; один же из матросов был вооружен найденным в хижине топором.

Пока мы занимались сим делом, вдруг услышали голоса приближающихся к нам людей. Они прошли по другой стороне лощины близко нас, и господин Хлебников их видел, но они нас не приметили, однако это были не за нами посланные, а рабочие люди, потому что женщины между ними находились.

Перед сумерками мы пошли далее, и когда настала ночь, мы вышли на морской берег и пошли по нему к северу, но, не пройдя и версты, вдруг очутились подле самого селения, стоявшего при высоком утесе, почему мы и не приметили оного прежде. Сначала мы остановились и опасались идти селением, полагая, что в нем есть караул, но как на утес подниматься было высоко и трудно, то и решились мы во что бы то ни стало пуститься прямо. Нам удалось пройти селение без малейшего препятствия, мы никого не видали, и на нас даже собаки не лаяли. Мы еще остановились для осмотра попавшихся нам двух лодок: они были очень хороши, только малы. Потому и пошли мы далее в надежде со временем сыскать удобнейшие для нашего намерения суда.

В каком расстоянии от города мы вышли на берег, рассчитать было невозможно, ибо, поднимаясь беспрестанно с горы на гору и поворачивая то в ту сторону, то в другую, иногда и назад идучи, мы весьма мало подавались вперед, а во все направления исходили очень большое расстояние. Но как, сверх того, шли мы по причине местного положения не всегда с одинаковой скоростью, то о перейденном расстоянии не было способа сделать никакого заключения, а потому я и не упоминаю об оном. Но, судя по положению двух небольших необитаемых островов, которые мы увидели, выйдя на берег, и кои прежде видали из Матсмая, мы весьма мало удалились от сего города, и, верно, не более двадцати пяти верст.

Случай сей был для нас весьма приятен: мы уверились, что не всякое селение и суда в оном японцы караулят. В продолжение ночи прошли мы еще несколько селений так же смело, как и первое, видели подле них лодки, но ни одной не находили для нас годной.

Впрочем, дорога наша по берегу не так-то была легка, как мы сначала предполагали, ибо между горами и берегом была высокая равнина, весьма часто пересекаемая глубокими оврагами, в некоторых из коих текут из гор к морю речки и ручьи, а там, где крутые каменистые утесы, встречающиеся здесь очень часто, препятствуют идти подле самой воды, дорога поднимается с берегу на равнину и идет через помянутые овраги, спуски и подъемы с коих круты и часто для облегчения идут излучинами по весьма узким тропинкам. Посему мы часто их теряли, а особливо спустившись в лощины, которые обыкновенно были усеяны мелкими каменьями или песком. Мы уже не видали дороги и не знали, в котором месте настоящий подъем на другой стороне, и потому принуждены были по часу и более искать дороги, а иногда, не быв в состоянии найти оную, должны были в темноте карабкаться наверх в таком крутом месте, что с величайшим трудом и крайней опасностью едва могли достигать вершины. Нередко также случалось, что, идучи песком по низменному берегу, мы проходили настоящий подъем на равнину, а идучи вперед и не зная, что там есть, встречали непроходимые утесы и каменья, почему или ворочались назад, или карабкались наверх с беспрестанной опасностью сломить себе шею.

Перед рассветом 28 апреля стали мы подниматься в горы, чтобы на день спрятаться. Когда уже рассвело, мы находились на высокой, почти совсем голой горе, не имея места, где нам скрыться. Напоследок нашли мы при ее вершине к оврагу небольшой приступок, на котором было несколько маленьких кустиков. Тогда мы, наломав в разных местах по горе прутьев из кустов, воткнули их тут же и за ними сели. К несчастью нашему, на этих горах снега уже не было, да и воды достать было невозможно, почему нас ужасным образом мучила жажда.

На другой стороне оврага, против того места, где мы сидели, шла дорога в лес, по которой взад и вперед несколько раз проезжали люди с вьючными лошадьми. Мы их весьма хорошо видели и даже могли бы узнать в лицо, если бы они нам были знакомы, но они нас не приметили, впрочем, могли бы увидеть, если бы кто из них пристально посмотрел в нашу сторону.

Во весь сей день мы занимались работой: сшили два паруса из свои рубашек и приготовили из взятых с собою веревок и из лоскутьев бумажной материи, свитых веревками, все нужные к ним снасти.

От того места, где мы сидели, близко было одно селение, которое мы видели. К вечеру мы приметили, что одно из судов, шедших вдоль берега, подошло к сему селению и стало на якорь. Мы тотчас решились в сию ночь напасть на него, если ветер будет благоприятствовать, почему по захождении солнца спустились с горы к морскому берегу и пошли назад к помянутому селению.

Подойдя, мы услышали необыкновенный шум, происходивший от многих голосов с того судна. Мы сели с намерением дождаться глубокой ночи, а тогда уже сделать нападение, но скоро увидели, что судно снималось с якоря и люди на оном шумели, работая; тогда нечего было терять времени, и мы пошли опять вперед по берегу. В сию ночь мы терпели более трудов, нежели в первую, ибо овраги встречали чаще, и они были выше, а притом во многих лощинах принуждены мы были переходить реки вброд.

Около полуночи пришли мы к чрезвычайно большому селению. Сначала вошли мы в улицу и хотели пройти сквозь оное прямо, но, приметив, сколь оно велико, и услышав, что в средине оного караульные били часы, по японскому обыкновению, дощечками, принуждены были обойти кругом. При сем селении огороды занимали такое пространство, что мы никак не могли их миновать, а идучи ими, оставили следы свои, которые, по одной величине их, уже были слишком приметны. По непривычке носить японскую обувь мы просили, чтобы нам дали кожи, а один из матросов, быв сапожником, мог сшить нам сапоги. Японцы дали нам тюленьи кожи на голенища, а кожу с медвежьих голов на подошвы. Из сего материала Симонов сшил нам сапоги, или, лучше сказать, бахилы, по-сибирски торбасами называемые. Они были чрезвычайно велики, и след ног матросов наших, обутых в такие сапоги, конечно, был более нежели вдвое против японских следов, и так нельзя, чтобы они, увидев наши следы, не догадались, чьи они.

По берегу в разных местах видели мы большие огни. Сначала нам было неизвестно, что они значат. Мы думали, что по берегу расставлены пикеты, которые их жгут, но скоро после увидели, что это были маяки на выдавшихся в море мысах для судов, которые тогда проходили, ибо коль скоро на проходившем мыс судне показывались фонари, то и на мысу в то же время огонь зажигали.

На заре 29 апреля стали мы подниматься в горы для дневанья. Когда совсем рассвело, мы были на вершине высокой голой горы, где, однако, не было для нас убежища, ибо во всех направлениях кругом мы видели тропинки, по которым жители из разных селений в лес ходят, почему спустились мы на другую сторону в глубокую, покрытую лесом лощину, на дне коей тек ручей. Мы тут расположились в безопасном месте и развели огонь, чтоб обсушиться и обогреться, ибо день был отменно холодный и ветреный. А притом набрали черемши, дегильев и баршовнику, которые сварили и поели, только не весьма с хорошим аппетитом, ибо трава да трава без всякой другой пищи, кроме горсточки бобов или пшена, слишком нам наскучила и даже сделалась отвратительною, так что я, с моей стороны, вовсе потерял позыв на еду, но пил почти беспрестанно, когда вода попадалась.

Теперь мы начали помышлять, как бы прежде нападения на судно снабдить себя съестными припасами да забраться в какое-нибудь безопасное в лесу место, построить там шалаш и поправить немного свои силы, ибо мы почти вовсе их потеряли, как по недостатку пищи, так и по чрезмерно трудным переходам.

К несчастью нашему, горы на большое расстояние от берега были оголены совершенно, а селения попадались нам почти на каждых трех верстах, из коих днем люди беспрестанно ходят по горам в лес, а потому близко берега в дневное время мы не имели никакого способа укрыться, но должны были перед рассветом тащиться по горам несколько верст в лес, а к ночи опять той же утомительной дорогой выходить на берег, так что, достигнув только берега, мы были уже изнурены и едва могли идти.

Выбирая способы снабдить себя пищей, мы не хотели без крайности употреблять силу, чтоб тем не раздражить еще более японцев и не заставить их увеличить надзор и стражу при судах. Завладеть судном был наш главный предмет, ибо мы знали, что их суда всегда бывают хорошо снабжены съестными припасами и пресной водой. В ожидании же удобного для сего случая мы решились, проходя селениями, искать вешала, на коих японцы вялят и сушат рыбу, или стараться поймать в поле лошадь или две и увести их в лес, где, достигнув безопасного места, убить и кормиться до времени лошадиным мясом.

По закате солнца мы поднялись в поход и, достигнув морского берега, пошли вдоль оного, встречая прежние трудности, а в некоторых отношениях еще и более, ибо овраги становились круче и выше, реки в лощинах стали попадаться чаще, а притом текли они с чрезвычайной быстротой и были в глубину местами в пояс. И сверх всего этого, шел сильный дождь, который, вымочив нас, препятствовал еще и отдыхать на траве.

В сию ночь случилось с нами два происшествия, заслуживающих примечания. Первое: идучи вдоль берега подле самой воды, увидели мы перед собою недалеко огонь, но когда приблизились к оному, вдруг он исчез. Тут, где он показался, мы встретили утес чрезвычайной высоты, но ни пещеры, ни хижины никакой не нашли и не знали, откуда сей огонь происходил, или это был только призрак. На утес поднялись мы с превеликим трудом и после, пройдя небольшое расстояние, спустились в весьма глубокую лощину, и когда из нее поднялись на равнину по крутой, излучистой и скользкой тропинке, повстречалось с нами второе происшествие, крайне неприятное и весьма много нас огорчившее.

Господин Хлебников поскользнулся и покатился в овраг, на несколько минут он задержался, но после опять покатился ниже; тогда мы ничего не могли слышать, что с ним сделалось. На вопросы наши, произносимые обыкновенным голосом, он не отвечал, а кричать было невозможно, ибо в обе стороны от нас недалеко были селения. Ночь была столь темна, что в десяти шагах предметы не были видны.

Мы вздумали связать все наши кушаки вместе, к одному концу их привязали Васильева, который и стал спускаться в овраг, куда упал господин Хлебников, а мы сели и, держа кушаки крепко, понемногу выпускали их. Наконец, выпустив все оные, принуждены были опять вытащить его. Васильев нам сказал, что он опускался низко, но далеко ли еще простирается эта пропасть в глубину, увидеть никак не мог. Он кликал господина Хлебникова, но ответа не получил.

Таким образом, мы решились ждать рассвета, а тогда одному из нас спуститься в овраг и посмотреть, жив ли господин Хлебников и в каком он состоянии. В такой мучительной неизвестности об одном из самых полезных наших товарищей пробыли мы часа два, наконец услышали в траве шорох, а потом, к неизъяснимому нашему удовольствию, увидели, что это был господин Хлебников. Он нам сказал, что, упав в рытвину, катился он несколько сажен вниз, потом на несколько минут задержался, но, покушаясь подниматься и не видя ничего около себя, опять покатился. Наконец сажени на четыре перпендикулярной высоты упал в лощину, но, к счастью, не на каменья, однако жестоко ушибся, после встал и, карабкаясь кое-как, достиг того места, где мы его ожидали. Отдохнув немного, он опять пошел с нами, хотя и чувствовал боль в разных частях тела.

Я и теперь без ужаса не могу помыслить, на какие страшные утесы мы иногда поднимались и в какие пропасти часто принуждены были спускаться. Ныне ни за какие миллионы я и днем не полез бы по таким местам. Иногда, поднимаясь на превысокий утес, имея под собою каменья, хватались мы за какой-нибудь прут, выросший в расщелинах горы, не зная, крепок ли его корень или не иссох ли он сам, так что если бы он выдернулся, то державшийся за него вмиг полетел бы вниз и о каменья разбился бы вдребезги. А часто становились мы на высунувшиеся из утеса каменья, которые даже шатались, но Бог был столь к нам милостив, что, кроме сего случая с господином Хлебниковым, никто из нас не упал.

Здесь надобно сказать, что отчаянное наше положение заставляло нас забывать все опасности или, лучше сказать, пренебрегать ими: мы лазили по пропастям, нимало не помышляя ни о смерти, ни о какой опасности, и так равнодушно, как бы шли по самому безопасному месту. Я только желал, чтоб в случае, если упаду, удар был решителен, дабы не мучиться нисколько от боли.

Перед рассветом 30 апреля по обыкновению нашему стали мы подниматься на горы и забрались в частый мелкий лес, где и засели недалеко от дороги, почему и огня нам нельзя было иметь, а нужно было бы, ибо мы все были мокры, да и тогда дождь шел. И так мы легли рядом вплоть друг к другу и оделись нашими парусами. В продолжение дня товарищи мои немного поели из бывшей у них провизии, но я вовсе потерял аппетит, а жажда только меня мучила ужасным образом.

При наступлении ночи мы вышли опять на берег и пошли далее. Во всех селениях, коими мы проходили, не видали мы ни одной лодки, подходящей для нашего предприятия, и, к несчастию нашему, осматривали вешала, но рыбы на них не было; надобно думать, что тогда лов ей не начинался еще, или на ночь японцы рыбу снимают. В поле видели мы лошадей и пытались ловить, но нашли их столь пугливыми и осторожными, что никак ни одной поймать не могли.

Однажды в сию ночь подошли мы к крутому спуску с равнины на морской берег и, спустившись до половины, приметили, что спуск вел нас в самое селение. Продолжая идти, мы сбились с тропинки и, приняв в темноте накладенную стогом вплоть к горе солому за отлогость спуска, взошли на оную и, покатившись с нею вместе, вдруг очутились подле дома на гумне. Тут бросились на нас собаки, но мы, поправясь, продолжали свой путь. Видели двух человек с фонарями, которые, конечно, должны были нас приметить.

Жажда нас всех до такой степени мучила, что мы не пропускали ни одной речки, ни одного ручья, чтоб не напиться, но всякий раз, когда я пил воду, то в ту же минуту после начинало меня тошнить. Настоящей рвоты не было, а беспрестанно шла слюна, и через четверть часа после опять делался сильный позыв на питье, так что даже журчанье ручейка впереди делало некоторое удовольствие и заставляло удвоить шаг, чтоб поскорее напиться, но тотчас после снова делалась тошнота. Таким образом, встречая часто воду, я беспрестанно пил и мучился позывом на рвоту, но есть мне совсем не хотелось. В это время у всех нас изнутри происходил отвратительный запах, который самим нам был несносен.

1 мая мы дневали на косогоре при береге реки в густом лесу подле самого селения, находившегося на песчаном мысу у моря. Из лесу видели мы многих конных и пеших, переходивших вброд чрез реку, и подле нас близко по дороге ходили люди, и потому принуждены мы были просидеть целый день без огня, а когда наступила ночь, то пошли мы в путь. Встретив несколько человек с огнями, мы прижались к деревьям и пропустили их; они скоро воротились, тогда и мы пошли. Подойдя к селению, услышали мы, что там обходные били часы: это означало, что тут была военная команда, а как ночь не довольно еще стемнела и они могли нас увидеть, то решились мы подождать.

Между тем увидели подле самого селения на лугу лошадь, привязанную на аркане. Мы хотели ее взять, завести подалее в лес и убить, на сей конец уже и аркан отрезали, но вдруг вскочил жеребенок. Тогда мы узнали, что лошадь эта была кобыла, и ее жеребенок, бегая кругом, стал очень громко ржать. Поймать же его мы никак не могли, а потому, опасаясь, чтобы по ржанию его японцы нас не настигли, мы принуждены были оставить кобылу. После хотели было надоить от нее в чайник молока, которое послужило бы нам к большому облегчению, но она подошедшему к ней матросу дала было такого толчка, что мы потеряли охоту к молоку.

Когда ночь сделалась уже темна, мы пошли мимо селения в нескольких шагах от оного подле самого берега, и когда поравнялись против средины селения, бросились на нас собаки. Опасаясь, чтобы они лаем своим не обратили внимание караульных, которые тотчас приметили бы нас (ибо мы шли по берегу, а они, смотря из селения к чистому месту на воде, непременно должны были бы нас увидеть), мы принуждены были сесть на берегу за высокой песчаной насыпью. Коль скоро мы сели, то собаки остановились, смотрели на нас и ворчали, но лишь только мы вставали с места, чтобы идти, то они тотчас бросались на нас, начинали лаять и заставляли опять садиться. Таким образом, принуждены мы были более получаса просидеть на одном месте, пока собаки не удалились; тогда мы встали и прошли селение без всякой помехи.

После сего прошли мы еще несколько селений, при одном из коих увидели стоящую у берега на воде лодку, а подле оной на берегу была палатка наподобие будки. Мы хотели рассмотреть, что это за лодка, но матрос Шкаев, желая нетерпеливо узнать, нет ли в палатке чего-нибудь съестного, просунул туда руку и схватил невзначай за лицо спавшего там человека, который в ту же секунду громко закричал. Опасаясь, чтоб из селения на нас не напали, и не зная точно, могла ли лодка всех нас вместить, мы тотчас удалились и легли за каменья, а потом двое из нас подошли потихоньку высмотреть лодку, но, увидев, что человек на ней ходил и озирался во все стороны, мы сочли за нужное оставить его и пошли далее вдоль селения.

Не пройдя еще оного, нашли мы несколько больших лодок, затащенных на бугор к самым домам. Мы их осмотрели и нашли, что они были очень удобны для нас, но стояли от воды так далеко, что спустить их мы не имели никакого способа, почему и принуждены были продолжать путь далее. Скоро после сего нашли мы на пустом берегу большую лодку, стоявшую под крышей, в которой, кроме парусов (но паруса у нас были свои), был весь нужный снаряд, даже ведерки, в которые могли бы мы запасти пресную воду. В это время и ветер нам благоприятствовал, но, к несчастию нашему, лодка сия стояла боком к воде, следовательно, для спуска оной надлежало прежде ее поворотить, для чего у нас недоставало сил. Впрочем, если бы она стояла к морю носом или кормой, то мы ее спустили бы и, в первом доме ближнего селения отбив силой несколько съестных припасов, пустились бы в море. Но как спустить лодку возможности не было, то мы, взяв из нее одну лейку, чтоб доставать и пить ею воду, пошли далее, а на заре, по обыкновению нашему, стали подниматься на дневанье в горы.