Текст книги "Том 4"
Автор книги: Василий Ян
Жанр:
Историческая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 33 (всего у книги 42 страниц)
У нас принято говорить, что русское земледелие идет под гору, что русская деревня разоряется. Но нельзя обобщать все русское земледелие.
Россия настолько велика и разнородна, это такой пестрый ковер, сшитый из кусков настолько различной ценности, что можно говорить только о земледелии разных уездов. Одни уезды богатеют, а рядом с ними – местности, какие, несмотря на всевозможную поддержку, пустеют, и мужики из них разбегаются.
Мне приятно было встретить одного, очень работящего и деятельного, бодрого хозяина-земледельца, верующего в хорошее будущее, а это среди нынешних приунывших помещиков – большая редкость.
«Люблю я землю, как какое-то живое существо, – рассказывал мой собеседник – и негодую, когда с нею скверно обращаются. Не причисляйте меня к тем ворчунам, которые всем недовольны, ничего хорошего не замечают и не верят, и не ждут, что придет лучшее будущее, потеряли всякую надежду.
Я же, напротив, принадлежу пока еще к очень немногочисленному отряду русских людей, искренне верящих в светлую судьбу нашего Отечества и не находящих настоящее столь плохим, что следует отчаяться.
Отживающее дворянство, старики помещики, воспитанные еще на крепостном праве, избалованные всем – и воспитанием, и своей роскошной первоначальной жизнью, и всеми мероприятиями правительства, доставившего им столько льгот и привилегий, теперь, когда все условия сельского хозяйства изменились, эти «стрекозы-помещики» остались при своих прежних барских потребностях и замашках. Понятно, они ворчат, и вот они-то и составляют класс недовольных людей, больше всего печалятся об участи поместного дворянства.
От одного из таких господ я слышал такое типичное высказывание: «И чего жалуемся мы, воспитанные на дрожжах крепостничества? Дали нам выкупные – мы их проели; устроили частные банки, повыдавали нам ссуд – мы их проели; учредили Дворянский банк, опять стали выдавать ссуды – и их мы проели; открыли соловексельный кредит – мы и его проели; постарались забрать деньги под частные закладные – и эти деньги мы проели! Словом, отяготили землю долгами чуть ли не в полной сумме ее стоимости, так что нам дальше и двинуться некуда. Теперь, когда всякий кредит исчерпан, стали подумывать о том, как выбраться из той петли, которую сами же над собой затянули. Обещают дать еще мелиоративный кредит – для улучшения состояния имений и увеличения их доходности; мы уже раздумываем – удастся ли его проесть? А это еще неизвестно. Кажется, на сей раз присмотр за расходованием этих денег будет очень строгий…»
В этом высказывании характерно выставилась жизнь этого типа дворян «помещиков-стрекоз», вся их история за последние десятилетия. Есть, конечно, и среди них исключения, но редкие.
Например, один помещик имел 270 десятин земли и жил самым аккуратным образом, перевертывал каждую копеечку, прежде чем ее израсходовать, это в то «золотое время», в 70–80 годах, когда рожь была по рублю за пуд, а овес по 70 копеек. За эти годы сей помещик скопил до сорока тысяч, на них купил еще 800 десятин у разорявшихся соседей «стрекозиного» типа. Теперь со всей земли он получает до шести тысяч рублей чистого дохода.
«Как ни дешев, – говорит он, – кредит в Дворянском банке, но дай Бог от него держаться подальше, лучше своими деньгами изворачиваться. Только те земли приносят доход, какие не имеют долга. А помещики «стрекозиного» типа по теперешним временам остались, как раки на мели. Они привыкли жить на широкую ногу, ибо доходы былого времени не чета нынешним, позволяли себе проживать весь доход с имения, ничего не оставляя на «черный день», не научились ограничивать, сдерживать себя, соразмерять расходы с доходами. Один знакомый сосед искренне горевал, что ныне он не может каждый день всовывать своему сыну-пшюту, бездельнику, четвертную кредитную бумажку в его жилетный карман, «на мелкие расходы»!..
Эти господа «стрекозиного» типа в денежных делах поступали совершенно как дети. Например, получившие ссуду под имение тратили ее на совершенные пустяки, или, в лучшем случае, на вещи бесполезные и бездоходные. Так, один помещик, получив ссуду банковскую, выстроил за 30 тысяч здание для конского завода, не приносящего никакого дохода. Другой, добившись увеличения размера ссуды, в конце концов истратил деньги на певиц местного кафешантанного хора, заставляя их распевать куплеты в костюмах, состоявших только из ленточек на шее и коленях. Третий, получив ссуду, укатил на два года за границу и возвратился домой, лишь когда имение было поставлено на торги за неплатеж процентов с займа. Четвертый – выстроил на сумму кредита паровую пеклеванную мельницу и крахмальный завод, верстах в трех от ближайшей воды, и подвозил ее бочками, наймом за деньги… Можете сообразить, сколько он понес убытку, если в день приходилось тратить только на воду 30 рублей?.. Таких печальных примеров можно привести сколько угодно. Все они – одно и то же бестолковое российское проедание и мотание денег.
Появилась категория земледельцев иного, «муравьиного» типа. Получив в наследство от своих промотавшихся отцов – «стрекоз» перезаложенные имения, дети – «муравьи» всецело ушли в сельское дело, и кое-где можно видеть результаты их упорного труда. Они смотрят на сельское хозяйство как на коммерческое предприятие, заботятся о том, как увеличить его доходность, живут в деревне сами, не полагаясь на добросовестность управляющего, говоря: «Жить в деревне можно и должно; земля-матушка всегда вознаградит труд земледельца, если последний не зевает и внимательно относится к своим, в части земли, обязанностям».
Эти «муравьи» следят за литературой о сельском хозяйстве, не боятся рискнуть проводить опыты, вводят многопольную систему с травосеянием и корнеплодами и всегда получают доход с десятины выше, чем у соседей «стрекозиного» типа…»
Когда, стоя в поле у жнивья, мы беседовали с одним из таких помещиков – «муравьев», подъехал на велосипеде седой господин, оказавшийся уездным предводителем дворянства. Он пожаловался на самовольно запаханную крестьянами землю. «С верхушки холма межевой столбик постепенно передвигался вниз. Затем перепахали ручей и влезли пашней на дорогу! Постоянные потравы, и свиньи на нашем огороде…»
Как объяснил мне помещик – «муравей»: «Наш земский начальник, это «барин» в лучшем смысле слова, хотя может оказаться и в противоположном его значении. Но стоит ли ему быть этим «лучшим барином», когда непонятны и загадочны его опекаемые?
Наши мужики все народ крещеный, но, по-моему, такой таинственный вопрос, такой сфинкс, что я не знаю, что же такое в действительности наша серая масса, вся эта «Святая Русь»?Варварство ли и татарщина это, или «Третий Рим»?
А наш барин возмущается их недоверчивостью, обманами, насмешками, подозрительностью. Если льготы им делать, то говорят: «Блажной барин!», «Тронулся!». Не понимает: «Почему мужицкие гонения на меня?»
Доходность мужицкого хозяйства столь незначительна, что крестьянин дрожит над каждым своим шагом, чтобы какой-либо оплошностью не уменьшить свою крохотную прибыль. Но отчего же он беден? Не от того ли, что он не развит, не имеет сельскохозяйственного образования, туп, и не умеет взять с земли того, что само в руки дается? Нужно знать только, как это взять?
Нет! Крестьянин беден потому, что никто не хочет, чтобы он был богат.Мало ли бед навалилось на мужика? Что же касается до его умственного развития, то я вовсе не согласен с тем, что он будто бы не развит и туп. Он необразован, но более умен, да и хитрее, чем это кажется барину-интеллигенту…»
НА «СУПРЯДКЕ»1898
– Манька! Сегодня Петька обещался на «супрядки» с тальянкой прийти, плясать будем.
– А положит ли кто нам на свечки?
– Жди! Наши ребята даром целоваться хотят. Говорят: и то вам честь, что к маленьким пришли!
– А ты бы попросила своего Ванюху положить на всю компанию, он бы и дал!
Такими фразами обменялись две девочки лет 10–12, собираясь на свою детскую «супрядку». У каждого возраста своя «супрядка». Есть для маленьких, которые утром ходят в школу, а вечером собираются в просторной избе, прядут нитки, поют новые песни – частушки – и играют в разные игры.
Подростки в 14–16 лет собираются тоже отдельно, и, наконец, взрослые девушки имеют свои, старательно устроенные «супрядки» и своих постоянных участниц с их поклонниками.
В каждой деревне есть две-три или более таких «супрядок», и между ними происходит соревнование и в умении петь и танцевать, и в одежде участниц, и в убранстве избы, так что тот, кто переходит из одной «супрядки» в другую, «изменяют компании».
С сыном хозяина избы, где я ночевал, мы вышли на улицу деревни и присоединились к толпе парней, которые медленно шли вдоль по дороге и пели песни.
Месяц был на ущербе, и снег, засыпавший все кругом, озарялся слабым голубоватым мерцанием. В избах светились маленькие окошечки, в которых мелькали темные силуэты, ребятишки припадали к стеклу, стараясь рассмотреть, кто это поет на улице. Парни пели в унисон и очень быстрой скороговоркой. Впереди шел парень побойчее и подыгрывал на гармонии.
Когда я привык к темпу и стал разбирать слова, я услышал песни, где разнузданность мысли и циничность глумились над всем святым, почитаемым, и не было ничего, кажется, чего бы не задел этот молодой нахальный крик с визжащей гармонией; он обращался и на небо, и на церковь, осмеивал «начальство», перед которым вчера снималась шапка, и все это пелось с подмигиванием и подчеркиванием – смотри, дескать, народ честной, какие мы лихие ребята!
Когда парни проходили мимо сильно освещенной избы, песня усиливалась, – «чтоб пробрало их хорошенько!» В одной избе отворилось окошечко и показалась всклокоченная голова мужика, закричавшего:
– Бесстыжие богохульники, стыда на вас нет!..
Парни загоготали и принялись пуще прежнего выкрикивать свои песни. С присвистом, гвалтом и топотом ввалилась наша толпа в избу, из которой слышалось пронзительное, визгливое бабье пение. Уже без нас там было много народу, а с нашим приходом стало и тесно, и жарко.
Комната с низким потолком была вся обклеена «газетинами», по стенам на лавках сидели девушки в ситцевых, туго обтянувших грудь кофточках, с прялками в руках, и пронзительно пели свои песни. Возле некоторых сидели парни, обхватив за пышную талию руками, и что-то нашептывали на ухо, отчего их собеседницы фыркали, закрывая рот рукой. Увидав среди пришедших новое лицо, они, окончив куплет, запели:
Чужаки, вы чужаки,
У вас зелены кушаки;
Хоть вы и поднаддевочке,
У нас форсисты девочки.
Нужно было «задобрить» присутствующих, и я дал двугривенный «на свечки». Сидевшие парни, увидев, что я уважил компанию, заявили мне с достоинством:
– Садись, молодец хороший, к нашим барышням, мы ничего против этого не имеем.
Снова запелись пронзительные песни-частушки, куплеты в четыре строчки с рифмами. В каком они роде – можно видеть на следующих примерах:
Меня маменька ругала,
Зачем с пьяным я гуляла.
А я маменьке в ответ:
У нас тверезых вовсе нет.
Стояла у чуланчика,
Любила новобранчика,
Стояла у тесового,
Любила развеселого.
Кину, кину, перекину
Через речку баночку,
Говорит мамаша сыну:
Не бросай беляночку…
Вот какая современная деревенская поэзия. Напрасно думать, что это набор слов вовсе без всякого значения. В своей среде эти песни-частушки говорят очень много фантазии крестьян; два-три слова, нам непонятных, певец умеет подчеркнуть, пропеть с таким значением, с такими намеками на кого-либо из присутствующих, или вообще на что-нибудь, что я должен был изменить свое скептическое отношение к современной русской песне, как чему-то бессмысленному, бессознательному.
Современная песня, и крестьянская, и фабричная, находится в переходном, не выработавшемся еще состоянии, и из народной толпы должны выйти русские Беранже, которые запоют хлесткие песни, лучше отделанные, и те пойдут гулять по России. Старинные, протяжные и поэтичные песни уже переводятся, их позабыли уже старики, но обрывки вымирающей народной песни перекладываются в рифмы, скандируются, и в этой форме песня снова начинает возрождаться.
После пения начались танцы. Составилась «кадриль», фигурами немного напоминающая городскую. Парни все время меняли своих «дам», перебрасывая их из объятий в объятия, а сами в то же время делали очень быстрые выверты ногами. После первых пар стали танцевать новые, лица раскраснелись, глаза заблестели, в избе становилось все душнее; почти возле каждой девушки появился ее «прияточка»; объятия и поцелуи сделались продолжительнее.
Песни смолкли. Одна только гармония беспрерывно визжала, покрывая своими звуками и шум толпы, и топот ног танцующих.
– Ребята! Сейчас новобранцы придут! – крикнул маленький мальчишка, выскочивший на середину избы, чтобы торопливо возвестить эту важную новость. – Сейчас идут мимо Трифонова двора. Петька-то целый день плакал навзрыд, его зовут некруты идти вместе прощаться, а он припадет, обернется, махнет рукой и опять…
Расталкивая ребят, в избу вбежали три парня, принарядившиеся для дороги. Они подошли к трем девушкам, которые сидели одиноко со своими прялками, и стали их обнимать и целовать.
– Смотри, Манька, – шепчет один, – не вздумай забыть меня, потерпи до возвращения. Письма писать тебе буду, и ты мне пошли весточку.
– Да ты, Петька, ведь в город едешь. Городские барышни красивые да лукавые. Забудешь меня, девчонку!
– Ну, прощайте, барышни дорогие, прощайте, молодцы хорошие! Дай вам Бог! Не поминайте лихом!
– Прощайте, ребята! Кланяйтесь нашим в полку!
Новобранцы поцеловались по очереди с парнями, потом с некоторыми «барышнями». Я вышел вместе с ними.
В избе снова завизжала гармоника, и опять пошли пронзительные песни.
ИКОНОПИСЦЫ-НЕУДАЧНИКИ1899. Село Киевка, Порховского уезда
При Троице-Сергиевой лавре существует иконописная школа. Разумеется, как факт, это – очень хорошее явление: где же быть основанию иконописного дела, как не в сердце нашего православия, чем должна являться Троице-Сергиева лавра.
Школа находится в большом зале и нескольких меньших комнатах и существует вместе с иконописной мастерской, где работают наемные художники, исполняющие все те заказы на иконы, с которыми богомольцы постоянно обращаются к монастырю. У школы имеется начальник – художник, окончивший Московское училище живописи и ваяния.
У нас жалуются давно на печальное положение иконописного дела в России, на появление в русском иконописном искусстве тенденций римско-католического характера, угрожающих исказить самый характер русской иконной живописи.
«Пора уже положить конец варварству при ремонтах церквей, – писал на днях «Церковный Вестник», – и появлению живописи, уродующей лики святых, древнюю иконопись. Приходские «батюшки» простодушно полагают, что чем ярче и гуще положены краски, чем они свежее и лучше покрыты лаком, тем икона ценнее».
Что говорить о деревенских священниках, когда даже Софийский сбор в «господине Великом Новгороде» в настоящее время расписывается суздальскими «богомазами», не обращающими никакого внимания на древние стены и стиль собора, хранящие древние фрески и иконы этой исторической русской святыни!
От кого же ожидать охраны наших древних икон и дальнейшего развития русской иконной живописи, как не от художественных учреждений, таких школ, как при Троице-Сергиевой лавре? Между тем если ждать от нее каких-либо благих практических результатов, то ждать этого придется долго, ввиду того, что это учреждение не имеет ничего общего с принципами древнерусского искусства.
Учениками школы берутся вовсе не мальчики, показавшие способности к живописи, а напротив – все те, которые ни к чему не способны: исключенные из духовных училищ, маленькие певчие церковных хоров, потерявшие голос, и тому подобные неудачники из духовного звания, весь тот лишний балласт при школьных занятиях, с какими начальство не знает, что делать.
Этот «практический» способ создавания «иконописцев» в конце концов вовсе малопрактичен, так как эти мальчики худо «вырисовывают» лики святых угодников, всячески «отлынивают» от занятий, и, закончив школу, все убегают в более незатейливое дело – в псаломщики, навсегда забрасывая искусство, бывшее для них чуждым занятием с самого начала.
Наши наиболее известные древние чудотворные иконы имеют сильную одухотворенность выражения и глубокую идею; и сотую часть этого не могут передать бедные мальчики, без призвания, насильно обращенные в «иконописцев».
Между тем есть неистощимая и богатая сокровищница, в которой хранятся художественные таланты, – это бесчисленные сельские школы. Там, в бедной толпе грязных ребятишек наблюдательный человек может отыскать много маленьких художников – in potentia (в потенции. – М. Я.), в чьих сердцах бьется нежное, непонятное им самим стремление к искусству. За неимением карандаша и бумаги они пачкают углем стены, вырезают из редьки лошадок и человеческие фигурки, за что их секут родители, видящие в таком занятии только баловство и очень последовательно забивающие в детях те священные порывы, какие могли бы распуститься пышным цветом; если бы они встретили, хоть в ком-нибудь, гуманное желание поддержать эти слабо тлеющие искры художественного дарования, то можно было бы рассчитывать и на какие-либо практические результаты.
НА МАРИИНСКОМ КАНАЛЕ1899
«НОГИ В ВОДЕ»
В конце 1899 года я прервал свое «хождение по России», воспользовавшись возможностью посетить Англию. В петербургской и ревельской печати тех лет опубликованы несколько моих корреспонденций из Лондона периода англо-бурской войны.
Вернувшись весной 1900 года на родину, я жил в Ревеле и Петербурге, периодически продолжая свои скитания по России. Однажды я решил попасть на баржу, направлявшуюся Мариинским каналом в Вологду. Пароходик довез из Петербурга до начала канала, и в Свири я высадился на пристани, устроенной среди болота на высоких сваях. Ряд больших узких барж, привязанных канатами, ожидал буксирного парохода. Быстро смеркалось. Предстояло где-то переночевать.
В небольшом домике, тоже стоявшем на сваях, меня приветливо встретили дородная хозяйка и красивая девушка, ее дочь. Они провели в маленькую комнатку, предложили чаю и водки, от какой я отказался, поставили какую-то еду на столик.
Когда женщины ушли, извинившись, что у них сейчас нет керосина для лампы, я зажег свою свечу и заглянул во все углы комнаты. Под кроватью был люк. С трудом приподнял я крышку этого люка и посветил туда свечой. Под люком плескалась вода. Оттуда тянулась веревка, намотанная одним концом на вбитый в сваю крюк. «Наверное, тут верша для ловли рыбы», – подумал я, потянул веревку и вытянул из воды две ноги в высоких сапогах. Я отпустил веревку, и ноги опять погрузились в воду. Осторожно прикрыв люк, я стал искать щель в стене.
Из комнаты хозяйки доносился заглушенный разговор. В щель можно было заметить высокого мужчину в «городском» пальто, с поднятым воротником. У него были приметные рыжие усы и остроконечная бородка. Незнакомец и хозяйка тихо переговаривались, посматривая в мою сторону. Скоро разговор стих.
Я погасил свечу и, оставаясь настороже, не раздеваясь, прилег на кровать. Все было тихо, и, усталый, я начал дремать. Очнувшись, я почувствовал, что мои ноги осторожно трогают и начинают захлестывать веревкой. Я чиркнул спичкой и увидел у себя в ногах красивую дочь хозяйки.
Она стала громко хохотать: «Какой вы чуткий! А я хотела с вами пошутить!..» и убежала.
Как только стало светать, я положил на стол рубль и, накинув свою котомку, ушел по мосткам к каналу. Баржи были отвязаны, на некоторых двигались люди, впереди посвистывал буксирный пароход. Проходя по тропинке береговой насыпи и увидев деревянное здание с надписью: «Полицейское управление», я решил зайти к исправнику, рассказать про «ноги в воде». Но в раскрытое окно я увидел рыжие усы и бородку незнакомца, заходившего к хозяйке. Теперь он был в полицейской форме. Наши глаза встретились, я попятился и прыгнул на переднюю баржу, уже начавшую двигаться по каналу. У борта стоял высокий чернобородый человек. Я шепнул ему: «Спрячь меня, за мной крючки гонятся!» Он посмотрел мне в глаза и спросил: «Люцинер?» Я кивнул головой. «Скорей, укройся в том чулане!»
Через несколько минут к барже подошел полицейский. Идя рядом с движущейся баржей, он крикнул: «Эй, хозяин! Не видал ли ты молодчика в черном полушубке, с котомкой?»– «Видел, ваше скородие, – ответил чернобородый. – Он побежал по насыпи в ту сторону, через кусты!»
Полицейский свернул и поспешил в указанную сторону. Буксир усиливал ход, и баржа, а за ней пять других стали все быстрее двигаться вперед.
Вскоре чернобородый человек, оказавшийся старшиной каравана барж, выпустил меня из чулана. Он мрачно выслушал мой рассказ о ногах, торчавших из воды, и сказал: «Ты счастливо отделался. Другим, которые подымали шум, пришлось хуже. Проезжая по каналу, я не раз слышал, что здесь, в Свири, пошаливают лихие люди, и подумывал, что это не без участия здешнего исправника или пристава».
Позднее, вернувшись в Петербург, я написал корреспонденцию о «ногах в воде» и дал ее Сигме [188]188
Сигма– С. Н. Сыромятников, видный журналист того времени.
[Закрыть]. Тот не стал ее публиковать, а через свои связи добился того, что в Свири было произведено тайное расследование людьми, специально прибывшими из Петербурга. Была раскрыта большая шайка грабителей и бандитов, во главе ее стоял местный пристав. Однако корреспонденция о «ногах в воде» так и не была опубликована.
«КОЛЕСО С КРЮЧКОМ»
Караван барж двигался все дальше по Свири, и вскоре старшина Клим Авксентьевич стал открывать мне свою душу:
«Когда я отбывал воинскую повинность, то служил матросом. Мой срок кончался уже, и в это время приехавший на корабль чужой капитан сказал нам: «Вскорости отправляется в кругосветное плавание учебный парусный корабль. Нам нужны сверхсрочные опытные моряки. Кто хочет попасть на этот корабль – три шага вперед!»
Тут я подумал: «Что такое наша жизнь? Это большое «колесо с крючком».Вышиной колесо до неба и поворачивается вокруг своей оси. Бывает, что крючок подойдет к тебе совсем близко, и если за него ухватиться, то колесо подымет так высоко, что оттуда, сверху, откроется вид на весь мир. Хватайся, Клим, за этот крючок, и ты увидишь то, чего в другой раз увидеть не придется! «Я шагнул три шага вперед и сказал, что хочу продолжать морскую службу. Так я попал на бриг «Ретвизан» и проплыл на нем вокруг Света. А потом сдурил – бросил корабль и сную теперь взад-вперед по каналу между Питером и Вологдой.
На этих пяти баржах погружены ситцы и другие товары на большие деньги. Их хозяева мне доверяют, знают, что я все довезу в целости. Не раз я думал: встречу человека с виду тихого, а может быть, с ним ко мне опять подойдет крючок на колесе, и снова я увижу далекие страны. Я тебе помог, а ты мне помоги. Устрой меня, если можешь, опять на такое дело, чтобы вокруг Света плавать!».
Буксир увел баржи на Онежское озеро. Ночью были слышны странные звуки, словно пели далекие, звонкие серебряные трубы. Они перекликались всю ночь. Утром старшина объяснил, что это кричали дикие перелетные лебеди.
«Дикая птица! – говорил Клим Авксентьевич, – а без всякого крючка, без чужой помощи, летит в Египет!..»
1900–1947
