Текст книги "Сохатёнок (Повесть)"

Автор книги: Василий Никонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 8 страниц)

НОЧНАЯ ТЕНЬ

В четыре часа, по туману, раздаётся первый свист кнута, первый щелчок. Пастух, в старой шляпе, с холщовой сумой, кричит на пёстрое стадо:

– Нну-у! Пошли, пошли!..

На этот крик выходят от Сараниных корова с тёлкой. Корова рогами открывает калитку. Обе проходят, не глядя на Малыша. Они относятся к нему холодно, видят в нём квартиранта. «Мы-то здесь постоянные кормилицы, а ты – залётный гость. Терпим твою физиономию потому, что хозяева тебя любят. А молоко пей, не жалко».

Вот как бы они сказали, если б могли говорить.

В семь утра поднимается дед Лукьян. Смотрит на загончик, качает взлохмаченной головой. Почему качает, почему не подходит ближе, сохатёнок не знает. Конечно, обидно, что старик Лукьян мало им интересуется. Но если разобраться, у него своих дел выше макушки: лошади, Карька, телега, бочка. Половина деревни ждёт воды от Бормаша.

Петя встаёт вслед за дедом, выскакивает в майке, в трусиках, смотрит на небо, на солнышко, улыбается утру. И – к нему, в загончик: «Малышок! Пошли купаться!»

В это утро Малыш гуляет с Максимом. Максим тоже хороший, но не такой забавный. Часто бывает серьёзный и грустный. Особенно когда Петя начинает разговор про мать и отца.

Не всё понимает лосёнок про их отца с матерью. Куда-то они делись, так же как его мать-лосиха.

Максим натягивает трусы и майку, вызывает Малыша из загончика. Надевает уздечку, берёт в руки сыромятный повод. Уздечка кожаная, украшена медными бляшками, – Славка смастерил из сыромяти, что нашёл в отцовских запасах. Его отец – карымчанин, русский по отцу, бурят по матери, – имел пристрастие к лошадям, не прочь был иногда сменить стального коня на живого. Раз в полмесяца выпрашивал у Бормаша лошадку, скакал по юмурченским долинам, отводил душу. Не стал отец возражать, разрешил изрезать на ремешки сыромятную кожу. «Не дам, тайком ведь возьмёшь, знаю, сам таким был. Сохатёнку, говоришь? Ну что ж, бери».

Бляшек у Славки не было – выпросил у деда Лукьяна. Пришлось Бормашу поснимать кой-какие с лошадиных уздечек. Снимал неохотно, потому что решил загодя: не жить сохатёнку на белом свете, не сегодня-завтра порешит его Андроха. Уздечку присвоит, и бляхи пропадут.

Пусть дед думает как хочет. А сохатёнку хорошо: уздечка мягкая, не трёт. Дёрнут за повод, совсем не больно.

Максим ведёт Малыша на Черемную, моет мылом и мочалкой. Прохладно утром, дрожко, а всё ж приятно. Вот сейчас бы поиграть в прятки, в догоняшки. Вчера Петя придумал новую игру – скакалку.

Нет, Максим сегодня не хочет играть. Он садится на высокий берег; отсюда виден частокол зверофермы, белые вольеры, кухня и ледник с вытяжной трубой. Если повернуть голову вправо, увидишь сосновый сруб в три венца, услышишь стук топоров, жужжание пил. Это юмурченцы строят новый дом бабке Фене.

Плотники ставят сруб на том же погорелом месте. Так пожелала сама бабка. Место здесь весёлое, лес рядом. Тут тебе к лужайка, и родничок. Вода всегда холодная. Вкусная вода. Сюда Петя водит Малыша, поит ключевой водой. Не из родника, конечно. Берёт ковшик, ведёрко. Бабка Феня всегда на месте: прицелится глазом, тут пощупает, там потрогает. Малыш – ничего, доверяет. Потом бабка скажет: «Дам я тебе травки одной, хороший рост от неё и крепость. Ногам и рукам крепость… Тьфу! Нет у него рук-то!»

Смешная бабка Феня, добрая.

Сорок лет прожила в старой избе. С одной стороны, вроде худо, что изба сгорела, с другой – вроде хорошо: новую поставят. Просторную, с большими окнами.

Просторную не надо бы, куда ей одной… Но тут общество настояло, Чубаров особенно: «Живи, бабка Феня, ты у нас первая поселенка». Согласилась: пусть будет, как люди хотят.

Максим отпускает сохатёнка, долго смотрит на звероферму. Она памятна ему недоброй памятью. Он любит её, потому что была отцовой, и ненавидит, потому что из-за неё осиротели они с Петей.

В Юмурчен Саранины приехали в позапрошлом году. Раньше жили под Читой, за Яблоновым хребтом. Отец Максима, Егор Саранин, был хватким звероводом, знал тайгу, охоту, рыбалку. Мечтал сделать звероферму лучшей в районе, потому что любил лис, изюбрей, сохатых – всех таёжных зверей. Нравилось ему ходить по тропам, перебредать реки, спать в палатке, варить на костре похлёбки, жарить рыбу на рожне. Всё умел делать Егор, многое знал о жизни зверей и птиц. И всё старался передать детям.

Юмурченская звероферма славилась песцами и лисами. Саранину предложили заведовать ею. Он согласился не задумываясь. Максим и Петя – одному было девять лет, другому шесть – очень обрадовались переезду. Ох как надоели им болотистые места, редколесье! Да к тому ж ни ручейка, ни речушки. А в Юмурчене река так река – Черемная! Наверное, от слова «черёмуха»? Выходит, и черемуха есть?..

Лишь старому Лукьяну не хотелось трогаться с обжитого места. Прирос, привык… За селом похоронена старуха – хоть и мёртвая, а не пускает. Но и одному оставаться какой толк? Так и согласился пытать счастье в неведомых краях.

На Черемной Сараниных приняли, по-свойски. Председатель колхоза поселил их в хорошую избу, выделил корову, разную живность. А потом Егор построил свой дом. Расторопная жена Даша успевала управляться дома и на ферме.

Звероферма зажила, «зановела», как сказал председатель. Он не жалел денег, а Егор – молодых сил.

Тайга была рядом, речка под боком. Всего было вдоволь: рыбы, мяса. Песцы и лисы не обижались на питание, росли, матерели. В свободное время Егор уходил с ружьём в горы, плавал в верховья Черемной, научился рыбачить спиннингом. Всё было дремуче-просторно, любопытно.

За весну и лето Саранины сумели подновить ограду, работали всей семьёй: и Егор с Дашей, и дед Лукьян, и Максим с Петрухой. Починили старые вольеры, стали строить большой холодильник. На второй год звероферма вышла в передовые. О Егоре стали говорить: «Молодец… Хороший работник».

И вот наступила страшная прошлогодняя осень. Дожди шли весь август, половину сентября. Черемная сдурела, поднялась на четыре метра. Выплеснулась из берегов, разлилась по долинам. Звероферма очутилась на затопляемом острове. Такого не случалось лет двадцать.

Отец затревожился, забегал по селу. Нужно было спасать песцов и лисиц, всё хозяйство фермы.

Председатель дал Егору моторку, назначил в помощь трёх колхозников. Они сразу переправились на лодке, стали снимать клетки.

Лисы чуяли близкую воду, метались, лаяли, выли, бросались на людей, рвали одежду, царапали руки. Песцы вели себя смирней, но тоже волновались.

Зверьков начали вывозить ранним утром. Отправлять решили на высокий берег, рядом с домом Сараниных. Надо было перевезти сто пятьдесят клеток, а в лодку входило не более шести. Значит, Егор с Дашей должны сделать тридцать рейсов туда и обратно. Вода прибывала, и они торопились.

До обеда сплавали десять раз, после обеда – столько же. Оставалось не так много, но оба устали, особенно Даша.

Егор попросил у председателя кого-нибудь в помощь. Тот подумал, сказал:

– Пошлю с вами деда Кукшу, дам ещё моторку. Должны успеть до ночи.

Дед Кукша, колхозный рыбак, вчера только приехал за продуктами. Продукты были предлогом: просто хотел пожить в селе. Хотел отдохнуть, а пришлось работать.

Они сплавали трижды, получилось шесть рейсов. Нужно было вывезти ещё двадцать клеток.

Дед Кукша сказал:

– Оставим до завтра.

Егор не согласился:

– Вывезем все.

– Темно. – Дед взглянул на небо. – Дождь пойдёт, а может, снег.

– Успеем. – Саранин прыгнул в лодку. – Давайте торопиться!

Вывезли ещё десять клеток. Оставался один-единственный рейс. Пришёл председатель, посмотрел на измотанных людей, сказал:

– Хватит, Егор, дед устал, Даша едва на ногах держится. Авось обойдётся до завтра?

– Вывезем! – Егор бросил окурок. – Зверей жаль, и колхозу убыток… Садись, Даша. Заводи мотор, дедушка. Ещё один рывок – и баста!

Последним рейсом плыли затемно. Кукшинская моторка шла впереди, за ней метрах в ста – Егор с женой. На середине реки, на быстрине, лодка ударилась обо что-то, сильно, с остановкой. Крикнув, Даша отлетела к корме, упала возле Егора. Верхние клетки посыпались в воду.

Егор вскочил на борт, пытаясь схватить одну из клеток. Руль повернулся в ту же сторону. Лодка качнулась, зачерпнула воду бортом, пошла на дно.

Даша испугалась, очутившись в воде. Егор закричал: «Держись!» Она не услышала.

Егор догнал её, поплыли вместе, сколько хватило сил. Он держал жену, кричал, изнемогая: «Крепись, скоро берег!»

Егор не знал, что плыли они посередине реки.

Он не боялся ледяной воды, тянули вниз тяжёлые рыбацкие сапоги. А Даша совсем закоченела.

Они удержались бы за коряжину, на которую наткнулась лодка. Плыли почти рядом, но не увидели…

…Сколько времени Максим сидит на берегу? Час, два, три? Солнце греет жарче, теплеет ветерок. Плотники сели отдыхать, закурили. Зверовод на лисоферме разносит чашки с сохатиным мясом, отобранным у Трухина. Внизу дед Лукьян помогает Карьке везти бочку с водой. На той стороне, в заливчике, трое рыбаков тянут старенький бредешок.

Малышу тоже становится грустно. Он уже дважды подходил к Максиму, легонько тыкал мордой в спину: «Пойдём поиграем, – просил, – хоть в прятки, хоть в догоняшки. Только не в скакалку, эту игру я не люблю».

Максим не слышит, молчит и думает, молчит и думает. И всё смотрит на тот берег.

Ветерок приносит ребячьи голоса, знакомые запахи. С пригорка спускается Славка – от него всегда пахнет луком, Стась любитель грибов, Лавря с утра ел копчёную рыбу. И – Петя! Ну конечно, в его кармане сахар!

Нет, не ошибается остроухий сохатёнок, не подводит его чуткий нос. Вот они близко. Идут, кричат на всю деревню. Что у людей за привычка кричать друг другу, надрывать горло… Глухие, что ли? Звери тихо разговаривают, а всё слышат, понимают.

– Малыш! Малыш! – зовёт Петя. – Ко мне!

Сохатёнок взбрыкивает на месте, вскидывает ноги быстрым, быстрым ходом. Не как жеребёнок – сразу в скок, не как телёнок – враскачку-вразвалку. Своим ходом – резвым, упружистым. Таким, что ни телок не догонит, ни жеребёнок.

– Молодец, Малышок! – Петя суёт ему кусок сахару.

– Ну и жарища! – отдувается Славка. – Максим, окунёмся?

– Малыша плавать научим, – предлагает Стась.

– «Научим»! – смеётся Лавря. – Хочешь знать, он лучше нас плавает!

– Сказал! Он же маленький! А маленькие не умеют.

– Разбиваю! – подскакивает Славка. – Люблю, когда спорят. Кто проиграет – рвёт горох в Андроновом огороде.

– Согласен! – петушится Лавря.

– Согласен! – бьёт себя в грудь Чубарёнок. – Сейчас увидишь!

Славка знает: спор выиграет Лавря. Недавно видел он в сельской библиотеке толстую книгу про зверей. Вычитал про одного сохатого, который переплыл Финский залив, а ширина залива – двадцать семь километров. Ну понятно: если большой умеет плавать, маленький – тоже.

Ребята спускаются к Черемной, сбрасывают майки, шлёпаются в воду. Первушин плывёт на середину, поднимает длинные руки, кричит дрожащим голосом: «To-ну! То-ну-у!»

Все знают: дурака валяет Славка.

Окунувшись, Стась гонит сохатёнка в воду. Малыш упирается, наклоняет голову, даёт ему под зад. Ребята захлёбываются от смеха.

– Съел, Чубарёнок?

– Поддай ещё, Малышок!

– Ничья, – разводит руками Стась. – Упрямый, как наш козёл Борька.

Нет же, совсем не упрямый Малыш! Просто ни разу не купался. Где мыло, где мочалка? Тут он будет стоять не шелохнувшись.

– Как бы не так! – выныривает Славка. – Ждите!

Он бежит в гору, торопясь, подпрыгивая, сгибаясь от чрезмерной высоты.

– Куда, ненормальный? – кричит Чубарёнок.

– За соской, – догадывается Лавря.

Сметлив Лавря-пророк: угадал, как в воду смотрел. Славка возвращается с бутылкой молока, с бабкиной соской. Подходит к сохатёнку, тычет в рот; помедлив, вынимает обратно. Малыш делает два шага, Славка отступает к реке. У самого берега даёт ещё пососать, входит в воду, дразнит бутылкой.

– Вышка! Вышка! Плыви! Плыви! Пусть Стась проиграет, Лавря выиграет!

Славка входит в воду, Малыш стоит на берегу. Дальше – ни с места. Ни Стась, ни Лавря никак не могут дозваться.

– Говорю – ничья! – радуется Стась. – Никого не послушает.

– Малыш! Ко мне! Ко мне! – кричит Петя.

Он не знает, пойдёт сохатёнок – не пойдёт.

Крикнул – и всё, захотел проверить. А сдвинулся! Одну ногу мочит, другую. Дрожит-подрагивает, шевелит мускулами. Останавливается, смотрит на Петю.

– Ко мне, ко мне, Малыш!

Лосёнок опускает голову, нюхает воду. Ничего страшного.

– Смелей, Малыш, смелей!

Раз! Два! Хлюп! Хлюп! – поднимает ноги. Вода по колено, по брюхо. Дрожко, холодно… Хлюп! Хлюп! Бух!..

Бух в яму, по самую хребтину. Одна голова торчит с ушами. Заработал ногами – легче. Совсем не холодно и приятно. Фыркает, прижимает уши. Не от страха – от неизвестности. Плывёт как ни в чём не бывало. К Пете плывёт.

– Ура-а! – подпрыгивает Лавря. – Проиграл Чубарёнок!

В третьем часу ночи Стась забирается в огород Андрона.

Он заходит от реки, от бани, от того места, где Зуда нашла сохатиное мясо. У бани Трухин посадил две грядки табаку – в тайге он больше курит самосад, – четыре грядки лука-ботуна. Лук и табак поднялись вполовину. Ближе к дому растут помидоры, капуста, в середине – зелёная гороховая роща. Ни у кого нет вкуснее гороха, чем у Андроновой Мавры. Никому не даёт Мавра семян. Говорит, если даст, у самой не будут расти.

Женщины понимают по-другому: не даёт потому, что жалко.

Догадливый Стась обмотал ноги тряпками. Как бы ни хотел Трухин, всё равно не узнает, кто побывал в огороде. Разве собаки учуют, но и к этой встрече готов Чубарёнок: есть в кармане кусочки сырого мяса. Какой бы злой ни была собака, от мяса не откажется.

Ночь сегодня душная, тёмная, чёрные облака надолго укрыли небо. Ветер утих с вечера, и это на руку: меньше будут чуять собаки.

Потихоньку ползёт Стась между грядок, опирается о землю не ладонями – кулаками. Сообразил парень: по ладони можно примерно определить, чья рука. А тут попробуй догадайся: земля песчаная, расползается под руками.

Грядки с табаком и луком позади. Чубарь проползает мимо капусты, натыкается на плети гороха. Ложится на спину, ощупью подбирается к стручкам, рвёт, суёт за пазуху. Скользкие стручки холодят тело. Ёжится, но терпит.

С каждой минутой пухнет рубашка. Стась торопится, набивает и за спину. Пожалуй, хватит, пора ползти обратно. Но тут он замечает, как в летней кухне вспыхивает тусклый огонёк. Чубарь прижимается к грядке.

«Неужто учуял Андрон?»

Как жалеет Стась, что он хромоногий…

Надо отступать по той же дороге. Можно повернуть вправо, к огороду Сараниных, поднырнуть под жердину, спрятаться в коровнике. Быстро и надёжно. Стась отползает в сторону, видит, как гаснет свет, слышит скрип кухонной двери, тяжёлые шаги Трухина. Высокая тёмная фигура движется в ту же сторону.

«Зачем? – напрягается Стась. – Что он задумал?»

Стась ползёт изо всех сил, ее разбирая ни межей, ни грядок. Скользит по холодной ботве, озирается на тень. Вот и она, изгородь. Чубарь ныряет между жердин, пригнувшись, хромает к дому Сараниных. Ещё раз оглядывается на Трухина. Тот останавливается у чердачной лестницы. В руке его чернеет связка шкурок.

Чубарёнок замедляет шаг, успокаивает сердце. Интересно, долго ли будет на чердаке Трухин? И что он делает? Шкурки прячет?

Поднявшись, Андрон ныряет в глубь чердака. Стась переводит взгляд на сохатёнка. Тот лежит в углу, повернув голову к ногам. Излюбленная поза Малыша. Даже во сне он шевелит ушами. Шевелит, а не слышит, что возле него сидит человек.

Если бы сохатёнок не спал, можно было б дать ему гороху. Ладно, завтра угостит при всех ребятах.

Андрон появляется не скоро. Спустившись на землю, прихватывает лестницу. Тоже хитрый ход: без неё на чердак не заберёшься.

«А руки у него пустые, – размышляет Чубарёнок. – Выходит, вправду прятал шкурки. Наверно, соболиные».

ВЫЗОВ

В глухую ночь, когда Стась крал горох, Малыш видел сон.

Снова снилась мать: она лежала в густом сосняке, на зелёно-бархатистом мху. Сохатиха поит его синеватым молоком, лижет лоб, грудь, шею.

Малыш по очереди сосёт из двух задних сосков. Вымя становится тощим и дряблым. Тогда сохатиха поднимается на час-другой, пасётся недалеко, торопливо щиплет сочную траву.

Она отходит дальше, дальше, но так, чтоб видеть его. Уходя, наказывает лежать, не подниматься. Не подниматься, что бы ни случилось.

Другие матери не знают, сколько погибает малышей из-за неосторожности.

А она знает и потому учит: затаись и жди.

Как же стать незаметным? А вот так: не шевелись; протопает медведь – замри, мелькнёт рысь – не дыши. Хорошо, что он послушный, никогда не нарушает материнскую волю.

Вдруг сохатёнок услышал треск кустов, увидел прыгающую мать. Она то прыгала, то замирала невдалеке от Малыша. Такой танец он видел впервые. Ему стало забавно и боязно.

Из-за кустов вышел человек. Зверь и человек, казалось, играли в прятки, пока человек не понял, что перед ним мать-сохатиха и танец её – природная хитрость.

Мать, прыгая, тревожно смотрела в сторону Малыша. Он понимал, что это означало: лежать, лежать, лежать! И не только. Лежать не шевелясь, замереть не дыша!

Человек не стал гнаться за лосихой. Повернул в другую сторону, скрылся в кустах.

Мать похвалила сына за выдержку, облизав особенно тщательно…

Сон длился долго, с перерывами; мать то терялась, то находилась. Она стала мычать тонко-тонко, как тёлка Красуля. На самом деле так и было. на дворе давно рассвело. Красуля почему-то задержалась, подошла к загончику, начала мычать. Мычала до тех пор, пока Малыш не проснулся, не встал на ноги. Может, ей хотелось вместе походить по лужайкам, а может, вообще подружиться и всё время гулять вместе.

Малыш не проявил никакой радости. Траву есть было рано, гулять – тоже. Красуля ушла, а Малыш снова лёг и закрыл глаза.

Этот день был несчастливым для Сараниных. Привезли старика Лукьяна с ушибленной ногой. Дня три назад председатель колхоза послал охотников в тайгу напилить лесу для новой школы. Бормаш отвозил рабочих на дальнюю лесосеку. И вот случилась беда. Как и почему, не очень понятно. Говорят по-разному, а сходятся на одном: Трухина рук дело.

Чубаров с Первушиным снимают старика с телеги, вносят в избу.

Голова Лукьяна откинута, в жёсткой бороде торчат зелёные былинки. Тонкие руки скрестились на впалом животе.

– Деда, деда! – Петя подбегает к постели. – Ты упал, да?

– Упал, Петруха. Не повезло, малина-ягода…

– Сломал ногу? Больно тебе?

– Ничего, оклемаюсь… Максимка, сходи за бабкой Феней. Иль ты, Петруха.

– Я, дедушка, я! – Петя бросается к двери. – Сказать, чтоб травы дала?

– Скажи. Она знает какой. Мол, от ушиба… Она знает.

Максим снимает с кровати одеяло, укрывает дедовы ноги. Чубаров подкладывает вторую подушку.

– За старшего ты теперь, Максимка! – Лукьян вытирает глаза. – Невезучие мы, ох, невезучие!..

– Как же ты, Лукьян? – печалится председатель. – Мужик вроде поворотливый, а не уберёгся.

– Оно так: счастье – на крылах, несчастье – на костылях… – охает старик. – Не подфартило. Одно слово – беда.

– Тут, Алексей, дело нечисто. – Первушин прикрывает дверь. – Говорил мне возчик, будто Андрон нарочно бревно уронил, когда в штабеля складывали. Будто тяжело ему стало, он и отпустил. А Лукьян держал, да не выдержал, бросил тоже, да на свою ногу…

– Так, Лукьян, было дело?

– Кто его знает… – охает старик. – Упало и упало. Со всяким могло случиться.

– Слушай-ка, – догадывается Чубаров, – не видал ты, как Трухин сохатиху убил?

– Не случилось, Лексей, не пришлось, – отворачивается Бормаш. – Да и что мне: убил – убил, его дело – его ответ.

Максим хотел сказать: «Как же, дедушка, мы видели!» Но что-то вспомнил, промолчал, будто но слышал.

– Загадка! – ерошит затылок Чубаров. – Как же Синчук пронюхал?

– Не знаю, не ведаю… – охает старик. – Охо-хо! Нога-ноженька, что со мной теперь будет? С ребятами как теперь?

– И ты, Алексей, не знал? – удивляется Первушин.

– Сном-духом не чуял. Приходит Синчук утром, спрашивает: «Почему, председатель, законов не соблюдаешь? Вчера браконьер сохатиху застрелил, а ты ухом не ведёшь?» – «Не может быть, отвечаю, ничего не замечал». – «Пойдём, говорит, заглянем к Трухину, может, свеженинкой угостит?» Так и вышло, стрелил мужик сохатиху… Слушай, Лукьян, – начинает догадываться Чубаров, – откуда у тебя лосёнок?

– Малыш-то? – медлит Бормаш. – Значит, как нас председатель послал за мохом, в тот день и нашли на берегу. Ребятишки увидали. Ох, ох! Грехи мои тяжкие!.. Што бабка-то не идёт?

– Мясо у Андрона на второй день взяли? – вспоминает Чубаров.

– Кажись, на второй. Не помню, Лексей, охо-хо, не помню!..

– Так, – ищет зацепку Чубаров. – Когда я хотел тебя в понятые пригласить, ты ужом, ужом! Ох, крутишь-вертишь, Лукьян. Не зря, видать, Андрон с бревном-то…

Подозрение Чубарова пугает Бормаша. «Не дай бог, откроет секрет, тогда совсем несдобровать. О мясе узнает. Хоть не пользовался, а брал. „Способник браконьера, скажет, вот ты кто!“ Статью прилепит. А ребята, ребята как?.. Ох-хо!..»

– Не видел, – твердит Бормаш. – Разве не понимаю…

– Ты лежи, Лукьян, не волнуйся, – успокаивает Первушин. – Как бы ни было, в обиду не дадим. Ребятишек – тоже. А тебе, Алексей, скажу: надо приструнить Трухина.

– Да уж куда больше! Тысячу рублей заплатит.

– Тысяча для него не забота. И две отдаст. Надо морально нажать.

– Как это – морально?

– А так: созвать поселковое собрание, пропесочить, предупредить: повторится – вон из села!

– Можно попробовать, – соглашается председатель. – Поговорю с народом.

Бабки Фени дома нет. Петя с сохатёнком дважды обходят огород, баньку, сосновый лесок – он совсем рядом. Лосёнок просит по привычке ключевой воды. Она такая жгучая, что ломит зубы.

– Что будем делать, Малыш?

Если бы он умел говорить, сказал бы: «Надо ждать. – И добавил бы: – Бабка Феня старая, значит, далеко не уйдёт, где-нибудь у соседей. Сидит, пьёт чай, разговаривает».

Но Малыш ничего не сказал, только мотнул головой.

– Посидим, подождём, – решает Петя.

Сидеть Малыш не может, это каждому ясно. Побегать, попрыгать – с большим удовольствием! Только Петя почему-то невесёлый!

А печалиться есть отчего. Прошлую ночь долго не мог уснуть. Больной дед ворочался, скрипел кроватью, что-то бормотал. Петя слышал отдельные слова: «Андрон… Малыш… сохатиха…» Опять бредит. Жалко Пете деда, не может смотреть на его слёзы. А теперь вот – сломанная нога. «Как же ты без меня, внучек…»

Максим лежит лицом к окну. Из окна сквозь щель пробивается голубой лучик, падает на стол, бежит по полу, прячется за печкой. Серый полумрак заполняет комнату.

Петя спит на маминой койке. Она стоит рядом с платяным шкафом. Спит чутко, просыпается сразу от скрипа, кашля, разговора.

Раньше Петя думал, что жизнь состоит из одних радостей. Как будто летишь на сапках с горки. Нет ни в чём запрета, ни отказа. Пошёл, куда захотел, сказал, что надумал. Попросил – дадут или купят. Провинился – поругают, поставят в угол. Не часто, когда соберут в кучу все грехи.

Отец был деловой, весёлый. Часу не пройдёт без затей. Летом в лес водил – птичек смотреть, зверушек.

Хорошо было с отцом. И с мамой тоже. Она вставала рано, пекла что-нибудь, жарила. Только проснутся, мама уже кричит: «Макси-и-им! Петушо-о-ок! Умывайтесь скорей, оладьи простынут!» А теперь? Запрет на запрете, отказ на отказе. Ослушался – предупреждение от деда, выговор от Максима. «Ты уж не шали, Петруша, пожалей старика. Одни мы теперь, заступиться некому», – это дед говорит. «Петя! Сколько раз просил! Опять школьная сторожиха жалуется на тебя», – это Максимовы слова. Всё одно к одному: «Будь взрослым, веди себя как надо». Строгим стал старший брат.

Незаметно Петя начинает думать о Трухине: «Хорошо бы Трухину письмо написать, чтоб оставил в покое деда. А то…»

– Пришёл, Петруша? – слышится бабкин голос. – Иду, смотрю – сохатёнок здесь, тебя нету. А вы што близнецы, один без другого никуда. Так пришёл, аль што нужно?

– Дедушка ногу сломал. Просил, чтоб травы принесли.

– Сломал, говоришь?.. – охает бабка. – Да как же это он, старый? Ему б на печи лежать, а он в конюхи подался. Поди, с лошади упал? Скажи какой непутёвый! Травки, говоришь? Сичас найду травки…

Сохатёнок тут же крутится, возле бабки. Что-то не то делает бабка Феня, забыла про хлеб с солью. Шуршит травами, собирает в мешочек. Достаёт разные банки-склянки, всякие пузырёчки… А про хлеб не помнит. А он привык: пришёл в гости – подавай угощение!

– Ой, што ж это я! – вспоминает бабка. – Про тебя-то забыла! На-ка, на-ка, родненький! Ешь свой гостинец… Вишь ты, припасла, а забыла. Со стариком-то, с Лукьяном, затормошилась…

Малыш получает свою порцию, довольный отходит в сторонку. Он – деликатный зверь, не лезет в глаза, когда не нужно.

– Ну, где ты, Петруша? Пошли, што ли? – Бабка берёт нужный мешочек. – Пойдём лечить непутёвого деда…

Горох никто не стал есть. Отдали Малышу, тот пообедал с аппетитом. Первый раз в жизни отведал гороха.

– Зачем же я рвал? – обижается Стась.

– Спрашиваешь! – Славка жмёт ему руку. Такой был разговор. А сейчас Петя идёт к Стасю по важному делу. Малыш плетётся за ним – неотступный телохранитель. Раньше юмурченцам казалось в диковинку, теперь привыкли: где Петя Саранин, там лосёнок. Собаки и те перестали гавкать: во-первых, надоело, во-вторых, попробовали его копыт. Одна шавка чуть не околела. Всё подбиралась к задним ногам. Малыш так двинул, что лежала два дня.

Стась в это время хромает по двору, гоняется за пёстрой курицей. Пеструшка вдруг стала петь петухом в самый обед. Сядут за стол, а она – «Ку-ка-ре-ку!».

– У нас была такая, – вспоминает Петя. – Попела и перестала. Знаешь, зачем я к тебе пришёл? Надо сочинить письмо про дядю Андрона. Такое, ну… ты знаешь какое. И про дедушку.

– А что про дедушку?

– Понимаешь, Трухин хотел придавить дедушку бревном. Когда на лесосеке были.

– За что?

– Не знаю… Славкин отец так считает. И твой.

– Сделаю, – обещает Стась.

Стась открывает сарай, там стоит тележка, покрашенная в голубой цвет. Тонкие оглобли подняты кверху, связаны ремённым чересседельником. Маленькая, точёная, похожая на игрушку.

– Это кому? – Сердце у Пети начинает прыгать. – Кому, Стасик? Малышу?

– А ты думал, вороне Машке? – Стась берётся за оглобли. – Отец только чуть-чуть помог. Приучим сохатёнка возить тележку. Будут приезжать из Москвы, из Ленинграда. – Стась поправляет несуществующее пенсне. – «Э-э… Расскажите, коллега, как вам это удалось?» – «А так, очень просто… Берёте в тайге сохатёнка…»

– А можно сейчас попробовать? – Петя дважды обходит коляску. Скажи, можно?

– А хомут? – напоминает Стась. – Пойдём к Лавре, он, по-моему, тоже что-то маракует.

Лаврю ребята застают за шорным делом. Сидит на табуретке в зелёном фартуке с тесёмкой через шею, держит на коленях что-то полукруглое. И, согнувшись, кажется взрослым.

– Проходите, садитесь, – смущается хозяин. – Молока? Квасу?

– Не надо, – мотает головой Стась. – Покажи, что мастеришь… Хомут! – угадывает он. – Я же говорил!

– Хомут, – сознаётся Славка. – А ты тележку делаешь. Я видел.

Сохатёнок кланяется длинной головой. Не цирковой артист, понятно. В цирке делают всё ловчее. А сохатёнку это не обязательно, он будет рабочим животным!

– Слушай, что Петя говорит. – Стась обращается к Славке: – Надо письмо написать Трухину. А в нём предупредить, чтоб не трогал деда Лукьяна. И чтоб не браконьерничал. Согласен?

– Давай! – загорается Славка. – Я тоже придумал. Вот уж покрутится Андрониха!

Назавтра ребята собираются на тайный совет. Первушин рассказывает друзьям, что они придумали.

Первым делом – объявить войну браконьеру; вторым – держать андроновский дом под наблюдением; третьим – установить дежурство у Малыша.

– Надо выследить Трухина в тайге, когда он убьёт сохатиху. Поймать на месте. И тогда… – вставляет Стась.

– Фью-и-ить! – свистит Славка. – Расхрабрился парень после огорода. Он тебе в тайге такое покажет – родных не узнаешь!.. Петя! Неси карандаш с бумагой. – Славка придвигает к столу скамейку. – Начнём так: «Вызов гражданину Трухину». Согласны?

– Пойдёт! – кивает Стась.

– Пишем. «Гражданин Трухин! Вы недавно застрелили мать-лосиху, когда совсем запрещают бить зверей. Поэтому вы ярый враг всей нашей природы…» Правильно? Идём дальше. «Гражданин Трухин! Вы покушались на дедушку Лукьяна, которого мы все любим. Значит, вы ненавидите не только зверей, но и людей! То есть в любое время вы можете напасть на человека». Ну, как?

– Голова! – завидует Стась.

– Про дедушку хорошо сказал. – Петя заглядывает в тетрадку.

– Все меня хвалят. – Славка переворачивает страницу. – Непонятно, за что двойки получаю… Так, дальше что?

– Гражданин Трухин! Бросаем вам вызов! – подсказывает Стась.

– Дописываем: «Гражданин Трухин! Бросаем вам вызов!» – Славка вырывает листок. – Подпись придумали?

– «Лесные братья»! – подсказывает Петя.

– Намалюй внизу чертячью рожу! – просит Стась. – Ну, лесные братья, кто понесёт?

Ребята дружно умолкают. Одно дело писать, другое – нести.

– Все храбрые в кустах? – насмешничает Славка.

– Давай по жребию. – Стась отыскивает четыре палочки. – Длинная идёт. Кто первый?

Славка тянет быстро, Лавря – с опаской. У обоих – короткие. Остаются Стась с Петей. Так кто же?

Длинная достаётся Пете.

– Не струсишь, Петушок? – ободряет Славка.

– Не-ет… – On подтягивает ремешок на штанах, суёт «Вызов» за майку, расправляет на животе. Отщипывает от булки мякиш, кладёт в карман.

Малыш трогается за ним, его останавливает Стась куском сахара.

За воротами Петя не сразу идёт на андроновский двор. Сначала направляется к школе, обходит её, не торопится: кого-то будто бы потерял, кого-то ищет. Заглядывает во дворы, в палисадники. Ну понятно, ищет поросёнка.

С тёткой Маврой встречается в её дворе. Спрашивает, не забежал ли к ним маленький хрячок Васька. Андрониха мотает головой, выскакивает на улицу, кричит на все стороны:

– Люди добрые! Что ж такое деется! Утром кинулась в ледник, а лёду нету! Кому ж он понадобился? Где ж теперь мясо буду хранить?..

Женщины окружают Андрониху, поддакивают, вставляют словечко-другое. Это как же, в самом деле? Никогда ещё не случалось, чтоб лёд в погребах воровали. Кому понадобился, если у каждого лед-пик забит до отказа?

– Погреб-то заперт был? – спрашивают женщины.

– Как есть на замке! – подтверждает Мавра. – Замчище, скажу вам, два моих кулака будет!

– Запор не порушен? – пытает бабка Феня. – Запор, спрашиваю, не порушен?

– Ково «не порушен»! Ни замка, ни крышки!

– Может, растаял? – гадает Стасина мать.

– Никово не растаял! – ярится Андрониха. – Асмодеи это, злыдни ваши, варначьё проклятое!..

Пока Мавра кричит, Петя, оглянувшись, вытаскивает листок, хлебный мякиш, лепит по кусочку на каждый уголок, пришлёпывает на дверь. У ворот снова нос к носу сталкивается с Андронихой.