Текст книги "Остров"
Автор книги: Василий Голованов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 32 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]
Генон не утруждает себя сколько-нибудь похожими на научные аргументы объяснениями, тем более, что сам весьма критично настроен в отношении современной ему науки. Поэтому я не берусь утверждать, что понимаю его мысль хотя бы наполовину. Но интуитивно чувствую, что в ней заложена глубокая, никем еще не высказанная правда. Разве наши города не становятся все более мертвыми, кристаллическими образованиями? Становятся. Разве сам образ нашей жизни в городах – несмотря на многообразие наших связей со всем миром и необыкновенную нашу мобильность – подразумевает хоть в малой степени проблему пространства? Да нет, такой проблемы не существует. Нет загадки пространства, нет таинственных, волшебных мест. Пространство утратило свою силу и люди вынуждены искать подпитку в другом…
Все более совершенные средства связи лишь усугубляют эту проблему, так же, как и все более скоростные средства передвижения. Автомобиль – лучший символ времени (овеществленного труда), пожирающего пространство. Автомобиль невероятно «понижает» пространство, делая его максимально незаметным. В «уничтожении» пространства соперничать с автомобилем может только компьютер, в связи с которым подлинной – виртуальной – реальностью называется не живое пространство, а то новое измерение, которое есть ни что иное, как свернутое и способное к саморазвертыванию программное время. Возле компьютера человек способен утратить чувство пространства почти полностью.
Интересно бы понять, что он при этом еще утрачивает.
Драматическим ответом на утрату пространства являются наркотики: в некоторым смысле, с их помощью люди пытаются вернуть миру многомерность и тайну пространства. Измененные состояния сознания многие называют поэтому «путешествиями», хотя эти путешествия часто не выходят за пределы одной обшарпанной комнаты. Но это пространство, в котором ничего не совершается и совершиться не может. Пространство, до конца исчерпавшее себя.
Генон не случайно говорит о «свободном духовном состоянии», символизируемым зеленым миром пастбищ. Русское слово «воля» тоже подразумевает, помимо прочего, простор, ширь – и в этом смысле не является синонимом слова «свобода», особенно взятого в узком социальном и политическом смысле, как декларация, кодекс, конституция устанавливающая тот порядок вещей, который сам по себе (являясь, как правило, простым тиражированием американского исторического образца 1787 года) уже отрицает «свободное духовное состояние».
В этом смысле представители архаичных культур, всё ещё объятые пространством, и современный горожанин, которому пространство предстает опосредованно (скажем, в виде расписания авиарейсов), но не как не самостоятельная и активная сила – несомненно, не разумеют друг друга. Минимализму традиционных культур противостоит современный «потребляющий человек» и невероятное, избыточное изобилие товаров, которые необходимы цивилизованному человеку, чтобы пополнять свои энергоресурсы. Иначе зачем он живет? «Жить в пространстве» – значит, прежде всего, поступать. «Жить во времени» – значит потреблять, менять свое овеществленное рабочее время (деньги) на товар, также представляющий из себя овеществленное время. Самым популярным товаром, стимулирующим сферу эмоций «цивилизованного человека» становится информация. Телевизор – несомненно, самый мощный источник энергии, напрямую подключающий человека к неисчерпаемым ресурсам времени. Но даже если исключить телевизор, видео, радио, немыслимое количество музыки на всевозможных носителях, то останется еще печатная продукция: книги, газеты, журналы. Если разобрать по страницам и разложить на земле все газеты, которые появляются за один день в Москве, то, я думаю, не только Москва, но и Колгуев, несмотря на свою приличную, в общем, площадь в 3,2 тыс. км.2будет целиком покрыт газетами.
Говорит ли это о чем-нибудь? Несомненно, о чем-то.
О чем?
Я не знаю.
Оперативная память нашего мозга огромна, но всё же если ежедневно загружать её тем объемом всевозможной фигни, который обрушивается на человека, не способного противостоять этому напору, то и у неё не хватит возможностей для того, чтобы обдумывать более медленные и зрелые мысли.
Но неспособность к самостоятельному мышлению – это и есть самая опасная болезнь нашего века.
То, что я говорю, не всем придётся по вкусу.
Скоро платить придется всем.
Рене Генон оптимист в том смысле, что возврат пространства и времени в «непроявленное состояние» означает для него лишь начало очередного цикла их проявления. В циклической теории развития мира здесь необычно лишь то, что в центре внимания у Генона оказывается не человек. Но Генон понимает, что человек – не более, чем заложник грандиозных и неподвластных его сознанию пульсаций.
Интересно, что эта, столь странная, на первый взгляд, мысль Генона о взаимопревращениях и «циклах» пространства/времени неожиданно находит созвучие в эссе Х. – Л. Борхеса о времени. Оно так и называется: «Время». В нем Борхес говорит о стремлении времени вернуться к началу, к вечности. Это звучит почти как парафраз слов Генона о стремлении пространства возвратить себе неискаженность, непочатость и силу, которые на заре человеческой истории так остро ощущались народами Земли, так же, как и целостность, непочатость мифического первовремени.
«Бог создал мир, и весь мир, вся сотворенная вселенная стремится вернуться к своему вечному источнику, лежащему не после времени или до него, но за его пределами. И это проявляется в жизненном порыве…
…Идея будущего связана с нашим желанием вернуться к началу…»
Время тоже в самой тайной своей сути не хочет быть зафиксированным, выпрямленным, уловленным. Оно порывается в вечность…
Возможно, влачась берегом холодного моря, порываемся в вечность и мы. И достигаем, по крайней мере, пространства. Оно достается нам, как переживание невероятной силы, переживание, которое пребудет с нами до смерти.
Теперь я понимаю это.
Понимаю, что это переживание было главнее всего.
Может быть, не стоило писать о нём – ибо слова, ставшие книгами, тоже способствуют «отвердению» мира. Но с точки зрения вечности, стремящейся вернуться в вечность, особого значения это не имеет. Просто мы решились испытать кое-что на собственной шкуре: получилось забавно.
И вряд ли эта книга стоила бы хоть чего-нибудь, если бы в ней шагов было меньше, чем слов. Но вышел я к синим горам 29 июля 1994, а дошел, чтоб не соврать, 15 июля 1997-го. Так что неудивительно, что к концу первого дня набралось всего 18 строк. Прошло ведь всего двенадцать часов – с пятнадцати минут второго пополудни, когда мы высадились на Васькиной, до пятнадцати минут второго ночи, когда вдруг на небо почернело, рванул ветер и пошел дождь. Мы нашли укрытую от ветра ложбинку с лужицей ржавой воды и возле этой лужицы в наступивших дождевых сумерках поставили палатку. Как могли, укрыли от дождя рюкзаки и залезли внутрь. Как назло, вокруг не было ни одного бревна, ни одного выброшенного на берег ящика, чтоб запалить костер и перед сном заварить хотя бы чаю. У кого-то во фляжке оказалась вода. Я достал мешочек со смесью орехов и изюма и насыпал каждому в горсть. Мы прожевали это и запили водой. Потом улеглись каждый на свой любимый бок – иначе в двухместной палатке четверым не хватало места – и молча лежали. Должно быть снаружи наша палатка, которую полоскал налетающий ветер, походила на мешок, набитый капустой.
– Сейчас бы супу гусиного, да, Вась? – спросил Алик.
– Что? – не понял я.
– Ты гуся-то ел когда-нибудь? – догадался Алик.
– Нет, – сказал я.
Потом я заснул, слыша, как хлопает под ветром тент палатки и Петька сопит, сразу спрятавшись в сон, и ребята заснули, и ветер, и ветер…
Кольца птицы
Первое последствие меткого выстрела – мгновенная и ясная радость от совершившейся добычи. Проводник наш, Алик Ардеев, стрелял метров с пятидесяти. Патроны были старые и, бывало, ружьишко – мелкашка с оспинами ржавчины на стволе – выстреливало не с первого разу, а так, скажем, с третьего, а то с пятого. К тому ж не дробь, а пуля в стволе. Выстрел хлопнул, можно сказать, как неожиданность, но когда я подбежал к гусю, тот был мертв, только пятнышко крови алело на груди, глаза закрылись. Но тут же выяснились еще два обстоятельства: во-первых, гусь был окольцованный, а во-вторых, он был тёплый. Тёплый! Мы были очень голодны, но еще больше продрогли, не первый час бредя по тундре. С моря, как всегда, сквозил ледяной туман, из носа капало, руки совсем замерзли и стали как резиновые…
Подобрав гуся я сразу почувствовал это тепло недавней жизни и, запустив руки в его оперенье, как в муфту, крепко сжал горячее тело. Я грел окоченевшие руки, мысленно прося прощения у подбитого гуся и, одновременно, заранее ликуя от того, что через час-другой, когда мы дойдем, наконец, до лагеря и разведем огонь, гусь этот превратится в прекрасную, золотистую гусиную похлебку и разделит тепло своей жизни со всеми. Пока же я пользовался им один, на ходу ощипывая бедолагу: я ободрал и перья, и пух и все-таки даже совсем голый он был еще теплый – вот сколько жизни было в нем!
Мысли о гусе и о том, что мы приобретаем ценою его жизни, или его смерти точнее, захватили меня настолько, что конец перехода дался совсем легко, хотя мы и шагали по местности, весьма противной для ходьбы: встречаются в тундре участки, где почва вся странным образом продавлена, кольцами отпечатан этот узор, возникающий в в силу необъяснимых геометрических причуд мерзлоты. Канавки, образующие эти кольца, зарастают более темным зеленым мхом, и поэтому узор хорошо различим: словно идешь по бескрайнему ковру с бесконечно повторяющимся мотивом. Мягкость ковра и канавки – только препятствие при ходьбе, а всё равно: вдруг возникает мальчишеское необъяснимое желание перепрыгнуть из кольца в кольцо, словно из одного мира в другой. Или из одной загадки в другую.
В истории открытия острова, которого я взялся быть описателем, заключен один из потрясающих замкнутых сюжетов, которых немало знает история. И нет ничего удивительного, что вплетена в него птица: остров-то, бескрайние пустынные долины его и лебединые озерки, в устьях рек – глинистые, поросшие гусиной травкой лайды – куропаточьи укромные кочкарнички с кустарничками, обрывы для орланов и сов, куликовы болота и чаячьи отмели – это ведь всё, по совести, птичья земля, птичий рай, плохо, надо сказать, пригодный для счастья адамова рода. Но человек, изгнанный из своего рая, рад и чужому. Русских поморов притянули к острову гуси: бесчисленные небесные стада влеклись к северу от матёрой земли на неведомые пастбища, и за ними тронулись промысловые лодьи и кочи по вымощенному синими волнами студеному морю.
Европейцев же, в конечном счете, привлекла к неприветливым берегам острова птица, издавна столь же дорого ценимая в Европе, как золото, оружие или конь доброй породы. Тут и возникает сюжет: в конце XIII века, когда венецианец Марко Поло, отправившись в Китай волею случая оказался при дворе хана Кублая. Спустя несколько лет Кубла-хан с милостью отпустил гостей своих, указав караванные пути в Индию, но до того заставил послужить, поприспешествовать в дипломатии, потешить диковинными рассказами о Европе. Путешествуя вместе с ханскими послами в восточных пределах империи чингизидов, распахнувшейся на полмира, Марко Поло и собрал первые сведения о морях и островах того огромного, непокоренного русского государства, которое простиралось к северу от разоряемых татарами земель. Он пишет: «…русские населяют очень большую территорию, которая доходит до самого арктического полюса… Страна очень холодная, потому что прилегает к студеному морю. Однако, имеется в этом море несколько островов, на которых живут хищные птицы, цапли и в изобилии соколы, которых развозят в разные страны света…»
Марко Поло назвал все известные ему имена тайны, которая будет разгадана лишь три столетия спустя: Китай, неизвестный остров в северном море, птица сокол.
Сведения Марко Поло более ста лет принадлежали сугубо книжной мудрости: слово не повлекало за собой последствий, оно было семечком, ещё не проросло. Однако, когда в 1475 году в Москву строить Успенский собор Кремля приехал великий зодчий Аристотель Фиораванти, прежде всего он принужден был исполнить волю отпустившего его герцога Сфорца – изловить тому на севере белого кречета, потребного то ли для охоты, то ли для гаданий. Что Фиораванти и исполнил, хоть и не в точности, совершив для этого специально путешествие – возможно, на Соловки.
Отношения Московского государства с Италией в XV и XVI веках мы обходим молчанием, чтобы сохранить в повествовании хотя бы видимость стройности. В них были заключены потрясающие вероятности развития культуры, лишь ничтожная доля которых воплотилась. Но как бы странно это сейчас ни звучало, одним из последствий этих отношений стал целый ряд географических открытий в северных морях.
Здесь – новый круг бесконечной спирали времени; так птица чертит в небе круги, выслеживая добычу. Когда в 1525 году великому князю Василию Третьему понадобилось отослать в Рим отказ перейти в католичество, он послал испытанного в европейских делах человека. Был это Дмитрий Герасимов, того времени западник, книжник, переводчик духовной литературы и дипломат, до этого плававший в Данию вокруг Скандинавии.
Будучи в Италии, Герасимов рассказал историку Паоло Джовио о вызревшем у него проекте – «держась правого берега» северного моря, плывя все время на восток, достичь Китая, «если в промежутке не встретится какая-нибудь земля». Джовио в том же году в книге о России опубликовал рассказ Герасимова, который, таким образом, стал известен всей Европе и не мог, конечно, быть воспринят равнодушно – всего за три года до этого «Виктория», последний корабль эскадры Магеллана, вернулся из кругосветного плавания. Мечты о баснословных сокровищах Кохинхины и Индий воспламеняли даже самые трезвые головы. Джовио скрыл только карту, вычерченную Баттистой Агнезе по «чертежу» Герасимова – возможно, сознательно не желая облегчать задачу двум новым европейским морским державам, Голландии и Англии, которые быстро и уверенно расталкивали своих конкурентов по мировой торговле.
Тем не менее, именно англичане первыми решились достичь Китая или Индии, следуя за логикой Герасимова, по Ледовитому океану. Естественно, они совершенно не представляли себе степень сложности и безнадежности своего предприятия. Правда, в Европе бытовали представления о том, что до Китая не так уж далеко и что, возможно, дело только за тем, чтобы отыскать впадающую в Северное море гигантскую реку, вытекающую из некоего огромного озера, на котором и стоит столица Поднебесной, Пекин.
Так или иначе, в 1553 году сэр Хьюго Уиллоуби снарядил экспедицию для этой цели, взяв старшим кормчим Ричарда Ченслера, составившего представления о северных морях на основании книги Джовио. Два из трех кораблей английской эскадры носили испанские названия и были, вероятно, трофейными. Несмотря на заключенный в их названиях оптимизм, им крепчайше не повезло. Оторванные бурей от третьего судна, которое Ченслер в конце концов привел к «розовому острову» возле западного Никольского устья Северной Двины («открыв» таким образом для Англии морской путь в Россию), они долго скитались по неприветливым северным морям, пока не поняли, что никакого прохода в Китай, по крайней мере на этот раз, им не найти. На возвратном пути корабли Уиллоуби попытались в конце сентября войти в Белое море, но осенние штормовые удары вкупе с кипящими течениями, вихрящимися в беломорском горле, представили эту затею слишком опасной и путешественники, в конце концов, встали на зимовку на северном берегу Кольского полуострова в Нокуевском заливе, неподалеку от устья речки Варзины, в месте, известном русским поморам как «круглое становище» – прикрытая островом от открытых ветров стоянка на пути в варяжские страны. Здесь английские экипажи до последнего человека погибли от голода и холода[15]15
Это объяснение, кажущееся на первый взгляд вполне естественным, вызывает, тем не менее, вопросы специалистов. Обнаруженные поморами корабли Уиллоуби «Bona Speranza» и «Bona Confidentia» были в прекрасном состоянии. «Невероятно допустить, – пишет исследователь этой проблемы Василий Галенко, – чтобы умирая, англичане не воспользовались для обогрева деревом этих кораблей. Они сохранились в целости и через 33 месяца, с прибытием новых команд снова отправились в море. Голод? Но запасов продуктов на кораблях должно было хватить на весь путь „до Китая“. Остается цинга. Но эта болезнь развивается не столь стремительно и гибель всех 63-х моряков от цинги в течение четырех месяцев представляется маловероятной». Несмотря на основательность всех этих недоумений, приходится признать, что иной, хоть сколько-нибудь аргументированной версии гибели англичан все же не существует. Правда, что буквально через сорок лет спутникам Баренца пришлось выдержать гораздо более суровую зимовку на Новой Земле. Но подчиненные безгранично доверяли Баренцу и верили его опыту. Для англичан же именно неопытность сэра Уиллоуби, впервые в жизни предпринявшего морское путешествие, могла оказаться роковой.
[Закрыть].
Дневник сэра Уиллоуби, однако, был найден и за 14 августа в нем сохранилась запись о некой земле, координаты которой были определены примерно в 72° с.ш. «…Спустили шлюпку, чтобы открыть, что это за земля, но шлюпка не могла пристать к берегу по причине мелководья и большого скопления льда. К тому же, на земле не было признаков человеческого обитания…» На карты XVI и начала XVII веков «Земля Уиллоуби» нанесена еще то как отдельный остров, то как неведомый берег, хотя уже после голландских экспедиций в поисках «северо-восточного прохода» с уверенностью можно было сказать, что никакой земли в указанном месте нет, в определение координат вкралась какая-то ошибка… Новая Земля подчас представляется тем берегом, который увидели путешественники, но шведский исследователь Арктики А. Норденшёльд высказал категорическое убеждение, что «Земля Уиллоуби» не могла быть ничем иным, кроме Колгуева.
Медленно, но неумолимо сжимается кольцо рассказа вокруг упомянутых впервые Марко Поло безымянных северных островов, которые два с половиной столетия спустя неожиданно оказываются для англичан лежащими на пути в Китай и Индию, так же как для него самого когда-то – татарская Орда. Чтобы круг замкнулся, не достает малости: дать землям имя и поймать птицу.
Имя: впервые упомянуто у Стефена Барроу, агента организованной англичанами для торговли с Россией «Московской компании», впоследствии главного лоцмана Англии. В 1556 году он на шлюпе с многозначительным названием «Искатель богатства» был сопровожден поморской флотилией до южного острова Новой Земли, где от промысловиков же узнал о существовании пролива Карские Ворота, за которыми следовало бы искать дальнейший путь в страны востока. Самолюбование своим морским владычеством подчас англичанам вылезало в несравненный вред и в комическую претенциозность – как в случае с Барроу, за которым записали открытие пролива. Но для нас не это важно. В журнале за 15 августа записано, что экспедиция проходила мимо острова, который упоминается под трудновоспроизводимым именем «Colgoiue»: «Бросали лот и нашли на глубине 29 фатомов дно, состоящее из черного песчаного ила…»
Грамматически название «Колгуев» (с внятным еще в прошлом веке ударением на первом слоге) есть притяжательное прилагательное, отвечающее на вопрос «чей?» «Чей остров-то?» – «Ко'лгуев». Кто был этот Ко'лгуй, или Ко'лгв, сказать сейчас невозможно, но для нас еще окажется важным то, что имя это скорее всего происходит от финско-карельского корня «кольк», «кольга» – угол, край. Или «крайний, последний» – если в роду младший сын. И смысловой ряд, в который вписано название острова, соответственно, выстраивается такой: последыш, закраина. Но что еще поразительно? Точно так же называется мыс на острове Анзер Соловецкого архипелага. Это что – совпадение? Или топонимические остатки какого-то грандиозного моста, по которому пронесли свои никому уже толком непонятные имена неведомые народы?
…1580 год, 20 августа: в виду Колгуева посадили на мель свой корабль Пит и Джекмен, отправленные английской «Московской компанией» на восток, «в страны и владения могущественного принца, императора китайского, а также в города Камбалу и Квинсей». Экспедиция вошла в Карские Ворота, но тут столкнулась со льдом и вынуждена была повернуть назад. Несмотря на твердое предписание руководства компании обследовать все встречающиеся на пути острова с точки зрения захвата их и создания на них укрепленных поселений и гаваней будущего торгового пути, Пит и Джекмен на Колгуев высадиться не смогли, чем, возможно, только оттянули развязку сюжета на три десятка лет. Отчет их гласит: «…в 12 часов оказались мы внезапно в мелкой воде меж большими мелями и не смогли найти выхода оттуда. Пока мы бросали лот и искали дороги, мы сели на мель… Эти мелкие места лежат у Колгуева (Colgoyeue); это – далеко распространяющееся, совершенно плоское место, возвышающееся над водой всего на 2–3 фута…»
С запозданием, но с невероятной рьяностью вслед за англичанами на отыскание северо-восточного прохода в Китай пускаются голландцы. Здесь – ответвление темы, которое дает нам несколько новых вариантов имени, в том числе и замечательный латинизм «Kolgio» в лоции Вагнера. И тело Виллема Баренца, опущенное его товарищами в пучину поморского моря у берегов Новой Земли. Он дал своё имя морю, расплатившись жизнью. Для европейцев того времени это было честной меной. Тем более, что вернуться назад, не отыскав водной дороги в Китай, Баренц не мог: более, чем кто-либо, расточил он соотечественникам заверений, что этот путь сквозь северные моря приведет их к несметным богатствам востока.
В 1594 году крупный амстердамский купец Бальтазар де Мушерон, десять лет кропотливо собиравший сведения о России, добился от Генеральных Штатов снаряжения экспедиции в северные моря, предложив своим капиталом покрыть четвертую часть расходов – в счет равной доли от будущей прибыли. Он же настаивал на необходимости выстроить крепость на Колгуеве или на Вайгаче, чтобы накрепко перекрыть путь на восток англичанам. Будущие барыши представлялись столь непомерными, что в это же самое время руководство английской «Московской компании» приняло решение безжалостно топить все суда, которые будут встречены на пути не под флагом компании. Голландцам пришлось считаться с этим и искать на восток путей севернее курса, проложенного английскими мореходами. Первую – и самую удачную экспедицию – возглавили капитаны Най, Тотгалес и Баренц. Най дальше всех проник на восток, через Югорский Шар вышел в Карское море и, убедившись, что нашел проход в Обь – как казалось ему, ту самую реку, которая изливается из внутреннего китайского озера – объявил открытые им земли, то есть Югорский полуостров и Ямал, голландской территорией, в некотором смысле в этом уподобляясь гусям своей отчизны, которые также выбирают эти места и Колгуев для летней линьки и выведения птенцов…
1611 год. Седьмого августа корабль английского капитана Ричарда Финча бросил якорь у северной оконечности Колгуева. Англичане спускают шлюпку и – через 58 лет после того, как они впервые увидели остров, – высаживаются, наконец, на него. Первое, что делают они – нисколько не подозревая, естественно, о своей вовлеченности в некую символическую игру, начавшуюся три столетия назад, – ловят сокола.
Компаньон Финча, Уильям Гурдон, записал по этому поводу: «…Ночью я вышел на берег, который оказался высокой глинистой почвой; я пошел туда, где были гнезда соколов, но они улетели все, за исключением одного, которого я поймал и принес на судно…»
Птица поймана. Круг замкнулся.
В царствование Алексея Михайловича свободное плаванье в русских водах иностранцам было запрещено. Купцам – запрещено торговать где бы то ни было, кроме Архангельска. Это произошло незадолго до того, как голландский географ Н. Витсен, через посланника в Москве получавший секретные карты и сведения о географии русского севера, сделал окончательный вывод о непригодности северо-восточного прохода для достижения Китая, в связи с чем интерес европейцев к Северу надолго угас.
За пределами этого сюжета, к несчастью, остается еще множество других, не менее захватывающих, хотя все они странным образом связаны между собой, словно кольца кольчуги или кольца мерзлоты в тундре. Было бы соблазнительно продемонстрировать, как итальянские беседы дьяка Дмитрия Герасимова связаны с гибелью капитана Гудзона (англичанина на голландской службе), основанием Нью-Йорка и двумя попытками английской интервенции на русском севере.
Нам же остается сказать о необходимом ибо, если уж речь зашла о кольцах, то надо же отчитаться в том, что было написано на кольце, надетом на лапку подстреленного Аликом гуся, ибо сомнительно, что эти сведения каким-то иным образом дойдут до всемирной организации кольцевания птиц. «Vogeltracstation 7.084.840. ARNHEM. HOLLAND», – гласит надпись.
Мы связаны с Голландией сотнями небесных путей о которых и не подозреваем даже…
Предметный мир острова, затерянного в холодном море, так беден, что алюминиевый цилиндрик, надетый на лапку птицы – почти сокровище здесь. Гусь-гуменник принес послание. Оно дошло точно по адресу, даже если написано на непонятном языке. В кольце птицы – подтверждение вещности Европы, которая остается пустым звуком до тех пор, пока в долине тундровой речки не грянет выстрел охотника. Не случай, но провидение ревниво следит за пулей, которая, ударив в цель, одаряет избранника достоверным свидетельством о Тайне, которую никому не разгадать здесь.
В свое время остров послал Европе вызов – сокола. Европа приняла его и разгадала остров. Теперь она, в свою очередь, отвечает вызовом, посылая на остров гуся. Мы знаем лишь, что вызов принят – но не можем знать, какими перипетиями будет обрастать новый круг развития этого перевернутого сюжета.
