Текст книги "Чингиз-Хан"
Автор книги: Василий Ян
Жанр:
Историческая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 22 (всего у книги 25 страниц)
КОНЕЦ ЧИНГИЗ-ХАНА
После смелого бегства султана Джелаль эд-Дина Чингиз-хан послал испытанных полководцев Бала-нойона и Дурбай-багатура в Индийскую страну в погоню за султаном. Они промчались по разным дорогам, но не нашли его следов. Производя по пути погромы, монголы сожгли города, которыми владели союзники Джелаль эд-Дина, ханы Аграк и Азам-Мелик.
Наделав плотов и нагрузив их катапультами и круглыми камнями, годными для метания, монголы спустили плоты вниз по реке Синду и прибыли к городу Мультану. Там они начали обстреливать этот богатый город из камнеметных машин. Неприступные стены, постоянно прибывавшие новые индийские войска и невыносимая жара заставили одетых в овчины монголов прекратить осаду и вернуться в горы к Чингиз-хану.
Великий каган спасался от жары среди высоких горных хребтов в селении, окутанном облаками, и как будто забыл обо всех военных делах. На вечерних пирах Чингиз-хан слушал сказочников и певиц, певших персидские и китайские песни. Новые танцовщицы, только что прибывшие после двух лет пути из китайской столицы, разодетые в золотистые шелковые одежды, бегали по темно-лиловым афганским коврам. Они показывали искусство танца, размахивая длинными рукавами, подражая полету ширококрылых птиц, или, свиваясь клубками, как змеи, разворачивались и кружились в хороводах.
Здесь заболели маленький сын Чингиз-хана Кюлькан и его молодая мать Кулан-Хатун; оба лежали на шелковых подушках, покрытые шубами, и жаловались то на озноб, то на жар. Чингиз-хан каждый день приходил к больным, совал им в рот кусочки сахара, сидел рядом и спрашивал, где сегодня болит?
Кулан-Хатун плакала и жаловалась на боли во всем теле.
– Это духи здешних гор мучают тех, кто остается в этом злом месте, – говорила она. – Ты видел, какие туманы подымаются из глубины ущелий? Это души убитых твоим войском младенцев. Я и маленький Кюлькан умрем здесь. Только вода голубого Керулена вылечит нас. Отпусти нас обратно в родные монгольские степи.
Чингиз-хан сердился:
– Одна без меня ты никуда не уедешь. А я должен раньше завоевать вторую половину вселенной.
Кулан-Хатун плакала еще сильнее. Чингиз-хан послал за великим советником, китайцем Елю-Чу-Цаем. Тот пришел немедленно с большой книгой в руках. Увидев его, Кулан-Хатун вскочила, вырвала книгу, бросила на ковер и сама легла на нее.
– Сейчас мы узнаем, что скажет небо – сказал Чингиз-хан.
– Я не хочу знать, что будет со мной, – отвечала Кулан. – Будет то, что я захочу. А я хочу вернуться на берега Керулена, и все в нашем войске этого хотят...
Чингиз-хан подымал и опускал брови, сопел и, наконец, сказал:
– До сих пор не было таких противников, которых бы я не побеждал. Теперь я хочу покорить смерть. Если ты, беспечная и непокорная Кулан-Хатун, будешь рядом со мной, смерть тебя не коснется. Если же ты от меня уедешь, то тайный яд в угощенье или стрела, ударившая из темноты, унесут тебя за облака... – Затем Чингиз-хан обратился к Елю-Чу-Цаю, мудрейшему из его советников: – Ты обещал доставить мне шаманов, колдунов, лекарей и мудрецов, знающих изготовление напитка, дающего бессмертие. Почему я до сих пор их не вижу?
– За ними посланы надежные люди, и все они должны скоро сюда явиться. Но ты идешь с войском так быстро и так далеко, что все эти знающие люди не могут поспеть за тобой...
Чингиз-хан видел, что Кулан-Хатун продолжает все сильнее хворать и быстро исчезает ее цветущая красота. Маленький сын ее Кюлькан тоже по-прежнему лежал рядом с матерью, исхудавший и побледневший. Тогда каган стал проявлять беспокойство и ни в чем не находил утешения. Он часто говорил о смерти и спрашивал у лекарей средство для продления жизни. Многие предлагали чудодейственные напитки. Чингиз-хан приказывал этим лекарям самим принимать их лекарства, а затем рубил им головы, наблюдая, не останутся ли они живы?
Особую удрученность каган стал выказывать после сражения монголов у крепости Балтан, когда неприятельская катапульта попала стрелой, большой, как копье, в Мутуганга, любимого внука, сына Джагатаева. Ему предстояло стать главным ханом мусульманских земель, а от случайной стрелы Мутуган скончался.
Тогда Чингиз-хан убедился, что смерть наносит удары, точно слепая верблюдица бьет ногами: в одного попадет – и он дух испустит, другого минует – и будет жить он до старости.
Чингиз-хан так рассвирепел из-за кончины внука, что приказал взять Балтан немедленно. Войско, проломав стену, ворвалось в город и все предало мечу. Чингиз-хан повелел, чтобы воины никого в плен не брали; всю местность превратил в пустыню, чтобы ни одно творение там не жило. Имя этому месту дали "Мау-курган", что значит "Холм печали". С тех пор никто там больше не селился, и земля осталась необработанной.
Целыми днями Чингиз-хан сидел около своего желтого шатра, поставленного на вершине горы над обрывом. Под ногами темнели ущелья, казалось, не имевшие дна. Он видел угрюмые хребты и снежные вершины, уходившие в туманную даль, иногда требовал к себе опытных проводников и расспрашивал их о самых кратких путях через Индию и Тибет в монгольские степи.
В лагере воины, обремененные богатой добычей, говорили только о возвращении в родные кочевья. Но никто не решался заявить об этом грозному кагану. Никто не знал его истинных дум, никто не мог предвидеть, какой завтра будет его приказ, – повернет ли он войско в обратный путь, или же двинется снова в поход, и не придется ли еще много лет скитаться по разным странам, в дыме пожаров истребляя встречные народы.
В войсках уже слышался ропот из-за долгой стоянки в теснинах афганских гор, где мало корму лошадям. Тогда Кулан-Хатун, желая убедить кагана, что пора возвращаться на родину, пошептавшись с великим советником, китайцем Елю-Чу-Цаем, придумала сказку. Елю-Чу-Цай научил двух смелых нукеров рассказать ее Чингиз-хану. Эти два монгола явились в ставку и потребовали свидания с Чингиз-ханом, говоря, что имеют сообщить ему нечто весьма важное и чудесное.
Елю-Чу-Цай провел их к Чингиз-хану, и они рассказали:
– Заблудившись в горах, мы увидели одного зверя, который имел подобие оленя, зеленый цвет, конский хвост и один рог. Этот зверь прокричал нам по-монгольски: "Вашему хану надо вовремя возвратиться в родную землю".
Чингиз-хан выслушал сказку спокойно, но приподнял одну бровь и стал пристально рассматривать стоявших перед ним на коленях багатуров.
– В тот день, когда вам показался чудесный зверь, много ли вы пили кумысу?
Багатуры поклялись, что они были бы рады выпить, но в этих голых скалах не только кобылье, но даже козье молоко достать трудно, и в доказательство верности слов подымали большой палец.
Чингиз-хан обратился к Елю-Чу-Цаю:
– Ты знаешь мудрейшие книги, в которых открыты все тайны земли, моря и неба. Читал ли ты сказание о таком звере?
Елю-Чу-Цай принес большую книгу с чертежами и рисунками разных зверей, рыб и птиц вселенной, перелистал ее и сказал:
– Такой редкий зверь называется "мудрый Го-Дуань", и он понимает языки всех народов. Его речь к нашим двум багатурам означает, что в мире происходит чрезмерное кровопролитие. Ныне уже четыре года, как твое великое войско покоряет западные страны. Поэтому вечное великое небо, гнушаясь беспрерывными убийствиями, послало зверя Го-Дуаня объявить тебе, государь, свою волю. Покажи покорность небу и пощади жителей этих стран. Это будет бесконечное счастье для тебя, иначе на тебя разгневается небо и поразит молнией. Так объясняет эта древняя книга китайских мудрецов.
Елю-Чу-Цай говорил торжественно и важно, точно жрец, читающий молитву, а Чингиз-хан, прищурив один глаз, смотрел на своего советника. Потом он перевел взгляд на багатуров, покорно стоявших перед ним на коленях, и подозвал к себе сперва одного, а потом другого. Наклонившись, он прошептал им что-то на ухо, и каждый шепотом же ему ответил.
Тогда каган, весьма довольный, разрешил багатурам удалиться и приказал дать им кумысу, сколько каждый из них сможет выпить.
– Эти багатуры сметливы и находчивы, – сказал каган своему советнику, – их следует возвеличить. Я спросил их по очереди, каким шагом прошел зверь Го-Дуань. И один сказал, что он бежал рысью, а другой – что шел иноходью. Ни один даже совсем пьяный монгол, взглянув на бегущего зверя, так не ошибется. Но я понял сегодня, что войско устало воевать, что в нем растет тоска по родным степям, и поэтому объявляю, что, согласно воле неба, приславшего мне, своему избраннику, чудесного зверя Го-Дуаня, я поворачиваю войско в обратный путь и направляюсь в родной коренной улус 162
[Закрыть].
На другой день, узнав о решении Чингиз-хана, все монгольские воины радовались, пели песни и готовились к походу.
Первоначально Чингиз-хан думал пройти через Индию и Тибет и с этой целью отправил посольство в город Дели к индийскому царю Ильтутмышу. Но путь через горы был еще завален снегами, а царь медлил ответом и стягивал войска, поставив во главе их Джелаль эд-Дина.
Между тем из Монголии прибыли донесения о новом восстании всегда мятежных тангутов, а вычисления по звездам его советника Елю-Чу-Цая и гадания шаманов не советовали кагану идти через Индию.
Тогда Чингиз-хан решил идти обратно тем же длинным путем, каким пришел. По его приказанию население стало расчищать от снега горные перевалы, и в начале весны монгольское войско двинулось в путь.
Еще во время стоянки в верховьях Черного Иртыша Чингиз-хан, заботясь о своем здоровье и продлении жизни, искал опытных врачей. Ему рассказали о замечательном мудреце Чан-Чуне, который будто бы открыл все тайны земли и неба и даже знает средство стать бессмертным. Про него великий советник и звездочет Елю-Чу-Цай сказал:
– Чан-Чунь-Цзы – человек высокого совершенства. Этот старец давно уже владеет даром быть в обществе облаков, летая к ним на журавлях, и умеет превращаться в другие существа. Отказываясь от всех земных благ, вместе с другими мудрецами он живет в горах, отыскивая философский камень "дань", приносящий человеку долголетие и бессмертие. Погруженный в думы, он то сидит, как труп, то стоит целые дни неподвижно, как дерево, то говорит, как гром, то ходит легко, как ветер. Он много видел, много слышал, и нет книги, которую бы он не прочел.
Для отыскания этого необычайного старика Чингиз-хан приказал немедленно отправить своего испытанного китайского сановника Лю-Чжун-Лю. Он дал ему золотую пайцзу с изображением разъяренного тигра с надписью: «Предоставляется полновластно распоряжаться, как если бы мы сами путешествовали».
В руки Лю-Чжун-Лю было, как высшая драгоценность, передано именное письмо от Чингиз-хана к мудрецу Чан-Чуню, записанное со слов неграмотного великого кагана его советником Елю-Чу-Цаем. В письме говорилось следующее:
"Небо отвергло Китай за его чрезмерную роскошь и надменность. Я же, обитатель северных степей, не имею распутных наклонностей. Я люблю простоту н чистоту нравов, отвергаю роскошь и следую умеренности. У меня всегда единственное холщовое платье и одинаковая пища. На мне такие же лохмотья, как на конюхах, и я ем так же просто, как корова.
В семь лет я совершил великие дела, и во всех странах света и утвердил мою власть. Такого царства еще не было с древнейших времен, когда мир завоевали наши предки, кочевые племена хунну163
[Закрыть].
Звание мое велико, и обязанности важны. Но я боюсь, что в управлении моем чего-то недостает. Если строят судно, то приготовляют и весла для того, чтобы с их помощью можно было переплыть реки. Подобно этому приглашают и мудрецов и выбирают помощников для покорения и управления вселенной.
Я узнал, что ты, учитель, сроднился с истиной и действуешь всегда по высоким правилам. Многоученый и опытный, ты глубоко изучил законы. Издавна ты пребываешь в скалистых ущельях и скрыл себя от мира.
Но что мне делать? За обширностью разделяющих нас гор и долин я не могу повстречаться с тобой. Поэтому я выбрал моего приближенного сановника Лю-Чжун-Лю, приготовил проворных всадников и почтовую повозку и прошу тебя, учитель, не страшаясь многих тысяч ли 164
[Закрыть], направиться ко мне.
Не думай о дальности и размерах песчаных степей, а пожалей мой народ. Или же, из милости ко мне, сообщи мне средство для продления жизни.
Надеюсь, что ты, познав сущность великого «дао»165
[Закрыть] – сочувствуешь всему доброму и не будешь противиться моему желанию. Посему настоящее наше повеление должно быть тебе вполне ясно".
С таким письмом в руках Лю-Чжун-Лю отправился в далекий путь через степи и горы. Он мчался, торопясь выполнить каганскую волю, быстро меняя на станках 166
[Закрыть] лошадей. Наконец, прибыв в Китай, он добрался до высоких гор, где в глухом ущелье разыскал престарелого мудреца, изможденного и едва прикрытого ветхим рубищем. Это был знаменитый Чан-Чунь. Прочтя письмо Чингиз-хана он сперва наотрез отказался поехать к нему.
Затем он написал ответ, который Лю-Чжун-Лю отослал с нарочным гонцом к великому кагану, сам же остался возле отшельника, боясь гнева кагана и еще надеясь убедить Чан-Чуня. Вот что писал китайский мудрец:
"Стремящийся к «дао», смиренный житель гор Чан-Чунь получил недавно высочайшее повеление, прибывшее издалека. Да, весь бездарный приморский народ китайцев из-за своей надменности неразумен. Представляя себе, что в делах жизни я туп, в отношении изучения «дао» я нисколько не преуспел, всевозможными способами трудился, не умер, а состарился, и что хотя слава обо мне распространилась по разным государствам, но по святости я ничуть не лучше обыкновенных людей, – то от всего этого я только мучаюсь стыдом. Тайные мысли ведь кто ведает?
Сперва, получив необычайное письмо, я хотел скрыться в горах или уйти на море, но потом решил противиться твоему повелению и счел необходимым отправиться в путь и бороться со снегами, чтобы представиться государю, которого небо одарило мужеством и мудростью и превосходящему всех, кто был в древности, так что и ученые китайцы и дикие варвары все покоряются ему.
В путешествии ветер и пыль беспрерывны, небо омрачено тучами, а я стар и слаб, не могу выдержать больших трудностей и боюсь, что до тебя по такому длинному пути я не доеду.
Если же я и прибуду к тебе, владыке народов, то решать военные и государственные дела в моих ли силах? Поэтому прошу милостиво указать: должно ли мне ехать, или нет? Вид мой высохший, тело истощенное.
Ожидаю решения.
В год Дракона, в 3-ю луну".
Когда Чингиз-хан получил это письмо, он весьма обрадовался, щедро наградил гонца и ответил новым письмом:
«Кто приходит под мою руку, тот со мной.. Кто уходит от меня, тот против меня. Я применяю воинскую силу, чтобы со временем после больших трудов достигнуть продолжительного покоя. Я остановлюсь только тогда, когда все сердца вселенной покорятся мне. С этой целью я проявляю грозное величие, находясь всегда в походе среди непобедимых воинов. Я знаю, что ты можешь легко отправиться в путь и прилететь ко мне на журавле. Хотя равнины пути и беспредельны, но уже недолго мне ждать, чтобы увидеть посох твой. Поэтому я отвечаю на твое послание, чтобы тебе были видны мои мысли. О прочем не распространяюсь».
Получив от великого кагана второе письмо, китайский мудрец согласился отправиться в далекий путь. Он наотрез отказался ехать в караване вместе с прекрасными дворцовыми певицами и танцовщицами, которых одновременно посылали из Китая Чингиз-хану. Поэтому ему была дана особая охрана из тысячи пехотинцев и трехсот всадников. Чан-Чунь взял с собой двадцать своих учеников; из них один писал подробный дневник, занося в него изречения и стихотворения учителя 167
[Закрыть].
Чан-Чунь ехал не спеша и всюду в городах останавливался. Монгольские начальники городов (даруги) устраивали ему торжественные приемы и предлагали обильные угощенья, от которых мудрец отказывался, питаясь только рисовой кашей и плодами.
В пути Чан-Чунь постоянно писал стихи. Когда он проезжал монгольские степи, он изложил свои мысли в таких строках:
I
Куда б ни метнулся взор,
Не видно конца горам...
Потоки стремятся с гор,
И всюду – простор ветрам!
И думы мои поют:
"От первых земли времен
Зачем проходили тут
Стада кочевых племен?
Как в древние дни, едят
Они заповедный скот,168
[Закрыть]
Не наш их чудной наряд,
Не наш и обычай, не тот!
Не знают письмен они,
Как дети, просты душой...
Беспечно текут их дни,
Довольны они судьбой!"
II
Дорога равниной пустынной шла,
И труден был каждый шаг.
Озера синели, как из стекла,
Поблескивал солончак.
Не встретишь здесь путника целый день,
Меж этих бугров немых...
Спеша пронесется раз в год, как тень,
Наездник из стран чужих.
Ни гор, ни деревьев не встретит взор,
Покрыты травой холмы...
Из меха племен кочевых убор
В дни лета, как в дни зимы.
Здесь рис не родится, и весь народ
Питается молоком,
И весело каждый с собой везет
Из войлока утлый дом...
Через два года со дня выезда Чан-Чунь прибыл к реке Джейхун и близ Термеза переправился на другую сторону. Там его встретил личный лекарь Чингиз-хана. Мудрец подарил ему стихи, написанные по поводу окончания долгой дороги, и сказал:
– Я горный дикарь, прибыл в военный лагерь великого кагана только для того, чтобы ему сказать важные слова. От их исполнения станет счастливой вселенная.
Стихи Чан-Чуня были следующие:
Издревле прославлена светом
Восьмая луна!169
[Закрыть]
Рассеялись тучи,
Стих ветер,
И ночь ясна.
Через весь небосвод
Перекинут серебряный мост,
На юге
Драконы
Взыграли от блеска звезд!
И с башен высоких
Доносится радостный звон:
Все праздник справляют,
Как то повелел закон!
И льется вино,
И поет свои песни певец...
А берегом тихим
Усталый бредет мудрец...
К могучему хану
Бесстрашно направил он путь,
Чтоб демон
Смирился кровавый
И дал вздохнуть!170
[Закрыть]
Проехав через опустошенный город Балх, где был слышен только лай голодных собак, так как жители разбежались, Чан-Чунь через четыре дня дороги по горам прибыл в лагерь Чингиз-хана, к его желтому шатру, стоявшему над крутым обрывом.
В сопровождении наместника в Самарканде Ахайя-Тайши, который знал китайский и монгольский языки, Чан-Чунь явился к грозному владыке. Так как все "даосы", являясь к китайскому владыке, никогда не становились перед ним на колени и не били земных поклонов, то и Чан-Чунь, войдя в юрту кагана, только наклонился и сложил в знак почтения ладони.
Перед великим каганом стоял высохший старик бронзового цвета, обожженный зноем и ветрами, с выпуклым лбом и белым пухом на затылке. Он казался нищим в веревочных сандалиях на босу ногу и ветхом плаще, но он спокойно и без страха смотрел на "владыку вселенной", затем опустился на ковер.
Чингиз-хан, темнолицый, с рыжей поседевшей бородой, в черной круглой шапке с большим изумрудом и тремя лисьими хвостами, падавшими на плечи, сидел на золотом троне, подобрав ноги. Он всматривался немигающими, зеленоватыми, как у кошки, глазами в старого мудреца, дряхлого и нищего, от которого теперь ожидал своего спасения. Чингиз-хан был, как и его гость, в простой холщовой черной одежде, и у него волосы бороды также были покрыты белым инеем старости, но пути у каждого были разные. Китайский мудрец уединялся от людей в пустынные места, всю свою жизнь посвятил изучению наук, отыскивая тайну спасения людей от болезней, страданий, старости и смерти, и приходил на помощь ко всем, кто к нему обращался с мольбою. Каган же всегда был вождем огромных армий, посылал воинов на истребление и гибель других народов, все его победы достигались смертью десятков тысяч людей. Теперь, когда подошли последние годы жизни, теперь от этого изможденного отшельника зависело, чтобы Чингиз-хан снова стал молодым и сильным и навсегда избавился от цепких рук идущей по следам кагана смерти, которая готовилась обратить его, сильнейшего на земле, в прах и небытие.
Оба старика долго молчали. Потом Чингиз-хан спросил:
– Благополучен ли был твой путь? Всего ли тебе было достаточно в тех городах, где ты останавливался?
– Сначала меня снабжали всякой едой в изобилии, – ответил Чан-Чунь. – Но в последнее время, когда я проезжал земли, где побывало твое войско, всюду еще были видны следы битв и пожаров. Там добывать пропитание было трудно.
– Теперь ты будешь иметь все, что захочешь. Приходи каждый день к моему обеду.
– Нет, мне не нужна такая милость! Горный дикарь живет подвижником и любит уединение.
Слуги принесли кумыс, мудрец от него отказался. Каган сказал:
– Живи у меня по своей воле, как хочешь. Мы позовем тебя для особой беседы. Разрешаем идти.
Чан-Чунь поднялся, сложил ладони, помахал ими в знак почтения и вышел.
Вскоре монгольское войско двинулось обратно на север через земли Мавераннагра. Во время пути Чингиз-хан не раз присылал мудрецу виноградного вина, дынь и разной еды.
Через реку Джейхун войско быстро перешло по искусно построенному на ладьях пловучему мосту и направилось в сторону Самарканда.
Раз во время остановки Чингиз-хан послал Чан-Чуню извещение, что поздно ночью он его ждет для важной беседы.
Когда шум лагеря стал затихать и все сильнее слышались трели лягушек, Ахайя-Тайши провел мудреца Чан-Чуня мимо неподвижно стоявших часовых в желтый шатер великого кагана.
По обе стороны золотого трона, в высоких серебряных подсвечниках, горели толстые восковые свечи. Чингиз-хан сидел, подобрав ноги, на белом войлочном подседельнике, и от круглой лакированной шапки с черными лисьими хвостами лицо его было в тени, только глаза горели, как у тигра. Возле него на ковре сидели два секретаря, знающие монгольский и китайский языки.
Чан-Чунь опустился на ковер перед троном и сказал:
– Я дикарь гор и уже много лет упражняюсь в "дао" – учении о наиболее прекрасном и возвышенном. Я люблю пребывать только в очень уединенных и тихих местах, люблю бродить по пустыне или там стоять размышляя. Здесь же, близ царского шатра, постоянный шум от множества воинов, их коней и повозок. От этого мой дух неспокоен. Поэтому не будет ли мне дозволено ехать по своей воле то впереди, то позади твоего шествия? Для горного дикаря это будет большой милостью.
– Пусть будет, как ты желаешь, – ответил каган. Потом он спросил: – Объясни мне, что такое гром? Правду ли говорят мне колдуны и главный шаман Бэки, будто гром – это рычание живущих на небе за облаками богов, когда они гневаются на людей? А гневаются они тогда, когда люди в жертву им приносят не черных животных, как полагается, а животных другого цвета. Верно ли это?
– Небо гневается на людей не за приношения, обильные или скудные, – ответил Чан-Чунь. – Гневается небо и не за то, что ему приносят в жертву баранов или лошадей не черных, а рыжих, пегих или белых. Я также слышал ошибочные слова твоих шаманов, будто летом людям нельзя мыться в реках или стирать в воде одежды, катать войлоки или собирать грибы, – из-за всего этого будто бы небо очень гневается и посылает на землю грозу с молниями и громом... Вовсе не в этом состоит неуважение людей к небу, а в том, что люди творят много преступлений... Я, горный дикарь, читал в древних книгах, что из трех тысяч различных человеческих преступлений самое гнусное – непочтительность к своим родителям... Много раз я замечал в пути, что твои подданные недостаточно уважают своих родителей: сами объедаются на пиршествах, а старых отцов, матерей и дедов морят голодом. И вот за то, что бессердечные сыновья и дочери оскорбляют своих родителей, праведное небо обрушивается на людей, карая их молнией и громом. Позаботься, государь, вразумить и исправить твой народ.
– Мудрец говорит дельно! – заметил Чингиз-хан и приказал писцам записать слова Чан-Чуня и по-монгольски, и по-китайски, и по-тюркски, чтобы издать особый закон о почтительности к родителям 171
[Закрыть].
Когда на золотых блюдах были поданы разнообразные кушанья и Чан-Чунь взял только горсть вареного риса и немного вяленого винограда, каган спросил:
– Святой мудрец! Давно я хочу узнать, нет ли у тебя такого лекарства, чтобы старого сделать молодым, чтобы слабому влить новые силы? Не можешь ли ты сделать так, чтобы дни моей жизни текли непрерывно, всегда и не знали бы остановки, как беспрерывно текут воды большой реки? Нет ли у тебя лекарства сделать человека бессмертным?
Чан-Чунь опустил глаза и молча соединил концы пальцев.
– Если у тебя сейчас нет такого лекарства, – продолжал Чингиз-хан, – то, может быть, ты знаешь, как приготовить такое лекарство? Или ты укажешь другого мудреца и волшебника, которому открыта тайна, как сделаться бессмертным? Если ты приготовишь для меня такое лекарство, чтобы я мог жить вечно, то я дам тебе необычную, небывалую награду: я сделаю тебя нойоном и правителем большой области... Я дам тебе конскую торбу, полную золотых монет... Я подарю тебе сотню самых красивых девушек из разных стран!
Чан-Чунь, не отвечая и не подымая глаз, стал дрожать, точно от сильного холода. А каган продолжал соблазнять его:
– Я выстрою на твоей горе небывалой красоты дворец, какой можно видеть только у китайского богды-хана, и в этом дивном дворце ты будешь размышлять о возвышенном... Мне даже не нужна молодость. Пускай и останусь таким старым и седым, как сейчас, но я хочу много лет, не видя конца, держать на своих плечах великое монгольское государство, которое построил я сам, своими руками...
Каган молчал и горящим, пристальным взглядом впился в изможденное лицо мудреца. Тот съежился и, косясь на грозного кагана, заговорил тихо:
– На что мне золото, когда я люблю горы, тишину и размышления? Могу ли я управлять целой областью, когда я не знаю, как управлять собой? Всех прекрасных пленных девушек выдай замуж за благонравных юношей. Мне не нужно дворца, – размышлять я могу, стоя на камне... Я изучал все мудрейшие книги, какие были написаны самыми знаменитыми китайскими учеными, и для меня больше нет тайн. Я могу сказать тебе точную истину: есть много средств, чтобы увеличить силы человека, излечивать его болезни и оберегать его жизнь, но нет и не было лекарства, чтобы сделать его бессмертным.
Задумался Чингиз-хан и, опустив голову, долго молчал. Перестали скрипеть тростинки писцов, заносивших в книги слова разговора. Слышно было только потрескивание оплывших восковых свечей. Наконец каган сказал:
– У наших монгольских стариков есть поговорка: "Говорящий правду умирает не от болезни", – кто-нибудь от злобы прикончит правдивого раньше времени... Потому-то все люди стараются нагромоздить горы лжи... А ты, мудрый старик, проехавший десять тысяч ли, чтобы повидать меня, ты один не побоялся сказать правду, что средства стать бессмертным – нет! Ты чистосердечен и прям. Если у тебя есть просьба – говори! Обещаю ее исполнить.
Чан-Чунь соединил ладони и склонился перед каганом.
– У меня просьба только одна, и я приехал через снега, горы и пустыни, чтобы сказать ее тебе, – прекрати свои жестокие войны и повсюду среди народов водвори доброжелательный мир!..
Брови Чингиз-хана переломились, потом сдвинулись. Лицо перекосилось. Задыхаясь, он стал кричать так, что у писцов тростинки запрыгали по бумаге:
– Чтобы всюду водворить мир, нужна война!.. Наши старики в степи не зря учат: "Только когда ты убьешь твоего непримиримого врага, то и вдали и вблизи станет спокойно..." А я не разгромил еще моего старого врага, тангутского царя Бурханя! И вторая половина вселенной еще не под моей пятой... Могу ли я это терпеть? Хотя ты и мудрец, но твоя просьба не деловая! Такими просьбами нас больше не обременяй!
Чингиз-хан приподнялся и, вцепившись в ручки трона, дрожа от ярости, прошипел:
– Разрешаем удалиться!
Зиму этого года Чингиз-хан провел около Самарканда. Он не любил тесноты городов и жил в монгольском лагере.
Сперва выпадало много дождя, так что вся земля пропиталась водой и проезд стал труден. Потом часто шел снег, и настал такой холод, что множество лошадей и волов замерзло и валялось по дорогам.
Мудрец Чан-Чунь жил в бывшем загородном дворце хорезм-шаха "Кек-серай", окруженном садами. Там старец писал стихи. К нему толпой приходили голодные поселяне, у которых монгольские воины отобрали все имущество, скот, жен и детей. Чан-Чунь раздавал пожалованную Чингиз-ханом еду и сам варил для просителей кашу.
