Текст книги "Сохатёнок (Повесть)"

Автор книги: Василий Никонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 8 страниц)

Максим сейчас, наверно, не спит, ищет его с дядей Володей или дядей Чубаровым. Если догадаются идти по речушке, нападут на их след. Хотя дойдут до болота – и всё. Даже Пулька дальше след не возьмёт. Вот если перебредут… А кто догадается? Может, дядя Володя? Он всё знает.

И про дедушку думает Петя. Дедушку ему всегда жалко. Сам он говорит, что поправляется, а дядя Чубаров думает, что надо везти в город, на просвечивание. А Петя не хочет, чтоб деда увозили в город, неизвестно, что там с ним будет. Лучше б его бабка Феня лечила, у неё лекарств полная баня…

Страшно ли ему? Немножко страшно. Но он знает: Малыш куда-нибудь да выведет. Пить-то ему надо! Отец говорил, что животные далеко чуют воду. И огонь и дым. Выйдут на какую-нибудь речку, а по ней всегда можно добраться до села.

Однажды, когда ездили к деду Кукше, отец учил его, как быть, если заблудишься в тайге. Но сучкам на дереве, по кольцам на пеньке можно узнать, где юг, север, восток и запад. А вернее всего – найти ручеёк и шагать по нему. До тех пор, пока ручеёк не сольётся со вторым, с третьим в маленькую речку. По речке можно дойти до большой реки. А на больших реках стоят города и сёла. Выходит, всё дело в ручейке: нашёл – спасся, не наткнулся – погибай.

Человек может жить без еды много дней, это всем известно. А у них – голубица, шиповник, саранкины луковицы. Попадут в кедровник, наедятся орехов. У Малыша еда всегда под ногами. А если волки встретятся? Медведь набредёт? Отец говорил, медведь редко нападает на людей. У волка сейчас еды много. Скорей бы со-олнышко всхо-одило!..

Петя плотней прижимается к лосёнку, слышит: громко бьётся его сердце. Максим говорил, что у взрослого лося сердце весит три килограмма. Интересно, у Малыша сколько? Что-то катается у него в животе. Ах да, он тоже голодный! Вчера некогда было травы поесть. Другому лосёнку, наверно, хоть бы что, а Малыш привык не только к траве. Каждый день жуёт что-нибудь вкусное.

И у сохатёнка нет сна – так, дремота с зевотой. Мёрзнуть он не мёрзнет, этого ещё не хватало!

Все эти дни он возил горбовики с ягодой. Горбовик – ящик из фанеры. С одной стороны плоский, с другой – полукругом. Носят на спине, на горбу. Отсюда и горбовик. Было жарко, пауты кусали нещадно. Петя сгонял их веткой. Но что для них ветка? Сильней злились, больней кусались.

Малышу нравилось, как ребята, смеясь и болтая, осторожно клали груз ему на спину. Петя вёл его по воде и кочкам, лосёнок нёс ягоду плавно, потому что у него широкие копыта. Они раздваиваются. Между половинками есть перепонка, она не даёт провалиться, хорошо держит на болоте. За каждый рейс лосёнок получал сахар и сгущёнку. Петя мазал её на хлеб, это было ещё вкусней, чем солёная горбушка.

Спал он между сосен, рядом с Петиной палаткой. В этой палатке поселились ещё Стась, Максим и Лавря. Стась был старшим поваром, старался кормить ребят повкуснее. Уж кого-кого, а Малыша Чубарёнок не обходил, давал попробовать и то и это.

Вчера ему почти не пришлось работать. Ребята решили собрать голубицу возле лагеря. День был жаркий, пауты как сбесились. Жалили так, что горели огнём бока, спина, ноги. Был бы у него хвост, отгонял бы. Правильно решил Петя: пойти на Каменушку выкупаться вместе с Малышом. Правильно-то правильно, да вот что получилось…

Сохатёнок закрывает глаза, вздыхает тяжело и покорно.

И Петя думает о вчерашнем.

В том месте, куда они пришли, Каменушка была совсем мелкой. Пошли по течению, пока речушка не повернула за сопку. Здесь было глубже: зверю по колено, Пете по грудь. Тут и остановились, чтоб не уходить далеко от лагеря.

Из распадка подул прохладный ветерок, пауты спрятались в затишье. Прибрежная травка манила свежестью, она была зеленее. Петя сначала решил искупать Малыша. Нашёл траву помягче, свернул жгутом, намочил, стал тереть бока и спину. Так уж повелось: Петя – за вехотку, у лосёнка начинают чесаться спина, бока, ноги. Как у шелудивого поросёнка.

До спины Малыша Петя дотянуться не мог. И тут у них был свой приём. Петруша ударял сохатёнка по одному колену, по другому. Малыш вставал на колени, подставлял мочалке бока и спину.

Они выкупались, решили полежать на траве. Петя положил голову на сохатёнков бок, стал мечтать о разных разностях. И не заметил, как уснул. Проснулся под вечер, когда солнце садилось за синий хребет. В долинах качались полоски туманов. Сохатёнок лежал смирно, не хотел беспокоить Петин сон.

Петруша вскочил, встревоженный тем, что надолго ушли из лагеря. «Пойдём, Малыш, – сказал он сохатёнку. – Нас уже, наверно, ищут».

Но в это время грянули два выстрела. Совсем близко, возле горы. Малыш вскинул голову, стриганул ушами, бросился вдоль Каменушки. Петя, не думая, побежал за ним. Лосёнок кинулся в воду, выскочил на берег, помчался в ближний лес.

Вскоре стали попадаться высокие кочки, потом – сплошное поле. Малыш бежал, не сбавляя прыти, широко, размашисто, высоко подкидывая задние ноги. Он не спотыкался и не падал, ноги словно чуяли каждую кочку, каждую ямку. Ему казалось, что новые выстрелы догонят его и он упадёт, как упала его мать.

Наконец он остановился на сухом месте. Далеко на болоте маячил Петя. Значит, бежит за ним. Малыш мог бы подождать его, если б не страх перед громом. Всю жизнь будет трясти его эта лихорадка. Ничего с ней не поделаешь, ничего!

Малыш добежал до опушки леса. Лес был тихий, мрачный, над землёй висели угрюмые скалы. Высокие лиственницы закрывали небо, шумели от пробегающих ветерков.

Лес тоже не нравился сохатёнку, пугал тихой неизвестностью. В такой чаще погибла его мать.

Дальше идти не хотелось. Теперь, когда схлынула волна страха, лосёнок решил подождать Петю.

Петя пришёл к нему грязный и мокрый, в хлюпающих тапочках. На языке вертелись обидные слова. Но он сказал только: «Эх ты, Малыш!»

Эти слова могли означать и мало и много, смотря как понимать. Сохатёнок понял их как упрёк.

Петя развязал повод, потянул Малыша. Лосёнок упёрся ногами, замотал головой. Петя понял, что сохатёнок обратно не пойдёт. Если он упирается, мотает длинной мордой, значит, ничего с ним не поделаешь. Не помогут ни хлеб с солью, ни сахар, ни сгущёнка. Впрочем, ничего этого у Пети не было.

Надо было где-то ночевать. Лучше всего у скалы, за ветром. Петя наломал веток, положил в ямку, подвёл к ней лосёнка. «Ложись, – сказал и стал чесать там, где обозначалась серьга. – Я лягу возле тебя, нам будет теплее».

Он долго ворочался возле Малыша, согревая по очереди грудь и спину. Ночью не выдержал, вскочил, забегал вокруг деревьев. Лосёнок слышал, как шуршали листья, трещали сучки под ногами.

Петя подумал, что надо наломать веток, укрыться ими. Хоть немножко будет теплее. Он так и сделал. Минут через десять стало приливать тепло. А если лечь на спину – совсем хорошо.

Глаза закрылись сами собой.

Он проснулся на ранней заре. Дремотный туман парил над землёй, колыхался меж золотистых лиственниц. Запела птичка, попробовала голос. Умолкла, снова запела прямо над Петиной головой. Наверно, пеночка-зарничка. Ей тоже не спалось: не потому что было холодно, а потому что прогнали из дому голодные дети. Пока спят разные мушки, она поищет под корой червяков.

За ночь у сохатёнка поубавилось страху. Он готов вернуться, если нужно. Но почему Петя пошёл другой дорогой, не через болото? Петя мог бы объяснить: «Потому что и так замёрз, а тут ещё по воде хлюпать. Выйдем вон на ту горку и по ней – к лагерю».

Они идут к бело-зелёной горе, обросшей соснами и берёзками.

Петя шагает впереди в махровой панаме, в трусиках и тапочках. Он всё ещё синий, дрожит. За ним, подняв горбатый нос, плетётся сохатёнок. Он пойдёт за Петей куда угодно, а всё-таки лучше бы возвращаться старой дорогой. Там вода, трава, кочки. А гора ему совсем не нравится.

Петя, в общем, рассуждал здраво. Вчера они бежали на закат, сегодня нужно идти на восток. Как только они дойдут до пригорка, сразу повернут направо. Обогнут болото и выйдут к лагерю. Пусть подальше, зато посуху.

А вот и солнышко! Яркое, тёплое солнышко! Оно ещё за лесом, за макушками, золотисто рассыпается меж деревьев пучками, стрелами, лучиками. Сразу становится теплее. Стихает ветерок – боится солнца. Хорошо бы всё время идти под его лучами. Скорей бы кончался лес, чтоб всё время грели красные лучики.

Шумно, весело просыпается солнечный лес. Спешат за орехами крепконосые кедровки, шуршит листьями пёстрый рябчик, громко кукует пустоголовая кукушка.

Кукует и прячется в густых берёзовых ветках. Ночью филин донимал, теперь эта серая вертушка. Торопливо бежит по ранним делам хлопотун ёжик. Петя трогает его палочкой – он поднимается бугром, прячет под колючки нос и лапки.

– Возьмём его, Малыш? – Петя снимает панаму. – Положим вот сюда. Покажем ребятам, Стасю отдадим.

Лосёнку всё равно, ёжик его не интересует. А вон та полянка с зелёной травкой… Вот бы поесть – со вчерашнего дня во рту ни травинки. Лосёнок сворачивает на неё, Петя – за ним. И подпрыгивает от радости. Земляника! Целая поляна!

По времени ягода отходила, но здесь её было много, и вся крупная. Росла островками, пряталась от жаркого солнца. Сверху не видно, а нагнёшься – висит хитрая земляника-ягода. «Малина-ягода…» – Петя вспоминает дедушку. Вот бы его сюда! И Максима, и всех ребят!

Он ложится на спину, срывает одну ягодку, вторую, третью… Ползёт на лопатках, помогает руками. Земля, роса холодят спину, зябкие мурашки ползут по телу.

Петя ест долго, до оскомины. Никогда не думал, что от сладкой земляники может быть оскомина. А вот не может больше есть, языку больно.

– Надо нарвать ягод ребятам. Правильно?

«Рви, рви, – кивает Малыш. – Я тоже наемся, пока стоим».

Петя берёт панаму – она пустая. Удрал ёжик, побежал к своим ежатам.

– Ну и ладно. – Петя снова ложится на спину. – Нарву – и скорее домой.

От полянки они сворачивают в левый распадок. В тот самый, который уходит в сторону от лагеря.

…Синчук с Максимом явились в зимовье под утро. Могли прийти раньше, если б не заблудились. Давненько охотинспектор не хаживал по юмурченским тропам. Хотел спрямить, а вышло на кривую. Ночью – не днём, не особенно разглядишь. Пока разобрался, километров десять лишку отмерили.

Судя по всему, хозяин был недавно. Дверь, обитая войлоком, подперта крепким колом, к стене приткнулась поленница сухих дров. Шесты и вёсла аккуратно сложены возле зимовья. Всё вокруг прибрано, подметено, нигде не видать ни щепочки, ни тряпочки.

В избушке пахнет увядшей травой, порохом, керосином. Дощатый стол накрепко прибит к закопчённой стене. На нары брошена трава. На железной печурке чернеет котелок с недопитым чаем.

Синчук удивляется строгому порядку в зимовье. Много лет он бродит по тайге, видел всякое: избушки, землянки, ямы-копушки. Многих браконьеров лавливал. А такой чистоты-аккуратности не замечал. Будто не уходил отсюда хозяин – отлучился на минутку.

– Пойдём, Максимка, осмотрим окрестность. – Нет ли заездка в слиянии Каменушки с Талой?

Каменушка – та самая речка, на которой стоит ребячий лагерь. Здесь она шире и глубже, в хорошую воду заходят и таймени. Талая бежит из гольцов, вода на ней – хрусталь хрусталём. Каждый камешек будто на ладони. На стрелке этих рек и встречаются разные рыбы.

Насчёт заездка можно было не сомневаться. Метров за двести Синчук с Максимом увидали частую городьбу. Светлая вода напористо рвалась меж белых кольев, струясь и пенясь, катилась под каменистый берег. Рыбы в заездке полным-полно, кипит, как похлёбка в котле.

Крепкую тюрьму ленкам и тайменям выстроил Андрон Трухин. Что не съест браконьер, то продаст, а деньги – в кубышку. Не сложная арифметика.

– Так и знал! – Синчук останавливается возле заездка. – Дважды предупреждал: не тронь Каменушку с Талой. Самые рыбные речки, самые подходящие для икромёта. Придётся снова штрафовать. Как говорится, горбатого могила исправит.

Он щёлкает фотоаппаратом: нужно доказательство браконьерства.

– Поймай немного для еды, остальных выпустим.

Максим поддевает сачком двух ленков, выбрасывает на берег. Володя раздевается, лезет в бурливую воду.

Крепкие колья не сразу поддаются его силе. Долго нужно расшатывать, пока не полезут из каменистого дна. Видно, не один Трухин загораживал реку, были помощники.

– Помоги! – отдувается Синчук. – Медведя бы сюда, и ему хватило б работёнки…

Немало пришлось им повозиться, выдёргивая по колышку.

Почуяв свободу, ленки стремительно бросаются в поток. Мелькают хвосты, головы, плавники, огнём вспыхивают чешуйки. Во всю силу бегут ленки из мест заключения, мощно работают хвостами. За ними кружатся берёзовые колья, вязки из прутьев, пена, что сгустилась в заездке. Обе речки, вздохнув, расслабясь, свободно разливаются по всему руслу.

Увлёкшись, они очищают реку до последнего колышка. Все рыбы могут гулять по обеим рекам, ходить в гости друг к другу.

После обеда Синчук с Максимом решают отдохнуть возле избушки, на крутом берегу. Сидят на бугре, посматривают на долины обеих рек. По ним могут пройти Петя и лосёнок. А могут и не пройти. Всё зависит от случая.

– Залезу на лиственницу, посмотрю. – Максим поглядывает на самую высокую. – Дайте мне бинокль.

Добравшись до верхушки, Максим садится на крепкий сук, наводит бинокль то на одну долину, то на другую. Вот теперь хорошо: самые далёкие кряжи кажутся рядом.

Горы, горы, горы… Лесные, снежные, каменистые. Поднебесные зелёные купола, плоские, острые, обрывистые. Сотни гигантских пил с огромными зубьями. Они смотрят в небо и пилят его. А когда идёт снег, будто летят белые опилки.

Над горами парят орлы. Один, мохноногий, с загнутым клювом, виден совсем близко. В правом крыле орла не хватает нескольких перьев – зияет пробоина. Наверно, потерял в драке. Зоркие глаза ни секунды не стоят на месте, шныряют по земле, по сопкам, по деревьям. Видит он и Максима, да не по зубам добыча.

Самое опасное место для ребят – Старая протока. Если выйдут на неё, попадут на дорогу в город. А до города шестьдесят километров, вернее, до шоссейки. Если очутятся на Талой иль Каменушке – тоже не близкий путь до Юмурчена.

– Слазь, Максим. – Синчук понимает, что сидение бесполезно. – Пойдём на Старую протоку. Бери карабин, будешь головным разведчиком.

В крутом овраге Максим натыкается на мёртвую собаку с куском провода. Знакомую, похожую на Зуду.

– Дядя Володя, смотрите!..

– Зуда? – приглядывается Синчук. – Трухин прикончил. Далеко заманил… Надо было взять её в город, как же я не догадался?

После ягодника Пете с лосёнком попалась старая тропинка. Неизвестно, куда она ведёт, где кончится, что будет потом. Был бы Петя таёжником, не пошёл бы по ней. Она была давно заброшена, усыпана иголками, шишками. Сыроежки росли прямо на дороге. Но Петя решил: лучше по этой дороге, чем продираться сквозь чащу.

Хочется пить. Поел ягод, потянуло на воду. И Малышу охота напиться. Он когда долго не пьёт, то серьга туда-сюда, туда-сюда катается, будто кадык у человека.

Лосёнок знает, где вода: там, внизу, на дне распадка. Он чует её ноздрями. Слышит, как поёт, тихонько, по-комариному. И оттого, что она близко, серьга ходит глубже и чаще. Вот здесь можно свернуть с тропинки, спуститься вниз. Ведь он не привык терпеть жажду, захотел – подавай сразу.

Малыш решительно поворачивает вниз.

– Ты куда? – Петя натягивает повод. – Иди на дорогу!

Малыш дёргает головой и снова лезет в березняк. Такого ещё с ним не бывало. Вчера испугался выстрелов. А сегодня?..

Не скоро приходят они к ручейку – крутизна оказалась порядочной. Петя поскользнулся, зацепил рубашкой за пенёк, разодрал боковину.

Потом ударился головой об осину. Ударился, отпустил повод. Малыш привёл его к журчащему ручейку.

Пьют они от души. Лосёнок сосёт ледяную воду со вздохом, со свистом. И Пете больше некуда. Хоть знал он, что много пить нельзя, особенно в походе, – не удержался. Жажда оказалась сильнее.

Поели, попили, теперь бы пойти вдоль ручейка. А как пойдёшь? Сплошные заросли. По воде брести? Долго ль вытерпишь? И спать охота, под ветерком, на солнышке. Ноги ещё идут, карабкаются наверх, а глаза слипаются. Что-то долго нет лагеря. Может, не в ту сторону идут? Наверно, сбились с дороги после ягодника.

Спать некогда, это Петя хорошо знает. А вот куда идти дальше? Распадок оказался длинным-длинным, отец называл такие тянигусом – тяни гуськом. А то смеялся: «Сопки называются так потому, что, когда люди на них поднимаются, сопят».

Перед последним спуском лес пошёл угрюмей, дорожка – сырей. Стали попадаться смородина, ольшаник. Грибы сами полезли под ноги: сырые грузди, подберёзовики, подосиновики. Значит, скоро конец распадку.

Конец-то конец, а что толку? Ручеёк-погремушка скрылся в камнях, растёкся болотом. Впереди видна узкая долинка. Долинка есть, а реки нет. Выходит, не всегда ручеёк впадает в реку?

– Заблудились мы с тобой, Малыш. – Петя прижимается к лосёнку. – Дурачок я, дурачок! Надо было идти старой дорогой.

Есть хочется давно. Сохатёнок щиплет траву на ходу и поэтому отстаёт от хозяина. А Петя думает о хлебе. Был бы. хлеб, ну, без всего, съел бы целую булку! А сейчас приходится рвать шиповник. Ест, ест, а всё голодный.

А вот и дождь капает. Быстро налетели тучи из-за гор, закрыли небо. Начали сеять мелко, нудно. Сохатёнку хоть бы что, у него – шерсть. А Пете приходится трястись от холода. Бр-р! Опять эта противная дрожь…

Ему хочется плакать.

Вторая ночь тоже была холодной. Дождь перестал перед утром. Шумел ветер, качались деревья. Кто-то кричал, ухал, свистел, выл. Пете казалось, что где-то близко ходят волки. Он даже видел их глаза, маленькие огненные точки.

Никаких волков близко не было, иначе сохатёнок не спал бы спокойно. А он мирно сопел и согревал Петю. Иногда раздувал широкие ноздри, дышал неровно. Наверно, опять снилась мать.

Утром Петя снова поел шиповника, а Малыш пощипал траву. Надо было торопиться, хотя неизвестно, куда и зачем. Просто надо было двигаться, что-то делать, о чём-то думать.

Они идут по той долине, что обманула их надежды. Ручеёк иссяк, нового не было. Долина не прямо упирается в горы – круто сворачивает за ближнюю сопку. А что за той сопкой, неизвестно. Вот какая получилась бестолковщина!..

Малыш вдруг вскидывает голову, фыркает, настораживает уши. Что-то увидел или услышал. Что-то ему не нравится.

– Что ты? – напрягается Петя. – Идём, идём, дурашка!

Из-за кустов появляется человек: высокий, плечистый, в брезентовом плаще, в резиновых сапогах.

За спиной торчит винтовка, на плечах что-то рыжее, большое. Коза? Как будто она.

Охотник идёт тяжело. Или приустал, или промок. Не видит ни Петю, ни лосёнка, пока не сталкивается нос к носу.

– Дядя Андрон! – вскрикивает Петя. – Здравствуйте!

Трухин медленно поднимает голову. Глаза сужаются в щёлки. Остро щупают Петю и сохатёнка. «И вы здесь? Ко времени пришлись!»

– Откуда идёте? – Трухин сбрасывает козу, достаёт кисет. – Далеко гуляете.

Петя так растерялся, что не может сказать ни слова. Вот когда Трухин рассчитается с ним. За письмо, за сохатёнка. И никто не узнает…

– Заблудились мы, дядя Андрон. Были в лагере, брали ягоду. Пошли купаться и потерялись.

– Где брали?

– На Каменушке.

Трухин знает об этом. Ещё бы не знать: там самые опасные для него враги – Синчук с Чубаровым. А спрашивает ради любопытства: может, что-нибудь новенькое узнает.

– Второй день, говоришь, ходите?

– Ага.

«Ну скажи, какая незадача! – Андрон жадно сосёт цигарку. – Тогда лосиху убил – он с дедом тут как тут. Сейчас коза попалась – опять он, как из-под земли. Наваждение, да и только!»

Наваждение наваждением, а соображать надо. Коза – небольшая беда. И узнают – кто поверит? Не пойман – не вор, издавна известно. А избавиться от парнишки не мешает.

– Домой, значит?

– Куда ближе: домой или в лагерь?

– В лагерь – дальше. – Трухин кивает на распадок. – Вот по нему шпарьте. Выведет на дорогу – километров пять отсюда. Поверни направо. Там ещё километров пять. К вечеру притопаешь.

– Спасибо, дядя Андрон.

– Погоди, спросить хочу… Не знаешь, кто в мой огород лазил?

– Не… не знаю.

– Лёд кто вытащил? Бумажку на дверь прилепил?

– Про лёд не слыхал, а бумажку – я.

Не надо бы Пете сознаваться. А вот само вылетело, не успел подумать.

– Ты, значит? – Андрон не ожидал такого признания. Даже задохнулся табачным дымом, закашлялся. – Так… Вызов мне посылаешь?

Вот и попался, тут уж не открутишься.

Трудно пришлось бы Пете, если б не андроновский Пират. Вывернулся откуда-то, налетел на лосёнка – лохматый, грудастый, самый сильный из всей оравы. Огромный медвежатник с рычащей пастью, со вздыбленной шерстью. То ль подумал – дикий сохатый, то ли узнал давнего врага. В грозном прыжке рванул сохатёнка за ляжку. Лосёнок взбрыкнул ногами, пустился наутёк. Пират повис на нём, потащился по земле.

Слёзы вскипают в Петиных глазах. Не помня себя, бросается за собакой и лосёнком кричит что есть силы:

– Малыш! Малыш!

А Малышу не до него. Будто ножом резанули по ляжке, острая боль впилась в тело. Больно, ой как больно!.. Нет сил тащить собаку, нет дыхания, разрывается сердце. Кровь бросилась в глаза и в голову, страх сковал от копыт до ушей.

– Дядя Андрон! Дядя Андрон! Прогоните Пирата!

– Ничево… играются они. – Трухин прячет кисет. – Поиграют – разбегутся.

Силы оставляют сохатёнка. Ещё два-три прыжка – и упадёт, и не встанет. А собаке то и нужно: вцепится в горло, рванёт клыками – и конец всему.

В последнем прыжке взвивается Малыш, высоко вздымается над землёй. Пират разжимает зубы – Малыш бьёт собаку ногой по голове. С диким визгом падает кобель на землю…

Тут-то очнулся Андрон, откуда прыть взялась! Ни слова, ни полслова, хвать винтовку – и к плечу. «Ах ты, сволочная скотинка! Лучшую собаку убила! Сколько вреда-пакости принесла… Конец тебе, конец!»

– Стой, Трухин! Ни с места!

Андрон поворачивается на голос. Знакомый голос, синчуковский, и Максим тут. «Хлестануть бы сейчас одного, другого… Жалко, много их собралось».

– Давай винтовку! – Синчук забирает оружие. – А это что? Коза? Разберёмся. Здравствуй, Петя! Долго мы вас искали…

– Дядя Володя! Максим!..

– Ну и силач! – Максим расцепляет Петины руки. – Два дня не ел, а такой сильный!

Синчук проходит мимо Пирата, останавливается возле Малыша. Ляжка его разорвана.

– Максим, Петя, идите сюда! Смотрите, какая рана. Надо кровь остановить. Погодите, так не годится, может лягнуть. Давайте свяжем, повалим на землю.

– Не надо. – Петя поочерёдно трогает колени Малыша.

Лосёнок ложится на землю, больной ляжкой кверху. «Мне больно, но я ложусь, – говорит он мутным взглядом. – Я знаю, вы мне поможете».

– Максим, давай фляжку!

Вода! Петя давно хочет пить. Но не попросит ни глоточка. Пусть дядя Володя выливает всю.

Синчук льёт воду на рану, осторожно обтирает Петиной панамой. Придут в лагерь, зальют йодом.

Трухин смолит цигарку за цигаркой. Злобой горят воровские глаза.

Синчук фотографирует козу и Трухина возле неё. Всё должно быть доказательно. Винтовку отобрал. За незаконное пользование оружием положено строгое наказание, вплоть до тюрьмы.

– За козу уплатишь штраф. За нарезное оружие сам знаешь…

– А собака убитая не в счёт?

– Не в счёт. Она первая на лосёнка набросилась. А вот Зуда тебе зачтётся.

– Ну, Синчук, встретимся в другом месте!

– Встретимся, Трухин, в суде… Пошли, ребята!

Синчуковский отряд поспевает к обеду. Первым увидел его Стась-поварёнок. В белой тужурке, с половником в руках, кинулся навстречу.

– Ребята-а! Смотрите, кто идёт!

Все горохом высыпают из палаток, наперегонки несутся к Пете, к сохатёнку. Стась успевает прихватить кусок хлеба с солью.

– Явилась пропажа! – Чубаров примечает хромоту лосёнка. – Что с ногой?

– Андронова собака. Чуть не задавила.

– Опять Трухин! Возле зимовьюшки?

– Километра три в стороне. С козой шёл, на них вот наткнулся.

– И козу убил? – Чубаров оглядывает винтовку. – Андронова?

– Его. – Володя разряжает карабин. – Едва Малыша не застрелил.

– Ну, собачий сын! – дивится Чубаров. – Вторую за лето отнимаем. Арсенал у него, что ли?

Петя угощает Малыша хлебом с солью.