Текст книги "Крутен, которого не было"

Автор книги: Василий Купцов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Так заведено у Гремячей речки…

– Вот, всегда так, солнышко светит, на небе облака веселенькие, а дорога раздвоилась, – вздохнул Иггельд, попридержав жеребца, – вместо того, чтобы жизни радоваться, думать придется, куда ехать – направо ли, налево?

– Я жизни не обрадуюсь, пока злыдня не изведу! – почему-то озлился Младояр.

– А ежели всю жизнь проловишь?

– Нет, уж в этот раз мы его достанем!

– Тогда подскажи – куда путь держать? Налево, через Алин лес, прямо – на городец Смолянович, или направо – по чащобе продираться, с лихими людьми мечами махаться?

– Что-то я лихих людей пока не встречал. Может – они только в сказах живут?

– Это ты их не видал, а они тебя – наверняка. А теперь завидят – старичок да мальчонка, отчего ж не пограбить? – успокоил паренька лекарь.

– Слушай Иггельд… – княжич замялся.

– Ну, чего?

– Брехали такое… Мол, ты с одного размаху от плеча и до ног воина в кольчуге да бронях разрубал?

– Брехня.

– Ну да, конечно… – хихикнул подросток, – Но ежели тать какой лихой? Покажешь удар?

– Да куды ж нам, старикам, это вот богатырям…

– Ну, покажешь? – не унимался Младояр.

– Ладно, – махнул рукой лекарь, – как выберу пустоглаза похилее, так и быть – разрублю.

– Мертвоглазых – не интересно, – мотнул головой княжич, – вот бы лихаря лесного?

– Не о том разговор ведем. Ехать-то куда?

– А ты камень заветный поищи! – хихикнул паренек.

– Камня-то не видно, зато розог вокруг – видимо-невидимо! – в тон воспитаннику шутканул Иггельд.

– Так то не про меня.

– Отчего ж?

– Да поздно уже, поперек лавки не уложишь, а вдоль – драть неудобно, – Младояр явно собирался взять верх в шутливой перебранке. Розги ему уже дано не грозили.

– А вот молодые лакедемоняне соревнуются – кто больше розог в храме богини лесной выдержит…

– И что, богине приятно на то смотреть?

Оба захохотали. С одной стороны, отпускать шутки в адрес богов, даже чужеземных, не принято, но с другой – ведуны они, или нет?!

– Вопрос не в том, как нам до Гремячей добираться, нам бы в другом не ошибиться.

– В чем же?

– Помнишь разговор о Бегуне?

– И что?

– Я так мыслю, – попытался объяснить ведун, – Белый Колдун его нам вот-вот подложит, где-нибудь на пути в его логово. Вот и вопрос – как бы не ошибиться! С одной стороны – городец проедем, остановимся, все честь по чести, с другой…

– Смолянович не мал, мы с Бегуней можем лбами и не столкнуться!

– А коли возьмем сейчас налево, только одна деревенька на пути и встанет, – продолжил старик.

– Значит, там нас Бегуня и поджидает, – заключил Младояр.

Запах Алина леса был какой-то свой, особенный. Это только для иноземцев все крутенские леса пахнут одинаково – хвоей да болотом. Младояр втягивал в себя воздух, силясь понять, что же лесная пряность придает Алину лесу тонкий аромат. Может, грибы здесь растут какие особенные? Не соскакивать же со скакуна, что б проверить?! Княжич порыскал глазами под кустиками. Ведь и особенные травы, тоже, случается, произрастают только в одном лесу, и более во всем свете таких не найдешь. Так то знатоком нужно быть. Вот проходим поверху, а слева – заболочено, в двух саженях роскошная князь-трава. «Ну, эту даже я знаю!» – мысленно усмехнулся паренек, – «Голыми руками не бери… Где-то в иных царствах даже держать эту траву дома – преступление, уж так ядовита. Иные злодеи знают, сколько князь-травы нужно, чтобы отравленный мучился неделю, могут даже так сделать, что умрет через пару месяцев. Хорошо, что в Крутене ядами не балуются!». Юноша снова принюхался, что, наконец-то, заметил Иггельд.

– Да, тут дух стоит особенный, – кивнул лекарь.

– А что так пахнет?

– Кто ж его знает? Может, из-под земли чем несет…

Дорога постепенно превратилась в еле заметную тропку, пару раз пришлось продираться сквозь свежие заросли. По всему видно – ходят этой дорожкой нечасто…

– И разбойники тут, видать, худые, – высказался Младояр.

– Отчего ж? – на этот раз наставник не ухватил хода мыслей княжича, – Ты все о запахе, голод отбивает?

– Да нет же, я о том, что не ходят этой дорогой. А коли нет путников – с чего татям жиреть?

Прямо из-под копыт выпрыгнул серый отъевшийся зайчара. И – наутек.

– Вот и ответ! – подмигнул старик.

– Ага, вот и я думаю, не пора ли заморить червячка?

Путники спешились, разложили на зеленом мху скатерть, из котомки появилась снедь – хлеба нетронутый пока каравай, печеная свинина, головки лука… А что еще человеку надо, что б сытно и вкусно наесться?!

– Глянь, Млад, а вон – лихой человек, – негромко заметил Иггельд, не сделав при том никаких телодвижений. Понятное дело, боялся спугнуть.

– Где?

– Слева от тебя, в полусотне саженей, прячется за молодой елью, что рядом с наклоненной сосенкой.

– И впрямь, тать… С дубиной, и с ножом, – восхитился княжич, – он что, специально показывается, заманить хочет? А там еще прячутся?

– Других пока не заметил, – пожал плечами старик.

– Я его стрелой сниму! – похвастал княжич, – На спор?

– Может, лучше позвать да угостить? – предложил Иггельд, – Небось, давненько хлебца не пробовал…

Младояр привстал и помахал рукой разбойнику. Через несколько минут лесной человек уже угощался с «княжеского стола». Против ожидаемого, от него хоть и несло немытым телом, но не шибко, не более, чем от иного торговца на рынке. Разбойник был худ, лет тридцати. Простая рубаха, порты, бос…

– Чем промышляем? – спросил разбойника Иггельд.

– Да грибки спасают, только ими живем, – признался лесной человек, – и самому поесть, впрок насушить, а как наберется – продаем.

Котомка разбойника и впрямь оказалась битком набита белыми грибами – все боровички один к другому, едины по размеру, ни одного перезрелого или червивого. Лесной человек явно не врал – так берут на продажу, для себя – чего ж вымеривать?

– И долго копишь?

– Как мешок с меня сухих наберется…

– Сам на торги ходишь?

– Нет, тут на опушке, где дорога раздваивается, есть место договоренное, там купчины ждут. Опять же, чего подкупить…

– Место договоренное, это – где не грабят? – подмигнул ведун.

– Кто ж рубит сук, на котором сидит? – равнодушно бросил лесной человек.

Толку от дальнейших расспросов не было. «Грибной тать», назвавшийся именем Грыж, хоть и хаживал по всему необъятному Алину лесу, но в редкие селения заходить избегал, предпочитая одиночество, а общения на «договоренных местах» ему вполне хватало.

– А слышал ли ты, Грыж, о Белом Ведуне? – спросил Иггельд.

В серо-голубых глазах грибного татя мелькнул страх. Промолчал.

– А сам ты из каких краев родом?

– Зачем вам Белый Ведун? – переспросил Грыж, – Вроде, княжеского рода, кольца златые в ушах, а колдуна ищете?

– А ты бы не советовал? – прищурился ведун.

– К нему как ни подойди, все одно – плохо кончится. С подношением пришедши, даже ежели он исполнит просимое… Все одно – обернется против! Поезжайте, добрые люди, назад, живы останетесь и здоровы.

– Ну, положим, в конце концов все равно умрем, – бросил Иггельд насмешливо, – вот только странно, как я понял, ты сам под Белым Ведуном ходил, а нам такие советы даешь. С чего бы это?

– Я человек свободный, да с вами хлеба поел… Вашего… И зла вам не желаю…

– А коли мы сбираемся того Белого Ведуна слегка укоротить, ровно на головушку? – задорно бросил Младояр.

– Тем хуже для вас, – вздохнул тать.

– Скажем, мы и впрямь за тем идем, – голос Иггельд был тверд, – ты бы нам помог, или помешал бы?

– Я бы помог.

– Стало быть, не жалуешь колдуна?

– Да.

– Ну, так помоги.

– Чем?

– Расскажи все, что знаешь о нем.

– Я мало чего знаю, – развел руками Грыж.

– Раз невзлюбил, стало быть – есть за что, – рассудил ведун, – так расскажи —как!

* * *

Родителей я не помню, прижился сироткой у добрых людей, с младых ногтей отрабатывал свой хлеб, как мог. К двенадцатой весне ходил в подпасках. Мальчишек, которым исполнялось тринадцать, уводили куда-то. Месяц, а то и три их никто не видел. Возвращались они уже какими-то другими, почти не улыбались. Мои сверстники пытались их выспрашивать, ответ один – сами, мол, все узнаете. У меня было двое приятелей, оба старше меня. Сначала забрали одного, Чуху, он вернулся через три месяца, встретил меня – как чужого. Потом ни с того, ни с сего избил меня… Потом увели другого моего друга, Крыска, он так и не вернулся. Я спросил у Чухи, тот ответил, как сплюнул – «Не Судьба».

Между тем, приближался и мой срок. Я все думал, что там такое – как мальчишек делают мужами? И боялся. Если Крыска, у которого отец слыл мужем уважаемым, что в воду канул, что же ждет меня, сирого? Ночами я не мог заснуть, представляя все более страшные сцены, ведь мальчишки – те, кто еще не бывал там – чего только не рассказывали. И еще я случайно увидел Белого Ведуна, он проезжал по какой-то надобности нашу деревеньку. Кажется, он заметил, вернее – почуял мой взгляд, и на мгновение наши глаза встретились. У меня так ножки и подкосились. Верно, это меня и спасло – теперь-то я знаю много, это мальчишка может смотреть куда угодно и на кого угодно, если же муж посмотрит в глаза – то вызов. А я уже приближался к тому возрасту, ночью баловал во всю. Вот я и думаю – когда я под взором Белого Ведуна на землю присел, колдун, небось, успокоился за меня…

А вот я не мог найти себе места. К тому же слышал я, что сиротки, повзрослев, нередко сами из дома уходят. Так что мне терять? И я решился нарушить обычай. Как раз пришло время одному пареньку с хуторка в трех верстах от моей деревеньки. Ну, я уже пригляделся, знал – кто забирает. Как те люди мимо нас прошли, я тут же – ноги в руки, хлеба в котомку, да другой дорожкой – к хуторку. Высидел в кустах, дождался – увели мальчишку. Я следом, шагов двести-триста держал, за кустами зелеными прятался. Как сейчас помню, сердце билось, едва из груди не вырывалось. Ежели поймали б тогда – убили смертью лютой. Но я осторожный, да и везло, видать. Или – Судьба…

Шли долго, но я лес знал, и сейчас ту дорогу показал бы! У Воронева камня, что на излучине, свернули тропкой налево, в самую чащобу. Я – за ними, вот чудеса – за буреломом – вишни посажены, как раз белыми цветами покрылись. А дальше, за священными деревьями – то ли озерцо, то ли прудик, с тисами. А за Виевым деревом – большой дом, ни дверей, ни окон. Покричали те люди, что мальчишку привели, сверху, а было в том доме два пола, открылось окошко потайное, спустили лесенку. Поднялись по ступенькам со скрипом – аж мне слышно. А я притаился, схоронился, решил выждать, сколько смогу. Не прошло и часа, как из большого дома крики донеслись, точно режут. У меня – мороз по коже. А там все кричат и кричат, я прислушался – не один мальчишка орал, два голоса точно, а может – и три. Так я и просидел у того дома день, заночевал прямо в лесу, потом еще день сидел, и еще… Хлеба по чуть-чуть только кусал, попить – к речке бегал, само собой, из тисового омута не пил. И все три дня – крики истошные…

А на четвертый день к большому дому Белый Ведун приехал. Уж как я хоронился, он ведь – все чует! Пронесло меня, не заметили. А как хозяин наверх забрался, тут такой ор занялся, хоть ухи затыкай. Так до вечера продолжалось, а как солнце зашло, лесенку опустили. Смотрю – спускается Белый Ведун, злой-презлой, а за ним те люди злые, рожи красные, потом – спускают сверху тело мальчика. Понял я тут – мертв, замучили до смерти. Куда они бездыханное тело понесли, не знаю – побоялся следить. Гляжу – позвал Белый Ведун еще кого-то , показалась наверху рожа жуткая без носа, без ушей, веки вывернуты, аж синие. На шее оберегов – дюжины дюжин! Верно – тоже ведун, точно – заглавный в большом доме. Белый Ведун страшилище за собой зовет, а тот на лестницу показывает. Ну, главный хозяин прикрикнул, да махнул рукой, мол, не все ли равно, да – прочь. Страшилище послушалось, вслед зачастил, ноги в раскоряку. А лестницу так никто и не убрал.

Тут я и понял, что настал мой час. Раз лестницу не убрали – стало быть, в большой доме никого не осталось! Выждал я, чтоб хозяева подальше отошли – да и забрался по лесенке вверх. Трус я, да вот осмелел почему-то! Может, от криков истошных и сам свихнулся…

Быстро шмыгнул внутрь – там палаты с дверями, как в хорошем тереме, да стоны из-за дверей. Окон нет, если б не та дырка, через которую сюда залез – и вовсе темень была б. Открыл ближнюю дверь, оттуда голосов не доносилось. Светит свечка белого воска, полумрак, посреди – висит паренек незнакомый моих лет, вниз головой подвешен. Харю раздуло, аж кровь выпирает из вен застойная, синяя. Глаза открыты, на меня смотрит, да чую – не видит. Выскочил я из комнатенки, да в другую дверь. Там тоже свечка… И мальчишка висит, стон раздается, я поначалу не понял даже, на чем! Голенький, а ремни – вроде прямо от спины к потолку натянуты. Пригляделся – да ведь ремни прямо в тело, под кожу продеты, на живом висит. Стою – не жив, ни мертв, да все больше понимаю. На спине у парня – две раны от шеи до зада, широкие – то кожа вырезана. На ремни… И на эти ремни же – дав и подвесили…

Рядом ножи лежат, схватил один – острющий! Зачем взял – не знаю, может – хотел парня освободить, да только – услышал за дверьми скрип половиц. Хозяева вернулись. Я так, с ножом в руке и выскочил, а навстречу, видать, только в дыру пролез, кряхтит – тот безносый.

– А ты откуда? – вытаращился на меня, а я – на него, как заметил, что и язык раздвоен, что у гадюки, и вовсе оцепенел, – Кто тебя привел?

Только это меня и спасло – безносому и в голову не пришло, что я сам сюда забрался, решил, видать – привели очередного мальчонку, да плохо заперли, непорядок… А потом он глаза опустил, нож в моей руке приметил, да как заорет.

– А ну, отдай!

А у меня в глазах все тот паренек, что на ремнях из собственной кожи подвешен. Нет, что угодно – но такого с собой проделать не дам! Опомнился я, да смекнул, как обмануть безносого. Протянул, было, нож – отдаю, вроде, тот – руку вперед, а я – по ней и резанул. Тот опомниться не успел, а я – налево скок, да ножом ему в бок! Страшила за рукоять руками, вынуть хотел, ему не до меня. Я – в дыру, смотрю – по лестнице один из тех, кто мальчишек приводит, мне навстречу забирается. На меня глаза круглые вытаращил, видать, решил – один из мальчишек убегает.

– Стой! – Кричит.

Я так на землю и срыгнул, перекатился, да прямо под ноги еще одному… Он уже и руки протянул грязные, на мизинцах – кончики отрублены. А я, как лежал, ногой ему меж ног! И бежать, не оглядываясь. Те – за мной, кричат, проклятья сыпятся. Ногой в тисовый омут, перепрыгнул, ядовитой водицы зачерпнул – и дальше побежал. Ну, а преследователи тиса побереглись, пока воду обегали, там еще и кусты колючие… Долго я бежал, оглянуться боялся, что в след кричали – не слушал. Так жив остался. И ушел подальше от Гремячей речки. Долго потом ходил по лесам. Что с тем безносым сталось – не знаю, выжил, нет ли…

* * *

– Так что же, ты, Грыжатка, так и не стал мужчиной? – улыбнулся Иггельд.

– Стал, – покрутил головой грибной тать, – долго бродил, пока люди добрые не подсказали дороги к избенке одной яги. Доброй слыла, всем имена взрослые дарила. Она старая совсем была, глухая, я раза по три заветные слова прямо на ухо ей кричал! Да какая там банька, только и побрызгала меня водицей, парой щепоток навьей пищи угостила, зато на то сальце, что я принес, прям накинулась. Три кривых зуба во рту, а враз сжевала. Ну, как положено, мне плечико пожевала, а как «съела», так имя дала, какое – не скажу!

– А Грыжатой тебя с чего прозвали? – спросил княжич.

– То другая история, не для твоих ушей, отрок! – огрызнулся разбойник, – Да я пошел…

– Доброй дороги, боги в помощь! – пожелал лесному бродяге Младояр, совсем не обидевшийся – есть же вещи, о коих рассказывать не охота, да и ни к чему.

– И вам, вои, Сварог да Макошь в помощь, а Влесу – без гнева…

* * *

– Жуткий сказ, – признался Младояр, когда «воины княжьего рода» остались одни, – я о таком не читал. Зачем же так мучить мальчиков? Что за обычай такой?!

Тропинка расширилась, жеребцы шли голова в голову, можно было спокойно поговорить. Тем более, до заката оставалось еще немало, сверху не капало, да и любая дорога укорачивается, коли ведется разговор в охотку.

– Не нам обычаи менять, – осадил княжича лекарь, – довольствуйся хоть тем, что этот путь не для тебя. И, как я понял, не для всех…

– Ты не ответил!

– А был вопрос?

– Да. Я спросил – зачем? Ведь под каждым обычаем зерно разума!

– Почти все народы, празднуя повзросление отрока, подвергают тело нового мужа боли, только все по разному. Для одних – это настоящее испытание, скажем – для племен, занимающихся охотой. Не стерпел боли, закричал – оставайся еще год ребенком, без права перейти в мужской дом, а уж о том, чтобы жениться – и разговору нет. Это еще хорошо, иных струсивших в девичье платье наряжают и того, женским делом заниматься заставляют… На целый год. А вот у тех племен, все мужи которых – воины, смелость пытают, умение боль переносить – как себя поведет, сколько выдержит, соответственно и место займет, отличившийся – над всеми другими юношами малым воеводою…

– Не о том разговор, – стоял на своем княжич, – тех обычаев – море бескрайнее, н они – разумны. А вот зачем пытать так, что умереть можно?

– Иные племена людские устраивают испытание для того, что б волю богов прознать – Судьба ли мальчику жить, или умереть должен. Бывает – и без пытки болью. Просто надо прыгнуть – меж отравленных кольев, иль какие лепестки священные не потревожить. Иные – со змеями ядовитыми играют, счастье – у нас окромя гадюк ничего не водится, вот на юге, там…

– Отвлекся, наставник, – осадил ведуна Младояр, – про змей чужеземных – потом!

– Не пойму, о чем ты меня пытаешь? – рассердился Иггельд, – Я же не отрок, а ты не Самый Великий Колдун!

– Я же объяснил, что хочу знать, а ты не понимаешь.

– Если получаешь не тот ответ, ругай себя – стало быть, неверно спросил!

– Ладно. – признал правоту наставника княжич, после чего немного помолчал, жеребцы прошли сотню саженей, за это время Младояр сумел сформулировать вопрос, – Мне показалось, что те испытания, которым подвергал друзей Грыжа Белый Ведун, не только запредельно суровы, они еще и бессмысленны для молодых парней, становящихся юношами. Ведь колдун не стремился убить мальчиков, здесь не было признаков отбора, как ты сейчас сказал – насчет воли богов. Еще раз – смысл? Я не нахожу ответа.

– У тебя нет ответа, а у меня – целых два. – оказывается, Иггельд уже поразмышлял, предвидя суть вопроса воспитанника. Возможно, ведун просто заставил, заодно, привести беспорядочный рой мыслей в голове отрока в стройный, подобно воинскому, ряд. – Итак, первое. Долго продолжающаяся, близкая к нестерпимой, боль может привести к двум результатам. Первый – особое телесное состояние, когда кожа бледнеет, покрывается холодным потом, сердце бьется быстро, но пульс очень слабый. Тоже самое случается со многими тяжелоранеными после боя. Обрати внимание – не сразу после ранения, а чуть погодя. Помогает опий, согревание… Так, оставим лекарские дела. Если юношу доводят до такого, скорее всего, он – умрет. Смысл тут – отсеять тех, кто не перенесет ранений. Другой исход долгой чрезмерной боли – юноша как бы уходит в другой мир, ощущая себя в яви лишь равнодушным свидетелем мучений собственного тела. Боль как бы уходит. Нередко дух долетает до врат нави, испытуемому являются души предков… Переход от мальчика к юноше – это временное посещение нави, причащение тем светом. Ну, у яги причащаешься навьей пищей, получаешь тайное имя, по которому тебя знают только в мире духов, да в княжестве Вия. Повторю первый ответ. Причащение к нави с помощью боли.

– А второй?

– Второй, увы, касается нас непосредственно, – громкий стариковский вздох, – ты совершенно правильно вцепился в этот обряд, молодец! Дух испытывающего беспримерную боль мальчика может не уйти слишком далеко, опытный колдун не допусти этого. Отрок беззащитен в такой момент не только телесно, но и духовно. Избивая, мучая до полного отупения, ведун может затем оставить уже в душе мальчика своего рода надпись, внушить страх на всю жизнь, застолбить место бога… Короче, если в дальнейшем от мальчика, ставшего мужем, даже стариком с внуками, что-то потребуется – колдуну стоит слов сказать – и тот, кого Белый Ведун мучил, на ремнях из собственной кожи подвешивая, все исполнит. Теперь ясно?

– Все мужчины, что за Гремячей живут – рабы Белого Ведуна?

– Не сознающие этого… – добавил Иггельд, направляя жеребца чуть левее. Неожиданно старик резко притормозил, скакун аж встал на дыбы. Младояр, хоть и отреагировал достаточно быстро, все-таки столкнулся с наставником, благо, удержался в седле. – Это для нас!

Можно было и не указывать, княжич уже заметил тоненькую нить, натянутую в сажени от земли. Только на всадника! Подросток повертел головой, ища самострел – ни права, ни слева!

Иггельд спешился, Младояр тоже выпрыгнул из седла на мягкий зеленый мох. Обошли вокруг – вот они луки-самострелы, целых два, стрелки короткие, наконечники – как иглы острые с зазубринами. Такой не убьешь, но поранишь непременно, если не повезет – и через брони кольнет. Иггельд озирался – нет ли кого поблизости, может – здесь еще и засада? Вроде – никого…

– Поставлена для всадника, – сказал Младояр.

– И так понятно, – оборвал его Иггельд.

– Стрелы отравлены.

– Разумеется, – кивнул лекарь, – молочайный яд, запах выдает.

– Поставлено на нас! – закончил княжич.

– Что-то не разгляжу, на одной написано – Млад, а на другой – Игг?

– Луки прикрыты толстым стволом ели, причем их легко увидеть, если ехать на Крутен, но для отправляющихся по направлению к Гремячей речке стрел не заметить, – объяснил паренек, потянувшись, было, к стреле.

– Ты уверен, что дерево тоже не отравлено?

Младояр отдернул руку.

– А как же тогда заряжали самострел?

– В перчатках, само собой… – объяснил Иггельд, затем покачал головой, добавив со вздохом, – А разряжать все одно придется!

* * *

Два дерева впереди оказались срублены, густая хвоя крон напрочь перекрывали тропу. Слева буерак, справа, через полсотни шагов – кусты, посреди коих – видать уже кто-то продирался, намекая – вот тропинка. Что это засада, и старик, и юноша поняли без слов. Младояр извлек лук, изготовил стрелу. Воины спешились, да ринулись вперед, чуть пригнувшись. Мгновение – и оба притаились за деревьями. Ожидание. Кто не выдержит первым – они или те, кто там, в сплошном зеленом месиве кустарника? Птиц не слышно – кто-то есть! Через некоторое время из кустов донесся негромкий хрип. Молниеносно выпустив стрелу, Младояр вновь спрятался за деревом. Возня в кустах. Иггельд перекатился поближе, укрылся за поваленным стволом, вгляделся в кусты. Рука старика так и мелькнула – брошенный нож знал свою цель – глухой стон. Млад тут же выпустил еще одну стрелу, как раз там, где зашевелились зеленые ветки. Вновь возня – и прямо из кустов вывалился, как медведь, огромный человечище. Мало того, что ростом в сажень с парой вершков, еще и такой широкоплечий да толстый, не человек – бычий пузырь надутый! В руках – дубина, из брюха стрела торчит, а харя – что маска застывшая. Понятное дело, иные пустоглазые боли не чуют. Вслед богатырю выступили еще двое, с длинными ножами. Толстяк уставился пустым взглядом на Иггельда, да пошел на лекаря, замахиваясь огромной суковатой дубиной. Правее пошел другой мертвяк. Третий направился к Младояру. Старик легко перекатился налево, привстав – ведун перекувырнулся через голову, не выпуская из рук мечей, вот его седые волосы блеснули позади обоих. Толстяк поворачивался медленно, Иггельд успел ткнуть острием длинного клинка здоровяку под правое колено, и, не дожидаясь результата – встретил развернувшегося пустоглаза, того, что поменьше, лицом к лицу. Глупый замах длинного ножа легко отбит коротким кривым клинком, что держал Иггельд в левой руке, длинный меч правой делает свое дело – голова врагадер держится теперь только на хребте, вся мягкая часть шеи перерезана. Иггельд рассчитал, как всегда, верно – здоровяк завалился направо, не мешаясь. Осталось немногое – умертвить лежащего, что ведун проделал походя.

«Никогда не играй с врагом, даже если у него нет шансов против тебя!» – мелькнуло в сознании Младояра, едва подросток понял, что у нападавшего на него пустоглаза нет никаких шансов, хоть он и на голову выше, и сильнее, небось. Движения замедленны, броней нет и в помине, с таким ножом супротив меча княжича и делать нечего. «Но я могу спотыкнуться, упасть. Нет, никакого риска!» – отрезвил себя паренек. Прыжок налево, вот правая нога отставлена чуть назад, левая быстро вперед, правая за ней, стремительный боевой танец, столь много раз повторенный на учениях. Враг вертит безмозглой башкой, уши красные – еще бы, только что жертва была перед ним, а вот – уже и скрылась из глаз! Младояр позволил себе удар с замахом. Увы, разрубить по-богатырски, так, чтобы надвое от шеи и до паха – не получилось, но удар нанес смертельный…

– Моих три, – Иггельд нашел в кустах еще одного мертвяка, прямо над ямкой между ключиц торчала рукоять стариковского ножа.

– Два с половиной, – не согласился княжич, вытаскивая стрелу из брюха здоровяка.

– Да это так, десятая, – махнул рукой старик, все еще чувствуя себя добрым молодцем.

– Хорошо, треть, – продолжал торговаться Младояр, – итого, ты двоих и две трети…

– Нет, тут моих пять шестых!

– А кто их растревожил первой стрелой?

Быстрый осмотр трупов ничего нового поначалу не дал. Младояр, коему в голову пришла одна догадка, перевернул всех четверых, разрезал рубахи. Так и есть – у троих, включая здоровяка, на спинах – выпирающие продольные рубцы, видать – тоже вырезали ремни из кожицы.

– Я вот чего думаю, Млад… – старик неожиданно посуровел.

– Что?

– Может, мало одного Белого Ведуна изничтожить? Ведь у него, поди, ученики есть.

– Если убить всех, больше никто не будет вешат на ремнях из собственной кожи мальчишек? Я – за, коль будет вече!

– Обычай изничтожить? – раздумывал ведун, – Если у нас с тобой, Младушка, на то право? Так тысячи лет поступали, а мы – враз перечеркнем?

– Мы еще и Белого Ведуна не добыли! – вернул наставника из мира грез на сыру землю Младояр.

* * *

Хуторок смотрелся бы весело – три аккуратные избенки, бревна свеженькие, ставенки резные, даже петушки на крышах раскрашены охрой да киноварью, вот только, увы, преобладал темно-бурый цвет. Кровь повсюду, измазаны двери, из окна свешивается чья та рука, под ней – багровая лужица-студень. Убийцы не пожалели никого – среди восьми убитых оказалось пятеро маленьких детей, и – ни одного взрослого мужа, даже подростка. Верно – на охоту пошли, тут-то хутор, где остались только бабенки да младенцы, и вырезали. Убивали не по-людски – у многих баб кишки намотаны вокруг шеи, младенцы сплошь обезглавлены, да не мечом – рядышком, как бы дополняя картину, пилы…

– Зачем? – повторял княжич, следуя за наставником, как цыпленок за курой, из одного дома в другой, – Зачем, зачем…

– Пока не пойму, – буркнул Иггельд, – на требы не похоже, да и обычая такого нет. Грабить тут нечего, да и не взято ничего. Эх, кабы знал наперед, так просто те пустоглазы не отделались бы…

– Лишенные душ все равно ничего не сознают, – напомнил подросток, постепенно приходя в себя, – Да и потом… То не они! У тех, кого мы у кустов порешили, ножи чистые были. Ходячий мертвец за чистотой не следит, весь в дерьме ходит, разве пустоглаз клинок чистить станет?

Иггельд, ни слова не говоря, быстрым шагом вышел прочь, зашагал к лесу. Младояр хотел, было, спросить – куда, но молодые глаза заметили отдельные капли потемневшей крови – то тут на светло-зеленой травинке, то там на пыльном листе лопуха, а все вместе эти бурые точечки складывались в дорожку. По ней и шел ведун. Уже за хутором стояло одинокое дерево, к нему был привязан щуплый человечек, весь – в крови, одежды порваны, голова – обессилено завалилась набок. Иггельд остановился, как вкопанный, не доходя дюжины шагов, жестом преградив дорогу и княжичу. Глаза искали ловушек. Нет, кажется – все чисто. Рядом сложены окровавленные ножи, даже пила, на зубьях которой нарочито оставлены кем-то куски кожи… Лекарь мягко подкатился к дереву, приподнял голову человечка за волосы. Младояр тут же узнал Бегуню.

– Мертв?

– Жив, – отозвался Иггельд, – и даже – в сознании…

– Чего на помощь не звал? – спросил Младояр.

– Убейте скорей! – молили запекшиеся губы отрока.

Иггельд вытащил фляжку, дал испить Бегуне, затем – протер то место, которого касались губы парня. Взглянул на воспитанника – понял ли тот?

«Яд мог быть нанесен на сухие губы, я о таком слыхал, потом умирает тот, кто целовал, или, как Иггельд – дал испить, потом – выпил сам,» – подумал Младояр. Привязанный облизнулся. Нет, не похоже, чтобы здесь было что-то отравлено.

– Кто убил хуторских? – спросил ведун.

– Я. Я их убил, – голова Бегуни моталась из стороны в сторону, – Мертвецы держали баб, Белый Ведун приказывал, а я… Мои руки – исполняли…

– Крепко же тебя повязали, – молвил Иггельд, отвязывая отрока, и добавил, – кровью…

– А что Белый Ведун наказал тебе о нас? – спросил Младояр жестко.

– Убить, наверное… – равнодушно отозвался Бегуня, сразу по освобождению от веревок осевший на землю, – Как не ведаю, он во сне мне все нашептывал… Да и все равно… Убейте скорей!

– Нет, милок, – покачал головой ведун, – ты, будь добр, наперед нам обо всем расскажешь, а уж сказнить тебя, иль нет – после решим, – Иггельд обернулся к воспитаннику, – значит так, Млад, вымой его, переодень, все, что на нем – сожги! А я покараулю, надеюсь, ты мне доверишь дозором походить?

Хуторок, как и положено любой деревеньке – большой иль малой, – стоял на пересечении реки и дороги. Ну, речка тут была махонькая, считай – ручеек, но напиться, да кое-как отмыть грязь да кровь – годился. Туда и отвел Бегуню Младояр, захватив чистую рубаху и порты. Княжич бегло осмотрел раздетого отрока – против ожидания – ни единой ранки. «Интересно – вот, одним из спины ремни режет, мучает, а других – нет. Чем это он так Бегуню возлюбил, этот Белый Ведун?».

Иггельд успел подобрать для Бегуни жеребца – дожидаться мужчин-хуторян не имело смысла. Не прошло и десятка минут, как тройка путников двинулась дальше. Ехали молча, ни ведун, ни княжич не о чем Бегуню не спрашивали, давая дозреть. Да и ловушек опасались. Иггельд то и дело притормаживал, едва замечал впереди хоть что-то необычное, нет, старик не шарахался от каждого кустика, но – опасался. К вечеру собрались тучи, воздух загустел, зашумели кроны деревьев.

– Может, у меня, Млад, хворь такая, когда кажется – бывал здесь уже, – хитро прищурился Иггельд, – но помнится, когда-то, в молодости, я уже ходил этими местами. И если свернуть от тропы влево – найдем избенку охотную…