Текст книги "Печки-лавочки"
Автор книги: Василий Шукшин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)
– Как это?
– Так. Вот идет поезд, на пути – река… А моста нет.
– Ну а как же?
– Очень просто: поезд пла-авненько поднимается в воздух, перелетает реку и снова опускается на рельсы.
– Где же у него крылья-то будут? – тоже очень заинтересовалась Нюра.
– Никаких крыльев – воздушная подушка. Паровоз пускает под себя мощную струю отработанного пара – и по пару, по пару…
Иван засмеялся.
– Премию большую могут дать за такую механизацию!
– Могут дать, – согласился Виктор, улыбаясь.
– Так что, правда, что ли? – не поняла Нюра.
Мужчины засмеялись вместе.
– Что ты, шуток не понимаешь? – сказал Иван.
Поезд стал замедлять ход, стал громко стучать на стыках.
– Это какая станция? – встрепенулся Виктор.
Иван выглянул в окно.
– Гор…ск. Горск.
– Сколько здесь стоит?
– Не знаю.
– Наливай по рюмочке… И продолжим мирно беседовать.
– Хватит бы вам, – сказала Нюра. – Виктор Александрович, выпейте один, а мой пусть пропустит. А то он счас по вагону начнет бегать.
– Зачем? – не понял Виктор.
– А он всегда так: как выпьет, так…
– Да брось-ка ты! – обиделся Иван. – С коньяка не забегаешь! Это тебе не самогон.
– Зачем же он бегать будет? Мы будем спокойно сидеть – беседовать. Вы на съезде колхозников были?
– Нет.
– Но какие вопросы…
В это время дверь в купе отодвинулась: стояли милиционер, а за ним… командировочный.
– Вот, пожалуйста, коньяк сидит дует! – брезгливо сказал командировочный. – Он до Новосибирска не доедет. И эта – тоже… куда с таким пьянчугой поехала! На куро-орт!..
– Куда едете? – строго спросил милиционер Ивана.
– К югу. А чего, я не понимаю?.. Вот билеты, вот путевка…
– Тебе не на курорт надо, а в вытрезвитель, – зло говорил командировочный. – Еще жену за собой тащит…
– Минуточку, – остановил его милиционер. Внимательно осмотрел билеты, путевку. – Как же так: не успел отъехать – уже за бутылку?
– Тут недоразумение, товарищи, – спокойно, чуть принахмурившись и негромко заговорил железнодорожный конструктор. – Товарища колхозника угостил коньяком я, и выпили мы – вот, что видите, – совсем немного. До этого он был совершенно трезв, я это утверждаю.
– Вы не заступайтесь за него, не заступайтесь, а то он отблагодарит вас, этот хам…
– Я не заступаюсь! – повысил голос конструктор. – Я констатирую (он выговорил – консцацирую) факт: товарищ был совершенно трезв и угостил его – я. А вас… вам стыдно, товарищ, бегать по милициям и вносить дезинформацию. Кляузами заниматься.
– Я же и кляузничаю! А это что у вас на столе? Боржоми?
– Это коньяк. КВК. У нас в стране нет сухого закона. Ясно? И не бегайте и не травмируйте людей. Люди едут на заслуженный отдых, а вы тут…
– А кто вы такой, собственно? – ощетинился командировочный.
– Это же самое я хочу спросить у вас; Где вы работаете, кстати? – Конструктор вынул из кармана записную книжку, приготовился записать.
– А вы куда едете? – спросил милиционер.
– В новосибирский академгородок, – небрежно бросил конструктор. – Так где вы работаете, товарищ?
– Не ваше дело.
– Хорошо. – Конструктор спрятал записную книжку. – Я постараюсь это узнать. Через Николая Сергеевича. – Конструктор посмотрел выразительно на милиционера. – Это не составит труда. И тогда вы не мне, а в другом месте ответите, почему вы ходите и запугиваете колхозников. Почему вы им устраиваете проверку документов… и прочее.
– Вы же не слышали, как он тут обзывался…
– Это ваше мужское дело! – Конструктор ни секунды не делал паузы, трудно было вклиниться в его речь еще с каким-нибудь вопросом, например. – Вышли в тамбур и выяснили отношения. Нет, вы приводите милиционера, отвлекаете его тем самым от прямых обязанностей, да еще и внушаете работникам сельского хозяйства недоверие к форме уважаемых сотрудников общественного порядка…
– Спокойней, товарищи, спокойней! – влез наконец милиционер со словами. – Наше дело – предупредить, чтобы товарищ… не забывался, что он в дороге, тем более что он не один. И вам, так же самое, – совет: выпиваете, а без закуски. А еще молоды, опыта в этом деле мало – развезет, и сами не заметите как. Вон же есть вагон-ресторан, взяли первое, второе, ну и выпили. Но тогда есть уверенность, что не развезет. А так – это же риск. Езжайте, никто вам ничего не собирается делать, никто вас не запугивает. Но опять же, мой совет, как старшего товарища: будьте с этим делом бдительны. Коньяк – его ведь только пить приятно, но он свое берет. До свиданья.
– До свиданья.
– До свиданья.
Дверь в купе задвинулась. Некоторое время все молчали. Конструктор откинулся на спинку дивана и прикрыл глаза.
– Валерьянка есть? – спросил он. Он и правда побледнел.
Нюра испугалась.
– Я схожу спрошу у этого… какой постели выдавал… У них есть, наверно.
– Нет, – сказал конструктор. – Не надо. Сейчас мы вот этих капель накапаем. – Он налил себе полстакана коньяка и залпом выпил. – Вот так. Пройдет.
Поезд тронулся.
– Поехали? Ну, вот… а ты, дурочка, боялась… – Конструктора что-то кинуло в болтливость, с коньяка, что ли.
– Ты, Иван, спрашивал насчет системы игрек: только что, на твоих глазах, сработала система игрек. Мы же были в воздухе. Ты не заметил?
– Как в воздухе? – спросила Нюра. – Мы стояли.
– Мы были в воздухе. Пла-авненько поднялись и опусти-ились. – Конструктор показал рукой, как пла-авненько поднялись и опусти-ились.
– Не знаю, кто поднялся, кто опустился, но сердце у меня опустилось в пятки, это точно, – признался Иван.
Конструктор почему-то обрадовался. Даже засмеялся.
– Испугался?
– Испугался! Ссадют, думаю…
– А-а, вот так! И ссадили бы – запросто. Да. Ну, хорошо с вами… но мне пора.
– Куда вы?
– Да пойду поищу тут товарища одного… – Виктор затянул чемодан ремнями. – Товарищ один должен ехать… тоже конструктор. – Виктор взял чемодан в левую руку, правой еще пригубил на дорожку коньячку и раскланялся.
– Вы коньяк-то пробочкой заткните да в карман, – посоветовал Иван. – Товарища-то стренете – будет что выпить.
– Мы найдем. До свидания.
– Виктор Александрович, – заговорила Нюра, – за кофточку-то… я уж и не знаю как благодарить. Дай Бог здоровья жене вашей, деткам, если есть…
– Должны быть, по идее.
– Не заругали бы вас дома-то. Скажут: такое добро, а кому-то отдал.
Конструктор прислушался к шуму в коридоре.
– Ничего… Носите на здоровье, Нюра. В Крыму, даст Бог, увидимся.
Конструктор отодвинул дверь, выглянул… И скоро ушел.
– Гляди-ка, какие люди бывают! – сказал Нюра. – Даже не верится. Ведь такая кофта… рублей сорок, а то и все пятьдесят. Вон Грушке Богатковой брат прислал – сорок пять рублей, пишет, а она победней этой-то.
– Эта? – Иван прикинул на глаз. – А шестьдесят не хочешь? Сорок… Это же заграничная, вон, гляди, клеймо-то. Это тебе не печки-лавочки.
– Все-таки никак я его не пойму: за что?
– А мы и не поймем. Мы ведь как рассуждаем: сами вонзимся, как жуки в навозе, и думаем, что и все так. А есть – люди! Орлы! Я бы сам такой же был, если бы не твоя жадность. Дай-ка мне сюда деньги, а то каждый раз лезешь туда… со стыда сгораю.
– Не сгоришь. Они там надежней будут. Дай тебе Бог здоровья, добрый человек! – Нюра все не могла налюбоваться на кофту, все смотрелась в зеркало. – Прямо сият, сият!..
Вдруг зеркало отъехало в сторону – в двери стояли два милиционера и проводники. И еще одни – в гражданском.
– Где он? – спросил милиционер, тот самый, который был здесь, с командировочным.
– Кто? – не понял Иван.
– С вами ехал… Он ушел?
– Ушел.
– Когда? Давно?
– С полчаса. Может, минут двадцать… Это вы про конструктора?
– Конструктора… Он все с собой забрал? Что у него было?
– Чемодан… Желтый такой.
– И все?
– Все… Вроде все.
Нюра так и села. В кофте-то. И с ужасом смотрела на милиционеров.
– Но он не в Горске сошел? Позже?
– Позже. Ему так-то до Новосибирска ехать… Он пошел товарища, говорит, поискать…
– Наверно, на Верхотурском подъеме спрыгнул, – стали гадать милиционеры и человек в гражданском. – Не иначе.
– Черт его… мог и на шестьдесят седьмом спрыгнуть. Он куда пошел: вперед или в хвост поезда?
– Да вышел из купе, и все. Дальше мы не видели. А в чем дело?
Милиционеры и в гражданском ушли. Но сказали:
– Не уходите никуда из купе.
– Вот, брат, какое дело… – Один проводник, очень расстроенный, присел на краешек дивана. – Зачем посадил без билета?! Ну, есть места – и посадил. Ну, нет: теперь виноватых надо найти! Как же! Он вот и с вами, вижу, коньяк выпивал, – выходит, и вы виноватые?
– А что случилось-то?
– Сами поймать не могут, давай на других сваливать! – Проводник очень, очень расстроился. – Ну, посадил… Они просются завсегда, а места есть, все равно до Новосибирска не займут. Ну, ехай – надо же ехать, ехай. Нет, теперь виноватых будут искать. Эх-хе-хе!.. – Проводник встал и ушел.
Нюра, как села в своей заграничной кофте, так сидела, не могла встать. Смотрела на мужа…
– Вань… да что же это?
– Вор, вот чо это такое. Ворюга несусветный… – Но Иван не растерялся, а обрел даже какую-то деловитость. – Снимай кофту, – велел он. – Быстро! Давай ее сюда. Одевай свою!..
Началась операция по уничтожению страшной кофты. Иван затолкал ее себе под рубаху и только хотел выйти в туалет, как дверь отъехала и заглянул проводник.
– Бутылку с коньяком не велели трогать. Вообще ничего не трогать – отпечатки пальцев будут снимать. И сами сидите.
– Сидим.
Проводник удалился… Иван подождал немного, выглянул в коридор… И быстро-быстро по коридору – в туалет.
В туалете, к счастью, никого не было. Иван затолкал кофту в унитаз, долго искал, где спустить воду, нашел, спустил… Кофта застряла в трубе: раковина наполнилась водой. Иван заметался по малому пространству сортира – нечем было протолкнуть кофту. В дверь толкнулись снаружи раз, другой… Пошевелили ручкой.
– Счас! – громко откликнулся Иван. – У меня понос, товарищи!
– Иди, там следователь пришел, – сказал проводник.
– Счас приду.
Проводник все не уходил… Стоял за дверью.
– Иди, он зовет, – еще сказал он.
– Да счас иду! – заорал Иван со злостью.
– Давай, – сказал проводник. И ушел.
С отчаяния Иван еще разок нажал на педаль внизу… Вода полилась через край, на пол…
В купе следователь расспрашивал пока Нюру.
– Он что, знакомым вашего мужа представился?
– Да нет, он вышел покурить, муж-то, а, смотрю, вместе идут…
– Значит, просто попутчик? – Следователь (это тот, что был в гражданском, в красивых очках) внимательно посмотрел на Нюру, чем окончательно доконал ее. – И что он сказал, когда вошел?
– Ничего. Здравствуйте, мол. Обходительный.
Проводник, который вошел и присел на диван, угоднически посмеялся.
– Обходительный…
– Ну а где же… товарищ-то отсюда? – повернулся следователь к проводнику.
– Я сказал ему! – поспешно воскликнул тот. – У него… Разрешите? – Проводник наклонился к ухо следователя, что-то сказал.
Следователь поморщился.
– Со страха, что ли?
Виноватый проводник опять противненько посмеялся и сказал:
– Это уж точно.
– Понос, что ли? – спросила Нюра. – У него бывает.
В дверь купе постучали.
– Да! – сказал следователь.
Вошел Иван… Правый рукав его нового пиджака весь был мокрехонек до плеча.
– Здравствуйте, гражданин следователь.
Следователь, забыв свое важное положение, громко засмеялся. И проводник – не понимая, в чем дело, – тоже неуверенно подхихикнул. И Иван тоже изготовился изобразить улыбку, только не понимал, что это за смешинка попала в рот серьезному следователю.
– Почему же я – гражданин? – спросил следователь, отсмеявшись.
– А как?
– Обыкновенно – товарищ.
Проводник понял наконец, в чем дело, и чуть не захлебнулся в восторге от своей догадливости. Даже вскочил.
– Рано!.. Рано гражданином-то. Это потом, чудак!..
Поезд в это время подошел к какой-то большой станции. Кого-то встречали, провожали, кто-то уезжал грустный, а кто-то улыбался и похохатывал… Жизнь, нормальная, крикливая, шла своим чередом. Шла и ехала на колесах.
Вот встретили какого-то флотского, старшину второй статьи. Флотский еще на подножке изобразил притворный ужас от того, что его столь много понашло, понаехало встречать… Актеры, эти флотские! Ему кричали, шли рядом с вагоном, его звали скорей сойти, а он, счастливчик, все изображал ужас и что он теперь будет делать!.. Потом поезд совсем остановился, флотский упал в руки друзей…
А вот слегка поношенный человек идет через перронную сутолоку, держит в руках каракулевую папаху, какие носят полковники, и негромко, однообразно повторяет:
– А вот папаха. А вот папаха. Кому папаху?
– А ну, дай глянуть, – остановился один удачливый спекулянт. – Что просишь?
Поезд опять поехал.
Иван снял пиджак, надел другую рубаху… Сидели с Нюрой, молчали. Очень уж неожиданно и тяжело свалился на них этот «железнодорожный конструктор».
– Да-а, – только и сказал Иван, глядя в окно. – Дела…
– Такой молодой – и надо же! – вздохнула Нюра. – И что заставляет?
Тут дверь в купе отодвинулась, вошел пожилой опрятный человек с усиками, с веселыми, нестариковскими живыми, даже какими-то озорными глазами. Вошел он и опускает на пол… большой желтый чемодан с ремнями.
– Здравствуйте! – приветливо сказал пожилой, веселый. – По-моему, это здесь… Двадцать четыре – здесь. Будем соседями?
Иван, увидев желтый чемодан с ремнями, «сделал ушки топориком». Нюра тоже смотрела на нового пассажира подозрительно и со страхом.
– Далеко ехать? – спросил словоохотливый сосед.
– Далеко, – сказал Иван.
– И мне далеко… – Сосед, однако, был удивлен столь явным недружелюбием соседей. – Я не помешал вам?
– Нет.
Некоторое время сидели молча.
– Вы не конструктор будете? – спросил Иван.
– Нет… А почему вы решили, что конструктор?
– Да так… – Иван насмешливо, с укоризной посмотрел на пожилого соседа. – А кто вы будете, интересно бы узнать?
– Я – профессор. Но… самый, наверно, несерьезный, странный, профессор: ездил в ваши края собирать частушки, сказочки…
Иван с Нюрой переглянулись.
– Собрали?
– И преизрядное количество! – Профессор хлопнул чемодан по пузу. – Богат народ! Ах, богат! Веками хранит свое богатство, а отдает даром – нате! Здесь, в этом чемодане, – пуд золота. Могу показать – хотите? – Профессор полез было в чемодан.
– Нам ничего не надо! – вскричала Нюра.
А Иван даже предостерегающе привстал… И смотрел на профессора недобро, очень серьезно.
Профессор вовсе был удивлен.
– М-гм, – сказал он. И замолчал.
Все долго молчали.
– Пойду, пожалуй, чайку спрошу, – сказал профессор. И встал. – Для вас не попросить?
– Нет, – сказал Иван.
– Нам не надо, – сказала Нюра.
Профессор вышел.
– Проверь деньги, – заговорил Иван, едва дверь за профессором закрылась. – А то тут снова пошли печки-лавочки.
Нюра пощупала на боку деньги.
– Здесь.
– Переверни вниз и сиди на них. И не вставай зря…
– Да уж отсюда-то… как, поди?
– Они с руки часы снимают, не то что… оттуда. С такого объема – ты и не почувствуешь.
– Да ведь все такие обходительные!
– Чай принесет, тоже не бери: может подсыпать снотворное… По-моему, они из одной шайки. – Иван показал на чемодан профессора, так поразительно похожий на чемодан «железнодорожного конструктора».
– Может, сказать кому-нибудь?
– Да? А потом – нож под ребро… Сиди и помалкивай: мы – деревенские, люди темные, с нас взятки гладки. Спать будем по очереди.
Вошел профессор.
– Ну, вот и чаек! Да такой, знаете, славный!.. Напрасно отказались.
– Мы уже… почаевничали, – сказал Иван.
Профессор внимательно глянул на Ивана.
Нюра хранила молчание.
– Сельские? – полюбопытствовал профессор.
– Ага, сельские. Из деревни.
– Ну и как там теперь, в деревне-то? По-моему, я вот поехал, веселей стало? А? Люди как-то веселей смотрят…
– Что вы!.. Иной раз прямо не знаешь, куда деваться от веселья. Просто, знаете, целая улица – как начнет хохотать, ну, спасу нет. Пожарными машинами отливают.
– О, как! Массовое веселье… Чего они?
– А вот – весело! Да я по себе погонюсь: бывает, встанешь утром, еще ничем-ничего, еще даже не позавтракал, а уж смех берет. Креписся-креписся, ну, никак. Смешно! Иной раз вот так вот полдня прохохочешь…
– А знаете, что надо делать, чтоб остановиться? Со мной бывало такое – тоже целыми днями хохотал. Меня один умный человек научил, как избавиться…
– Ну-ка? А то прямо беда!
– Беда, беда. Что вы!.. Я знаю. То ли работать, то ли сменяться…
– Вот, вот.
– Надо встать на одну ногу, взять правой рукой себя за левое ухо, за мочку, прыгать и… Вас как зовут?
– Иван.
– Прыгать и приговаривать:
Ваня, Ваня, попляши,
Больно ножки хороши;
Больно ножки хороши -
Ваня, Ваня, попляши!
Нюра невольно засмеялась.
А Ивана почему-то эта песенка оскорбила.
– Помогает? – зло спросил он.
– Как рукой снимет.
– Вот… ученые-то, все-то они знают! Прямо позавидуешь, ей-Богу. Надо запомнить. Как? «Ваня, Ваня, попляши»?
– Ваня, Ваня, попляши.
– А вдруг да заместо того, чтоб хохотать, – плясать примешься? Тоже ведь – опасно.
– Плясать?
– Но. Попрыгаешь так-то, да и пойдет чесать целый день.
– Хм… Не исключено, не исключено. Ну, что-нибудь и здесь придумается. А не выпить ли нам бутылочку доброго сухого вина? – вдруг от души предложил профессор. – А то мы… – Он хотел еще сказал: «А то мы что-то никак не наладим добрые отношения – все что-то с подковыркой говорим». Но Иван и Нюра в один голос дружно сказали:
– Нет.
– Что так?
– Нет! Большое спасибо.
– Не понимаю…
– Он у меня непьющий, – пояснила Нюра.
– И некурящий, – добавил Иван.
Профессор посмотрел на него.
– Золотой мужик.
– Подарок, – еще сказала Нюра. – На балалайке играет.
– А при чем тут – золотой? – спросил Иван.
– Ну – непьющий, некурящий… Денег, наверно, много?
– Откуда? – воскликнула Нюра. – Мы вот поехали к югу, и только-только наскребли на билеты в один конец. С грехом пополам… назанимались…
– А как же оттуда? – удивился профессор.
– Да не знаю как… Как-нибудь.
Профессор смотрел на сельских жителей – он, правда, не понимал, что происходит.
– Я вот, допустим, тракторист, – стал рассказывать Иван, – она – доярка… Откуда же у нас деньги? От сырости, что ли? Вот вы говорите – выпьем. Я б выпил, приласкал душеньку… Только она, рюмочка-то, кусается нынче. Я вот к вечеру-то наломаюсь хорошо, иду мимо магазина – эх, двести бы граммчиков! А? А в уме прикинешь – рубль с лиху… слишком это, знаете, чувствительно. Так уж придешь домой да нормального само… вот! И все, и проходишь мимо магазина. Попьешь молочка дома и ложишься спать. Вот он, желудок-то, и не подготовлен к вину. Даже к хорошему. А я выпил бы сейчас с вами. С удовольствием…
– Его сразу стошнит.
– Да, сразу…
– Чувствую, – заговорил профессор серьезно, – ломаете дурака, Иван Иваныч…
– Иван Федорыч.
– Иван Федорыч… Ломаете дурака, Иван Федорович, а не пойму – зачем?
– Вы одного конструктора знаете? – в лоб спросил Иван.
– Я их много знаю, не одного… А что?
– Да нет, ничего, все ясно. По железной дороге, да?
– Что «по железной дороге»?
– Без мостов. Система игрек?.. Пожилой человек. Не стыдно?
– Вань!.. – взмолилась Нюра.
– Да пошли они к…! – открыто обозлился Иван. – Бессовестные. Люди за копейку-то горб ломают, а эти – стянул чемодан, и радешенек, и богатый, хорошее вино пьют, коньяки… Есть у меня деньги, есть! – не подговаривайся! Только попробуй возьми хоть один рубль – вот, видел? – Иван показал увесистый кулак. – Быка-трехлетка с ног сшибаю…
Профессор понюхал протянутый кулак.
– Да, могилой пахнет. Серьезный кулак. Надежный. И все же тут какое-то недоразумение, Иван. Вы меня за кого-то другого принимаете… Хотите, я приведу проводника, он объяснит вам? А ему я покажу документы. Хотите, вам покажу?..
– Не нужны мне ваши документы. И ходить никуда не надо. И я никуда не пойду – не мое дело. А поживиться здесь не удастся, заранее говорю.
– Нет, я все-таки схожу. А то этак мы всю дорогу и будем подозревать друг друга…
Профессор вышел.
– Вань, – встревожилась Нюра, – не зря мы человека-то обидели?
Иван молчал. Ему тоже сомнение вкралось в душу.
– А, Вань?
– А я откуда знаю? – взорвался Иван. – Иди разбери их… Откуда он, пуд золота-то? – Иван пнул профессорский чемодан. – Может, кокнул кого-нибудь в тайге – вот и…
– Да шибко уж не похожий.
– А тот был похожий?
– Господи, Господи, – только и сказала Нюра. – Правда, трудно понять людей.
Вошли профессор с проводником. Проводник ухмыляется.
– Ты чего это тут бдительность развел? – спросил он. – Это товарищ Степанов, профессор, из Москвы… Тебе уж теперь на каждом шагу будут воры казаться. Некрасиво, обидел товарища…
– Насчет обиды – это не надо, – попросил профессор. – Никакой обиды.
– Ну как же?:.
– Никакой обиды! Хорошо, что все объяснилось.
– Давай тут… не очень! – счел нужным еще сказать проводник Ивану. – Какой же он вор! Хоть немного-то разбирайся в людях.
– Ты много разобрался в том конструкторе… которого без билета посадил? – обиделся Иван на нравоучения лакеистого кондуктора. – Бегал тут… икру метал. Еще ухмыляется!
– Ну-ка! – прикрикнул проводник. – Давай-ка, приведи себя в порядок! Не очень тут!.. Не дома на печке. Устраивайтесь, товарищ профессор.
– Я устроюсь. Хорошо.
– Если он будет тут чего-нибудь фордыбачить, скажите мне… Мы его живо приструним. Мы ему…
– Да идите вы к дьяволу! – вскричал вдруг профессор. – Чего вы пристали к человеку?!
Проводник опешил. Молчал.
– Извините, пожалуйста! – сказал профессор. – Спасибо. Мы теперь сами разберемся. Идите.
– Ну, давайте, – сказал проводник. – Ничего. – И ушел.
– Фу-ты, дьявольщина какая! Нехорошо как…
– Товарищ профессор, вы уж простите нас ради Бога, – сказала Нюра. – Обознались мы…
– Да что вы!.. За что? Я, старый дурак, поперся к проводнику… Надо было самим разобраться.
Иван, опозоренный, молчал, насупив брови.
– Попроси прощения! – строго велела Нюра. – Язык-то не отсохнет.
– Та-а… – Иван сморщился. – В этом, что ли, дело?
– Забудем все недоразумения! – решительно сказал профессор. – Нам же далеко ехать!.. С какой стати мы испортим себе дорогу? Иван!..
А поезд опять подходил к станции.
И опять перронная кутерьма… Приехали. Уезжают.
В вагон, где ехали Иван, Нюра и профессор, садилась большая гитаристая группа студентов – юноши и девушки, большинство – девушки.
Поезд тонко закричал…
Иван с профессором пригубили-таки из высокой бутылки дорогого вина. Профессор – с блокнотом в руках – экзаменует Ивана на предмет владения родным языком. Настроение у них хорошее; Иван относится к «экзамену» довольно серьезно; Нюра – больше на подсказках.
– Просто – ударить. Он ударил – я ударила – кто-то ударил…
– Вломил, – начинает Иван.
– Так.
– Жогнул.
– Жогнул?
– Ну – жогнул. Рраз! – жогнул.
– Ага. Хорошо. Еще?
– Тяпнул.
– Да. Еще?
– Матерно можно?
– Нет, это не надо.
– А там много вообще-то…
– Нет, лучше не надо. Кроме того, здесь женщина.
– Она слышала…
– Итак?
– Наподдал, – подсказала Нюра.
– Наподдал… Да. Невыразительный глагол. Женский какой-то.
– Хряпнул. Ломанул.
– Вот это… глаголы! Мускулистые.
– Перелобанил. Окрестил. Саданул… Нае… Нет, не туда. Врезал. Смазал.
– Так, так, – подбадривает профессор.
– Пиннул, – опять вмешивается Нюра.
– Пиннул? Это хорошо. Пнул, да?
– Ну да. Пиннанул, у нас бабка говорит.
– Это старушечий, – снисходительно бросил Иван. – Взял на калган, – еще вспоминает он.
– Это что такое?
– Головой дал! Вот так вот. – Иван взял профессора за плечи и рывком кинул на себя и подставил голову, но, конечно, не ударил – показал.
– О-о! А калган – это голова?
– Голова.
– Это по-каковски же?
– По-русски! Кал-ган. У нас еще зовут – сельсовет. Профессор засмеялся.
– А как еще?
– Чердак.
– Чего попало! – изумилась Нюра. – Неужели вам это на самом деле нужно?
– Нужно, Нюра.
Тут в купе вошли веселые девушки-студентки устраивать одну свою подружку. Трое.
– Нам сказали, у вас одно место свободное…
– Так точно! – приветливо откликнулся профессор. – Располагайтесь. Которая из вас? Стоп, мы сами выберем. Самую красивую.
– А ну? – Девушки все были хорошие, крепкие, голоногие. – Выбирайте!
Профессор поверх очков оглядел всех… Искренне вздохнул.
– Оставайтесь все. Выбирает тот, кто… забирает. О-о!.. – сам болезненно сморщился он. – Вот это каламбур!
Девушки засмеялись.
– Какую же?
– Какую, Иван?
Иван гигикнул, покраснел и… посмотрел на Нюру.
– Ну, раз ты уже выбрал, то мне – все равно: я свою станцию проехал, – сказал профессор.
Оставили голубоглазую грудастую Любу.
– Закончена сессия – и ноги в руки! – позавидовал профессор. – Что за институт?
– Педагогический.
– Факультет?
– Физмат.
– Физмат, и только физмат. Всемогущий физмат! – огорченно сказал профессор. – Куда только прибежите со своим физматом.
– А вам не нравится физмат?
Профессор весело посмотрел на девушку с физмата.
– Милая, он вам самой не нравится.
– Почему? – растерялась девушка.
– Потому что вам нравится Лермонтов, Есенин…
– Одно другому не мешает.
– О, еще как!
– Педагогический – это, значит, будете учительствовать? – встрял в разговор Иван.
– Да.
– Да-а… – значительно сказал Иван. – Вот сейчас радуетесь, что учитесь, веселитесь – в люди выходите, а я смотрю на вас и жалею…
– Иван! – сказала Нюра.
– Что?
– Чего заборонил-то? Жалеет он. Ты что?
– А что такое, Иван? – заинтересовался профессор. – Нюра, почему вы остановили?
– Да нет, я хотел про наших учителей рассказать, про сельских…
– Ну?
– Да ладно!
– Да что же «ладно»? Расскажи.
– Достается им, бедным… Но, может, я, правда, чего-нибудь недопонимаю, а полезу рассуждать… Ладно.
– Что ты хотел сообщить, Иван? – спросил профессор строго. – Что подлинные учителя в городе остаются?
– Он сам не знает, что он хотел сообщить, – сердито сказала Нюра. – Выпил лишнего? Ложись вон, спи.
Иван только успевал поворачиваться на слова, к нему обращенные… Но молчал.
Тут из соседнего купе пришла делегация девушек.
– Сергей Федорыч… простите, пожалуйста…
– Ну, ну, – сказал профессор.
– Мы вас узнали… вы по телевидению выступали…
– Выступал. Был грех.
– Пойдемте к нам… Расскажите нам, пожалуйста… Мы вас приглашаем к себе. Мы – рядом.
– Пошли, Иван. Недалеко. – Профессор встал. – Бутылочку брать с собой? – спросил девушек.
Девушки засмеялись.
– Берите!
– Ваня, а ты бы воздержался – не ходил, – сказала Нюра.
Но Ивану очень интересно с профессором.
– Да будет тебе! Чего туг такого? Рядом же.
– Да ничего! Будешь потом по вагону бегать…
– Нюра, он не будет бегать по вагону, – пообещал профессор.
И профессор с Иваном ушли.
А луна светила!.. Ночь шла по земле, выстилая на полях белые простыни.
Жутковато, гулко прогудел мост… Поезд выскочил из его железной паутины и громко закричал, радуясь воле.
Выбежали к дороге белоногие березки – и такие они ясные, белые под луной, такие родные… И грустные. Смотрят вслед поезду.
– А вот вы приезжайте, посмотрите! – шумел в купе, где студенты, щедрый, размашистый Иван. – Вот тогда узнаете, как я живу!..
Студентам весело. Ивану тоже.
Только профессор как-то задумчиво смотрел на Ивана: не то ему жалко Ивана, не то малость неловко за него.
– А косить мы будем?
– А зачем косить? У нас теперь машины косют… А-а, так – в охотку? Можно покосить. Я вас устрою. Но это, ребятки, тяжело. Лучше мы с вами сядем в лодочки… Как в песне-то поется:
С сестрой мы в лодочку садились,
Тихо-онько плыли по волна-ам…
Студенты засмеялись.
– А «Волга» у вас есть?
– А зачем она мне? Я без «Волги» вот так живу! Я, ребятки, живу крупно. Чего только у меня нет! У меня – зайдешь в дом – пять ковров сразу висят. Персидских.
– А шкура медвежья есть?
– Три штуки. Одна в прихожке – я сапоги об ее вытираю, одна в детской, детишки на ней играют, волосья дерут… Дальше, посмотрим направо – барометр висит…
– А громоотвод?
– Громоотвод – на крыше. Я пока внутренность описываю. А налево, как зайдешь, – сервант на тоненьких ножках. Я его один раз – с получки – задел нечаянно, на сорок восемь рублей одной только посуды расколол…
– Жена вам – скандал?
– Не, она у меня не базланит. Это не то что есть некоторые… Ох, не будьте такими – это хуже всего на свете. Тут и так-то… не сладко, а если еще и дома… Если я устал как собака, я посплю, отдохнул – можно снова за работу. А если еще дома… Нет, это плохо. Хуже нет.
– Вы же говорите, вы хорошо живете.
– Я-то хорошо! Я про других. Я-то – дай Бог каждому! Я, допустим, прихожу с работы: «Ну, Нюся, давай корми, голубушка». Она на стол – картошку с мясом. Мясо у меня круглый год не выводится. Свинота эта у меня вот здесь сидит. – Иван хлопнул себя по загривку. – Ох, и прожорливые же!.. Иной раз взял бы ружье и пострелял всех к чертовой матери. А если, бывает, совсем здорово устанешь на работе, я сразу, с порога: «Ну, Нюся…»
Нюра сидела одна у темного окна, слушала песни по радио.
Вошел профессор.
– Ну, Нюся!.. Что, скучаем?
– Что он там? – озабоченно спросила Нюра.
– Иван?.. Да ничего особенного, не беспокойтесь. Рассказывает студентам, как он хорошо живет, богато.
– Тьфу, трепло! Вот трепло-то! Пара штанов завелась лишняя да рубаха-перемываха… Богач! Вот, знаете, так мужик – ничего, грех жаловаться: ребятишек любит, меня жалеет… Но как выпьет, тут уж держись: или хвастать начнет, какой он богатый, или в драку лезет. И ведь сколько уж раз учили, дурака, один раз голову стяжком проломили – неймется! Нальет глаза, и все нипочем: на пятерых – на пятерых лезет.
– Часто пьет?
– Да нет, так-то грех тоже жаловаться. Работает-то он, правда, много. У их все в роду – работники. Его уважают. А вот есть эта дурацкая замашка… Как праздник подходит, так у меня душа загодя болит. Люди веселятся, а я сижу дома, жду: счас прибегут, скажут: «Ванька дерется!»
Профессор вздохнул.
– Смеются там над ним? – спросила Нюра.
– Да нет… Ну, молодые: им палец покажи, они смеяться будут. Там все беззлобно… Сострить опять же можно. Только… – Профессор не стал говорить, что это «только». – Ничего. Не беспокойтесь.
– Как же не беспокоиться – не чужой. Сердце-то болит.
В купе, где студенты, слышно, запели под гитару нечто крикливое, бестолковое:
В трюмах кораллы и жемчуг;
Весел пиратский бриг.
Судно ведет с похмелья
Сам капитан-старик…
– Пираты, – в раздумье молвил старик профессор. – Пираты, ковбои… Суровая зелень. Отчаянный народ.
В купе заглянул курносый парень.
– Это у вас?
– Что?
– Пели-то.
– Нет, это по соседству, – сказал профессор. – Они уже перестали. Слова списать?
– Я бы их так запомнил… Хорошая песня.
– Куда путь держим? – спросил профессор.
– В Крым. – Курносый присел на диван. – Второй раз. Опять радикулит… Замучил.
– Болит? – посочувствовала Нюра.
– Болит, – отмахнулся курносый, настраиваясь поговорить о другом. – Во народу где! Идешь по пляжу – тут женщина голая, там голая – валяются. Идешь, переступаешь через их…
– Совсем голые?! – удивилась Нюра.
– Зачем? В купальниках. Но это же так – фикция. Я сперва в трусах ходил, потом мне один посоветовал: «Купи плавки!» Так они что там делают: по улице и то ходят вот в таких вот штанишках – шортики называются. – Курносый чуть подсюсюкивал, у него получалось – «станиски», «сортики». – Ну, идешь, ну, смотришь же… Неловко вообще-то…
