Текст книги "Андрей Боголюбский. Русь истекает кровью"

Автор книги: Василий Седугин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

О Софье он почти не вспоминал. Ну нет ее и нет, значит, так надо. Оно даже легче, что ни разу не встретил. Видно, разочаровалась в нем и вернулась во Владимир, ведь, как он помнит, и собиралась она в Суздаль ненадолго. Андрей даже порадовался, что сложилось все так гладко и не надо оправдываться…

Вместо одной недели пробыл он в Суздале целых две. Когда вернулся во Владимир, строители уже возвели колокольню и начались внутренние работы. Однажды, возвращаясь со стройки, лицом к лицу столкнулся с Софьей. Встреча для обоих оказалась неожиданной, и они растерялись.

– Софья, откуда ты? – наконец нашелся он что сказать.

– От подруги, – ответила она, и он заметил, что голос у нее слабенький, а лицо исхудавшее, с синими кругами под глазами. – А ты со стройки?

– Да, на сегодня хватит. Тебя проводить?

Они пошли рядом. Она старательно глядела себе под ноги и молчала. Наконец спросила, пряча лицо:

– Почему мне ни разу не сказал, что у тебя есть девушка?

Слышать такое было неприятно, и он ответил вопросом на вопрос:

– А как ты узнала?

– Случайно увидела вас вместе. Ты что, родился таким хитрым обманщиком?

Она крепко задела его этими словами, но он молча проглотил обиду, сказал:

– Думал, что мы расстались с ней насовсем.

Она кивнула головой, потом как-то отстраненно, будто о другом человеке, стала рассказывать:

– А я не находила себе места, мне белый свет стал немил. Хотела наложить на себя руки, но потом решила уйти в монастырь. Даже наметила в какой – Андреевский женский монастырь в Киеве, который основала княгиня Анна Всеволодовна. Я узнала, что в том монастыре существует школа для девочек, где обучают писанию, пению, швению и разным ремеслам.

– Но ты писать и читать умеешь. Чему тебе там учиться?

– Я сама собиралась девочек учить.

– И что, раздумала?

– Нет, отец не пустил. А одной до Киева не добраться. Еще, чего доброго, к разбойникам или каким другим лихим людям угодишь и пропадешь, не живши веку.

– А мы с другом Якимом хотели сбежать из дома и отправиться путешествовать в Иерусалим, – сказал он, чтобы отойти от неприятного разговора.

– И что? Тоже родители не пустили?

– Да нет, мы хотели тайно сбежать. Запастись продуктами, деньгами и, никому ничего не сказав, поплыть на лодке сначала по Днепру, а потом по Черному морю.

– Здорово! Это даже интересней, чем я задумала.

– А теперь что, замуж собираешься?

– Нет, замуж я теперь не пойду.

– Это почему?

– Вам, мужчинам, верить нельзя. Все вы одинаковые, когда-нибудь да обманете. А я обмана не терплю. Я слово дала замуж не выходить.

– И кому клялась?

– Себе самой. Это самая крепкая клятва.

Потом встретит он ее во Владимире – замужем, с кучей ребятишек, и они весело будут вспоминать свою юность.

II

Федор лукавил, когда говорил, что может легко расстаться с Анастасией и меньше всего думает об этом; наоборот, эти мысли не выходили у него из головы с той самой поры, как он решил жениться на Ефимии. Он чувствовал, что любит ее, и был уверен, что и она любит его. Впрочем, убеждал он себя, любить-то они любят, но не так сильно, как кажется: он встретится с ней, они поговорят, разойдутся и забудут друг о друге. Надо просто пойти к ней и решить дело окончательно и бесповоротно. Но вот на этот последний шаг он никак не мог отважиться и откладывал встречу со дня на день.

А все произошло случайно и неожиданно. Шел он по улице по своим делам и чуть ли не лицом к лицу столкнулся с ней. Они даже смешались на мгновение, а потом радостно заулыбались, обрадованные.

– Ты куда пропал? Я жду, жду, а тебя все нет и нет!

– Дела проклятые завертели совсем. Ты же знаешь, сколько у меня теперь хлопот!

– Понимаю. Тут по дому иной раз дел всех не переделаешь, а попробуй-ка управиться в большом имении!..

– Вот-вот! Встаешь утром и не знаешь, за что взяться, к чему руки приложить.

– Ну и как, получается? Люди тебя слушаются?

– А куда они денутся? Я их всех кормлю, одеваю, обуваю. Благодетелем своим считают.

– А ты и есть их благодетель. Куда бы они без тебя? Одни тиуны и мытники княжеские с потрохами бы съели…

Так шли они не спеша и разговаривали о том, что было уже давно переговорено. Федор изредка взглядывал на Анастасию, видел ее милое личико, доверчивый взгляд и никак не мог приступить к тому разговору, который подготовил многие дни назад. Наконец решился:

– Что я хочу сказать тебе, Анастасия… В общем, изменения в моей жизни намечаются.

– Уж не в военный поход тебя князь собирается отправить? – обеспокоенно спросила она.

– Да нет, никакой войны пока, слава Богу, не предвидится.

– Тогда задумал какое-нибудь строительство в далеких селах! – сделала она новое предположение. – Так обязательно ли тебе там присутствовать? Пошли вместо себя надежного человека, пусть расстарается. Не все тебе по разным стройкам да починкам мотаться!

– Если бы! Все гораздо хуже, – гнул он свое.

– Ну в чем дело? Не томи душу.

– Женить меня хотят…

– Кто?

– Князь Юрий Долгорукий, – соврал он; признаться, что это было его собственное решение, ни сил, ни храбрости у него не хватило, и чувствовал он себя прегадко и препротивно и готов был хоть сквозь землю провалиться.

– Но как он может распоряжаться твоей судьбой? – недоумевала Анастасия. – Ведь ты – боярин!

– Он мой воспитатель. Я рос без отца и матери, и князь и княгиня заменяли их…

Ему было противно говорить эти слова еще потому, что ни Юрий Долгорукий, ни Серафима никогда не принуждали ни его, ни Якима, ни Улиту к чему-либо, наоборот, поддерживали их самостоятельность и боярское достоинство. Дети Кучковы росли в своем боярском тереме и в то же время как бы под сенью княжеской власти, но их ни в чем не ущемляли и ни в чем не ограничивали.

– И на ком же хочет тебя женить князь Юрий Долгорукий? – спросила Анастасия, и голос ее заметно задрожал.

– На соседке. Может, знаешь такую – Ефимию.

– На этой старухе?

– Какая она старуха? Ей не больше сорока.

– Для тебя она старая! Никак тебе не пара! Может, князь пошутил? Поговорит и забудет?

– Нет, это решено. И я ничего не могу изменить.

Анастасия зашла перед Федором и стала глядеть ему в глаза. По щекам ее потекли крупные слезы, она их не вытирала.

– А как же я? Как же я, Феденька? Ведь я люблю тебя!

У Федора забегали глаза, он отвел взгляд в сторону, пожал плечами. Ему было больно и стыдно за себя, за то, что сотворил.

– Я человек подневольный. За меня князь все решил.

Анастасия продолжала пристально смотреть ему в лицо, наконец стала говорить как-то отрешенно, будто не о нем, а о каком-то другом, постороннем человеке:

– А ведь это не князь тебя заставляет жениться, нет. Это ты, Феденька, решил. Это твоя воля, твое желание. Потому что жадность тебя съедает. Житья не дает. За два года я до последнего ноготка тебя узнала. Не можешь ты спокойно спать, когда под боком такая богатая невеста объявилась. Состояние ее несметное хочется получить. Еще богаче стать. Но знай, Феденька, что алчность тебя погубит. Не будет тебе счастья в жизни. Потому что на чужом несчастье своего счастья нельзя создать. Поймешь потом, да поздно будет.

Анастасия повернулась и медленно, будто слепая, пошла вдоль улицы. Федор смотрел ей вслед, растерянный и обескураженный.

III

С наступлением холодов молодежь ушла с лугов и улиц и стала хороводиться в домах – у кого помещение попросторней и хозяева веселье любят. Девушки приходили с прялками, парни несли гусли, свирели, барабаны, а также лучины и свечи. На этих посиделках пели, танцевали, вели различные разговоры, рассказывали забавные истории, ну и, конечно, влюблялись.

Яким посещал дом, расположенный недалеко от своего терема. Пришел с запозданием, когда вечеринка была уже в разгаре, присел на скамейку возле порога. К нему тотчас подскочила Авдотья. Она была влюблена в него и почему-то считала, что и он скоро влюбится в нее, надо только немного посодействовать этому. При каждой встрече старалась достичь этого различными способами и надоела ему хуже горькой редьки.

– Как хорошо, что ты пришел, – тотчас начала она тараторить, ухватив его за руку и прижимаясь рыхлым телом. – Хочешь для тебя спою?

Пела она прескверно, но считала себя лучшей певицей хоровода. И в остальном была на удивление самоуверенной и бесцеремонной.

– Спой, а я послушаю, – сказал он, чтобы отвязаться.

– Тебе нравится мое пение?

– Я в восторге!

– И Евдоким обожает. Он мне даже сказал однажды, что готов на мне жениться, только бы я дала согласие.

И Авдотья заглянула ему в глаза. Она нагло врала, никогда Евдоким, неторопливый и вдумчивый сын кузнеца, не ухаживал за ней. Яким это хорошо знал, но не перечил: пусть потешится, пытаясь вызвать у него ревность; да и говорить было ей бесполезно, слова она пропускала мимо ушей и творила, что ей заблагорассудится.

– Я погуляю на вашей свадьбе с Евдокимом, – проговорил Яким, чтобы хоть чем-то досадить Авдотье.

– Негодный! Ты еще смеешь меня разыгрывать! – полушутя, полусерьезно стала она хлестать его пухлой ладонью. – Ты прекрасно знаешь, что ни за кого, кроме тебя, замуж не выйду!

– Ну ладно, ладно. Иди и спой что-нибудь душещипательное, – примирительно проговорил он.

Только она увлеклась пением, как он незаметно выскользнул из избы и пошел по улице. Он любил безлюдные улицы ночью – хорошо было прогуливаться по ним и мечтать о чем-нибудь своем. Мысли лезли разные, но чаще вспоминалась девушка, к которой на летних хороводах он так и не решился подойти. Наверно, слишком бойкая была, потому и отпугивала. И красивая. Наверняка у такой и парень должен быть смелым и отчаянным, а он, Яким, этими качествами не отличался, и он знал это, поэтому и наблюдал за ней только издали. Но проведал про нее многое. И что звать ее Ефросиньей и что она из семьи гончаров. Мастеровые в городах селились друг возле друга в основном потому, что умение передавалось из поколения в поколение, а также еще и по той причине, что так легче было найти поддержку. Здесь стояли группы домов, в которых жили только или гончары, или ювелиры, или оружейники, или кузнецы… Вот сейчас шли строения гончаров, значит, Ефросинья должна жить где-то здесь, и молодежь проводит вечеринки в какой-нибудь из этих изб.

Он прислушался и тотчас услышал гомон, доносившийся из большого дома. Значит, в нем собрались парни и девушки, значит, здесь должна быть и она. Войти в дом он не решался, потому что знал: чужаков бьют. Явись он сейчас не в свой хоровод, его исколотят и даже имени не спросят. Так и они у себя на посиделках поступали с незваными гостями. На лугах – это пожалуйста, ухаживай за любой девушкой, а зимой будь добр каждый сиди в своем гнездышке. Правда, ходили они иногда по чужим посиделкам, но только сообща, когда соперникам затевать драку было опасно, могли и поколотить, но в одиночку лучше не являться. Поэтому он сидел на крыльце в надежде, что, может, она выйдет и он увидит ее лишний разок…

На улице послышались шаги, подошла женщина, неся в руках кулечек, наверно, с солью, которую заняла у соседки.

– Ты кого здесь караулишь? – спросила его не сердито.

– Никого, – опасливо оглядываясь, ответил он.

– Ну ладно, ладно, не скрывай. Поведай имя, я могу и вызвать.

– Ефросинья, – вырвалось у него, и он тут же пожалел, что проговорился: она ни сном ни духом не знает о нем и неизвестно, как отнесется к его просьбе.

– Хорошо, жди, – улыбнулась женщина одними глазами и вошла в дом.

И тут Яким вновь испугался, что сейчас парни и девушки выйдут наружу и станут насмехаться над ним. Надо же было такое натворить! Все лето проходил вокруг да около, а тут вознамерился вызвать девушку с посиделок! Нет уж, лучше уйти от греха подальше, потом стыдно будет вспоминать, как над ним потешались!

Он уже отошел на почтительное расстояние, как дверь избы открылась, вместе с паром наружу вырвался нестройных гул голосов и звуки музыки. По крылечку сбежала девушка:

– Яким, подожди!

Он остановился, вгляделся: она! И даже по имени назвала!

– Ты чего хотел? – спросила она, приблизившись к нему.

– Просто так, – растерянно ответил он. – А как ты узнала, что это я тебя позвал?

– Больше некому, – весело проговорила она.

При свете полной луны было видно, как глаза ее лукаво улыбались, и это его успокоило.

– Прогуляемся? – спросила она.

– Да, конечно.

Город заливал лунный свет, возле домов и заборов таилась плотная темень, снег скрипел под валенками, будто свежая капуста, тишина умиротворяла и настраивала на неторопливую беседу.

– Весело было на вечеринке? – спросил он.

– Очень!

– Жалко было уходить?

– Да нет. С тобой интересней.

Это ему польстило. Немного погодя спросил:

– А как ты узнала мое имя?

– Спросила у ваших девчонок.

– Так ты заметила, что нравишься мне?

– Конечно. И давно!

– А я думал, что только один знаю, – растерянно проговорил он, и она засмеялась – засмеялась тихо, не обидно, как бы про себя.

– А я все боялся подойти. Думал, вдруг прогонишь!

– Ну и что! Мало ли ребят, кому девушки отказывают в ухаживании. Ничего обидного в том нет. Насильно мил не будешь.

– Это верно, – проговорил Яким, вспомнив Авдотью.

Они стали встречаться каждый вечер, и она даже привела его на посиделки. Парни встретили Якима настороженно, но рядом с ним постоянно крутилась Ефросинья, и никто не решился задраться: видно, она верховодила среди сверстников и ее побаивались!

Когда он проводил ее до дома в третий раз, она, взяв ладонями за щеки, притянула его к себе и поцеловала в губы. У него закружилась голова, а улица полетела куда-то кувырком. Идя домой, он с ликованием в душе решил, что обязательно женится на этой замечательной девушке.

Так уж сложилось в их семье, что Якиму его старший брат Федор был за отца, без его совета и одобрения он ничего не делал. Брата в Суздале не было, он недавно женился и уехал в имение своей жены. Якиму пришлось отправляться туда.

Федора застал на скотном дворе, он распекал работника, который вовремя не задал корма коровам.

– Где ты был утром во время дойки? – орал он на здоровенного, заросшего густой щетиной мужика. – Спал, наверно, под боком женушки и про обязанности свои забыл!

– Да ить я… – начал было оправдываться тот, но Федор не давал ему спуску:

– Сколько раз я тебя заставал спящим на скотном дворе? До каких пор будет продолжаться это безобразие? Сегодня же выкатывайся из моего имения со всеми пожитками и отправляйся на все четыре стороны!

– Боярин, в последний раз! Буду изо всех сил стараться, живот положу ради скотины, только оставь Бога ради, не выгоняй!

– И не проси! Сегодня же чтобы духу твоего не было!

Когда вышли со скотного двора, Яким сказал Федору:

– Что ты с ним так строго? Ну поругай, ну попугай еще разок, но выгонять из дома семейного человека?!

– А что делать? Разленился совсем. Куда ни поставь, ничего не хочет делать. Вот бы лежать ему и днем, и ночью, а вместо него кто-нибудь трудился.

– А жена что, лучше его?

– Такая же лежебока. Удивляюсь, как она младенцев своих во сне не задавила. Два сапога пара!

– И много у них детей?

– Да как у всех, пяток, если не больше.

– И куда они теперь пойдут?

– Как куда? К Ефимии. Будут умолять, чтобы заступилась, а той только этого и надо. Любит быть добренькой и милостивой. Простит и этих. А ты чего приехал?

– Разговор есть серьезный.

– Ишь ты!

Потом, кинув на него пристальный взгляд, произнес уважительно:

– Вымахал ты за последнее время, совсем взрослым стал. Да, бегут года! Старые старятся, молодые растут. – И вздохнул притворно, видно подразумевая под старящимся человеком самого себя – ему же было тогда двадцать два года.

Увидев в начале разговора хорошее предзнаменование, Яким не стал тянуть и сразу перешел к делу.

– Жениться я надумал. Вот за советом к тебе приехал.

– Жениться – это хорошо, – одобрительно проговорил он. – Я вот женился, совсем другим человеком стал. Намного серьезней и основательней. Все пустые мысли из головы вылетели. Но столько забот сразу наваливается, успевай поворачиваться. Что, и невесту подыскал?

– А как же, есть и невеста.

– Из богатых?

– Не очень.

– Это, брат, плохо. Любовь – она, конечно, великая вещь, но длится не больше пяти-шести лет. А вот богатство дается на всю жизнь!

– У кого-то и любовь бывает вечной.

– Ну, это ты сказки рассказываешь. Я же все больше вижу вокруг, как супруги ругаются и дерутся.

– Милые ругаются, только тешатся.

– Эко ты, брат, набрался разной ерунды, слушать тошно! Ну ладно, давай зайдем в терем, поедим поплотнее, разговор веселее пойдет.

Челядь быстро собрала на стол.

– А где Ефимия? – задал вопрос Яким.

– К подруге укатила супружница, – скривив жесткие губы, ответил Федор и предложил: – Налить?

– Нет, не хочется.

– Совсем не пьешь или иногда пригубливаешь?

– В рот не беру.

– Это хорошо. А я, брат, стал баловаться. Как прибыл в это захудалое имение, как взялся латать в нем дыры, не могу обойтись без хмельного. Устаю к вечеру, хоть выжимай. А бокальчик-другой помогает.

Выпил, принялся за еду. И почти тут же начал ворчать:

– И приготовить не могут как следует. У нас какие наваристые шти готовят, блины какие пышные пекут, пирогами можно просто объесться! А тут то недосолят, то пересолят, то черт-те знает какую бурду наварят, в рот не возьмешь.

– Ты, брат, просто придираешься, – сказал Яким, пробуя мясные шти. – По-моему, не хуже наших сварены, а мясо мне даже больше нравится. У нас его всегда переваривают, на вкус как мочало получается. А тут оно чуточку недоваренное, сочное, прямо пальчики оближешь!

– Тебе всякое впору, только бы побольше! Ну ладно об этом. Ты мне лучше расскажи о своей невесте, кто такая, из какого роду-племени.

– Да какого роду, коли из ремесленных…

– Из ремесленных? Ты, родовитый боярин, собираешься жениться на незнатной? И каким же умом думал?

– Я люблю ее.

– Любит он! – всплеснул руками Федор. – Но хоть приданым ты интересовался? Сколько тебе дадут за нее?

– Я достаточно богат и без этого.

– Я тоже богат! – вскочил с места Федор и забегал по трапезной. – Наравне с тобой! Одинаковые у нас с тобой богатства – ни больше ни меньше! А ведь все время думал о приращении! И женился не на какой-нибудь захудалой девице, у которой выехать в честной народ не на чем, а взял богатую одинокую женщину с обширными землями и угодьями! Вот как я поступил. Так и тебе советую сделать!

– Ты – это ты, а я – это я, – уперся Яким. – Все равно женюсь на моей Ефросиньюшке.

– Не будет тебе моего благословения! А я тебе и отец, и мать в одном лице!

– Обвенчают и без твоего согласия.

Федор остановился посреди помещения, стал глядеть на брата. С детства знал его упрямый характер. Вроде и мягковат, и уступчив, но если что-то задумает, обязательно сделает по-своему, ни за что не переубедишь. Верхняя губа у него тонкая, а нижняя пухленькая, но когда заупрямится, они превращаются в узкую полоску, а взгляд темнеет и становится непроницаемым – все, близко не подходи! Это он и прочел сейчас на лице Якима. Поэтому сразу осекся, обмяк и неловко присел на место, принялся за хлёбово.

Наконец спросил глухим голосом:

– Давно хоть встречаетесь?

– Пять дней.

Федор кинул ложку, проговорил в сердцах:

– Вот современная молодежь! Без ума, без соображения! Толком не узнал своей невесты, а туда же – жениться!

– А ты совсем не дружил. Послал сватов и женился. Не так? – съязвил Яким.

– Сравнил! Я в годах, мне уж сколько! И ей какие годки пошли? Она старше меня. Мы уж столько пожили, повидали.

– И чего она повидала в здешних лесах? Медведей да волков? В Суздаль хоть приезжала разок? – продолжал язвить Яким.

– Я тебе поговорю! Я тебе поговорю! Возьму ремень и, как в детстве, выпорю!

– Ну, допустим, я уже тебе не дамся, – солидно проговорил Яким и повел плечами для убедительности. – Если ты стал взрослым, то и я не мальчик.

– Ладно, ладно, – вдруг примиряюще проговорил Федор. – Погорячились, и хватит.

Он уже понял, что с Якимом ему не совладать. Поступит так, как задумал, его не переубедишь. На худой конец, тайно обвенчается в одной из церквушек, и никто ему не сможет помешать. Если упираться и стоять на своем, совсем можно испортить братские отношения и только проиграть. Да к тому же, признал про себя Федор, брак по расчету очень тяжел. Так тяжел, что уже в первые недели человек еле несет его, и брак вот-вот может сорваться. Не лучше ли уступить в просьбе брата?

И он сказал:

– Раз надумал жениться, женись. Имение мы разделим пополам, будете жить не бедно. Только выполни одну мою просьбу.

– Слушаю.

– Дай слово не жениться полгода. Приглядитесь друг к другу, узнайте побольше. Может, это просто увлечение, месяцок-другой пройдет, оно и испарится. Успеете еще, наживетесь!

– Я уже полгода в нее влюблен. Уверен – не разлюблю.

– Вот и славно. К этому полугоду прибавь еще столько, вот тогда я без разговора дам свое благословение. Договорились? – И Федор, признавая независимое положение Якима, протянул ему через стол руку. Тот немного подумал и пожал ее.

– Вот все и разрешилось, – с облегчением произнес Федор, как видно всерьез начинавший тяготиться напряженной обстановкой разговора. – А теперь расскажи, что там нового в нашем имении, что говорят в Суздале?

Проводив брата, Федор улегся на кровать и задумался. А поразмышлять было о чем. Слова Якима разбередили его душу, на многое заставили взглянуть по-другому. Жизнь у него пошла не так, как он замышлял, не так, как ему хотелось. Думалось: женюсь, заграбастаю огромное состояние жены, присоединю к своему – и вот он, предел мечтаний! Самый богатый человек во всем Суздальском крае, живи спокойно и беззаботно, ни о чем не думая! А все получилось наоборот.

Началось с того, что вскоре после свадьбы он невзлюбил свою жену. Ему противно было находиться рядом с ней, толстой, потной, неряшливой. Баню Ефимия не любила, и от нее сильно разило потом. По утрам она звала девок, и те подолгу с гребенками в руках искали в ее волосах гнид. От этой картины Федора чуть не тошнило. А ближе к ночи она приглашала его в свою светлицу гнусаво-приторным голосом:

– Голубок, иди приголубь свою голубицу!

В имении жены дел было невпроворот. Родители у Ефимии умерли, и она осталась единственной наследницей. Сначала по малолетству, а потом из-за незнания и лености она совсем не руководила хозяйством, и оно было запущено до невозможности. Когда он впервые подъехал к терему, то был поражен его жалким видом: стены с одной стороны были подперты бревном, тесовая крыша покрыта зеленым мхом и кое-где провалилась, а окна заткнуты тряпьем. Внутри тоже было не лучше, полы в ряде мест прогнили, а печь дымила, отчего потолок был черным от сажи. Когда они с женой улеглись в кровать, перина оказалась жесткой и неровной, от нее шел прелый запах, и Федор полночи не мог уснуть. И первое, что он приказал сделать наутро, – выкинуть ее на двор, вытряхнуть из нее трухлявые перья и сжечь, а вместо них наложить свежего сена. Потом прошелся по другим горницам и приказал проделать то же самое с остальными постелями.

Потом в терем были согнаны дворовые девки: они под наблюдением Федора отскоблили и вымыли все полы, стены и потолки. Было вытащено много грязи и пыли, и в горницах, и светлицах стало легко дышать. Из Суздаля привезли цветное стекло и вставили в окна, в помещениях заиграли солнечные лучики.

А потом Федор принялся за ремонт терема. Мужики доставили из леса деревья и напилили бревна. Пилы тогда были только поперечные, поэтому для изготовления досок применялся другой способ. Бревна с торца прорубались на толщину досок, а потом в полученные трещины вбивались клинья, которые гнались по всей длине бревна. Затем в дело вступали рубанки. И вот во дворе терема началось веселое оживление, а Федор ходил радостный и довольный: все это началось с его появлением, благодаря его повелению и настойчивости и скоро он сумеет так перестроить и преобразить все имение!

За месяц управился с теремом, потом перешел на хозяйственные постройки. Заодно стал интересоваться работой приказчика и ключника. Ключник ведал внутренним хозяйством боярского терема, а приказчик распоряжался всеми земельными угодьями имения. Ключником был Захар, высокий, широкоплечий, с сильными руками сорокалетний мужчина с неугомонным характером, он бегал по двору спотыкающейся походкой, кричал и подгонял челядь и дворовых, пугал и ленивых работников, и степенных старушек, от него вихрем улетали куры. Захар был себе на уме, успел за время своего правления хапнуть немалый капитал, о чем говорил добротно выстроенный дом, но он нравился Федору тем, что старался навести порядок и умело помогал ему во всех начинаниях; если его сместить, думал Федор, то новый человек будет воровать еще больше, чтобы обогатиться, и он оставил его на прежней должности. Только пригрозил:

– Буду проверять каждую циферку!

Захар понимающе улыбнулся и тут же умчался подгонять своих подопечных.

Кое-как наладив работу, Федор решил проехаться по всему боярскому владению жены, чтобы установить точное число домов и жителей, потому что на этом могли строиться злоупотребления приказчика. С удовольствием наблюдал, как на пути встречались новые селения – починки в один или несколько домишек; здесь люди пришли на землю недавно, здесь начиналась жизнь, которая будет продолжена последующими поколениями. Останавливался он на денек-второй в деревнях и селах, уже обжитых, с раскинувшимися вокруг пашнями, огородами и садами; на завалинках сидели старики и старухи, по улицам бегали голопузые ребятишки. Из бесед выяснялось, что многие отделялись из больших семей и заводили свое хозяйство, но больше приходили в эти края из Южной Руси, разоряемой половецкими набегами и междоусобными войнами князей. Всего этого не знала Суздальская земля, поэтому и манила к себе беженцев спокойной жизнью, возможностью трудиться, не боясь за собственную жизнь и жизнь своих домочадцев. И встречались в Суздальской земле названия новых городов и сел, принесенных переселенцами из родных мест Южной Руси: Киево, Киевцы, Переяславль, Звенигород, Перемышль, Стародуб, Вышгород, Галич, реки Лыбедь, Трубеж, Почайна…

Как-то напал на большую группу мужиков, занятых вырубкой леса. Стучали топоры, визжали пилы, от многочисленных костров в небо поднимались клубы дыма. Федор подошел к одному из них. Сидело с полтора десятка человек, в большом котле варился обед.

– Добрый день! – приветствовал он крестьян.

– И тебе доброго здоровья, – за всех ответил высокий мужчина с жилистыми руками и корявыми пальцами. – Садись поближе к огоньку, гостем будешь.

– Федором меня звать, – представился он крестьянам. – Боярином новым вам буду.

– Ну что ж, нам что ни поп, тот батька, – кивнул головой мужик и назвался: – Меня Евдокимом кличут.

– Что варите? – поинтересовался Федор.

– Репу заправили, а к ней прибавили кусок дикого кабана. Тут наши охотники походили по лесу, напали на целое стадо. Так что с мясом сегодня.

– И часто мясом пробавляетесь?

– Не жалуемся. Зверья в лесу много, промышляй – не ленись. Ну и сам посуди, боярин, как без мяса при нашем труде? Дерево свалить да еще пень выкорчевать столько силы требуется! Нельзя нам без мяса, не справимся с работой.

– Готовите новый участок под пашню?

– Да, старый истощается. Может, еще пару лет послужит, а потом бросать придется.

Знал Федор про тяжелый труд крестьян, живших подсечным земледелием. Брали они большие участки леса, спиливали и срубали деревья, выкорчевывали пни, сжигали в огромных кострах. Такая земля, удобренная полученной золой, давала хороший урожай четыре-пять лет, а потом приходилось перебираться на новое место и все начинать сызнова. Встречал на пути он немало пустошей, селищ, печищ – это места, где недавно жили и работали крестьяне, но вынуждены были бросить из-за истощения земель.

– Слышал я о вашем тяжелом труде, – сказал Федор. – Да и видеть приходилось в своем имении. Вот только одно спросить как-то не удосужилось: что вы делаете с пнями из-под столетних деревьев, неужели выкорчевываете?

На загорелом от солнечных лучей и пламени костров лице Евдокима появилась снисходительная улыбка, он ответил:

– Да нет, боярин, тут наши деды и прадеды иной способ придумали. Складываем мы костры не где попало, а как раз на этих здоровенных пнях и выжигаем их так, чтобы корни не давали побегов. Ну а потом они сами в земле сгниют.

– И какой урожай получаете? – продолжал допытываться Федор.

– Да по-разному. Сначала, пока земля свежая да золы много, богатый урожай снимаем, по ржи сам-пятый, а то и сам-восьмой получается, а по овсу немного поменьше. Нам хватает и на еду, и на то, чтобы с податью расплатиться.

В это время пожилая женщина стала разливать по глиняным чашкам варево. Евдоким предложил Федору:

– Откушаешь с нами, боярин, не побрезгуешь нашей едой?

– Не побрезгую, – с улыбкой ответил Федор и принял из рук женщины ломоть хлеба, чашку с наваристым хлебовом и куском мяса; тут же в чашке лежала деревянная ложка.

Он пристроился поудобнее и стал есть. Рядом мощно, напористо гудел костер. Метались трепещущие языки пламени, в раскаленных вихрях клубился прозрачный дым, устремляясь ввысь. Взлетали горящие веточки, чертя дымные дуги; изредка на незащищенные места тела падали искорки и жалили тело. Буйство огня влекло к себе, и Федор невольно отрывался от еды и как зачарованный смотрел на костер.

Еда ему понравилась. Он съел всю чашку, поблагодарил и собрался ехать дальше. Его провожал Евдоким. Попридержал за уздцы коня, пока Федор садился в седло, спросил с тревогой в голосе:

– Подать, боярин, не собираешься повышать? Нет таких намерений?

– С чего бы? Войны нас обходят стороной, в Суздальской земле тихо и спокойно. Вот, не дай Бог, война грянет!

– А что, слышно что-нибудь?

– Да вся Русь воюет. То половцы нагрянут, то князья между собой ссору затеют. А на каждую войну большие средства требуются.

– Да уж, конечно…

– Но, на наше счастье, князь Юрий Долгорукий тихо-мирно сидит в своем Суздале и в княжеские распри не вмешивается.

– Вот бы ему и дальше так сидеть!

– Я тоже так думаю! – весело проговорил Федор и хлестнул своего коня.

Около месяца понадобилось Федору, чтобы объехать все селения. Наконец вернулся в терем, вызвал к себе приказчика и сказал:

– Треть домов у тебя не учтена, треть подати боярская семья недополучала. Куда шли средства?

Тот начал клясться и божиться, что трудится честно и бескорыстно, что знать не знал и духом не ведал о новых починках, потому что давно не ездил по боярским владениям из-за своей немощи и частых болезней. Вид у приказчика был цветущий, щеки расплылись от жира, а глаза превратились в узкие щелочки, поэтому Федор не верил ни одному его слову и тут же вынес решение: приказчик сдает все свои дела и отправляется на все четыре стороны.